Москва.

Сколько людей! Огромная клоака. Омут судеб.

 

Казанский, Павелецкий, Ярославский… Как реки в океан текут и текут поезда и автобусы с судьбами на полках и на сиденьях в бездонную столицу. Что их тянет в огромный хаос? Страшная тайна. Превратности судьбы. Люди – муравьи едут и едут.

Метро. Словно пищу заглатывает людей турникет. Красивых и некрасивых, толстых и тощих, модных и классических разносят бесконечные рельсы их как тонкая кишка разжеванным обедом по бескрайным станциям.

 

Среди них Он. Вроде красив. Посмотришь – как все. Обычный мужчина, лет сорока, а может пятидесяти. Только большие вишневые глаза сиреневым взглядом моргают, в молодости густыми, а ныне ветхими веками и сверлят туманным взглядом вагонное пространство. Седые кудри как иней в ноябре серебром задумались с высоты. А в душе – пустота!

Ни старый за пять тысяч костюм, ни галстук от Кутюрье, или потертые ботинки и облысевший лацкан не помогут мыслям, которые, словно мыши от кошки прячутся в норы, когда душа орет и хочет ласки.

 

Прекрасная моя женщина! Отзовись. Я так богат взаимностью для, даже пить не хочется. Сколько сердечной страсти во мне накопилось, но не встречаю взаимности.

 

«Любовь моя вернись, я все отдам!» - кричит сердце в робкой надежде.

А внутри протест кричит словно зверь: «Опомнись, она же изменила тебе с лучшим другом!»

О, боже, подскажи! Где и когда я согрешил! Или, как говорят уголовники, «наказывают не грешных, а тех, кто попался».

 

Да к черту все это!..

 

Вот и Она. Смотрит как потускневшее солнце. Немолодое тело туго обтянуто джинсами, страстные губы, словно маки бархатятся под алой помадой. Грустные ресницы под черной тушью порхают над карими глазами, утопающие во влаге белков. Взгляд ее причалил на седых висках. «Вот бы их коснуться», - словно лобзик по дереву завыла пилой в душе. А когда узнала – опахало ресниц мигом закрылся.

 

«Дура, опомнись», - он же гостарбайтер.

Томный взгляд его одиноких глаз проглотил ее, не по годам стройную фигуру и дикая струна как домра зазвенела в душе…

 

По велению Всевышнего, по иронии судьбы, принесенные ветром поезда, его сиреневые глаза встретились с ее солнечным взглядом в метро.

 

- Здравствуйте, - слегка кивнул он головой.

 

- Здрасти, - сократила она приветствие и пошла вперед.

 

- В метро вы намного красивее, чем на стройке, Катерина.

 

- А ты наглеешь, Ахмед, - бросила она холодно, а в душе бетономешалка гудит.

 

Наждаком по сердцу и арматурой в легких отозвались ее слова.

 

«Я же не виноват, что ты нравишься мне», - хотел было сказать, но проглотил. Все равно, мил не станешь.

 

Пятиминутка у начальника строительства – неприятная вещь. То ли ты дурак, то ли он дурак, а вместе – хорошая команда, которая строит многоэтажный дом для нуждающихся и имущим.

Вот ее понять невозможно. Причем тут прораб или бригадир, если тебя муж бросил, или ты от него ушла?

 

- Катерина, вы не правы, - решился Ахмед возразить технадзору, - Стройка с древнего Египта, а мы с вами проживем, инша (даст)Аллах, лет восемьдесят. Зачем ругаться? Вы так прекрасны.

 

- Не подхалимничай, - резко оборвала Катерина Павловна, - ты мне работу покажи.

Ахмеда словно резаком по коже.

 

«Какая ты противная, а мне нравишься», - камнем засела мысль в груди прораба.

Малярка, штукатурка, кладка и бетон, вира и майне, наряд и акт, бытовка и диспетчерская…, а сколько судеб.

 

Он... Она – змея, но красивая, львица, но не кусачая.

Из сердца вон, а она как кирпич в стене, из мыслей прочь, но она как песок в бетоне.

И Ахмед решился.

 

- Катерина.., - в трепете начал он.

- Катерина Павловна, - поправила она его отвесом.

 

- Катя, - не сдавался прораб, - я одинок и ночи мои страшны. Война проклятая снится… А ты мне очень нравишься. Истину говорю. Даже твой крик на рабочих возбуждает меня.

 

- Товарищ, прораб, - болгаркой обрезала она его, у тебя проблемы с работой? – лукаво сморщилась она. – Ко мне свататься не нужно. Знаю я вас нерусских…

 

- Катя, я хочу, чтобы мы были вместе и счастливы. Но я ошибся, - заморгал он вишневыми глазами. – Мне не восемнадцать, да и тебе тоже, чтобы за тобой ухаживать. Будь моей и ты будешь, возможно, счастливой, - в миноре закончил он.

 

- Ахмед, иди, работай, - гордо, но очень тоскливо пренебрегла она судьбой, судьбой одинокой женщины, которая ждет счастья на закате жизни.

 

Он-то ушел, а дальше что? Время даже бог не может остановить. Это самое страшное и невозвратимое потеря. Дважды страшнее, если в потере виноват ты сам.

 

Стук колес, усталые лица, запах пота – подземка столицы. Сто лиц, словно отходы соковыжималки, взглядами-пустышками поласкают тебя.

 

Женское счастье: водою корзину не наполнишь, а кирпичами нельзя. Что есть, не бережем, что хотим – не находим. Суета сует. Вечное – «как быть?». Словно шпателем по гипсу, скользким скрипом хрипит душа. Было счастье рядом, но не сберегла. Гордость – самовлюбленный подсказчик и как обычно неправильный.

 

Работа, работа!! Не женское это дело, не женское это счастье. Крепкое плечо и нежная ласка – вот твой удел. Будь ты в штанах или шелковой юбке. С мужчиной – вот твой гимн.

«Сколько мне осталось, полюблю ли еще?» – заплакала Катя, Катерина Павловна.

А счастье-то было рядом в сиреневом цвете.

 

Пыльная стройка, не вечная жизнь. Сегодня пришла она на работу с надеждой на уплывающее счастье. Пустое совещание… Страшное известие. Ахмед уволился.

Седые кудри, сиреневый взгляд, улыбнется ли ей еще раз судьба?

 

Москва, 2008г.