Ах, почему люди не летают, как птицы. Были бы у них уши, как у слонов - лёгкие, мускулистые уши, и летали бы люди высоко-высоко, не касаясь пыльных тротуаров и горячих мостовых...

А с каждой осенью уши желтели, краснели и так дивно просвечивали на низком жёлтом солнце, что у поэтов и художников захватывало дух. А потом, с первыми колючими морозами, уши начинали неудержимо и стремительно опадать, и мягким шелестом наполнялись улицы, ласковым и печальным шелестом разноцветных ушей. И вперемешку с осенними листьями уши бессильно и влажно покрывали землю до первого снега. И вместе с онемевшей зимой люди незаметно и постепенно глохли и весь декабрь, самый угрюмый последний месяц круглого года сидели у безмолвных свечек за маленькими окошками, укутанными ватой. И молчали.

А в январе вдруг все стали беспокойней и веселей. Безмолвная зима начала поскрипывать, напевать и свистеть – под шапками, в тепле тронулись в рост новые уши. Они разворачивались осторожно и были нежными, как крылья бабочек. В феврале уже всё вокруг ревело и выло, и каждый шаг отдавался по всей улице визгом и скрипом. Зима кричала что-то хрипло и простуженно, лишь позёмка жеманно и молча змеилась по отточенным застругам. А в марте всё заискрилось и в такт зазвенело, и в ушах стало горячо и щекотно от быстрой крови. Все ходили по улицам и хихикали, и опрвляли уши, которые за неделю выросли уже с лопух величиной. И вместе с бесшабашным весенним цветением самые смелые пытались взлететь. Они плыли в густом душистом воздухе, пересиливая ноющую боль в неокрепших ушах, и смеялись, глядя на бушующие сады и лопоухих людей, шагающих по тротуарам в тяжёлых ботинках.

Они летали босиком.