Потерянное Колено. Лена Иванова ехала на ПМЖ в землю обетованную, то есть обещанную Господом всем двенадцати коленам Израилевым, где имеют силу многие из шестисот тринадцати заповедей иудаизма. Что – что, а колени у Ивановой были свои, две штуки и довольно круглые. Правда Б-г ничего ей от этой земли не завещал, несмотря на то, что знакомясь с Мишиной мамой, она сказала, что является «потомицей» одного из десяти потерянных колен. Эту белиберду Лене вбил в голову Мишка, представляя её в качестве невесты. Мама с бабушкой недоверчиво покрутили головами, а баба Роза сказала: - Если она еврейка, так я Фаня Каплан. Кроме того она такая страшная, как наша жизнь при Сталине. - Ша, мама, - что ты кричишь? – она же слышит. - Это её единственное достоинство, или она ещё и нюхает? Через год Мишка, как порядочный человек вынужден был на Ленке жениться, а ещё через год попросил развод и пропал на просторах земного шара. Ребёнка, вылупившегося при непродолжительном соучастии Михаила Векслера, Иванова назвала странным для русского уха именем Билл. Когда её знакомые интересовались историей происхождения этого имени, она, загадочно улыбаясь, говорила: « Это сокращение от слова билет». При этом обращаясь к маленькому Биллу Михайловичу, ласково говорила: « Биллетик мой сладенький» Сейчас Иванова тряслась в поезде Донецк – Москва. Билеты на рейс «Шереметьево» - «Бен – Гурион», оплаченные «Сохнутом», а также виза и прочие документы были надёжно упрятаны в специальную папочку, а Ленка наводила марафет на лице. Марафету надо было много, ибо лицо выглядело, мягко выражаясь хреново. На голове у неё была косынка –бандана с черепом, подчёркивающая линию бровей. Под бровями был почему – то только один глаз, а на месте второго отсвечивал изумительным «индиго» огромный фингал. Губа была разбита и кровоточила. Лена приподняла губу и проверила зубы. Все тридцать два золотых зуба были на месте, а вот Билла на месте не было. Иванова начала вспоминать подробности прошедшей ночи и ей стало дурно. В купе вместе с ней и сыном ехали шахтёры, нафаршированные трудовыми гривнами, обмененными на деньги. Ребята ехали в Москву погулять. В соседнем купе ехали ещё четыре их друга. Пьянка закрутилась, практически, вместе с первым оборотом колёс. Горняки выложили домашние деликатесы в таких количествах, что кроме столика пришлось использовать полку. Ленке даже неловко было доставать из сумки свои незамысловатые бутерброды с варёной колбасой. Шахтёры, в части выпивки, оказались непатриотичными, и пили ужасно дорогой виски в количествах, посягающих на книгу рекордов Гиннеса. Иванова разок, для приличия, отказалась, но купе зеленело и золотилось такими дарами сельхозпродукции, что выдержать эту красоту Ленкин истощённый организм был не в силах. Отказываться было тем более глупо, что бедный, голодный Билл мёл всё подряд, не дожидаясь стеснительной мамы. Ленка осторожно ощупала свой джинсовый «фуфляк» под глазом, вздохнула и задумалась… Мишка был, пожалуй, единственным мужчиной, который ни разу её не ударил, хотя она старалась изо всех сил. Все, кто были с ней до него и после лупили её часто и с упоением. Мишкина баба Роза называла её мулаткой, объясняя непонятливым, что Иванова - это белая женщина с чёрным ртом. Стоило Ленке выпить несколько граммов алкоголя, как она становилась агрессивной, злющей и, даже драчливой. Выпить она любила, но совершенно не умела. Первая же рюмка нарушала в её мозгу какой – то контакт, происходило замыкание, и отключался центр, отвечающий за слова. Когда Ленка шла по улице с закрытым ртом все граждане мужского пола сворачивали себе шеи, настолько хороша была её тоненькая фигурка, длинные стройные ножки, балетная походка и чуть раскосые, но большие, цвета испанских маслин глаза. В купе она сидела между двумя молодыми