De praestigiis daemonum, или книга Тота

 

Приобретение

 

Я двигался сквозь Нахлаот. Это такой район Иерусалима с очертаниями, кажущимися аморфными. Возможно, Нахлаот и имеет четкие географические границы. Но мне он знаком больше как состояние неприкаянной души. Кажется, начинается он с базара. А где заканчивается, я не знаю. Он как-то неожиданно нахально врывается в пределы дорогой, благопристойной Рехавии. Районы непостижимым образом делят участки святой земли. Но результаты интересны только специалисту.

Старые арки позади рынка, а за ними тихие дворики с мирными незлобивыми мечтательными алкоголиками, наркоманами и поэтами. Везде камень. Но вот и обрывок травы, подобие газона. Я, было, на него ступил, но опомнился и спросил женщину, настойчиво и неизменно назойливо рассматривающую одну, незримую для трезвого человека точку: "А здесь можно ходить по траве?" Пауза и вязкий, скрипучий, с оттенком удивления ответ: "Молодой человек, по траве не ходят, ее курят".

Все правильно. Мир нестабилен в точке своего возникновения. Есть некое горнило, центр всего сущего. И этот источник не вписывается в созданные из него рамки. Отчуждение. Плоть от плоти. Мой старинный друг, добрый интеллигент из Москвы, философ и врач по двум своим высшим образованиям, с неким своим знакомым латинистом три года готовились к вызыванию Сатурна, бога размеренности и стабильности. Но когда заклинания были прочитаны, мир за пределами магического круга поплыл, расплылся, утратил привычные формы. Горе-колдуны убоялись и затерли святые имена от греха подальше, лишь бы не вышло чего-нибудь такого, к чему они усердно и долго стремились. Этого они ожидали?

Я уселся на скамейку и приступил к ожиданию. Не то, чтобы я начал это только сейчас. Всю жизнь чего-то ждешь. А потом, не дождавшись, умираешь. Может оно и к лучшему.

Дело в том, что я заказал книжку у одного торговца. Он обещал мне ее доставить в этот, затерянный в центре города, дворик.

Книга.... Всегда рассчитываешь в новом тексте открыть последнюю окончательную высшую истину. Это, вероятно, оттого, что я с детства привычен к некоторой труднодоступности печатного слова. А теперь, пожалуйста. Все и на любом языке. Открываешь и видишь новое частное мнение.... Не более.

Но теперь, продавец печатной продукции обещал нечто особенное. Он утверждал, что достал знаменитую книгу Тота, часто упоминающуюся в древнеегипетских и коптских текстах. Якобы она содержит абсолютную мудрость.

Когда-то, в юности, я ошибочно считал позднеантичные тексты, включенные в так называемый 'Герметический корпус', ставшие окончательно собранием, корпусом лишь в эпоху Ренессанса, идентичными этой самой легендарной книге Тота. Их недоступность наделяла их волшебными свойствами. Что можно было разыскать, кроме статей в сборнике "Мероэ" и каких-то отчетов о научных конференциях? Зелинский. Его сборник "Соперники христианства" имеет раздел о 'Герметическом корпусе'. Но сочинение было изъято из библиотеки Одесского государственного университета где-то в годы, непосредственно следующие за Гражданской войной. По обычаям того времени книгу передали монастырю. Мне стоило немалых трудов несколько воскресений подряд охотиться на смотрителя библиотеки, отца Тита, на узком пространстве между трапезной и кельей, в которой он спал в свободное от потребления пищи время. Все тщетно. Гермес ускользал от меня. Какой-то молодой монах, отметив мое нетипичное поведение, решил со мной заговорить. Не знаю зачем. Каждому свое. Но книгу я получил на одну ночь, вместе с кипой душеспасительной литературы, для равновесия. Равновесие нужно, чтобы не падать. А я запомнил монаха под именем Гермоген. Хотя, при этом уверен, что звали его иначе. Это какие-то мои образы, ассоциации, которые лишь путают. Важно, что через годы, уже в Израиле, я обнаружил разные издания и переводы 'Герметического корпуса'. Они были в свободном доступе в Национальной библиотеке. Я надеялся отыскать в них истину, но нашел лишь новую загадку без ответа. Хотя это всего лишь древние тексты, которые сохранились вне контекста своей эпохи.

А теперь в тихом Иерусалимском дворике ко мне подошли две странные личности. Но что меня в них удивило я сейчас уже и не помню. Может быть, их удивительное появление вместо моего старого знакомого. Так или иначе, они двинулись ко мне.

 

- Женя?

- Да.

- У Вити запой. Мы принесли вам книгу.

- А вы давно знакомы с Витей?

- Да. Можно сказать, с самого рождения. А он о нас не рассказывал? Я Дима Луцатто, а это, - он указал на своего приятеля.- Эдик Ариман.

 

Эдик Ариман был явно неразговорчив. Он только странно смотрел на меня, словно я ему что-то должен.

Но главное - приобретение. Обычная книга in folio. Переплет вульгарен. Твердый, картонный, блестящий. Какие-то яркие картинки на египетский манер. Я перевернул страницу и увидел лишь сплошные иероглифы. Но, возможно, то была иератика? Но не более того. Ни предисловия, ни послесловия, ни имени издателя, издательства, ни указания на тираж. Ничего.

