Господи! Дай мне силы изменить то, что я могу изменить. Дай мне терпение смириться с тем, чего я не могу изменить. И дай мне мудрость, чтобы отличить первое от второго.

 

Как только за внуком закрылась дверь, Ефим со всей силы стукнул кулаком по столу. Ни в чем не повинная столешница обиженно скрипнула, но, разумеется, промолчала. В отличие от хозяина, который крыл себя последними словами.

- Вот же старый пень! Почти три четверти века на свете прожил, а ума так и не набрался. На философию дурака потянуло, на высокие материи…

Ефим еще долго вслух «хвалил» себя, не особенно стесняясь в выражениях. Благо, оценить его филологические «способности» было некому. А, жаль! Среди прочих попадались действительно эксклюзивные словосочетания.

И, неизвестно, чем бы сие самобичевание закончилось, но входная дверь опять неожиданно стукнула. Ефим, поперхнувшись очередным ненормативным перлом, увидел прихрамывающего Тимофеевича, который жил на этой же улице, через три дома от него.

- Привет, сосед! Что хромаешь-то?

- Да, рана старая на погоду ноет. А ты с кем тут ругню затеял? Аж на улице слыхать.

- Это я себя, - чуть смутился Ефим, - любимого, так «нахваливаю».

- А есть – за что? – понятливо ухмыльнулся сосед.

- Внук, Максимка, приходил. Учительница ему посоветовала смирить гордыню. Так я ему объяснял, что это такое. И чем отличается от гордости.

- Получилось?

- Не знаю… Сам, кажется, понял, а внук… Мало этого, я ему пообещал в следующий раз про смирение рассказать.

- Ты?! Про смирение!? – Тимофеевич хрипловато рассмеялся. – Если бы я тебя пару месяцев знал…

- Так! Только давай без «гнусных» намеков. Знаю я, что ты сейчас можешь сказать. Вроде бы, коль мы не можем изменить власть не только в стране, но и в городе, значит, с этим надо смириться. Начальник – самодур, но, ведь не я же его назначал. Значит, не мне и снимать…

- Ага, - продолжил, кряхтя опустившись на диван, Тимофеевич, - а как тогда быть с редкими несогласными? Которые все понимали, но все равно шли… На костер, в ссылку, под пули. Если на одной чаше весов герои, мученики и святые, то на второй – пираты, работорговцы, грабители и развратники.

- Ну, ты уж хватил!

- А, что? И те, и другие смирением явно не отличались. В остальном – только вопрос господствующего в данный момент настроения в обществе, традиций, властных установок. Конечно, для нас Рихард Зорге – советский разведчик. Но для немцев или японцев того времени – шпион.

- И что ты хочешь этим сказать?

- А, ничего больше, - опершись рукой на стол, Тимофеевич с трудом разогнул больную ногу. – «Все есть яд, и все – лекарство. Вопрос только в дозе». Так сказал кто-то из древних. Или – великих. А, может, и то, и другое. Так и со всеми этими заповедями, смертными грехами…Ладно, поковыляю я дальше. И что ты внуку в следующий раз расскажешь? Или, будешь надеяться, что не спросит?

- Да, не забудет он, - гордо улыбнулся Ефим. – Наша порода… А скажу я ему то, что думаю. О чем с тобой сегодня говорили. Мальчик он не глупый, должен понять. А со временем и сам во всем разберется. Тимофеевич, может, останешься? Посидим по-стариковски, жизнь вспомним, водочки попьем.

- Нет, извиняй, Ефим. Сегодня точно не могу. А вот в выходные загляну. Если доживем…Это, кстати, тоже к вопросу о смирении с неизбежным.