парнями, которые наперебой подливали ей в стакан. Тот, что сидел у окна – чернявый, цыганской внешности и, тоже с золотыми фиксами постоянно засовывал руку себе в карман брюк и через «карманку» пощипывал Иванову за ляжку. На Ленке было надето гранатового цвета шёлковое платье на бретельках, которое заканчивалось на одной линии с трусиками. Поэтому щипать за ляжку было удобно. Сначала Ленка отпихивала его локтем, но затем увлеклась общим разговором и не заметила, что уже приличное время её рука лежит на бугорке под брюками соседа, да ещё и ритмично подрагивает. Ленке захотелось покурить, она взяла у соседа сигарету и в тот момент, когда выпустила струйку дыма, открылась дверь купе. На пороге, шатаясь в разные стороны, в зависимости от кривизны рельсов, стояла вдрызг пьяная проводница. На левой руке, согнутой буквой «Г» у неё лежала стопка белья. Правая, опущенная вниз из последних сил волокла по полу пыльный матрац. -Беллё, - с упором на «лл» проблеяла железная дорожница и окинула всех мутным взглядом. -Эт чё вы себе пзвляете? - Пчму накурылы? Запрщаю, щас всех въсажу к бобиной матери. В этот момент сильно качнуло, и проводница частями ввалилась в купе, бельё свалилось на пол, а она на бельё. -Идём покурим, - предложил сосед, сидящий у окна. Они перешагнули через лежащую на полу проводницу, и вышли в коридор. Проходя мимо туалета, Ленка почувствовала толчок и оказалась внутри. Следом за ней протиснулся цыганистый парень, мгновенно нагнул её, вытащил свой шахтёрский, эбонитовый лингам и резким движением, по - снайперски направил его именно туда, где его ждали, даже не снимая с Ленки трусиков, а только отодвинув в сторону центральную верёвочку. Иванова вопила, так, будто её насиловали, при этом, не забывая двигать попой навстречу отбойному молотку удалого стахановца. Как ни странно, для такой неромантической обстановки они пришли к соглашению одновременно, заревев хором в таких децибелах, что паровозный гудок мог позавидовать. По дороге назад в купе им встретилась проводница, волокущая по полу невостребованный матрац в обратном направлении. Выпив ещё, Ленка вошла в своё обычное «базарное» состояние и начала искать приключений на свою филейную часть. Долго искать не пришлось. Второй сосед по купе незамысловато предложил ей совокупиться. Ленка обрадовалась и завопила: -Ах, ты зооёб золупоглазый! Ты чо меня за автодавалку принимаешь? -Калоед ненасытный, мутант кислотный,- и со всей дури залепила обалдевшему горняку оплеуху. Тот изумился, пришёл в себя и дал ей в глаз. Что происходило дальше, она помнила калейдоскопично. Помнила, что искала Билла и нашла его спящим в купе проводницы, а также небольшую драчку с ней за то, что та назвала её «мать - перемать». Поезд с Ивановой внутри подъезжал к Москве, а она вновь искала Билла и с большим трудом нашла его в другом вагоне. Земля, текущая молоком и мёдом. В аэропорту «Бен Гурион» Иванова получила чек и израильский паспорт. Открыв счёт в банке, она начала поиски подходящей квартиры. Хорошая квартира на первом этаже с зеленым двориком очень быстро превратилась в «нехорошую квартиру» и выглядела так, будто в ней жил Воланд со своей свитой. Величиной арендной платы Ленка свою голову не загружала. Заплатив хозяину вперёд за три месяца, она осталась практически без копейки. О том, с каких доходов собирается платить за следующие три, думать было неохота, да и некогда. Правда Билла ей удалось устроить в бесплатный детский садик, в который она забывала его отводить Жизнь превратилась в одну перманентную гулянку. У Ленки появилось несколько ухажёров, которым она морочила андрогены. Они наперебой таскали выпивку и закуску, которая и составляла основной рацион питания Ленки и Билла. Как оказалось, квартира находилась в престижном районе, где проживали граждане среднего класса: