ТЫ, В ПАМЯТИ МОЕЙ! В лихое время Да! Были люди в наше время! * * * АХ, МОЛОДОСТЬ! Ах, молодость! Ну, как же ты красива! В тебя влюблён я раз и навсегда! Порою ты шумна, груба, ревнива! И всё ж прекрасна молодость всегда! Ах, молодость! Как кружится от счастья, Улыбок девичьих и взглядов голова! Как ты глуха к сединам! Как прекрасна! Как сыплешь необдуманно слова! Как тщетны все советы! Ты, беспечна! Себя лишь слышишь ты в сиянье дня! Как жаль мне молодость, что ты так быстротечна! Как жаль, что мчишься вдаль, уж без меня! … * * * …Эти стихи, мои стихи о молодости, внезапно, сочетаясь с весенним настроением, снова воз-никли в моей памяти. … Идущие впереди меня девушки весело щебетали и беззабот смеялись. Порой они, перегоняя, и шутливо подталкивая друг друга, лихо скользили на ледяных накатанных дорожках вдоль тротуара навстречу будущему. … * * * …Ах, молодость! Как ты беззаботна, задорна и бесконечно весела! Как ты беспечна и радостна! Как хорошо, что ты, в настоящее время, даже не понимаешь, какие тяготы военного и послевоенного периода жизни выпали на нашу долю. На долю детей войны. Ты, даже не представляешь, что это такое - холод, голод, разруха, не говоря уже об ужасах бомбежек. Не знаешь, как ранит сердце и душу вид искалеченных войной людей. … …Они, эти хорошенькие девушки, продолжая весело смеяться, перегнали меня, легко скользя по свежему сегодняшнему льду. Ах, молодость! Как ты прекрасна, смела и раскована! И, как порой, глуповато смешна. …Вот недалеко от меня шагают два молодых человека. Худые, малорослые. Мне показалось, что это два «дистрофана» идут в близрасположенную поликлинику. Так как в слегка вытянутых руках они несли, стараясь не расплескать содержимое, какие-то банки. Скорее всего, несут анализы в поликлинику, подумал я. Они шли, не уступая прохожим дорогу, какой-то нарочито, неестественно медленной походкой, как-то раскорячившись, сутуло сгорбившись, с осанкой орангутангов. Они шли в чёрных, надвинутых, по последней моде на самые глаза, капюшонах. Как-то по «пацанячьи», явно под-ражая, какому-то надуманному, американизированному, модному образу эдаких крутых «мачо» пыжились, напоминая токующих глухарей. И небрежно изощряясь друг перед другом в непонятной жаргонной лексике. При этом были слышны достаточно громкие, но несколько заглушаемые, скрипящим РЭПом доносящимся из «мобилы», чисто студенческие фразы. Типа – куда послать «препода», тре-бующего ещё и наличия знаний для сдачи «лабы». Ребята ведут себя достаточно расковано. Они не стесняются ни прохожих, ни, даже, девушек. И тут, я испытал некоторый шок. Не дойдя до поликлиники, они, остановившись посереди тротуара, вальяжно, с нарочитой небрежностью отпили содержимое банок. Я ещё никогда не видел, чтобы среди народа, кто-то пил свои «анализы». Но взглянув на банки, я понял, что ошибся. Просто ребята, подкрепляясь энергией, пили, такие теперь современные и модные «энергетические» напитки. Выпив содержимое, они изящно, подчёркнуто важно и «культурно», поставили опорожнённые банки ровно посередине тротуара. Эдакое проявление разухабистоудалого «Руссиш- культуриш! … А, как же!». И при этом, нисколько не стесняясь, громко крикнули вслед пробегающим девушкам непристойные «сальности». Однако девушек это не смутило. Ведь молодость теперь так раскована и смела. … В ответ прозвучал звонкий, весёлый, задорный и даже, какой-то призывный, девичий смех. Я только теперь понял, что это прогуливаются две пары. Но, скорее всего они познакомились недавно и ещё не определились, кто с кем будет «дружить». Я, почему-то невольно вспомнил эту рекламу, где глуповатый по виду парнишка, не зная на ком остановить свой выбор, спрашивает у своего приятеля – «А ты, каких девушек любишь? Беленьких или чёрненьких»? Я не смог бы ответить на этот вопрос однозначно, так как обе были очень хороши! Очарованный их молодой, задорной прелестью, я тоже попытался прокатиться на ногах, как и они по тонкому льду на тротуаре. Моя попытка «полихачить» не удалась. Я, потеряв равновесие, чуть было не растянулся на скользкой дорожке. И, при этом, ощутил, что мною уже овладевает страх падения. Раньше я этого не замечал. Что же произошло? Я, который никогда не боялся подобных явлений, значительно отстал от смеющихся девчат и перешёл на медленный темп. Теперь, я понял и окончательно убедился, что она навсегда ушла, даже не напомнив, не намекнув мне об этом. Ушла так неожиданно, оставив меня наедине с моими мыслями, переживаниями, мечтами и воспоминаниями. Итак, та, которую я почти боготворил, восхищался, в кого был беззаветно влюблён – моя юность, покинула меня навсегда, скрылась за горизонтом, прожитой лучшей части моей жизни. Что теперь меня ожидает? Медленное увядание, или внезапный скорый конец? Вот тут-то я и задумался. А что было основной целью и задачей моей жизни, моего земного пребывания. Такую ли я жизнь прожил? Так ли я хотел её прожить? Какую я оставлю память о себе, здесь, на Земле? Вспомнит ли кто-то обо мне? Помянет ли добрым словом? А как вообще должен жить человек на Земле? Ради чего и как? Кто из вас, дорогие читатели, ставил перед собой эти вопросы? И, какой был на них ответ? … Я, почему-то вновь подумал об этих ребятах. Да, они явно козыряли друг перед другом своей раскованностью и, как им казалось, смелостью. Ну что ж. у нас, ребят сороковых, пятидесятых годов прошлого века, это тоже было. Наверное, мы тоже шокировали своим видом и поведением старшее поколение. Мы, отнюдь не были паймальчиками. Сколько шума и грохота мы создавали бесконечной пальбой из «поджигняков», взрывами в лужах банок с карбидом, сколько сжигали пороха, предварительно извлекая его из снарядов, забытых повсеместно недавней войной, как лихо катались, подцепившись на борта проезжающих машин. И тогда молодежи была присуща эта чрезвычайная необузданная лихость, наверное, тоже несколько раздражающая взрослых. Но не было культа подражания этой чванливой, насаждаемой извне, проамериканской, чуждой для нас - россиян, выставляемой напоказ, неприкрытой и в тоже время какой-то слюнявой наглости. Мы, пережившие ужасы войны, послевоенные голодовки, помнившие, как горько оплакивала страна значительную часть своего погибшего и искалеченного войной народа, были всё же более послушные и ответственные. Да и мы знали матерные слова. И употребляли их с такой же бравадой и даже с восторженным удовольствием, зачастую складно рифмуя их, во всём подражая старшим в своей ребячьей компании, но с оглядкой, но не в присутствии девушек. И, знаете, в те времена, девушки в подобных ситуациях, не улыбались бы весело и поощрительно. Это был