Чем меньше времени оставалось до Нового года, тем Фома больше беспокоился, вернее, волновался. Будто ничего особенного не должно было произойти: ну, сходят с дружком Сидором в новый ночной клуб, с многообещающим названием “Наш плейбой”; ну, попьют колу, поглазеют на стриптизёрш, побалуются в рулетку... если деньжата останутся. Такие походы совершали не раз... в другие “навороченные” места.

А сейчас что-то давило, вернее, нудно щекотало за шиворотом и отдавалось в нижней части спины. “С чего бы это?” - мелькало у начинающего менеджера по уборочным и чистящим работам (проще – старшего дворника) популярной торговой сети: “Возьми сам!”

Фома имел устоявшийся молодёжный менталитет: пил пиво, ел чипсы, качался в тренажёрном зале, волочился за разбитными девчатами, в меру юморил и прикалывался. Родители Фомы вели “базарный” образ жизни, торгуя на местном рынке ”подержанным” луком, закупаемом на соседнем колхозном рынке. Изредка справлялись о делах своего чада, стараясь особо не третировать его самостоятельность.

В тот день было особенно грязно на тротуаре, примыкающем к “Плейбою”. Дело в том, что ЖЭКовские работники после дождя проводили поблизости уборку территории с трактором типа “Петушок белорусский” (в него, вернее, в тракторную тележку, грузили мусор). За час до открытия увеселительного заведения “очистительный” процесс закончился и “тракторная процессия”, освобождая колёса от грязи, проследовала по упоминаемому выше тротуару... Обычная ситуация. Народ, однако, не воспринимал “юмора” и шарахался, матерился, перепрыгивая через грязевые глыбы.

Грязь не подпортила настроение дружкам, хотя пришлось поупражняться в прыжках в сторону. Но... клуб уже зазывно сиял, гудел и пестрел наряженной и напомаженной разновозрастной толпой у дверей.

Этот диджей Фоме приглянулся сразу, поскольку изображал из себя царя... Гороха! А сказки парень любил, вернее, стал любить на днях, прочитав фэнтези сверхпопулярной семейной пары про влюбчивого мальчика-ёжика и неуступчивую девочку-ежиху.

Друзья тянули коктейль и поглядывали в сторону сцены, на которой буйствовал "царь". В одиночку он “отрывался” недолго и под овации заряженной публики вызвал на обозрение свою “доченьку” – принцессу Алину-безотказную. Девушка действительно ни в чём никому (себе в том числе) не отказывала. Одета была пышно, намакияжена обильно, улыбалась во всю ширь великоватого, но безупречно белозубого рта, создавая образ скорее купеческой, чем царской дочки.

Первым возмутился Сидор:

- Чё это она разоделась? Показала бы чё-нибудь...

- И то так... – сделав солидный глоток, пожал плечами Фома и высказал предположение. – Наверное, оголение будет позднее.

- Бум ждать... – согласился друг.

Тем временем Горох продолжил накалять и так уже разогретую атмосферу:

- Объявляется царский конкурс на шустрость и смекалку!

Молодёжь нетерпеливо зароптала и замычала, как стадо бычков, впервые увидевших особь противоположного пола.

В этот критический момент ребята слегка отвлеклись: худущая, местами бордовая девчушка с причёской, напоминающий ощипанный конский хвост, фамильярно приобняла дружков и нагло всунула между ними своё сплющенное личико, пахнув противоречивыми запахами:

- Есть дешёвый косячок...

- Давай, - не отрываясь от сцены, выпалил Сидор: Фома вообще не среагировал на худущую.

Когда Горох менторским тоном начал пояснять суть конкурса, ребята уже потягивали тоненькие сигаретки, укутываясь сладким дымком. Их глазки заблестели, а на лицах поселились улыбки начинающих идиотов.

- ...нужно раздеть Алиночку. Кто сделает это быстрее, тот получит в награду... Вот о награде – позже! – блистал довольством и скудным остроумием Горох-диджей.

Слово “раздеть” подействовало на Фому магически! Он почему-то оттолкнул пошатывающегося дружка и азартно кинулся к сцене, опережая ещё нескольких “добровольцев-охотников”.

- Фомка! Ты куда? А я... – поник Сидор и проникновенно затянулся.

А Фомка уже вскочил на сцену и, не представляясь, уцепился за роскошные оборки платья. Пока Горох с открытым ртом соображал и осмысливал ситуацию, парень сноровисто приступил к “оголению царственной особы”. Народ, поддавшись эротичной интриге (что будет дальше?...), как по команде придвинулся к сцене и дружно засопел в нетерпении...