врачи, адвокаты, работники в сфере Hi-Tech и другие странные, непьющие личности. Мало того, они ещё хотели тишины. Ну, Иванова показала им тишину… Когда её поклонники выходили на дворовое токовище биться глухарями за копылуху, соседи начинали кричать из окон на каком – то непонятном языке. Вот тут наступал звёздный час Ивановой. Она упирала руки в боки, задирала голову и отвечала этим баранам, которые даже не удосужились выучить русский, что она их всех видела на лосячем пиписоне, что все торчащие из окон бабы бисексуальные бздюхи, а их мужья вагинообразные афроамериканцы. -Хотите лезть в мою частную жизнь? Заходите, я вам покажу, каких Децлов мой трахометр навалил в унитазе. То же самое она объясняла вызванным по тревоге полицейским, которые ничего не понимали и только, как заворожённые заглядывали в её сверкающий, как пещера Али-Бабы рот. Через какое – то время, в самый разгар пьянки в дверь позвонила какая-то незнакомая тётка, а с ней полицейский. Тётка сказала по-русски: « На тебя Елена, поступила жалоба от соседей в органы опеки, что твой ребёнок живёт в неподобающих условиях, не ест как надо и подвергается насилию со стороны твоих сожителей. «Глухари» моментально замахали крыльями и улетели в разные стороны. -Познакомься, это следователь – специалист по надзору за детьми. Где ребёнок? - Следователь хочет поговорить с ним. -А х.. его маму знает, хотела по – привычке огрызнуться Ленка, но посмотрев в оловянные, беззрачковые глаза социальной работницы почувствовала такой ужас, что не смогла удержаться на ногах, схватилась за первое, что подвернулось – гладильную доску и вместе с ней и утюгом завалилась на пол. Полицейский подал ей руку, помог подняться, сморщил нос и сказал что – то тётке на иврите. - Инспектор говорит, что Вы пьяны, госпожа Иванова,- сквозь зубы сказала социальная работница, и добавила: «Какая мерзость». В это время с улицы прибежал запыхавшийся Билл. Инспектор заулыбался, ласково погладил его по голове и начал с ним говорить на иврите. Ленка не понимала ни слова, но ужас, в который её поверг взгляд инспектрисы, обездвижил её и превратил в соляной столб. Полицейский и тётка о чём – то переговорили, женщина согласно покивала головой и сказала: « Ребёнок говорит, что в садик сегодня не ходил, ел солёную рыбу без хлеба и солёный огурец. Кроме того он сказал, что его обижает дядя Толя. Мы забираем ребёнка во временную семью до решения суда о лишении тебя родительских прав. Вот адрес и телефон социальной службы. Завтра в 8-00 придёшь с вещами ребёнка». Внезапно Иванова отошла от ступора, взвыла, как волчица и двумя руками вцепилась инспектрисе в волосы. Тётка заголосила и попыталась вырваться, но куда там…Полицейский, пришедший на помощь инспектрисе, получил удар коленом в причиндалы и теперь выделывал в углу гопака с приседаниями. Социальная работница уже выглядела, как лишайная кошка, когда подоспел полицейский патруль, вызванный соседями. Иванову оторвали от тётки вместе с половиной оставшихся у инспектрисы волос, надели наручники и отвезли в участок. Ленка сидела в пустой квартире на пластмассовом стуле с оплавленной ножкой, обхватив голову руками и раскачивалась, подобно религиозному еврею у стены плача. Что-то умерло в ней. Определить это состояние, а тем более облечь его в слова было невозможно, но она чувствовала такую пустоту внутри, будто была мухой, из которой паук высосал все жизненные соки, оставив пустой хитон. Билл уже два месяца находился во временной семье. Условий для возвращения его родной маме было столько, что если бы Иванова каким – нибудь волшебным образом и выполнила хоть треть, её бы называли Пресвятой Девой Марией. Главным и непременным условием было устройство на работу. С этим ей, можно сказать, повезло. Тот же, пришибленный ею инспектор по делам