бы нонсенс. Тогда это расценивалось бы как оскорбление. Нет, не буду лукавить, и тогда все знали о взаимоотношениях полов. Но тогда было дурным тоном, кричать об интимных отношениях с любимой открыто при всех. Эти отношения хранились в тайне и назывались таким чудным и нежным словом – Любовь! …Ну ладно, прошу прощения! Я немножко отвлёкся от основного вопроса своего повествования. … Итак, я шёл, с опаской скользя, по покрытой тонкой ледяной коркой дорожке. Мне хотелось быть пунктуальным, и я очень торопился. Поэтому, моё передвижение было достаточно рискованным. Я, мог легко упасть на этом гололёде, с предсказуемыми последствиями. Эта январская «зима-весна» в нашем городе была уже пересыщена травмами и переломами. Опасаться было чего, но я спешил на предварительно назначенную встречу со своим приятелем – Дворецким Василием Антоновичем. Я с ним не виделся уже давно, но по-прежнему считал его своим приятелем. В моём понимании, приятель – это тот человек, общение с которым бывает всегда приятным. У меня было к нему дело, состоящее в оказании небольшой услуги, или, если хотите, помощи одному моему товарищу. Мне хотелось помочь своему товарищу восстановить и получить дубликат диплома об окончании учебного заведения, взамен утерянного. По моей всегдашней наивности, я предполагал, что это приблизительно можно осуществить в полчаса, от силы в час. «Что такое выполнить дубликат бумажки» - рассуждал я, - «Написать на соответствующем бланке необходимые данные, расписаться ответственному лицу и, при необходимости, поставить печать». Но я, явно недооценивал всех возможностей современного бюрократического делопроизводства. Моя, казалось бы, незначительная помощь товарищу, значительно осложнилась. И я не видел другого выхода из тупика, как обратится уже с просьбой о поддержке к Василию Антоновичу. Надо вам сказать, что это замечательный в своём роде человек. Он выделяется из огромного, разнообразного, окружающего меня общества, своими особыми качествами. Он до сих пор сохранил несвойственную для современной жизни порядочность и доброжелательность в отношениях с друзьями и близкими. В этом я неоднократно убеждался при наших взаимоотношениях в период прежней совместной работы. Поэтому я и сейчас очень надеялся на его поддержку. Как я и ожидал, Василий Антонович, тепло встретил меня, выслушал просьбу и принял участие в разрешении этого вопроса. Затем мы как то неожиданно разговорились о предстоящем праздновании юбилея Великой Победы в ВОВ. Затем о тех, кто добывал эту Победу. При этом, он мне рассказал о личном знакомстве с одним из героев Советского Союза и, как это знакомство повлияло на всю его жизнь. … … Мы говорили о настоящем, прошлом и будущем нашей страны, о литературе и её месте в нашей жизни, о проблемах нравственного, трудового и патриотического воспитания молодёжи, об её образовании и о многом другом. Эта наша беседа, увлекла меня, заставила о многом задуматься и, затем уже, не оставила в покое, пока я не взялся за написание этой книги. Я пылал от «нетерпения сердца», пока ни сел за свой компьютер. Итак, с чего же начать? В голове мелькали варианты изложения темы. Я, осознавал, что сейчас не модно читать книги. И, вряд ли я, начинающий в прозе автор, смогу увлечь читателя. Тем более что сейчас общий читательский интерес значительно снижен. Я решил, что прозу надо дополнить стихами. Поэтому сделал подборку своих стихов, посвящённых Родине, нашему городу, подвигу солдат и т.д. При этом здесь же, у меня в голове возникли картины: базы партизанского отряда в лесах Белоруссии, их боевых действий в тылу врага, «рельсовой войны», успешно проводимой партизанами Белоруссии против немецко-фашистских захватчиков. Я вдруг, как бы увидел, тех отважных, преданных Родине патриотов, которые, уйдя в непроходимые дебри лесов и болот, продолжали сражаться, жить и любить. Результатом этого моего воображения, явился стих - «ЭХО», приведенный среди других моих стихов в этой книге. Кстати, в этом стихотворении нет ошибки – река Дисна (в отличие от реки Десны, которая протекает в Украине), является притоком Западной Двины. В её устье есть городок Дисна. Почему у меня возникло желание и, даже, потребность написать эту книгу? Все мы, невольно, не замечая этого, в ежедневных беседах со своими близкими, друзьями, знакомыми и просто со случайными людьми, обсуждаем вопросы типа – «Когда жилось всем весело, вольготно на Руси»? В этой полемике у каждого из нас свои убеждения. Кто-то говорит, что хорошо жилось при Сталине, кто-то при Брежневе, Хрущёве и т.д. до нашего светлого перестроечного периода. У каждого своё ощущение жизненного благополучия, успеха, счастья. И, наверное, каждый из оппонентов прав. Есть много хорошего, как в прошлом, так и в настоящем. Так же, как и отрицательные жизненные факторы присутствуют и, тут, и там. Но здесь в этой книге я хотел передать рассказ очевидца, о проявлении героями его повествования, истинного патриотизма, истинной любви к Родине, к своему народу. Самоотдачи, или, даже самопожертвования, для достижения хотя бы минимального счастья для народа, в тот период военной и послевоенной разрухи. Сейчас, когда в значительной мере, за меркантильностью рыночных отношений, с их «зловещим, волчьим оскалом капитализма», порой из памяти народа стирается всё позитивное, что давала нам Советская власть. Когда опошляются идеалы того времени, коммунистическая идеология, честность, патриотизм, просто нужно вспомнить о людях достойных нашей памяти. Некоторые приводимые примеры могут показаться читателю вымыслом. Отнюдь, эти данные являются фактами из биографий героев моего повествования. И вот теперь, дорогой читатель, я перехожу к изложению того, из-за чего я начал писать эту книгу. Вот, что мне рассказал тогда Василий Антонович: ЛИХОЕ ВРЕМЯ Родился я в 1936 году в Белоруссии, в обычной крестьянской семье. Моё детство связано памятью с небольшой деревней, где проживала наша семья. Отец погиб на войне с Финляндией и наша семья –мама, я и два младших брата испытали все тяготы жизни. Жизнь в селе всегда была сопряжена с ог-ромным, тяжёлым крестьянским трудом. Так и мне с ранних детских лет уже приходилось весьма ответственно привыкать к домашней работе. Привыкать помогать матери в этом нелёгком труде. 