Уже опускался вечер, и огни, словно океан, затопил низину гор. Они все загорались и загорались, и уже ничего не было видно, кроме этих желтой яркой воды огней. Никогда не доводилось видеть ничего подобного, хотя и я тоже живу среди холмов, хотя и не таких больших, но все же холмов. Волосы развивал волосы и ласкал щеки приятной теплотой, и хотелось, чтобы этот момент замер, хотя бы на несколько часов. Вечер уже переходил в ночь, и мама позвала меня к машине. Нужно было уезжать, а мне так не хотелось…

Машина Пепе, так мама его называла, была маленькая и старенькая. Сиденья свободно вынимались из машины, ручки отваливались, окно застревало и не двигалось, вся машина дребезжала, и я вообще диву давалась, как она еще ездит и развивает скорость, переваливающую за сто. Но все это было второстепенно, главное - был сам Пепе. Возраст его был около 55 лет, я так и не спросила, чтобы установить точно. Ростом он был невысокого, худого телосложения и если смотреть на него сзади, издалека можно предположить, что идет подросток лет четырнадцати. Волосы у него были черные, смольные, как и у всех итальянцев, смуглая кожа и карие глаза. Мама все время закрывала рукой нижнюю часть его лица и говорила мне: «Посмотри, какие глаза красивые, правда? Точная копия моего отца, разве нет?» и так она делала постоянно. Я смотрела и ничего схожего с дедом не находила, хотя и видела то его по фотографиям, все равно, толи не могла вспомнить, толи это только ей казалось. Я только пожимала плечами и отвечала: «Наверное».

С мамой я не виделась долго, почти четыре года, и вот выпала эта возможность и я приехала к ней погостить. Это другие мчались в Рим и смотрели на развалины и памятники и церкви. Я ехала, прежде всего, к родному человеку, которого так давно не видела. Все это туристическое, шумное, я оставила позади и приехала в провинцию, где были тихие улочки, где жили старожилы итальянцы, где была нищета и безысходность – я попала в настоящую жизнь. Днем я садилась на стул на маленьком балкончике, и смотрела на протекающую здесь жизнь. Балкончики, по-другому назвать этот клочок цемента над землей невозможно, был огорожен узорной металлической оградкой, были словно пирожки на гладкой оранжевой стене дома. На первых этажах всюду шли магазинчики и кафетерии. Сидя на стуле, я вдыхала аромат печеного хлеба и булочек, которые сводили желудок с ума, а по вечерам его будоражил уже другой запах – запах пиццы. Все это было для меня ново, и я смотрела, жадно вглядываясь в каждое лицо редких ленивых прохожих, в каждый листик деревьев, что стояли словно ненастоящие, в каждое очертание гор вдалеке. Это было красиво и в тоже время как-то ненастоящее.

В субботу, с раннего утра собираясь к Пепе, мы побывали на станции, проехали поездом, потом автобусом и вот наконец, подъехала эта дребезжащая мышь и забрала нас внутрь. Я словно бы стала этим третьим лишним, который нечаянно видит мир двоих людей. И мне стало стыдно, и холодок пробежал по спине, словно ветер ворвался в окно и хлестанул холодом сзади. Что я тогда думала, я не знаю. Я смотрела вокруг и видела пальмы, маленькие домики и тишину. Тишину этой тихой жизни, этого уединения, этого одиночества. А рядом со мной был раскрыт этот мир, в который мне не хотелось смотреть, не потому что там было что-то плохое, нет, потому что мне не хотелось быть посвященной в это. Это сакрально, это должно быть между двумя людьми, и только между ними. Скоро я стала уставать от этого, что я не могу никуда убежать, не могу никуда деться.

Мы провели вместе два дня. Мы ели, и все посещали мамины любимые места, заброшенный замок, что был темницей, и даже побывали высоко в горах, где океан огней навсегда остался в моей душе. Пепе был беден как церковная мышь, как говорила мама, и это было правдой. Эта мышка машина и дорогие костюмы, все, что осталось от былого величия и достатка. «Все началось с того, что его жена заболела, он возил ее по клиникам, в Милан, в Рим, потратил кучу денег. От опухоли ее так и не спас, а потом два сына стали наркоманами, стал их лечить, и вот теперь какой. Видишь» и она кивала на разорванные сиденья в машине. «Он очень добрый, знаешь, какая он мне здесь опора, а мне его так жалко. Он все в лотерею играет, постоянно ее покупает, хочет миллион евро выиграть, чтобы на мне жениться. Он мне сейчас предлагает, а я ему отвечаю, что денег на еду не хватает, а ты жениться…»

Когда мы спускались с гор, мама попросила его остановиться и сказала:

- Смотри, смотри туда вниз, видишь, там дом стоит двухэтажный?

- Да, - ответила я.

- Это его дом раньше был. Потом стали скупать территорию, чтобы строить высотки, ну он и согласился, ему квартиру обещали соответствующую его дому. Видишь, до сих пор все раздолбанное стоит и никто ничего не делает.

Я взглянула и ужаснулась, половина домов были снесены, где территория была зачищена, где нет, навален тут и там строительный материал.

- А где же он сейчас живет? – спросила я после долго раздумья.

- Мы тут едем сейчас, увидишь.

Через некоторое время мы очутились в двухкомнатной коморке, где не было ни газа, ни света, ни даже горячей воды. В комнате, что служила прихожей и столовой, стоял только один стол и три стула, в кухне не смогли бы разойтись два человека, а в туалете я поместилась с трудом. Присев на стул, я смотрела на него, как он сидел на ступеньках на улице и грелся под октябрьским солнцем. Эти худые согнутые плечи, понурая голова и уставшие руки говорили со мной о многом. Я злилась, злилась на себя, на маму, что она вовлекла меня в этот мир, что я увидела эту разбитую коморку, эту мокрую улицу и разваливающиеся ступеньки; злилась, что я увидела эту нищету и запыленные дешевые шторы в соседних окнах.

«Я умру, если ты отсюда уедешь» сказал он, смотря ей прямо в глаза. И эти глаза, наполненные такой любовью и собачьей преданностью, которые я до того никогда не встречала. Доев свое мясо, я вышла из комнаты и пошла фотографировать. Что и как мне было все равно, мне было невыносимо видеть это. «Господи, подумала я, как же хорошо, что послезавтра я улетаю».

Проводив нас до дома, мы остановились возле маленького магазинчика. Пепе вошел в двери и растворился на некоторое время, а потом снова вернулся. В руках у него был лотерейный билетик. «Завтра по радио скажут мои номера и я выиграю миллион евро, вот увидите» сказал он заводя мотор.

Вернувшись домой, жизнь потекла своим чередом, и я не думала о Пепе до того момента, когда мама позвонила и сказала, что у него рак. Мне стало стыдно за свою ту злость, и это чувство вины, что терзало меня уже не пройдет никогда. Уже в последние дни жизни, днем, он снова купил лотерейный билетик. Держа его в руке, возле радио, Пепе умер, так и не услышав номеров своей лотереи.