«Даже дойдя до ручки, не спеши ставить точку» Н.Н.

 

«Распознавание образов всегда было для неё проблемой. Органы зрения стали портиться чуть ли не с 6 класса центрально-окружной спецшколы. А всё потому, что после того, как родители гасили в 10 вечера свет в её комнате, она включала под одеялом ручку-фонарик и ещё часа полтора читала таким манером собрание сочинений Флобера или двухтомник Зощенко, к которому папа запрещал приближаться «на пушечный выстрел» (книжки предварительно изымались из старого книжного шкафа в прихожей и прятались под подушку). Больше всего ей тогда нравились письма Флобера и повесть Зощенко «Коза». С возрастом, её пристрастия в чтении кардинально переменились, опустившись (или поднявшись?) до детективной жвачки в цветастых мягких обложках.

За последние 40 лет постоянное ношение глазных протезов стало для неё несносной привычкой, но заменить их на кремниевую сетчатку с металлическими проводниками и транзисторами – до сих пор не представлялось возможным. К врачам она не ходила скорей из страха, чем из принципа. Ей было спокойнее считать, что зрение, упав до «минус восьми», наконец, остановилось и законсервировалось, а начавшееся старение всего организма даже отчасти повернуло процесс вспять. По крайней мере, она уже не могла, как прежде, невооружённым глазом прочесть, к примеру, пробу на кольце или номер симкарты. Но это не подвигало её на смену старых, уже никуда не годных очков, ибо они символизировали для неё некую стабильность в состоянии работы глаз и позволяли ещё какое-то время не думать о «потом».

Если честно, ей пора уже было корректировать или заменять не одни только органы зрения. Органы обоняния давно перестали радовать её запахами живых цветов, мокрой листвы и свежего хлеба. Но зато, и бензиновой вони по утрам, и смрада от табачного дыма из тамбура – она также уже почти не ощущала. Единственное, что оставалось по-прежнему замечательным – так это её слух. Нет, не музыкальный, который напрочь отсутствовал даже в генах, а самый что ни на есть обыкновенный. Хотя ей как раз частенько хотелось бы больше никогда не услышать рев соседской дрели, громыхание мусоропровода за стенами в самые «спальные» часы, и хроническое еженощное лязганье дверей грузового лифта… Даже в своей постели, с берушами в ушах, в наглухо закрытой комнате, отделённой от лестницы кухней и прихожей, она прекрасно слышала все эти «прелестные» звуки, отравляющие её и без того неспокойноё существование в отдельно взятой блочной ячейке многоквартирного типового дома.

Впрочем, даже в редчайшие периоды абсолютной тишины, её не посещало блаженство полного расслабления. В такие минуты особенно громким и мучительным казалось ей биение собственного сердца. Лет семнадцать назад она наотрез отказалась от кардиостимулятора, без которого ей пророчили максимум 3-4 года дальнейшей жизни.

– И правильно сделала, что не согласилась, – каждый раз думала она, капая перед сном в хрустальный стаканчик валокордин. – Эти врачи-баксодёры уверяли, что операция продлит мне жизнь лет на 10, а я уже скоро лет 20, как живу без того стимулятора и даже неплохо себя чувствую! По крайней мере, теперь эти приборы стали куда как мельче, да и надёжнее, и, в случае чего, мне вошьют не коробищу из-под пасьянсовых карт, а нечто миниатюрное и удобоваримое…

Кабы бы не участившаяся за последнее время тахикардия, она бы и вовсе забыла о тех давнишних разговорах.

 

Известно, одна голова – хорошо, а две – ещё лучше! Возможно, именно потому, свою свежую (запасную) голову она никогда не теряла из виду и брала с собой, даже в «поход» до мусоропровода. Резервный запас прочности у второго мозгового аппарата был воистину огромен, и это радовало. Потому что – без глаз, ушей, носа, рук, ног и даже без сердца (на искусственном кровообращении) жить, в принципе, можно. А вот без головы – никак! Поэтому, свою «мозгозапаску» она постоянно таскала на себе в специальном заплечном мешке, без которого чувствовала себя буквально голой и беззащитной. Она даже спала с ним, с этим заплечным мешком, благо больше никто не претендовал на место возле неё ни днём, ни ночью.

Скачкообразное развитие нано и нейрокомпьютерных технологий в начале ХХI века, помноженное на революционные открытия в области кванто-матричной мозголографии, позволили буквально за 5-6 последних лет не только разработать и создать искусственные дубликаты человеческого мозга, но и внедрить их в массовое производство, обеспечив практически всех желающих своеобразной гарантией «вечной жизни».