22 июня 1941 года фашистская Германия развязала войну, и наша семья до июня 1944 года проживала на оккупированной врагом территории. В нашей местности не было активных действий партизан, поэтому, мы почти не видели немцев. Зато их подручные, полицаи и власовцы умело, и жёстко организовывали новый порядок. В конце лета 1943 года линия фронта оказалась очень близко и всех, у кого были родственники в наступающей советской армии, немцы отправляли дальше от фронта на запад. Так и наша семья оказалась в небольшом городке Шклов. Разместили нас в складах местного элеватора. Кормили один раз в сутки очень жидким супом. Где, «крупинка за крупинкой лихо бегала с дубинкой». Конечно же, при таком питании мы были вечно голодными. Мама, чтобы хоть как-то нас поддержать, ходила в ближайшие деревни просить милостыню и менять наши нищенские пожитки, на что нибудь съестное. С наступлением холодов, сжалившись, бургомистр разрешил покинуть промерзший склад и поселиться, попросившись на жильё, в близлежащей деревне. Там мы и дождались прихода нашей армии. Вернулись в свою деревню. Половина деревни была сожжена. Поселились в одной избе пять семей. Жили и голодали всей «коммуной». Питались в основном травами: лебеда, щавель, крапива, клевер, если повезёт, то немножко картошкой. Когда осенью пошли в школу, школь-ники, у кого погибли отцы, стали получать пайки из района: американские просроченные консервы и патоку. Война ещё грохотала где-то на западе, а страна уже старалась наладить своё хозяйство, старалась возродить жизнь на этой разорённой и сожжённой земле. Нашей семье военный комендант выделил тёлочку. И впоследствии, корова, да земля, обильно политая кровью и потом, стала основой питания нашей семьи. Весной, вновь организованному колхозу, были выделены для хозяйства 20 лошадей и столько же коров, а затем, осенью, ещё и трактор. Для погорельцев выделялся лес на обустройство изб. Так возрождался наш разрушенный войной край. Конечно же, мы дети военного времени, мало уделяли внимания учению уроков. Много было домашних забот, да и поотвыкли мы за годы оккупации от школы. Теперь в сожжённых войной краях школ было мало. Ходили пешком в школу за несколько километров. Учились средне. Но очень любили читать книги. Книги учили нас жизни. Учили доброму, справедливому, честному отношению к нашей жизни, к товарищам, к людям старшего поколения. Конечно же, нам, как и всем детям было присуще озорство. Но в тоже время мы, опалённые жёсткими тяготами войны, были вполне ответственными и самостоятельными в различных жизненных ситуациях. Мы, дети того времени, конечно же мечтали о светлом будущем, восторгались героями из прочитанных нами книг и старались представить себя такими же мужественными, справедливыми и честными. И вы знаете, это не пустые слова, мы мечтали свою жизнь посвятить служению своему народу, своей Отчизне. Это не пафос – это правда, это был наш настрой, наше понимание жизни, наше видение смысла жизни! Знаете, я как то прочитал определение Карамзина «Патриот – это человек, который всегда и всё делает для блага народа, для блага своего Отечества»! Понимаете Борис Венедиктович! Не для себя родного и любимого, а для Отечества! Мне посча-стливилось в жизни встретить двух достойных своих земляков, которые могли бы служить примером для подражания, примером беззаветного служения Отечеству. Одного из них я знаю лишь заочно по книгам, хотя он и был моим современником. Это герой Советского союза, партизанский генерал Василий Захарович Корж. О его славном жизнен-ном пути поставлен фильм, написана книга – «Вся жизнь, отданная народу». О нём мне приходилось слышать много рассказов от очевидцев, моих земляков – белорусов. Вот представьте себе. После освобождения Белоруссии в июне 1944 г, партизанская дивизия, которой командовал Василий Захарович, расформировывается и он направляется в ака-демию Генерального штаба. После её окончания, служит в Генеральном штабе. Но обостряется за-старелая болезнь, и он увольняется из рядов Воо-ружённых сил. Затем работает в Минске в мини-стерстве лесного хозяйства. Однажды поехав в отпуск в родную деревню, увидев разруху и страдания людей, не смог больше работать на «тёплом» месте. Оставив, портфель зам.министра, он уехал восстанавливать колхоз в родной деревне. Согласитесь Борис Венедиктович, не каждый способен на такой поступок. Для этого нужно проявить в этой повседневной жизни и личное мужество, и глубокое сострадание к своим землякам, если хотите крик души, за их будущее, за их судьбы и страстное желание помочь им. Вот это и есть пример истинного патриотизма. Вы знаете, он оказался весьма умным и сильным руководителем. Он уже в 1959 г. сумел создать образцовое хозяйство и вывести свой колхоз на второе место в республики Белоруссия. На первом месте по всем показателям в Белоруссии был колхоз «Рассвет», которым руководил мой другой земляк Кирилл Прокофьевич Орловский. Вот о нём-то я и хочу вам сейчас рассказать. О моём личном с ним знакомстве. Знакомстве, которое, как бы озарило мою жизнь. Которое стало одним из главных событий моей жизни. Если хотите, стало даже в какой-то мере маяком моей жизни. С Кириллом Прокофьевичем Орловским, человеком легендарной судьбы, мне посчастливилось встре-титься в сентябре 1961 года. Рота полка связи, в которой я служил, была послана, для оказания помощи в уборке свеклы в колхоз «Рассвет», Кировского района Могилёвской области. Меня поразили огромные ухоженные поля колхоза, его благоустройство и ухоженность. При знакомстве с председателем колхоза, мы офицеры роты, попросили его провести беседу и рассказать о истории становления колхоза. Кирилл Прокофьевич охотно согласился и провёл нас по центру колхоза, рассказывая, о всех достижениях в его развитии. Мы увидели и узнали много интересного о жизни колхоза, его экономики, о социальной поддержке труженикам колхоза. Впоследствии от тружеников колхоза мы узнали много интересного и о жизни самого Кирилла Прокофьевича. Ещё в годы оккупации Белорус-сии польскими войсками, он шестнадцатилетним пареньком с группой своих сверстников уходит в лес и создаёт там партизанский отряд. Отряд совершает нападения на комендатуры и гарнизоны оккупантов, на их заготовителей, грабящих население. А однажды, остановив перед Пинском поезд, вывели из него коменданта и принародно высекли на площади. После окончания гражданской войны, он создаёт на оккупированной Польшей территории западной Белоруссии подпольные комсомольские отряды. В 1936 году уезжает в Испанию, вступает в ряды борцов с фашистским режимом генерала Франко. В 1938 году, вернувшись в Советский Союз, получает направление в Китай, советником в войска Мао Дзе Дуна. С началом Великой Отечественной войны, возвратясь из Китая, получает задание организовать партизанское сопротивление врагу в родной Белоруссии. С отрядом подготовленных добровольцев в районе города Барановичи, он создаёт партизанскую бригаду. За зверства над советскими людьми комендант г.