Когда добрался до нижнего белья, вернее тесёмочки в районе чуть ниже шаловливого пупочка... В голове взорвалось и рассыпалось на светящиеся осколки. Затем под уплывающий, возмущённый мужской крик, Фома стал погружаться в пустоту...

 

Очнулся от настырного дёргания за шиворот. В ноздри упрямо вползал запах плавящегося воска и терпкого дыма.

- Ага! Окаянный, очухался!

Послышался злорадный старческий голос, и что-то акцентировано стукнуло. Фома потряс головой и попытался сосредоточиться, проясняя туман в глазах. Первое, что различил – кресло, отдалённо напоминающее трон, а в нём царя! На высокое происхождение указывала корона (слегка гнутая), кафтан, расшитый жёлтыми узорами, ехидная ухмылка и булава, которой старикашка в такт словам бухал о полированный пол.

За троном с невозмутимыми лицами и блестящими секирами стояли стрельцы, а сбоку - мужчина в длинном кафтане, на который спадала пышная борода. Бородач постоянно наклонялся к царю и что-то нашёптывал. Тронный зал был уставлен свечами, которые чадили, плавились, создавая въедливый смрад.

Второе, что осознал Фома, - силу упитанных кавалеристов в форме вояк петровских времён. Молодцы крепко держали парня под руки и периодически тормошили за шиворот. Фома чуть шею не свихнул, рассматривая этих “благодетелей”!

- Как ты посмел прикоснуться к святой невинности самой принцессы! – перестав злорадствовать, вознегодовал царь. При этом он облизывал губы и часто моргал невзрачными глазками. – Дочь самого царя Гороха в блуд ввести вознамерился, а? – открыв беззубый рот, прошёлся царь гневным взором по своим служакам. Те закивали горестно и завздыхали тягостно.

“Фу ты, чёрт! – подумал с тоской Фома. - В наше время, когда наука так далеко шагнула, перепрыгнуть на пару веков назад стало плёвым делом. Это же надо – к настоящему Гороху попал! И, похоже, принцессу лишил... там, на сцене?... Эх, Сидор! Решили же больше травкой не баловаться. А теперь...”

- Ты хучь осознал провину и грех свой?

У Фомы ещё не закончился переходный период, стопор по-прежнему сидел в шейной части, и он отрицательно мотнул головой. Царь икнул от такой наглости, выпучил наливающиеся глазёнки и завопил, опасно махнув булавой перед носом воеводы:

- На кол, проказника!

Молодцы крепче сжали локти Фомы, стукнули коленками по его бокам, и озадаченно громыхнули царю:

- Ваша светлость! Палача надо бы сыскать... У него кол...

Царь грозно развернулся к бородатому:

- Воевода Тычкин! В твоём ведении палач и его причиндалы?

Тычкин побледнел, выпрямился и неожиданно громко рявкнул, даже царь вздрогнул:

- Счас отыщем, ваша светлость! – потом наклонился к царю, хитро прищурился и вкрадчиво, кося левым глазом, проговорил в нос:

- Зачем спешить с колом... Ваша светлость. Вы третий день в тоске. Оно и понятно: тяжко отцу узнать, что дочь единственную совращают всякие... Дык пусть рассмешит Вас, проказник. А ежели не справится – тогда на кол...

Царь выгнул хилую грудь, откашлялся:

- Верный совет речёшь, воевода. Даём пройдохе шанс – пущай меня рассмешит, а? – царь вновь окинул взором своё окружение. Те одобрительно, пряча глаза, закивали.

Пока шло царское обсуждение, Фома воспрянул духом! Он прочнее стал на ноги, повертелся, ослабляя хватку молодцев, и уже увереннее изрёк:

- Дозвольте, царь, уважаемый Горох, приступить.

- Зачинай! – величественно вытянулся царь.

У Фомы вихрем пронеслись все “приколы”, которыми баловались с Сидором ещё в школе. “Чеснок, кнопки, мелки... ёжики... Ёж?...”

- Велите подать ежа! – совсем осмелел Фома.

- Эт с какой стати? – опешил Горох.

- Ну... попробую сесть... голой задницей. Очень даже забавно...

- Что-о-о! – позеленел царь левой щекой. – Пугать ежа голой задницей! На кол, хама! Где палач?... Тычкин!

- Ищем, работаем... – побледнел и испуганно затараторил воевода.

