Девяностолетняя старуха, Агриппина, вот уже месяц не вставала с постели. Её тело стало таким худым и костлявым, что кожа повисла на нём тряпкой. В ней трудно было узнать некогда цветущую, весёлую женщину, с очаровательной улыбкой.

Её душа давно уже было готова покинуть этот мир, но крепкое сердце упрямо продолжало отсчитывать минуты земной жизни.

 

Несмотря на постельный образ жизни, дни проходили довольно быстро: рано утром прибежит проведывать соседка, поможет оправиться; потом сноха приедет накормить завтраком; кто-нибудь из сыновей забежит печь натопить, воды натаскать, да рассказать - как там, на улице - лютует ли зима? А вот ночью – тоска смертная, все думки передумаешь.

 

Ночи Агриппина никогда не любила, ещё с тех самых пор, когда осиротев, двенадцатилетней девочкой, попала нянькой в зажиточную семью. Она до сих пор помнила, как сидя ночами у колыбели, мечтала выспаться! Потом вышла замуж, своих нарожала десятерых. Так и прожила всю жизнь в няньках.

 

Зимние ночи - особенно длинные и скучные. Слышно только как мерно тикают настенные часы, да ветер в трубе завывает, да ставня крючком скрежещет.

 

Внезапно в сенцах хлопнула дверь. Агриппина насторожилась: «Може смертушка за мной пришла? Оно ведь доподлинно то, никому неизвестно – как она является, окаянная!».

Звонко загремело опрокинутое ведро, и послышалась приглушённая мужская ругань. Дверь отворилась, и темноту комнаты пробил свет фонаря.

- Кто там? – крикнула слабым голосом Агриппина.

Ответа не последовало. Только стало слышно, как негромко переговариваясь, какие-то люди открывали дверки кухонного шкафа, шарили по полкам.

Потом в комнате зажёгся свет. Протяжно заскрипели дверки старого шифоньера, и Агриппина из спальни увидела, как двое мужчин скидывали на пол небогатый старушечий скарб.

- Ребята, что вы ищите то? – опять подала голос Агриппина.

Не обращая внимания на старуху, пришедшие продолжали обыскивать дом. Загремела коробка с лекарствами, с шелестом посыпались на пол старые фотографии и письма.

 

Не найдя ничего ценного, непрошенные гости зашли в спальню Агриппины, включили свет. Тусклая лампочка осветила маленькую комнату. В ней и было-то всего: массивная железная кровать, с коваными наконечниками; табурет; да старые иконы в углу, с расшитым рушником.

 

Молодой парень, стараясь не смотреть в лицо старухе, приподнял её голову вместе с подушкой, а второй – принялся обшаривать постель.

Агриппина всматривалась в лица молодых парней, но не могла найти, ни одной знакомой чёрточки.

Когда подельник вытащил потрёпанный кошелёк с пенсией, второй небрежно опустил подушку со старухой, как-то неловко отшатнулся, зацепился за занавеску и опрокинул цветочный горшок, который шумно упал на пол и разбился. От неожиданного звука, воры засуетились и спешно покинули дом, не погасив свет.

 

Старушка, молча, лежала и смотрела на разбитый горшок со старой геранью. Сквозь осколки виднелись сплетенные в тугой комок корни. Загрубевшие от времени ветки, с мелкими редкими цветочками, беспомощно лежали на прикроватном лоскутном коврике, словно жалобно протягивая хозяйке корявые руки. Агриппина вдруг подумала, что герань всю свою жизнь росла в этом старом глиняном горшке: «Как же ей теперь, к другом то привыкать?».

Неутомимое сердце на секунду сжалось в комок, а слабая трясущаяся рука промокнула кончиком платка намокшие глаза. Нет, это были не слёзы, Агриппина была такой старой, что давно уже разучилась плакать.