Барановичи был заочно приговорен партизанами к смертной казни. Но выполнить это было весьма сложно. И вот, в один из дней, когда большая часть партизанского соединения ушла выполнять задания по подрыву железнодорожных путей, поступил сигнал, о том, что этот комендант будет охотиться в лесу. В отряде на тот момент оставались только взвод охраны и хозяйственный взвод. Но упускать такой момент было нельзя. И, Кирилл Прокофьевич, отобрав из оставшихся бойцов несколько добровольцев, устраивает засаду. Когда обоз, с выехавшими на охоту немцами, был достаточно близко, партизаны открыли огонь. Вдруг Кирилл Прокофьевич увидал что сани, где находился комендант, разворачиваются и вполне могут уйти. Он, в это время сделал замах, для подрыва саней толовой шашкой, но неожиданно шальная пуля попадает в детонатор. Шашка врывается в его руке. В партизанском отряде хирург с помощью ножовки производит операцию. Кирилл Прокофьевич лишается правой руки и фаланг левой. Его вывозят в госпиталь в Москву. За его подвиг, ему присваивается звание «Героя Советского Союза». После лечения, ему назначается персональная пенсия Союзного значения и выделяется трёхкомнатная квартира в Москве. После освобождения Белоруссии в 1944 году, Кирилл Прокофьевич решает поехать на родину. Приехав на родину, в родную деревню, он увидел, что деревни, в сущности, и нет. Сохранилось всего несколько изб. Всё остальное было сожжено, разорено, уничтожено. В одной из уцелевших изб собрались к вечеру уцелевшие односельчане: голодные, израненные, истерзанные войной. Как дальше жить? С чего начинать эту жизнь? Никто не знал ответа. И тогда, как рассказывал впоследствии сам Кирилл Прокофьевич, его сердце сжалось от жалости к этим измученным людям. И он решил вернуться из Москвы насовсем, навсегда в родную деревню и помогать, своим односельчанам восстанав-ливать хозяйство, возрождать жизнь. Эту свою мысль, своё желание, он пытается впоследствии растолковать многим непонимающим его людям: жене, партийным руководителям, друзьям. Но никто его не понимает. Зачем ему, столько перенесшему в жизни инвалиду войны, имеющему сейчас всё, чтобы жить безбедно и обеспеченно в Москве, бросать всё и ехать в эту разорённую войной голодную глухомань? Вот скажите мне, Борис Венедиктович, как вы думаете, многие способны на такой поступок? Имея всё, всё это пожертвовать ради какой-то необъяснимой идеи. Оставить квартиру в Москве, оставить сравнительно сытую и обеспеченную жизнь и уехать в край, где землянка и кусок хлеба в радость. Он не встречал понимания нигде. И. однажды, попросил свою дочь, написать под его диктовку письмо Сталину. Через неделю в его квартире раздался телефонный звонок и секретарь Сталина, ему назначил время визита. В назначенное время, он был приглашен на беседу к Сталину. Сталин, достаточно уважительно принял Кирилла Прокофьевича, выслушал его и неторопливо, спокойно и также уважительно сказал: - «Кирилл Прокофьевич! Я, Ваше решение одобряю! Этот народ заслуживает хорошей жизни! Поезжайте, создавайте колхоз! Помогите этим людям выйти на хорошую, светлую, счастливую дорогу! Если Вам понадобиться моя помощь, не стесняйтесь, звоните, обращайтесь в любое время! Помогу!» … Так, с благословение Сталина, Орловский Кирилл Прокофьевич стал председателем колхоза «Рассвет». За долгие годы своей работы в должности председателя колхоза, он превратил разорённую, сожжённую врагами деревню в образцовый, опрятный и вполне благоустроенный, современный посёлок. Под его руководством были построены дома колхозников, современная по тем временам школа, большой и красивый магазин и ещё много различных зданий. Поселковая школа и магазин были лучшие в республике. Заслуги Кирилла Прокофьевича были высоко оценены руководством страны. Он был удостоен звания «Герой социалистического труда». На ранней стадии своей работы в колхозе, ему пришлось один раз ещё обратиться с просьбой к товарищу Сталину. И он ему вновь, как и обещал когда-то, помог. Так этот героический человек, прошедший через тяготы нескольких войн, искалеченный войной нашёл в себе силы для служения родному народу и вывел свой колхоз на первое место в Белоруссии. Знаете, Борис Венедиктович, что меня удивило. Этот необычный его личный жизненный аскетизм и скромность. Когда мы при беседе с ним похвалили увиденное: благоустройство посёлка, магазин, поселковую школу, он вдруг сказал: - «Не надо похвальбы. Правление пожадничало. Я так хотел, чтобы при школе был плавательный бассейн. Представляете радость ребятишек, в непогоду ныряющих и купающихся в воде. Это моя голубая мечта, построить при школе плавательный бассейн»! … Позже я узнал, что его не стало. Этого замечательного человека. Орловского Кирилла Прокофьевича – героя четырёх, пережитых им войн и героя труда. Но его мечта осуществилась. На его личные деньги, его сбережения, завещанные на строительство бассейна, он был построен при поселковой школе. Это был первый плавательный бассейн для детей в Белоруссии. Такую он оставил о себе память на земле и в сердцах своих земляков. … Памяти достоин! – так я о нём говорю повсюду, когда хочу собеседникам привести жизненный пример настоящего человека. Настоящего патриота! Человека , с образа которого, я всегда стараюсь брать пример. Человека преданного своему народу, своей Отчизне! Человека с большой буквы! … * * * … Вот так и я, дорогой мой читатель, нечаянно познакомился с реальной жизненной героической историей. С «повестью о настоящем человеке»! * * * ПАМЯТЬ ЖИЗНИ В нашей повседневной жизни, особенно, в связи с бурным развитием технического прогресса, когда мы стали больше общаться с телевизором, компьютером, интернетом, мы, люди, стали более разобщёнными. Меньше стали проводить время досуга с друзьями, соседями, знакомыми. Меньше стали общаться друг с другом. Реже стали беседовать и вспоминать годы минувшие, своих друзей и даже родственников. Меньше стали говорить о жизни. И теперь, при каждой смене поколений, очень скоро забывается, что мы и есть часть уходящей истории. Нашей истории, истории нашей страны. Ведь людские судьбы – это крупицы истории. И, вспоминая их, эти судьбы, мы, как бы пишем летопись дней минувших. Как-то однажды, в процессе работы над этой книгой, я случайно узнал, что у нас в Новочеркасске живёт женщина, которая во время Великой Отечественной войны была одной из самых молодых заключённых немецкого концлагеря. Узнав об этом, я сразу же решил, что повесть о ней обязательно будет написана мною и помещена в эту книгу. Я, напросился к ней в гости и попросил рассказать мне свою жизненную историю. И вот мы сидим у неё в квартире