Не раз прохожим на глаза попадались эти два мальчугана, взвалившие на себя этюдники и что-то выясняющие между собой. Они азартно размахивали руками и неуклюже путались под ногами друг у друга. Все чаще и чаще их можно было встретить вдвоем, и все реже – по одиночке. Жили мальчишки в разных районах города и в одном дворе не играли, но накрепко связала их художественная школа, куда привело этих ребят неуемное желание рисовать.

 

Их сверстники все крутились около какого-то мужского дела – то поближе к машинам и к гаражу, то за отцами на завод увяжутся, набивая карманы разной железной всячиной, то шалаши в зарослях строят, зачем-то еще и ямы роют вокруг них. А эти два все с бумагой и карандашом расстаться не могут, все что-то там сами себе рисуют, рисуют, потом перечеркивают, а попросишь показать – засмущаются, спрячут.

 

Возвращаясь домой после художественной школы, все чаще стали мальчишки заворачивать в сторону городского парка; сядут на берегу водоемчика, разбросают свои этюдники и вдруг как-то сразу, одновременно, замолчат, как будто оторопь их какая-то берет. И смотрят, смотрят вдаль, пытаясь в себя, как в губку, втянуть и эту разноцветность угасающего дня, и волнующее их, уплывающее солнце, и трепетные блики воды на водоеме, и даже прерывистый шорох и шелест травы, резвый стрекот кузнечиков и своеволие ветра. Тут действовал у ребят негласный и неписанный закон – не нарушать ни словом, ни смехом, ни лишним движением чарующие силы природы, их первозданность.

 

Мальчишки понимали друг друга без слов, поэтому так уютно и надежно им было вместе, а главное, Муза одна у них появилась, одна на двоих – Природа. Инстинктивно чувствовали они, что на каждого из них у нее хватит чар, красок, живительных сил. Поэтому и не ревновали ее, а любили одинаково сильно, восхищались и преклонялись перед нею, создавая все более живые и волнительные пейзажи.

 

Вот уже Алексей и Дмитрий – студенты художественной академии, оба талантливы и перспективны. Но почему же, почему пейзажи Димки, как и остальных однокурсников, меркнут, когда рядом выставляются работы Алешки? Хоть из кожи вон лезь, а все первые места на художественных конкурсах – у Алексея. Лучший друг, родственная душа, соратник, но в своем творчестве уходит все дальше и дальше вперед. Уже парит где-то высоко, очень высоко, догнать – нереально. И Димка понимает это, мучаясь и днем, и ночью. А ночью дает волю слезам, кусая до крови губы, чтобы не завыть от отчаяния. Дмитрий, конечно же, в полной мере осознал талант Алешки, но что же, что делать с собой, как убить эту мерзкую зависть? Зависть по отношению к лучшему другу… Что может быть ниже?

 

На Алексея потоком обрушивались хвалебные речи, восторги, парень смущенно принимал их и ждуще-вопросительно посматривал на своего старого учителя. Что же он все молчит? Подойдет, подскажет, поправит, иногда одобрительно похлопает по плечу, но никаких похвал Алексей так и не услышал.

 

Все мысли ребят были в творчестве, но тут, как гром среди ясного неба, разнеслась по академии весть о том, что началась война! Тысяча девятьсот сорок первый год… И теперь ни натюрморты, пейзажи и натурщицы занимали головы художников, а сводки с фронта, все более тревожные и печальные. Преподаватели изо всех сил пытались собрать мысли студентов и настроить их на творческий лад. Но неожиданно всех как жаром обдала новость, что Алексей добровольцем уходит на фронт. Это какое-то недоразумение, ведь он получил броню! Ведь если не защитить такой талант, то как же тогда вообще сохранить искусство? Старый учитель тряс седой головой и бормотал: «Недоразумение, тут какое-то недоразумение, этого никак не может быть…»

 

- Алексей, - остановился он перед студентом. – Здесь, видимо, какая-то ошибка произошла. Я думаю… - преподаватель замялся, - мы с вами будем дальше продолжать заниматься живописью… а слухи о фронте, вернее, что вы собрались… видимо, ошибочны…

- Нет, Николай Владимирович, не ошибочны. Я уже подал заявление, ухожу на фронт.

- Молодой человек, послушайте, я никогда не говорил этого, боялся, что по молодости не устоите перед бременем славы, и тщеславие может погубить вас. Но, видно, подошло время сказать: Вы – талант, очень большой. Такой талант только от Бога, одним трудолюбием его не приобретешь, и редко, очень уж редко, Бог раздает такие дары. Прошу вас, поймите, и давайте будем продолжать работать.