Фома куснул верхнюю губу и попытался вернуть инициативу:

- Государь! Могу служить Вашей светлости в качестве любого предмета, например: стула, подстилки, будильника... Очень смешно и прикольно!

Царь округлил левый глаз и завертел пальцем в левом ухе, мотая головой:

- Чё там он про колы мусолит? Не разобрал!

Воевода моргнул оком и нашёлся:

- Э-э... Смешно, проказнику, будет, когда на при кол посадят!

- Так на кол! – возопил Горох. – Где палач?

У Фомы качнулось перед глазами, но успел выкрикнуть:

- Тогда дозвольте глупость сморозить!

Горох остепенился, поместил булаву между ног:

- Морозь...

- Решил я как-то сосватать Бритни Спирс. Дело было...

- Что за баба? – повернулся царь к Тычкину.

- Э-э-э... – забегал глазами воевода, - завлекательно поёт, разоблачается и зело хороша!

- И ту совращать вздумал, проказник... На кол!...

Фома стал подрагивать... Его попытки рассмешить явно натыкались на беспробудную тупость и полное отсутствие, даже намёка, на юмор у царской особы. Как ни изворачивался, что только ни придумывал Фома, царь только свирепел.

По ходу “светской беседы”, нашли палача, детину под два метра ростом с припухшей небритой физиономией. Сопровождаемый стражниками, он степенно, с достоинством вошёл в тронный зал. В левой руке держал балахон с прорезями, а в правой – деревянный обрубок на треноге. Неожиданно резко палач рухнул на колени и с ходу уткнулся лбом в пол. Прикосновение получилось таким ощутимым, что эхом отразилось в углах и заставило задрожать даже невозмутимых стрельцов! Палач же преданно вытянул шею и забасил:

- Не извольте гневаться, Ваша светлость, дозвольте начинать?

Царь приподнялся и стал всматриваться в обрубок...

- Эт чё? Кол, чё ли?

- Он самый, Ваша светлость, - засветился наивностью палач.

- На ём же сидеть можно! Оно ж тупое, как моя жизнь! Тычкин! Почему орудие возмездия в таком негодном для употребления состоянии? Накажу за раз...гильдяйство, мать вашу... – царь перекрестился и сплюнул под трон, а воевода опять затараторил:

- Прикажите заточить, заострить, заполировать!

И тут, бестактно обрывая начальство, вновь загудел палач:

- Ваша светлость! Я на энтот кол любого усажу и проткну: силушкой Господь не обидел... – палач утробно хохотнул, подбородком оголил правую руку и резко согнул её в локте, демонстрируя бицепс. При этом продолжал цепко держать “орудие возмездия”.

Мышечный бугор подействовал на царя убедительно. Он облизнулся и вытянул руку с булавой:

- Ежели так... Начинай.

Палач сноровистым рывком принял вертикальное положение. Затем размеренно, любовно, выставил кол в центре зала, деловито смазал его чем-то жёлтым и кивнул молодцам. Те проворно подтащили очумевшего парня. Палач надел на себя балахон и натренированным движением схватил жертву за талию. Поднял “проказника” высоко и... как ни пытался умостить Фому на обрубок-кол, тот соскальзывал мимо... Вот уже начали помогать молодцы-кавалеристы, потом подключились стрельцы. И Тычкин, бегая кругами, пытался направлять... Но Фома упрямо уходил в сторону. Все так увлеклись, что перепутали Фому и уже почти умостили на кол самого воеводу!...

Чем бы всё кончилось - неизвестно, но раздался хохот... Потом перестук ногами, с ритмичным битьём булавы о пол и хаотичным - головы о спинку трона. Горох корчился, хватался за живот, уже дрыгал ногами и собирался переместиться на пол!

Царские подданные оставили Фому, на секунду оторопели, туго соображая, а потом дружным воем, переходящим в гусиный гогот, поддержали самодержца...

 

Очнулся Фома на сцене: полуголая Алина, безумно сверкая очами, в исступлении стягивала остатки одежды... с парня! Застряла на “семейных плавках”. Она впилась маникюрными ногтями в ягодицу Фомы и с остервенением тянула вниз неподдающуюся интимную вещицу. Парень мычал, изгибался ужом в руках раззадорившейся “дочки”, а вокруг осатанело ревела толпа! Горох-диджей, переходя со смеха на плаксивый лепет, делал знаки в сторону кулис. Оттуда выглядывали встревоженные лица, о чём-то совещались, готовили носилки и звонили в милицию. А Сидор с прозрачными, жабьими глазами настырно лез по головам, пытаясь пробиться к другу...

 

29.11.09 года.