несовершеннолетних замолвил за неё словечко перед начальством и теперь Лена работала уборщицей в полицейском участке, а кроме того делала чай, кофе, бутерброды и разносила по кабинетам. Работа ей нравилась, она потихоньку начала понимать о чём говорят и, даже научилась немного разговаривать. Вторым условием было обязательное еженедельное посещение психолога. Психологом была тётка, говорящая на иврите, но похожая на надзирательницу концлагеря. Она что-то журчала ручейковым голосом, а потом вдруг резко меняла интонацию на вопросительную и смотрела Ивановой прямо в глаза. Ленка играла с ней в рулетку, ставя на красное – чёрное. Поскольку в начале их сеансов на иврите она знала только «да» и «нет», то ответы чередовала и очень радовалась, если тётка после её ответа продолжала журчать. Если же той ответ не нравился, Ленка виноватым голосом говорила ей: «А не пошла ли бы ты в жопу»? Тётка послушно шла, поскольку получала почасовую оплату и одинаково успешно наставляла на путь истинный также репатриантов из Тринидада и Тобаго, Эфиопии, Буркина-Фасо и других стран, где находились потерянные колени и прочие мощи. Приёмная семья, в которую попал Билл, состояла из семейной пары возрастом за пятьдесят. Глава семьи работал инженером на заводе, а жена по вечерам преподавала на курсах что – то, связанное с информатикой. Своих детей у них не было, но был племянник, которого они обожали. После работы, если в этот день ей не надо было встречаться с латентной гестаповкой, Иванова сидела на скамеечке возле дома, где жил теперь Билл и ждала пока кто – нибудь выведет его погулять. Обоих своих непросыхающих бандерлогов Ленка турнула с запретом появляться на милю ближе к дому. Пить алкоголь она прекратила мгновенно, как будто никогда и не пробовала. Иногда выгуливать Билла выходил племянник Игаль, симпатичный высокий парень лет тридцати. В этих случаях они гуляли втроём, причём Биллу с Игалем было явно интереснее, чем с мамой. Ребёнок взахлёб рассказывал как Игаль его учит стрелялкам на компьютере, пинг-понгу и, похоже, что у них были свои секреты. Лена пыталась участвовать в общем разговоре, но они продолжали тараторить на иврите, а она почти ничего не понимала и ей от обиды становилось себя жалко. Однажды она расплакалась и села на скамейку в сквере. Слёзы текли ручьём. Вдруг она заметила, что кто – то вытирает платком её слёзы и гладит по голове. Она подняла голову и увидела, что Игаль присев на колени смотрит ей в лицо и улыбается. Затем он спросил, что – то на ухо у Билла, выслушал ответ и, продолжая глядеть Ленке в лицо, сказал: «Лена, ат яфа мэод. Лена, ты отшин красивы». От этих слов ей ещё больше стало себя жалко, и она зарыдала в голос. Однажды, сидя в скверике возле дома, где жил теперь Билл, Иванова увидела молодую женщину, которая каждый день почти в одно и то же время гуляла с маленькой девочкой. Вскоре они начали здороваться и однажды разговорились. Ирина, - так звали новую знакомую, приехала из Саратова десять лет назад. Старше Лены на год, она тоже была матерью - одиночкой. Ира рассказала ей, что тоже чуть не лишилась ребёнка, когда муж вернулся в Россию и оставил их практически без средств. Ирина показала ей статью в газете озаглавленную: «Социальные работники бесконтрольно отнимают «русских детей». В статье было написано, что по произволу социальных работников ежегодно более двух тысяч человек лишаются детей. В статье также было написано, что приёмная семья получает на ребёнка сумму, более чем в два раза превышающую дотации матери – одиночки 4500 против 2000 шекелей. То есть сложилась такая ситуация, когда решения судов строятся только на мнении социальных работников, а специальные комиссии из десяти человек основывают свои рекомендации на выводах одного – двух человек (социальных работников и психолога) По