 

Щеки Алешки зарделись. Вот оно, самое дорогое для него мнение, мнение его, всегда немногословного и строгого учителя! Как Алексей ждал его слов! Значит, недаром вкладывал всю душу в свои работы – пейзажи!

 

Но, справившись с радостью, ответил:

- Николай Владимирович, все-таки я ухожу на фронт. Решение мое обдуманное. Спасибо Вам за все. А пейзажи… они теперь у меня все равно не получатся, я сейчас не чувствую цвет, мне все кажется блеклым, серым. Вот когда освободим нашу землю от этой чумы, вот тогда и возьмусь за пейзажи.

- Эх, молодость, молодость! Юношеский максимализм… - с горечью махнув рукою, Николай Владимирович ушел, низко опустив голову.

Неловко топчась на месте и первый раз за время их дружбы не зная какие подобрать слова, к Алешке подошел Дима:

- Слышь, Леш, мы ж всегда были вместе… ты подожди, не спеши… Давай, подумаем… Может, и я тоже, на фронт…

- Что ты, Димка, дороги рано или поздно у людей, даже самых близких, становятся разными. Ты должен здесь оставаться, заниматься живописью. На кого же мы оставим наш парк, наш пруд, нашу горку, если мы оба уйдем? Я же захочу увидеть, когда вернусь, какие они тут были без меня. И только ты сможешь это мне показать.

 

Димка, по-прежнему, неловко переминаясь с ноги на ногу, топтался на месте. Потом, прощаясь, порывисто обнял друга, опустил голову, пряча глаза.

 

Свою первую персональную выставку Дмитрий посвятил победе над фашизмом. Измученные, настрадавшиеся люди с жадностью впивались взглядом в его картины с разнообразными пейзажами. Теперь они особенно знали цену голубому небу, закатам и рассветам, цветущему разнотравью и пышному убранству деревьев.

 

Они благодарили художника, поздравляли, восхищались. Через толпу почитателей таланта пробрался невысокий молодой солдат, сильно прихрамывая на правую ногу и опираясь на костыль. В другой руке у него была потрепанная толстая папка.

 

- Вы Дмитрий Калугин? Наконец-то, нашел, это Вам , там записка – все поймете.

 

И протянул художнику папку. Дмитрий, открыв ее, сразу узнал на эскизах почерк друга. Став белым, как мел, дрожащими пальцами один за другим листал наброски, эскизы, на которых во всей своей ужасной правде была запечатлена война. Эскизы были затерты, забрызганы кровью и гноем, пропахшие махоркой и гарью, но в них билась живая Лешкина душа – страдающая, чувствительная, и такая родная! Сверху лежала очень мятая записка, но все же Дмитрий смог прочитать: «Димка, если с войны не вернусь – все эти эскизы твои. Пользуйся как своими. И еще, прошу, покажи войну – настоящую, варварскую, жестокую, чтобы люди всех стран поняли – какое масштабное это зло! Димка, выжми из себя все соки, вывернись наизнанку, но покажи войну, проклятую, так, чтобы всех пробрало! Конечно же, я помню, что мы с тобой пейзажисты, и все же, Димка, сделай это – за нас двоих…»

 

Дмитрий давно забыл, что у него сегодня презентация, и что столько восторженных слов услышал от посетителей выставки. Он судорожно хотел быстрее очутиться на берегу их с Алешкой водоема, остаться одному и выпустить ту невыносимую боль, что с остервенением металась и билась в груди.

 

Дмитрий уже ни на что не реагировал, он, уцепившись за стол, мыслью пытался вернуть силу своим вмиг ослабевшим ногам, чтобы быстрее уйти, туда, где они с Алексеем столько времени проводили вдвоем!

 

Солдат настойчиво теребил Дмитрия за рукав, пытаясь привлечь его внимание. В руках у солдата была маленькая картинка, на обратной стороне которой написано: «Дорогой маме в день рождения от Алексея. 20.06.1944г.». Это был полностью законченный пейзаж.

 

Солдат уже с силой труханул его за плечо:

- А матери, Дмитрий, Вы уж передайте сами. Матери я – не могу…

Старый учитель, присутствовавший на этой выставке, согнувшийся и высохший за последние годы, молча подошел и взял из рук солдата картинку. Внимательно всматриваясь и смахивая слезы, тихо вымолвил:

- Пейзаж… Последний пейзаж талантливейшего художника.