Сухонькая, сгорбленная так, что казалось, ее маленькое тело вот-вот сложится пополам, она опиралась на выструганную кем-то трость. Ноги, не желая полностью подчиняться воле их хозяйки, шаркали по полу суконными тапочками с простроченными во много рядов подошвами. Эти тапочки пошил ей зять. Она очень любила эту удобную обувь без задников. Ей было далеко за семьдесят, и на ее плечах остался вечной ношей груз пережитого, который и гнул ее к земле своей тяжестью. Наступала последняя ночь пребывания ее в семье любимой дочери...

 

Бабушка намного пережила своего мужа. Он оставил ее одну с их общими заботами жизни четверть века назад. Герой войны четырнадцатого года, кавалер двух Георгиевских Крестов. Петр пришел с фронта, отравленный газами, и не смог долго сопротивляться тем потрясениям, которые принес ему октябрьский переворот.

 

Сначала на окраине Екатеринодара, на ярмарочном выгоне, красноармейцы расстреляли трех его братьев, оказавшихся десятыми в строю «провокаторов». Зачем они стали в строй друг за другом?! Среди этих «провокаторов» были в основном интеллигентные люди, которые пользовались большим уважением у горожан. Кто донес на них, было тайной. Но более двух десятков тел осталось лежать в кровавых пятнах под начинавшимся летним дождем. Это была месть за приход войск Деникина, который очень хорошо относился к местной интеллигенции.

 

Потом был вызов в контрразведку. Там Петра (её мужа) долго и настойчиво допрашивали о вещах, ему вообще не известных. Потом предложили подписать бумагу, что он добровольно и безвозмездно передает представителям Красной Армии свою сапожную мастерскую, которую комиссар почему-то назвал «заводиком», видно, для большей значимости.

 

А для борьбы с сыпным тифом, накатившим на войска Буденного, мобилизовали их дочь, вручили книжку добровольца-красноармейца и отправили в какой-то госпиталь на Дону. Мор сотнями валил красноармейцев, не привыкших соблюдать самые примитивные санитарные нормы. Где-то в окружении этих людей и находилась их дочь. Каждый день мог стать для нее последним. Мать плакала по ночам в подушку, видя, как задыхается в кашле ее любимый муж, и понимала, что усиление болезни вызвано бессонными ночами Петра, переживавшего за судьбу дочери.

 

С дочерью все обошлось. Эпидемия миновала. Спустя полгода она переступила родной порог в сопровождении какого-то красного командира.

 

- Мой муж, Иван! - представила она своего спутника родителям. - Военврач. Мы с ним в одном госпитале боролись с тифом.

 

Петр не очень приветливо пожал руку её мужу. Он не умел прятать своих чувств. Муж дочери был не намного моложе его, и это супружество не вызвало радости. Он решил, что молодой 18-летней девушке не трудно было вскружить голову, постоянно находясь с ней: зять - потомственный доктор с безупречными манерами показался своей помощнице полубогом на фоне красноармейского быдла.

 

- А как же тот, другой Иван? - тихо спросил Петр у дочери, когда они вышли вечером во двор подышать свежим воздухом. - Вы же любили друг друга. Ты даже уговорила прятать его у нас на чердаке , когда войска Корнилова вошли в Екатеринодар. И я рисковал всеми нами для его спасения. Как же так?

 

- Так получилось, папа... - Луиза виновато опустила голову, как это делала в детстве. - Теперь я замужем, и к прошлому возврата нет.

 

- Дай-то Бог! - Петр с сомнением смотрел на свою дочь.

 

Не успела, как говорится, пыль осесть на дороге, по которой уехали молодожены , как на пороге их дома объявился Ваня. Тот самый Ваня, которого и пророчили они в мужья своей дочери.

 

- А где Луиза? - был задан Иваном естественный вопрос, которого не хотели услышать, но не могли избежать родители.

 

Они ему рассказали всю правду, которую только-только узнали от дочери:

 

- Ребенка она ждет. Не тревожь ее, пожалуйста

 

- Это мы еще поглядим, чьей женой она будет! Я виноват в том, что не писал. Я свою вину исправлю, - взял под козырек новой офицерской фуражки Иван. - Вот только к новому месту службы доберусь. А там поглядим...

 

Спустя чуть больше года, увез этот Ваня их Луизу в маленькую крепость в Армении на границе с Персией, где и родит она ему троих братьев для своей старшей Тамары. А потом суд по сфабрикованному делу, и Иван покинул свою офицерскую должность, оказавшись в Смоленске. В колонии. Правда, спустя семь месяцев во всех газетах писали о десятках красных командиров, безвинно осужденных и уволенных из Красной Армии. Назвали это «делом судий» и сообщали о числе злоумышленников, участвовавшей в этой диверсии против армии, по заказу Антанты.