 

- Вы читаете по-древнеегипетски? - Обратился Луцатто.

- Нет. Я удивлен. Я надеялся, что здесь есть какой-то перевод.

- Священные книги не читают, на них молятся.

- Но зачем же нужны книги, из которых невозможно почерпнуть информацию?

- Вся информация уже есть в вашей душе. Если вы будешь спать с этой книгой, расположив ее у своего лба, то увидите во сне ее содержание в той степени, в которой оно должно быть вам открыто.

 

Тридцать шекелей не жалко отдать за святость. Что с ней делать разберусь потом. Напоминает мое давнишнее прикосновение к книгам Лосева. Они по-русски, но содержали столько неизвестной для студента младших курсов информации, что неясно как с этим всем быть. С этой лавиной невозможно спорить. Ее можно отринуть или принять в неизменном виде, заучивая текст наизусть. И учил, и зубрил. А потом нашел свой путь и все забыл. Единственное, что сбереглось в памяти - однажды, читая Лосева, я едва не опоздал на поезд. Но разве это существенно? Истина в вечности, где нет опозданий? Хотя, возможно, самое опоздание становится вечным?

 

Остаток дня пролетел незаметно. Хотелось лишь уснуть на старом, в определенном смысле вечном, Западе Востока. И вот...

 

Сон первый

 

Мерзкого вида старая злобная ведьма околдовала меня. Точнее я восторгаюсь ее красотой, ощущаю ее прекрасной, хотя разумом понимаю всю чудовищность ее уродства. Я не отдаю отчета своим действиям. Я полностью в ее власти.

 

Сон второй

 

Большой помпезный дом конца девятнадцатого века. Я торопливо подхожу к нему, все время пялясь в землю. Зачем я здесь? Над дверью огромное полотно, на котором написано: "Дурдом". Я вхожу. Внутри, напротив входа, стена и два пути в стороны, один налево, другой направо. Но ведут они в одно и тоже место. Я вышел в огромный зал. Для посетителей поперечный коридор, который вычленен из основного пространства деревянной сплошной балюстрадой, с вырезанными на ней, но не вмонтированными в нее колоннами. Она достигала приблизительно уровня живота-груди. Остальное пространство, за заграждением, разделено фанерными перегородками на множество небольших, одинаковых квадратов. В каждом квадрате находится по одному психу. Не от слова ли "Психея?" Все это сплошь люди с какими-то невообразимыми физическими уродствами. Мне неприятно глядеть на них. Я стараюсь не всматриваться. Вдруг один сумасшедший начинает на меня пялиться. Я прячу лицо в большой воротник своего серого пальто. Но через, буквально, секунду безумец направил на меня свой перст и неистово завопил: "Ты - Раскольников, я тебя узнал!" Меня охватывает ужас. Как можно было так глупо расколоться?

 

Сон третий

 

Пустынная зимняя ночная улица. Совершенная, непроницаемая, торжественная, интимная, волнующая абсолютная тишина. Лежит белый как сон снег. На нем фиолетовые отблески. Приподнятое настроение, щекочущее волнение. Но к чему? Я готов. Пощипывает морозец. Температура где-то градусов минус пять. От легкого ветерка слегка покачиваются фонари, болтающиеся на проводе большие лампы, в обрамлении жестянки. Висят они на черных деревянных столбах. Я выхожу на середину проезжей части, покрытой девственным снегом. Машин нет и не предвидится. Я пытаюсь летать. У меня не очень хорошо получается. Сам собой появляется некий человек, очень изящный, одетый очень театрально, в черное и красное, на плечах плащ, на голове берет, на ленточке висит шпага. Я понимаю, что это Люцифер. Никакого удивления. Это было ожидаемо. Также мне ясно, что если бы кто-то появился на улице, то он бы увидел только меня. Люцифер был невидим для посторонних, но мне он явился не как дух, прозрачный призрак, а как вполне материальный субъект. Он обучает меня летать. Это дается мне легко. Я вовсе не боюсь высоты. Ни с чем несравнимая радость полета.

 

Иллюзия пробуждения

 

Я проснулся в полной уверенности, что пошел снег. Но стоял жаркий иерусалимский день, который, впрочем, не мог меня переубедить в реальности мой иллюзии. Я мучительно пытался вспомнить, действительно ли я научился летать или мне это лишь приснилось. Слишком уж все явственно для сна. Пробовать мне не хотелось. Для этого было слишком мало времени. Ведь летаю я все равно медленно и плавно. В любое место я смогу быстрее попасть пешком. А дел много. Следует торопиться.

Впрочем, важно другое. Мне казалось, что я смогу по-новому организовать свою жизнь. Мне лично ничего не надо. Мне важна цель, а не череда событий. Но мной полностью владела мысль, что если я займусь магией, то сумею обмануть Сатану. Я овладею его приемами для борьбы со злом. Это глупо. Идиотизм. Но вся наша жизнь - это нелепость. И лишь безумные идеи наполняют ее смыслом. Но они не могут исправить зла. Зло порождает лишь зло, но не добро. Но одержимость новым, энтузиазм не позволяют мне признать очевидное, то, что я прекрасно понимаю. Безусловно, Луцатто и Ариман хорошо об этом знали... Теперь, конечно, сон стал явью, но и явь, при этом, стала сном. Существование вне грез утратило яркость и смысл.