за традиционным чаем и ведём беседу. Познакомившись и, вкратце рассказав друг другу о себе, найдя много общих знакомых и даже определив степень нашего родства, мы перешли к основной теме нашей беседы. К теме, которую я планировал в качестве повести поместить в эту книгу. Я попросил Толмачёву Валентину Фёдоровну рассказать о своём детстве, о тех тяжёлых годах военного и послевоенного периода её жизни. В этой своей книге я хотел осветить вопросы патриотизма, любви, дружбы, любви к родине и своему народу, героическим военным и трудовым подвигам и истории жизни нашего народа. В полной мере всему этому соответствовал рассказ Валентины Фёдоровны о своей жизни. Вот что я услышал, и что мне удалось запомнить и записать: Родилась я в простой крестьянской семье, в 1931 году в селе, в Воронежской области. В семье я была третьим ребёнком. Время было весьма тяжёлое и наша семья, как и все окружающие нас, голодала. Жили на «подножном корму». Крапива, лебеда и остальные съедобные растения были основой питания. Конечно же, я не помню самых ранних лет моей жизни. Но, как говорила впоследствии мама, до трёх или четырёх лет я от слабости практически не ходила. Ноги не держали. Сидела в избе у окошка и соседи, проходя мимо, говорили: - «Жива ещё, Валечка»? Растила меня бабушка, так как родители со старшими детьми уехали в Ленинградскую область. Туда был направлен учиться мой папа. Помню только, что у него была кожаная куртка. Где-то в 1935 -36 году, родители меня забрали к себе, так как я выжила и начала подыматься на ноги. Моё первое воспоминание о детстве, связано с событием, когда мне папа купил красные башмачки. В комнате никого не было. Я самостоятельно надела башмачки и, стоя у кровати, начала притопывать ими - плясать. На этот звук прибежали родители и обрадовались, что я наконец-то начала ходить. Это уже в четыре года. Жили мы всё также бедно, но дружно и счастливо. Годы шли. Мы росли. Учились в школе. Беда войны подкралась незаметно, и папа ушёл на фронт. Больше мы его не видели до окончания войны. Война при-ближалась очень быстро, и вскоре мы оказались в оккупационной зоне. Десяти-одинадцатилетней девочкой впервые я увидела захватчиков, испытала страх и ужас от бомбардировок, ужас от облика войны. С января 1942 года по 1944 год мы находились в немецком плену. Нас немцы, как семью бойца Советской армии, арестовали в г. Малая Вишера, Ленинградской области и с колонной военнопленных погнали пешком в мороз в Псковскую область. Мы шли сквозь метель, ветер и мороз. Было страшно смотреть по сторонам. Представьте себе Борис Венедиктович, я одиннадцатилетняя, кое-как одетая в лохмотья и вечно голодная девчонка, плетусь в колоне измождённых, измученных и израненных людей. Вокруг снежная пустыня и только лишь видны полузанесённые снегом труппы людей. Местами в «мёртвом приветствии» торчат из снега руки и ноги. В одном месте мой взгляд с ужасом остановился на лежащей заледеневшей полуголой женщине с мёртвым грудным младенцем в руках. Представьте себе мой страх, мой ужас при виде этой ледяной «мадонны». Жизнь маленького существа, жизнь человека в самом её начале была прервана, «задута», как тонкая свечка на ветру. «Задута» ледяным, беспощадным шквалом войны. Если бы вы только знали, как страшно было идти под дулами автоматов и под лай злобных, натасканных на людей собак, через это бесконечное ледяное кладбище. Время от времени под свист холодного ветра, крики конвоя и злобный лай, раздавался выстрел. Это прерывалась, замирала жизнь очередного страдальца. Запомнился случай, когда нас пригнали на ночлег в какой-то сарай. Там было человек пятнадцать-двадцать наших пленных бойцов. Их выгнали на мороз из сарая. Они, окончательно оголодавшие, набросились на привязанную у сарая собаку и, буквально в минуты разорвав её на куски, начали, есть вместе с кожей и шерстью. Немцы, при этом били их прикладами и без разбора расстреливали тут же, на месте. Мы начали плакать, а немцы стали и нас бить при-кладами и стрелять. Да эти страхи были не для детской психики. Не для детского восприятия. В Волышево мы жили до 1943 года. А зимой нас погнали дальше до станции Порхов. Там нас погрузили в товарные вагоны и отправили в город Пыталово, в концлагерь Котоново. … Когда немцы начали отступать, нас собирались всех расстрелять. Пользуясь общей неразберихой мы, кто сумел, разбежались. Наша семья пряталась в подвале у стариков в деревне Мостище и они не выдали нас немцам. Так мы остались живы. Вы знаете, Борис Венедиктович, несколько раз я находилась в когтях у смерти. И каждый раз какой-то случай спасал меня. Однажды, мы пошли с сестрой на гумно за сеном для коровы. И вдруг туда пришли два немца. Вы знаете, наверное, и среди них были тогда нормальные люди. Младший из них вскинул автомат, и прозвучали выстрелы. Но в это время, старший, ударил по автомату и что-то крикнул. Пули ударили рядом, но мы остались невредимы. Кто знает, может он вспомнил своих детей и спас нас. А, может, есть Бог и сам он нам помог. До прихода Красной Армии мы жили у стариков, помогая им по хозяйству, зарабатывая свой хлеб. Я сейчас не помню, как и чем мы жили в эти голодные годы. Но выжили. Начали учиться в школе. Мама ра-ботала. И знаете, неожиданно нам улыбнулось сча-стье. Однажды, мама торговала на вокзале. Остановился поезд с нашими бойцами с победой возвращающимися домой. К маме подбежал военный и, что-то покупая, взглянув, вдруг обнял её и крикнул своим друзьям: - «Я, нашёл свою жену»! Вот какие бывают в жизни сказочные случаи! Это был папа! Тут же, ему выбросили из вагона его пожитки. Поезд ушёл, а он живой, родной, любимый остался с нами. С возвращением папы жизнь наша значительно улучшилась. Папа сумел устроиться на хорошую работу, и мы зажили радостно и счастливо. * * * Раздавшийся телефонный звонок, прервав нашу беседу, вернул нас в настоящее время. Валентина Фёдоровна легко и не по возрасту грациозно подошла к телефону и, сняв трубку, сказала: - «Слушаю». Её лицо вдруг засияло. Она, как-то радостно воскликнула: - «Отя! Как я рада тебя слышать! Отя, ты меня прости, у меня гость! … Я тебе перезвоню попозже»! Она положила трубку и сказала: - «Это, Отя! Тоже учительница, проработавшая, двадцать пять лет, в двадцать пятой школе города. Полностью звать её - Отилия Никодимовна Ставро. Она моя давняя подруга! Мы с ней подружились, ещё в те давние годы, там, где проходила моя юность»! … Я с ней училась в Латвии, в пединституте! Хотите посмотреть, какая она была! Смотрите, вот она - Отя! Правда, просто красавица»! Говоря это, Валентина Фёдоровна, достала, как достают драгоценности, старые