«Вторая голова», как в обиходе стали называть это чудо современной научной мысли и техники, представляла собой что-то вроде жидкокристаллической голосубстанции в биотитановом корпусе, по виду и размеру напоминающим средний кокосовый орех. Каждая крупица этой субстанции содержала в себе полную информацию о целом конкретном мозге данного конкретного хомо сапиенса и постоянно подзаряжалась новой энергоинформацией тактильно-телепатическим способом непосредственно от мозга хозяина-носителя. Но, поскольку…»

 

Ручка, которой я старательно выводила вышестоящие строчки, внезапно сдохла. Тщетно я пыталась реанимировать её, чиркая пустым уже стержнем по бумаге. Окончательно испортив лист, я, наконец-то, перестала производить лихорадочные бесполезные действия, и приступила к обдумыванию сложившейся ситуации. А она явно не радовала.

Другой ручки у меня, я знала, уже не было. Запасную третьего дня коварно умыкнул заглянувший не вовремя председатель ЖСК. Хоть сами ЖСК и приказали долго жить, но наш председатель никуда деваться не собирался, по-прежнему выписывая всем жильцам квитанции на оплату и получая за это от нас немалые денежки.

Надо было одеваться и идти в ближайший газетный киоск. А на улице насмерть стоял мороз, не имеющий ничего общего с широкообъявленным глобальным потеплением. Жаль, что такую мелочь, как ручка, не приносят на дом, в отличие от пиццы, рекламки которой разбросаны по всему подъезду. А как было бы замечательно, если бы по телефону можно было за гроши заказать, к примеру, – пару ручек, тетрадь, зубочистки, туалетную бумагу, расчёску, лампочку (заменить перегоревшую), батарейки, антиперспирант… Так нет же, за каждой мелочью приходится тащиться самой, отрывая драгоценные минуты и мысли от творческого процесса! Конечно, большинство сейчас пишет сразу в комп, резво щёлкая клавиатурой под весёлое миганье монитора. Ко мне же вдохновение приходило исключительно в момент чирканья чёрной ручкой по белой бумаге. Чёрной не по цвету корпуса, а по цвету содержащейся в ней пасты. Синие, фиолетовые, красные, зелёные и прочие цвета чернил моя Муза попросту игнорировала.

С трудом просунув руки в рукава тяжёлой ондатровой шубы, я битый час пыталась защёлкнуть на заметно выросшем от «зимней спячки» пузе крючки. Не тут-то было! Шуба не желала сходиться, грозя треснуть по швам. Пришлось залезать в четыре свитера и сверху напяливать летний безразмерный балахон из тонкой «жёваной» ткани…

В итоге, из зеркала на меня затравленно глядело существо, способное запросто занять первое место на международном конкурсе колобков (если не сказать проще).

Переваливаясь, как утка на сносях, я, наконец, покинула домашний очаг и резво поплелась по бульвару за вожделённым средством для письма.

Но, дойти до ручки мне сегодня явно было не суждено! Киоск не работал, а в «Копейке», как назло, продавались лишь наборы из трёх штук (красно-сине-зелёных)…

Пришлось разворачиваться на 180 градусов и в растрёпанных чувствах совершать паломничество до ближайшего книжного, который стоял на самом краю микрорайона у самого-самого леса…

Дорога шла по скользкому, как зараза, асфальту. Приходилось передвигаться черепашьим темпом, что не способствовало согреванию организма. От ветра и холода не спасали ни 4 свитера, ни намотанный до носа шарф. Долго ли, коротко ли, но книжный, наконец, принял меня в свою парную утробу… Разомлев от жары, я малость обалдела и даже, забывшись, начала по-привычке обходить стеллажи, ища что-нибудь новенькое для ума и сердца. Только у самой кассы я вспомнила за чем, собственно, пришла. Но!.. Как оказалось, я оставила дома кошелёк – а всё потому, что в надетой на мне «плащ-палатке» не было карманов, в которых я привыкла его носить. Он так и остался лежать на столике у зеркала, в то время как я застыла тут, у кассы, красная, как рак, в нелепейшем, бомжеватого вида наряде, готовая провалиться сквозь землю!

Наконец, я обрела способность двигаться и, совсем никакая, направилась к выходу. Сходя с заснеженных ступенек, не удержалась, и со всей дури – грохнулась на коленку! Жуткая боль пронзила всё моё существо! Опустившись на четвереньки, я взвыла так, что из магазина выбежали сразу два охранника и принялись меня поднимать. Кое-как справившись с этим делом, они прислонили меня к перилам и стали отряхивать от снега, интересуясь – могу ли я сама идти и не надо ли вызывать медпомощь. Я сказала – «Не надо», «Спасибо», и поковыляла домой. Теперь отсутствие черной ручки было мне до лампочки – не до жиру, быть бы живу – дотянуть до дома и до анальгина!.. Муза как-нибудь сегодня обойдётся и без меня.

Я медленно-медленно ползла по тротуару, низко-низко опустив голову, чтобы, не дай бог, не грохнуться ещё раз. Яркое зимнее солнце, не грея, но ослепляя, било прямо в лицо. Третий глаз неимоверно слезился, но, к счастью, оставались ещё два, надёжно защищённые темными стеклами очков-хамелеонов…

 

11.01.2010

=========================================== ======