(из цикла "Записки доктора")

 

Игорь Вениаминович торопился. Держа медицинский лоток в левой руке, правой он лихорадочно снимал с трупов все, что блестело, желтело, хрустело. Так. Кошелек. Ага, есть. Нормально. Цепочка. Она вам больше не нужна, мадам. А… колечко… надо же. Старинная работа. Чёрт, не снять. Уверенное движение скальпелем. Хруст разрезаемой плоти. Колечко в лоток. Палец рядом с кистью. Надо успеть. Трупы всё подвозят и подвозят. Говорят, переполненный автобус столкнулся с бензовозом. Красивые серьги. К моргу подошла «Скорая». Так. Расстегивать некогда. Мочки ушей рвутся легко. Крови почти нет. Великолепный улов! Осталось сполоснуть под краном. Санитары вкатили тележку еще с одной жертвой аварии.

 

Что-то было не так. С некоторых пор Лёха пребывал в состоянии, при котором живёшь с чувством, что вот-вот случится что-то страшное, непоправимое. Это чувство выворачивало наизнанку его душу, не давало спать по ночам. Лёха был сам себе на уме. Он не был похож на Алена Делона, но и с Квазимодо сходства не имел. Женщины его любили. А он любил только маму. Она была единственным человеком, ради которого Лёха готов был сделать всё, что угодно. И еще Лёха любил новости. Любил как маму. Особенно он любил слушать сообщения о дорожных происшествиях, катастрофах. И, чем больше погибших значилось в сводке, тем быстрее билось Лёхино сердце. Что-то потустороннее, которого сам Лёха в последнее время побаивался, переполняло его радостным возбуждением. Он с нетерпением ждал утра и приходил на работу первым. Работал Лёха в городском морге, единственном в этом не маленьком городе.

 

Сегодня Лёха пришёл поздно. Простоял в пробке. Где-то впереди мелькали синие маячки. Мимо пролетело несколько «Скорых». В больнице было столпотворение. К приемному покою одна за другой подходили «Газели» с красными крестами на бортах. Белые халаты, серая милицейская форма, шум, плач. У двери морга стояли две тележки с обгорелыми трупами. Игорь Вениаминович, патологоанатом и непосредственный начальник Лёхи, увидев его, облегченно вздохнул. «Леша, ты поработай тут, а я к себе», - сказал он и скрылся в стеклянной клетке, которую он именовал кабинетом. Леха уже знал о катастрофе и то, что в зале морга сегодня было тесно, его не удивляло. Накинув халат, он оценивающим взглядом пробежал по трупам. Грязные, окровавленные, обгоревшие. Мужчины, женщины, дети. А потом Лёха увидел её – маму. Увидел лохмотья разодранных мочек ушей, увидел безымянный палец правой руки, который почему-то лежал в сторонке. «Сволооооочь», - застонал Лёха.

 

Сволочи. Сволочь Игорь Вениаминович. Он предложил. Сволочь он – Лёха. Он согласился. И ведь всё было нормально. Аккуратно изымали всё ценное. А ценного было очень много. Всякого. Толстые кошельки мужчин, обвешанные драгоценностями тела женщин. И никто никогда ничего не предъявлял, ничего не требовал. Попробуй разберись. Сотрудники ГАИ, бригады скорой помощи и только потом морг. А ведь Лёха мог быть хорошим хирургом. И всё это Игорь Вениаминович. Он вырвал у мамы, у его мамы, серёжки. Он отрубил ей палец… Из-за какой-то золотой погремушки… А сам-то Лёха. Разве он не делал то же самое. Но то были чужие люди. А это мама. Что-то щелкнуло в Лёхином мозгу. Взяв в руки скальпель он подошел к кабинету Игоря Вениаминовича.

 

Открыл дверь. Игорь Вениаминович встал из-за стола, взял в руку лоток: «Ты посмотри, Лёша! Какой сегодня день! Это ж…» Резкий взмах Лехиной руки и хромированная молния прервала восторженную речь. Глаза, еще живые, удивленно смотрели в бесконечность. Пальцы разжались. Лоток с добычей, кувыркаясь полетел вниз, ударился ребром о кафельный пол, вытряхнув содержимое, и замер у металлической ножки стола. Руки инстинктивно потянулись к ране. А из перерубленного сталью горла урча, клокоча и пенясь карабкалась окровавленная душа Игоря Вениаминовича. Она знала своё место и поэтому не взлетела стрелой в райскую синеву неба, а медленно сползала вниз, цепляясь за белый халат и оставляя на нём широкие потёки бурого цвета. Тело медленно опустилось на колени, а потом, неловко завалившись на бок, замерло. Пальцы правой руки ещё несколько раз конвульсивно шевельнулись, как бы стремясь поймать ускользающую душу, и наступила тишина.

 

На полу, в бледном неоновом свете, золотой россыпью переливались кольца, серьги, цепочки… Весь этот блеск ещё несколько часов назад украшал и радовал тех, кто сейчас лежал на металлических столах. Обугленные, искореженные и… ограбленные. Леха положил скальпель в карман, окровавленными руками поднял с пола серёжки и кольцо матери. Подошел к столу, на котором покоилось её тело. Посмотрел на разорванные мочки ушей, отрубленный палец. Положил золото на ладонь её правой руки и сжал пальцы. Он не плакал. Он стоял посередине морга, а со всех сторон к нему тянули руки души мужчин, женщин, подростков… тех, на чьи деньги он купил квартиру, машину, на чьи деньги развлекался на далеких Азорских островах. Лёха знал, что впереди ад. Он был готов. И да воздастся каждому по делам его. Леха достал из кармана скальпель, направил острие в грудь, туда, где всего в нескольких сантиметрах стонало его сердце, и ударил ладонью по рукоятке.

 

Сторож Михалыч, который служил при больнице с незапямятных времен и знал все, что можно было знать о больничной жизни, иногда забегал в морг, чтобы угоститься спиртом. Игорь Вениаминович редко когда отказывал. Вот и сегодня, ближе к обеду Михалыч решил заглянуть в морг. Он не удивился тому, что увидел. Посмотрел вокруг, снял старенькую кепку. «Забыли видать, дохтура, что Бог — не Микишка, и у него своя записная книжка» - печально выдохнул он и набрал ноль два.