фотографии и стала мне их показывать. С одной из фотографий на меня взглянули глаза очень привлекательной женщины. Это и была Отя! Валентина Фёдоровна вновь вернулась воспоминаниями в свою юность. Она рассказала мне, как на всю жизнь подружилась с латышкой Отей. Как странно распорядилась судьба, что они в Латвии в одной воинской части встретили своих избранников. Как затем снова свела судьба в Новочеркасске, где они, молоденькие учительницы из Латвии, проработали затем всю жизнь. Как они дружат и сейчас. Задумавшись, Валентина Фёдоровна, вдруг сказала: - «Вы, знаете, Борис Венедиктович! Сейчас смотрим иногда о демаршах фашистов в Латвии. Жутко, страшно и обидно. Ведь, некоторые, смотря на это, могут подумать, что все латыши такие. Нет. Я знала латышей, которые спасали нас русских там, в плену. А фашисты – это не национальность. Хватает этой нечисти и среди нас. Жаль, что многие из них, кривляются, выряжаясь в эту фашистскую форму, кому-то подражая, не пони-мая, не зная тех бед, которые с ней связаны»! Мы побеседовали ещё немножко, вспоминая об-щих знакомых, среди них: Тамару Ивановну и Михаила Ивановича Мацыниных и многих, других свидетелей истории. Истории нашей жизни … * * * …Где-то, в открытую навстречу весне форточку, ударился солнечный лучик. Он отразился от по-верхности стекла и весёлым, быстрым и ярким «солнечным зайчиком» впрыгнул к нам в комнату. Это пришла сама, Красавица-Весна! Мы подошли к окну и стали любоваться ярким и радостным сиянием весеннего дня. Вдруг, Валентина Фёдоровна сказала: - «А, Вы видите, вон там гуляет женщина? Это, тоже свидетель истории. Истории войны и жизни. Это – Анна Леонтьевна Быкова». … Да, во дворе гуляла, вдыхая свежесть весны, история и память. Она вспоминала, всю свою большую и счастливую жизнь. Счастливую, потому что, жизнь – это уже счастье! Вспоминала своего мужа – Коленьку, с которым прожила эту большую и счастливую жизнь. Вспоминала ту далёкую весну, принесшую им большую, долгожданную радость великой Победы! Вспоминала своего Коленьку таким молодым и счастливым, таким, всегда добрым и улыбчивым. Своего Коленьку - Николая Даниловича Быкова, тоже часть истории. Бывшего участника Великой Отечественной войны. Почётного гражданина города Новочеркасска. Начальника Новочеркасского высшего военного краснознамённого командного училища связи. …Когда-то я работал под его руководством, и с благодарностью вспомнил его по-отцовски доброе ко мне отношение. Вспомнил, и «помянул его мысленно добрым, тихим словом». … … А, со мной рядом стояла, тоже вдыхая свежесть весны и что-то вспоминая, хрупкая женщина. Стояла, тоже любуясь в окно на весеннее солнышко, частица истории. Ведь все мы люди - частицы истории. Хранители истории. … … Со мной рядом стояла женщина, учительница с сорокапятилетним педагогическим стажем. Она вспоминала многих своих давно повзрослевших учеников, которым она все эти годы щедро отдавала свои знания. Знания школьных предметов и знания жизни. Она стояла и вспоминала ту давнюю весну, принесшую радость Победы! И вновь вспоминала историю о маленькой голодной, замерзающей, беззащитной и насмерть перепуганной ужасами войны девочке. Самой юной узнице фашистского концлагеря смерти Котоново в той далёкой, обожжённой, обезображенной войной Латвии. Рядом со мной стояла история и память о моей однофамилице и, возможно, дальней родственнице - Толмачёвой Валентине Фёдоровне. Да, все мы люди – частицы истории! Давайте всегда помнить об этом! П.С. Накануне сын Толмачёвой Валентины Фёдоровны, Виталий Викторович, с теплотой и нежностью, рассказал мне о самой юной узнице фашистского лагеря смерти. О самом дорогом и любимом своём человеке. О своей маме! Он показал мне медаль, присланную из Москвы, которую он вручит матери в день шестидесятипятилетия Великой Победы! Он, по моей просьбе, познакомил меня с ней, с мамой и с этой историей. Я не был разочарован этой встречей! Встречей с историей! … * * * ВСЕ МЫ - БОЖЬИ ТВАРИ … Бесшумно падал снег на землю. Он старался скорее укрыть белым саваном всё вокруг. Я не мог пошевелиться, не мог противиться его заботам. Он, этот первый снег, белым, пуховым, но очень холодным одеялом всё старательнее укрывал мне не только всё тело, но и щёки, нос и, даже, глаза, чтобы я не смог, очнувшись, разглядеть всего этого ужаса. Вокруг давно уже никого не было. Смолк грохот боя и, скорее всего, стояла глухая тишина. Но у меня в голове, будто громко гремели литавры и размеренно, оглушающе бил барабан. Боль сковывала всё тело, не давая пошевелиться. В нескольких шагах от меня лежал тот, к кому я со-всем недавно летел, ослеплённый яростью и жела-нием вонзить в его горло финку. Моя оторванная взрывом рука, окровавленная, с зажатой в ней финкой, всё ещё будто тянулась к нему и лежала от него совсем близко. И он, этот враг, этот фашист, тоже раненный и беспомощный, лежал со страхом, таращась на неё. Он стонал или молился на своём вражьем языке и очень боялся, чтобы моя оторванная рука не дотянулась до него. Он знал, как я его ненавижу, как хочу приподняться, доползти до него и воткнуть ему в горло, хотя бы вот этот окровавленный рукав. Чтобы он задохнулся, захлебнулся моей кровью. Он знал, что уже навсегда останется лежать вот здесь, на этой чуждой для него, холодной земле. Что никогда уже он не увидит свои края, свою родную, такую белокурую и нежную Эльзу и «майне кляйне Мэдхэн». Но как хотелось жить, как страшно лежать, замер-зая и умирая на этой продрогшей земле. И он мо-лился о спасении своему, а может нашему общему богу. И он плакал от беспомощности что-то ещё исправить и вернуться в то время, когда он был жив и здоров. Когда он ещё не знал что такое война. Но бог, скорее всего его не слышал. Здесь, в этой лесной глухомани, среди этих замерзающих болот и лесов была только тишина. Да ведь он, этот враг, сам виноват. Зачем он пришёл с оружием на нашу землю. Он первый нарушил заповедь «Не убий»!