сути, идёт фактическое преследование семейств с неблагополучным социальным положением. Репатрианты редко пользуются услугами адвокатов и переводчиков, что мешает им отстаивать свои права. Люди, ответственные за принятие таких важнейших решений слабо представляют себе те культуры, с носителями которых общаются. Ленка по второму разу прочла последнее предложение, вздохнула и изрекла: « Стопудово! Хули они понимают в нашей культуре?». - Надо написать письмо Марине Солодкиной, - сказала Ира. Она в своё время мне помогла отстоять ребёнка. - А кто это, - спросила Иванова? - Солодкина председатель парламентского лобби по изъятиям детей из нормативных семей. Она обеспечила мне защиту бесплатного адвоката. - А я нормативная, - засомневалась Ленка? - Ну, ты же говоришь, что изменилась. Не пьёшь, не трахаешься с кем попало, не скандалишь, не ругаешься матом. -А хули толку – то? Кто это ценит. У меня в голове только одно: как вернуть Билла, сказала Ленка и заплакала. - Ой, послушай, как же я раньше не догадалась? Надо посоветоваться с Аркадием, - сказала Ира. Это мой..э.. друг, в общем. Он работает в газете. Аркадий был женат, но иногда заходил к Ире, развеять тоску матери – одиночки и заодно оказать посильную материальную помощь. Он внимательно выслушал Ленкину историю и очень удивился тому, что у неё отобрали ребёнка сразу же после поступления первой жалобы в органы опеки. -Так эти гамадрилы ввалились без предупреждения, - начала оправдываться Иванова. Мы как раз гуляли шабат, культурно бухали, а тут на тебе, эти вдруг припёрлись с проверкой. - В субботу? – удивился Аркадий. - Почему в субботу? - в свою очередь удивилась Ленка. В понедельник это было. -А, понятно! Понедельник начинается в шабат, когда заканчивается, бухло? Да-а.. Тяжёлый случай. - Так я еще и настучала им по придаткам, с грустью сказала Иванова и безнадёжно махнула рукой. -Честно говоря, я даже не знаю чем тебе помочь, задумчиво почесал затылок Аркадий. Редактор давно хотел, чтобы я наваял статью о произволе социальных работников, и я даже начал готовить материал, но, похоже, твой случай не из этой оперы. Аркашенька, миленький, ну придумай что – нибудь, заныла Ленка! Прошёл ещё месяц, Иванова ходила по всяким инстанциям, но добиться ничего не могла. Ответа из канцелярии Солодкиной, куда она отправила «жалестное» письмо тоже не было. Встречаясь с Ириной, Лена интересовалась, как продвигается Аркашина статья. -Что мне сделать, чтобы он в статье написал и обо мне? - спрашивала Иванова у подруги. Может дать ему разок? - По мозгам тебе надо дать разок, - возмутилась Ирка и перестала с ней здороваться. Теперь Ленке даже не с кем было перекинуться словцом. В те дни, когда ей не удавалось увидеться с сыном, она приходила в пустую квартиру, в которой даже не было телевизора, ложилась на кровать и полночи лежала, глядя в потолок, а утром с огромным трудом разлепляла глаза. Однажды вечером зазвонил телефон и чей – то полузнакомый мужской голос спросил: « Лена, это ты?» - Да, - ответила Иванова. Кто говорит? - Лена, - это я, Миша! - Какой Миша? - и почувствовала, что сердце забилось с бешеной частотой, а затем почти остановилось, чтобы вновь застучать пулемётом. - Миша Векслер, твой муж, сказали в трубке. - Я не замужем, выдавила из себя Лена, пытаясь унять сердцебиение. - Лена я прочёл о тебе в газете. Мы все здесь, в Тель – Авиве. Я, мама и баба Роза. Лена, где мой сын? Иванова прислонилась к стенке, чтобы не упасть, перевела дыхание и что было духу, заорала в трубку: « Ах, ты вазелинщик вялый, да где ж тебя…». В доме впервые за последние полгода пооткрывались окна и оттуда начали выглядывать встревоженные соседи. ****** Edward Shteingolts 26.11.2010. Haifa. Свидетельство о публикации №21011260279 | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