 

Ивана отпустили . Обида не дала ему обратного хода на военную службу. Он поступил на рабфак и по партийной путевке отправился в Орджоникидзе. На завод «Кавцинк», как звучало вошедшее в моду сокращенное наименование Кавказского цинкового завода.

 

Жизнь семьи дочери, в которой были любимые внуки и которая ютилась в комнатушке почти ушедшего в землю барака, не оставила отца с матерью в покое. Они продали свое гнездо в Краснодаре, как стал называться Екатеринодар, и купили домик в пригороде Орджоникидзе. Потом сделали пристройку. Только Петру не довелось долго пожить в новом доме. Оставил он бабу Катю одну на этой земле со всеми заботами.

 

Но жизнь постепенно стала налаживаться. Зять делал головокружительную карьеру, окончив на отлично химический факультет рабфака. Дошел уже до заместителя директора, когда в «тарелке» репродуктора прозвучал взволнованный голос: «Ровно в четыре часа...» Двадцать второе июня. День, который для всех стал черным.

 

Через три дня Иван ушел добровольцем. А спустя еще месяц обычный «телячий вагон» повез семью дочери и младшего сына в далекие Казахстанские степи.

 

Немец. Этого слова в паспорте было достаточно, чтобы в одночасье лишиться всего. И даже самой жизни.

Но бабе Кате (в девичестве -Екатерина Мюллер) повезло. Она ехала в ссылку вместе со своими внуками. Все были живы.

В Красной Армии в это время воевали ее старший сын и зять. Сын Эрнст, офицер-танкист, получивший орден Красного Знамени в боях с белофиннами, где-то командовал танковым батальоном. Так было написано в его письме, пришедшем накануне войны. Это было последнее письмо Эрнста. В 1942-м его расстреляли. За "шпионаж в пользу фашистов". Красного командира. Орденоносца! Но узнала она о том только в 1956-м, когда амнистированные советские каторжане, бывшие сослуживцы сына, с трудом разыскали ее адрес.

 

Младшего, Федора, отправили в какую-то «трудармию». Что это за армия, ей никто не смог разъяснить. И «прослужил» он там под зорким приглядом «командиров» на вышках до того же пятьдесят шестого. Приехать к матери в Казахстан с Урала его не пустили. Он вышел на вольное поселение без права оставления спецрайона и получил разрешение на вызов к себе только жены и детей. Так в ее памяти бабушки засело слово Ивдель.

 

А в сорок четвертом, когда зять воевал на германском фронте, на японский призвали ее семнадцатилетнего внука Игоря, который вернулся только семь лет спустя..

 

В сорок шестом вернулся домой зять. Ивану повезло. Пройдя всю войну от первого до последнего дня, он отделался двумя ранениями, только одно из которых было тяжелым. Но семейство Луизы, в котором жила и бабушка, постепенно становилось на ноги. Внучка вышла замуж.

Случилось так, что первая дочь Тамары родилась спустя два месяца после рождения своего последнего, пятого брата. Мать и дочь вместе растили двух малышей.

 

Долгими зимними вечерами, когда младшего, Володьку, укладывали спать на маленьком сундучке за печью, баба Катя рассказывала зятю , как осилили они войну в голодной степи, чуть не потеряв подхватившую где-то тиф Луизу. Тот же рассказывал семье о своих фронтовых делах.

 

Сын звал бабушку к себе. Но она никак не решалась рассказать домочадцам о своем огромном желании увидеть сына. Хорошо, что Федя догадался написать Ивану, чтобы тот помог доехать матери до незнакомого ей Урала. Завтра повезет бабушку Катю в Барнаул, чтобы посадить потом в прямой вагон до сына. Федя встретит. А в дороге тоже добрые люди найдутся.

 

Солнце только забрезжило первыми лучами в маленьких оконцах их двухэтажного барака, когда баба Катя разбудила своего любимца Володьку:

 

- Вот, внучок. Тебе берегла. Спрячь. Этим крестиком крестил тебя добрый батюшка. Ты уже большой. Знаешь, что крестики носить не разрешают. Из пионеров тебя погонят. Никому не показывай, - она прижала к своей щуплой груди внука и тихонько, как научилась это делать за много лет страха, заплакала, роняя горькие слезы на щеку внука. - Как ты тут без меня? Кто тебе пирожки горяченькие со сковороды даст?

 

Внук, которому шел уже десятый год, зарыдал в ее старенькую, потертую от времени кофточку...

 

Ближе к обеду зять повез бабу Катю на вокзал. Все понимали, что это прощание было последним. Долго видно было со второго этажа сгорбленную сухонькую фигурку бабушки на уложенном в телегу свежем сене.

Потом в серой дали проглядывало только белое пятнышко ее всегда идеально чистого платочка. Потом не стало видно ничего...