… …Моё сознание уходило и вновь возвращалось совместно с жесточайшей, непереносимой болью. Кровь, этот источник и движитель жизни, сквозь раны уходила из меня. Её потеря, вызывала переохлаждения и озноб бил меня. … …Он, этот «фриц», этот фашист, всё пытался дотянуться до своего автомата. И я, со страхом следил за его каждым движением, за каждой попыткой шевельнуться. Я понимал, что если это ему удастся, то я окажусь совсем беспомощным в этом нашем противостоянии. Временами я его почти не видел. Кроме того, что я почти терял сознание от этой нестерпимой боли, так ещё вдобавок и злые, горькие слёзы, переполняя мои глаза, мешали мне контролировать его действия. Невыносимые муки доставляла мне мысль, что я совсем беспомощен. Что моя жизнь, моё будущее сейчас в любой момент может прерваться. Неужели это всё. Неужели я потеряю вмиг то, для чего я появился на земле. Неужели я вот сейчас потеряю сознание, и навсегда оно исчезнет в прошлом, никогда не вернётся и это всё – конец! Конец всей жизни, всех ощущений, мечтаний, переживаний, тревог и радостей. Конец бытия, конец моего существования, самой моей сущности. Я, чувствовал, как временами теряю сознание и каждый раз боялся, что это навсегда. …С ужасом глядя на оторванную руку, я вдруг вспомнил, как прижавшись ко мне, поднятая на руки, доченька, едва научившаяся говорить, под подсказку жены, говорила – «Папочка мы будем ждать тебя всегда! Очень, очень»! … «Интересно, откуда у меня вдруг появились жена и дочка?» - проскользнула где-то в глубине прояснившегося сознания мысль. … … И, всё же я победил! Он не дотянулся и, вздрогнув, замер навсегда, прежде чем я вновь потерял сознание. … Снег, всё плотнее укутывал меня, моё израненное, обезображенное тело. В глазах снова потемнело. Я задыхался. Болело всё тело. Горло сжигала жажда. Как хотелось, хотя бы шевельнуться, напиться, перевернуться, вдохнуть хоть ещё раз глоток воздуха. Это было моё последнее, страстное желание – вдохнуть воздуха, моё последнее ощущение жизни. Вдруг, я явно почувствовал, как оживший немец шевельнулся и как бы снова пополз к своему автомату. Снова ужас сковал моё тело. … * * * … Как не хотелось. Как не хотелось открывать глаза. Снова, пульсируя и накатываясь на веки волнообразной серой мглой, приближался рассвет. Как не хотелось просыпаться и снова входить в ритм этой страшной, трудной, голодной и такой жестокой жизни. Снова мёрзнуть, голодать, вспоминать погибших друзей и близких. Но, как хорошо! Как хорошо, что это был лишь сон! Страшный, кошмарный, мучительный, но лишь сон. * * * …Ах, как хорошо! Как тихо вокруг! Какой покой! Какое счастье! Какое это счастье – просто жить на свете! Какое счастье жить и не знать что такое война. Не знать что такое выстрелы и взрывы, оторванные руки и ноги, выбитые зубы и раненные, ослеплённые глаза. Не знать что такое гноящиеся раны. Не знать что такое потеря родных и любимых. … Какое это счастье – просто дышать воздухом! Как всё светло! Солнечно! Как хороша жизнь! Как хорошо, что накануне был лишь сон! … …Интересно, откуда у меня во сне взялись эти жена и дочка? Это в мои-то неполные семнадцать лет? Да, конечно в кармане у меня хранилась, тщательно завёрнутая в обрывок бумаги, фотография Галочки, с красивой надписью – «На память!». Там она в школьной форме, с аккуратным белым воротничком и светлой косой, с разворота шеи спадающей на грудь, на округлость груди, так хороша! Ах, Галочка! Галинка! Я не видел её с самого начала этой проклятой войны. Ах, как мне хотелось вновь её увидеть! … Интересно, где она сейчас?… Я стоял, мечтал и любовался зимним лесом. Любовался этим сверкающим под сияющим солнцем снегом и полной грудью вдыхал свежий зимний воздух. Как мне его не хватало ночью в нашей тесной и промерзшей землянке. Наверное, поэтому и снились мне все эти ужасы. Сейчас я в полной мере ощутил, что такое радость жизни. Пусть я, как всегда голоден. Пусть болят пальцы подмороженных рук. Пусть чешутся и болят ноги, растёртые этими ужасными валенками, но я жив! Я, жив! Я, могу дышать, сколько мне хочется! Я, могу при желании даже петь! И даже плясать! Я, могу всё, что захочу! Я могу, работая, гулять, сколько мне хочется по такому сияющему, сверкающему на солнце снегу. Я могу, я могу, я всё могу! … …Работали весь световой день. Оборудовали новую землянку. Заодно, заготавливая дрова. Топлива катастрофически не хватало. Свежезаготовленные, сырые дрова горели плохо. Дыма много – жара нет. Работали до ночи. Затем усталые и полуголодные, вновь провалились в сон. * * * … «Эй, Малой»! – послышалось сзади. «Пойдём со мной»! Это «Серый» - мой старший товарищ, позвал меня. Он звал меня «Малой», потому что был на четыре года старше меня. Он уже в самые первые месяцы войны успел повоевать с фашистами. Успел попасть в плен и бежать из него. Еле живой, голодный и израненный он добрался до наших землянок и, даже, пришёл с трофейным немецким автоматом. И в рожке автомата у него было несколько патронов. Конечно же, он был для меня непререкаемым авторитетом и самоназванным командиром. Я оглянулся. Позади меня стоял Сергей со своим автоматом и с пленным немцем, захваченным этой ночью. Я впервые увидел так близко немца. Сейчас он не был таким страшным, как тогда, когда они, принесённые вихрем войны, пронеслись, стреляя, через нашу деревню. Немец, несмотря на снег и холод, стоял в таких смешных для нас кальсонах, нижней окровавленной рубашке и, даже, без сапог. Да, война никого не щадит. Видно этому крепко досталось. Под глазами у него светились громадные, свежие, как мы говорили, фонари. Вся «сопатка» была разбита и он, хлюпая соплями и кровью, плакал и смотрел почему-то мне в глаза. Нет, вы поверьте, я очень ненавидел «фрицев». Они ведь, все эти фашисты были страшнее и противнее бешеных собак. Но этот, имел такой несчастный вид, что я не смог смотреть на него и отвернулся. Послышался удар – это Сергей дал фашисту «поджопника» и мы двинулись к темнеющей невдалеке, густо заросшей кустарником низинке. Идти по глубокому снегу было нелегко. И мы с Сергеем взмокли пока дошли до овражка. «Стой ты, как там тебя. Хальт»! - крикнул Сергей, добавляя для солидности и с, какой-то не-обузданной злобой, чисто наши русские матерные слова. Немец остановился, повернулся к нам и начал что-то лепетать на своём языке. Он плакал, хлюпал окровавленным носом и всё говорил –«Битте! Битте! Нихт! Нихт щляген! Нихт шизен! Нихт щляхтен! Майне либэ Муттер! Их хабе либэ кляйне Тохтер! Майне либэ кляйне Мэдхэн! Нихт! Нихт! …». Я, дрожал от страха. Я не знал, куда деть противно дрожащие руки, куда спрятать глаза от взгляда этого немца. Он, почему-то смотрел, всё время смотрел не на Сергея, а на меня. Он, смотрел прямо мне в глаза и плакал. Слёзы непроизвольно сами текли у него из глаз, и он слегка щурился, чтобы лучше разглядеть всё происходящее. Он понимал, что это последние минуты его жизни. Я вдруг некстати вспомнил, как текли слёзы у нашей тёлки, когда её резали перед приходом немцев. В голове у меня вдруг неожиданно зазвучали слова, которые мне говорила когда-то бабушка, когда я кидал камнями в чужих собак или кошек – «Так нельзя! Это - Божьи твари! Каждая Божья тварь рождена для жизни и хочет жить! Рождена, для жизни»! … … «Божья тварь! Каждая Божья тварь хочет жить!» - эти слова вырвались у меня сами собой. Вы бы видели, как задёргался Сергей. «Серый» подскочил ко мне с выпученными от злости глазами и, весь дёргаясь, что-то заорал. Я подумал, что он, в ярости, и мне сейчас «начистит сопатку». Он задыхался от гнева и орал – «Божья тварь? Божья тварь? Это он, Божья тварь?