Люську не любили все бабы на деревне. Они неистовствовали, когда она проходила мимо них, смеющаяся, вся такая округлая, как бы поддевая их «Мол, куда Вам до меня». Мужики, те помалкивали, когда бабы промывали косточки красавице Люське, но про себя томливо вздыхали: «Ай, да баба!». Вот и дед Филипп, ворча на старую Мирониху, нет-нет да и кинет взгляд на нагловато-бесовитую девку и, как кот при этом замурлычет и облизнется. Потом поволочет по дорожкам сада свои старые колоды и пучще прежнего примется разносить свою старуху. А Мирониха стала замечать за своим стариком странные вещи: то дед вырядится, как петух гамбургский и, крякнув на пороге, двинется прогуливаться по деревне, то тянет старый цигарку за цигаркой и все о чем-то думает. А старый Филипп и впрямь изменился, из головы не выходила Люська. Дед был рад этому и не рад. Старуху свою он перестал замечать, все о чем-то мечтал, да сапоги ваксой до блеска начищал, мурлыкая под нос песню. И решил Филипп к Люське на дом сходить, да счастья попытать. Взял он со старухиной шкатулки кольцо обручальное да сережки золотые в подарок снести. По деревне он шел гордо и все дивились: куда это старый Филипп поковылял с цветами да при фуражке?

Зашел старик в избу в тот самый момент, когда Люська полы мыла. Юбка ее была подогнута, перед Филиппом раскачивались бедра, такие аппетитные да притягательные. Тут старика черт и попутал: грохнулся он перед Люськой на колени и давай ноги ее целовать. Люська залилась смехом: «Дед, ты что рехнулся? А ну давай отсюда!». Мокрая тряпка в Люськиных руках по-висла над дедом.

Никто не мог смотреть без смеха, как старый Дон Жуан, увертываясь от тряпки, бежал, словно старая кляча, от Люськи домой.

Мирониха ничего не сказала деду, лишь посмотрела на Филиппа с какой-то грустью и пошла в хлев корову доить. Дед же после этого случая слег. Он метался в жару и бредил, что-то бормотал и никого не узнавал. Три дня и три ночи Мирониха его обихаживала, не отходила, гладила своей рукой его лоб и приговаривала: «Ох, Филиппушка, ты мой, Филиппушка».

На четвертые сутки старик стал приходить в себя, различать, что делается рядом. Он видел всхлипывающую Мирониху и она казалась ему молодой. В памяти начинали возникать картины прошлого: как с Миронихой встречались, как свадьбу играли не большую, но веселую. Мирониха его красивая была в молодости, парни на нее заглядывались. «Эх, ты – корил себя дед, - старуху свою захотел на кого-то променять». А ведь будь его Мирониха сейчас молода, разве можно было сравнить ее с какой-то Люськой? Старик прижался щекой к бабкиной руке и тихо произнес: «Милая ты моя старушка, какой же я осел».

Больше дед Филипп не поглядывал на Люську и не вспоминал о ней, будто и не происходило с ним такой неприятности. Он вновь обрел ясность ума и уже не по-крикивал на свою старуху, а наоборот, взгляд его теплел, когда рядом с ним была Мирониха.