…Нет! Это, не божья, это просто тварь! Понимаешь - это, тварь! Это тварь, наш враг! Твой и мой! Понимаешь враг! А, ты, ты – сопляк! Слюнтяй! Баба! Тебе его жалко? Ты, тоже враг! Ты – предатель»! … Потом, взглянув на меня и, переведя дыхание, уже сдерживаясь, спросил – « Как ты мог сказать такое? Да они же, эти фашисты, эти «фрицы» - это твари, пришедшие на нашу землю! Да ты хоть представляешь, что они творят с нашими солдатами, попавшими в плен. Как ты мог так сказать? Он, вот этот «фриц» пришёл на нашу землю с оружием. Мы же его не звали. Или ты хочешь, чтобы мы, голодая сами, его ещё и кормили? Или, отпустили его, чтобы он завтра пришёл с карателями. И, чтобы они охотились на нас, как на куропаток? Как ты, комсомолец, мог такое сказать? Божья тварь. Божья тварь. Эх, ты! … Да, если бы был Бог, разве он допустил бы эту тварь, это зло на нашу землю»? … …Я и сам знал, что все эти фашисты - враги, но меня била противная дрожь от какого-то жуткого ужаса. Я не мог ничего с собой поделать. Я не мог смотреть в глаза Сергея и боялся встретиться с глазами этого немца. Одно дело, представлять себя героем, орущим - «Ура!» и «поливающим огнём из автомата или пулемёта эту нечисть, эту фашистскую сволочь». И совсем другое дело смотреть сейчас этому немцу в глаза. Смотреть и очень хотеть, и никак немочь отвести от него свой взгляд. … Как жутко жить на свете! Как это тяжело и жутко! … В моих глазах поплыли, как это уже довольно часто бывало от малокровия, дрожащие тёмные пятна. Эти пятна, всё заполоняя, закрыли собой всё видимое пространство. Дрожащая тёмно-серая пелена закрыла всё. Я, весь взмок от противного липкого пота и почувствовал какую-то слабость. Тошнота подступала к горлу. Ноги уже меня почти не держали. Они дрожали какой-то постыдной, мелкой, трусливой дрожью. Я больше просто не мог стоять на ногах. Не мог смотреть, не мог думать. Чтобы не упасть и не показаться Сергею «слабаком», я присел на корточки, отвернувшись и согнувшись, и закрыв лицо дрожащими руками. … В ушах всё звучали рыдания, всхлипывания и непонятное бормотание немца. … И вдруг, неожиданно, оглушающе резко, чуть ли не сбивая меня с ног, раздался выстрел. Меня бил озноб. Голова раскалывалась. Била лихорадка. Я не мог открыть глаза. Не мог посмотреть на этот мир. Такой большой, светлый и прекрасный. И такой ужасный. Поскрипывая валенками по снегу, подошёл «Серый». Я не мог посмотреть на него. Было больно. Было стыдно, что я, комсомолец, сейчас почти лежал на снегу и плакал или подвывал от ужаса и страха. Ведь я – защитник Родины в этих лесах! И я, не мог совладать со своим неуместным для бойца и таким позорным страхом. Как-то заикаясь и запинаясь и тоже дрожа всем телом, нагнувшись ко мне, тронув меня за плечо, «Серый» тихо и медленно сказал – «Ну, хватит, Володя! Успокойся! Пойдём! Я, зря тебя взял с собою! Ну, успокойся! Пойдём! Я просто не мог иначе! Ты бы видел, что они , эти фашисты, творили с нами, когда гнали колонной! Теперь он останется здесь навсегда! Он, сам виноват! Никогда его теперь уж, не дождётся его «майне,…клейне,… либэ». Знаешь, наверное, в чём-то ты прав! Я тебе не говорил, у меня, там, на Волге, есть жена и маленькая дочка. Они также меня очень ждут. Днём ещё ничего, но ночами я очень за ними скучаю. Я, порой, не сплю ночами, всё мечтаю, что вернусь, возьму эту свою малышку на руки и уже никогда от себя не отпущу! Знаешь, я неверующий, я же, кандидат в члены партии. Но иногда думаю, а вдруг это правда, что есть Бог и, что он смотрит сейчас откуда-то с небес на нас. Может быть, мы и вправду все Божьи твари. Смотрит, осуждая нас за земные грехи. За нарушение нами его святых заповедей. Но ведь это только эта проклятая война, эта подлая жизнь и смерть, столкнули нас на земле с автоматами в руках! А ведь, всех нас где-то ждут! Ждут с нетерпением, с надеждой и любовью. Ждут каждый день, помня, каждую бессонную ночь, вспоминая, мечтая и надеясь. Беззвучно молясь о нашем спасении и плача в подушку. Да, конечно же, мы все хотим жить! Конечно же, Володя, наверное, ты прав, все мы - Божьи твари! И эта тварь, тоже - Божья тварь! … …И поверь, мне сейчас очень страшно! Это же не в бою! Это надо суметь пережить»! … Он, «Серый», как-то хрюкнул носом, всхлипнул с каким-то содроганием - «Я зря его вчера не «положил» в бою, там, у развилки дорог. Там, с теми, двумя. Почему я, его вчера пожалел? Ну, что мне теперь делать с ним сегодня? Отпустить? Нельзя, он приведёт сюда карателей. В карман посадить и носить всюду с собою? Он же, как гиря на ноге. Я зря его вчера привёл сюда. В бою было бы легче! Пойдём Володя! Вставай! Ну, успокойся! Ну, пойдём скорее! Пойдём! Мне жаль, что я тебя взял с собой! Я думал, что война уже спалила в тебе все лучшие человеческие качества. Что ты уже не реагируешь так на смерть! Прости меня! Ты прав – это Божья тварь! Поверь, мне тоже очень страшно! Да, ты прав! Это всё же, Божья тварь! Да и все мы - Божьи твари»! … * * * Володя! Вставай! Вставай Володя! Пора идти! Ну, вставай же»! Это «Серый», тряс меня за плечо и снова будил меня на работу. Как не хотелось. Как не хотелось открывать глаза. Снова, пульсируя и накатываясь на веки волнообразной серой мглой, приближался рассвет. Как не хотелось просыпаться и снова входить в ритм этой страшной, трудной, голодной и такой жестокой жизни. Снова мёрзнуть, голодать, вспоминать погибших друзей и близких. Снова болючими, обмороженными руками зазубренной лопатой копать, рубить эту промёрзлую землю. Снова таскать обледенелые брёвна, снова рубить топором эти бесконечные сучья. Рубить, набивая на обмороженных руках ещё и ещё кровавые мозоли. Рубить и не сметь показать товарищам, как бесконечно устал, как болят мышцы и раны на руках. … Но, как хорошо! Как хорошо, что это был лишь сон! Страшный, кошмарный, мучительный сон. Вдруг, пробуждая, полоснула мысль. Резануло в сознании, напугав - «Как же так, я – комсомолец, партизан, пусть даже только во сне, но пожалел этого фрица, эту тварь»? И здесь же, стыдливо-успокаивающая другая – «Хорошо, что это всё только во сне! И никто ничего не знает»! … … И, снова тяжело, прикрыв веки, зевнул. Потом потянувшись, неожиданно для себя, как в минувшем сне, почти неслышно, прошептал – «Божья тварь»! И вновь беззвучно: - «Все мы, Божьи твари»! * * * |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
