Весенние каникулы разорвали последний триместр надвое. Занятия вроде и закончились, но итогов-то нет. Еще в последний день русичка преподнесла-таки им сюрприз – написать сочинение о войне. И ладно бы просто о войне, хотя кому охота что-то делать во время каникул? О героизме во время войны и ни чьем–то, а кого-нибудь из родных!

– И так достали и уроки, и учителя, с твердой уверенностью, что их предмет главный и единственный в школе,- зло переговаривались семиклассники, спускаясь по лестнице в раздевалку.

– Ага, и аттестация – наша проблема, а не их обязанность, – подхватила Натусик, миниатюрная светловолосая девчушка. - Я ни одного из вас без этого сочинения не аттестую, - ехидно передразнила она учительницу.

Потому на каникулы уходили с раздражением.

– Расспросите о каких-нибудь интересных случаях, геройских поступках своих бабушек и дедушек, они вам расскажут о войне, они её помнят, – язвила Наташка вечером, рассказывая маме о прошедшем дне.

– И что писать? – желчно продолжала семиклассница. – Бабуле во время войны двух не было, я дедуле всего семь. С интернета, что ли опять качать? – с досадой закончила она.

Мама грустно посмотрела на дочь. Вот так и воспитывают у нас патриотизм, – с горечью думала она. – Задают, лишь бы отписаться, а куда как проще сообразить, что это уже прабабушки и прадедушки наших детей воевали, а не бабушки и дедушки. Те были детьми войны. Им, военным детям, сейчас по семьдесят-восемьдесят лет. Но ведь и они видели и пережили такое, чего не дай бог нашим детям и внукам. И многим из них было столько же сколько сейчас моей Наташке.

– Знаешь что? – неожиданно маме пришла в голову мысль, как ей показалось гениальная.

– Поедем- ка на днях за город, к тете Зине? Давненько мы у нее не были, может она тебе что расскажет? Ей же в мае сорок первого как раз четырнадцать исполнилось.

Наташка радостно заулыбалась. Она любила ездить к тете Зине. Бабуле было уже восемьдесят. Назвать её бабулей у Наташки язык не поворачивался. При взгляде на нее и сейчас еще приходило на ум, что была она девкой «кровь с молоком»: рослой крепкой рыжеволосой, той, о какой принято говорить, коня на скаку, и в горящую избу. Наташка любила и одновременно завидовала тете Зине. Та жила в пригороде в своем доме, не в квартире, как они. Наташке всегда хотела жить в своем доме. Бесхитростная и даже немного простоватая, тетя Зина мало что понимала в современной жизни, но всегда радовалась ей и говорила: «Вот так бы всю жись прожить, как я живу на старости: лет! И пенсия хорошая, еще и остается, и котел мне газовый поставили, не надо теперь уголь таскать. И уважают, на каждый день Победы концерты и чаепития. В музее поселка фотография на стенде висит, и рассказ мой о военных днях на магнитофон записан и в местной книжечке напечатано про все наше житье во время войны».

А житье было трудным. Жили они тогда в деревне в ста сорока километрах от Смоленска почти на границе с Новгородской волостью. И так-то жизнь была не сахар, за трудодни - за палочки в колхозе работали, что и сколько в итоге за них получишь, никто не знал. Уехать в город на заработки тоже не могли, паспортов не давали. Без прописки в городе быстро арестуют и вышлют в места не столь отдаленные.

– Вот и выживали, кто как мог. Хозяйство свое было не великим. Отец мой с первой мировой и гражданской вернулся домой сильно раненым, болел долго да и помер. Было нас у матери трое ребятишек мал мала меньше. Перед войной-то старшего в ремесленное, а потом в военное училище отправили. Хорошо он учился, головастый был. Я с братом и бабушка на руках у матери остались.

В первую неделю войны все мужики призывного возраста были мобилизованы, остались в деревне бабы да старики. В то же время пришла разнарядка - всю молодежь в возрасте с тринадцати лет отправить на постройку оборонительных укреплений, попросту на рытье окопов. Людей не хватало, мобилизовали подростков.

– Страшно было, – вспоминает тетя Зина. – Мы до этого из дома никуда и не ездили, а тут погрузили нас, молодежь, в товарные вагоны и повезли под Новгород. Двое суток в дороге. Чем кормили? Да ничем. Ели мы то, что с собой взяли.

– А когда закончилось?

– Тогда туго пришлось. Привезли, значит, нас, поселили в бараках. Утром окопы копаем, вечером еле до койки доползаем. Кормили пустой баландой, иногда хлеб давали. Вечером придешь, бывало, рученьки-ноженьки болять, ног под собой ни чуешь. А на утро опять копать. Вши – обычное дело. Так месяц прошел, сколь земли перекидала! Несколько ребят из нашего барака не выдержали, померли. И такой страх меня взял, думаю - будь, что будет, что здесь в окопе на лопате помру, что пока до дома доберусь. Слух прошел, что немцы близко подошли. Дней пять я дорогами сельскими обратно пробиралась. И не добралась бы до дома, если б не попался мне дед один с подводой, довез меня до какой-то станции, посадил к знакомому машинисту на поезд: «Довези, – говорит, – дочку в сохранности, вишь еле жива».

Как я до своей тетки в районный центр добралась – не помню. Помню только, распустила она мои косы, а волосы у меня до пояса, густые были, а оттуда вши гроздьями сыплются, жуть... Волосы она мне три раза керосином мыла, чтоб не сбривать и все приговаривала: «Ой, Зинушка, что ж с тобой, родимая, сделали…» Ох, наелась я у нее первый раз за все время досыта и проспала тогда почти сутки.

Потом меня тетка в деревню ночью привезла и еще неделю мать в подвале прятала. Пришел к ней дед-председатель и говорит: «Феня, давай с дочкой что решать. Ведь врагом народа объявят. А я вот, что надумал, пошлем её на курсы ветеринаров и от дома далеко, не поедут за ней сейчас, не до того».

– Так я и оказалась на ветеринарных курсах. Училась прямо на ферме болезни распознавать, лечить, уколы делать.

– Ай, и случай у меня там был, – оживляется тетя Зина. – Гнали мы коров со станции на нашу ферму, их с запада вывозили, чтоб немцам не достались. Идем лесом, уж почти весь день идем, далеко деревня-то от станции. Ветеринар и мы - ученики. Я в конце буренок подгоняю. Телок один совсем из сил выбился, не идет и все. Антон-ветеринар наш и говорит: «Ты с телком, как хошь, а дойди». А сам с ребятами стадо вперед погнал. Стою я над теленком, и плачу. Взяла я его на руки и понесла. Так до фермы и тащила, отдохну и опять на руках волоку. Как дошла - не знаю.

Глаза у Наташки начинают вылезать из орбит. Она перестает жевать очередной пирожок. Теленка?! На руках?!

– Как же ты его с места сдвинула. А, ну молодая была, сильная,…но все равно, надо же, – удивляется Натусик.

– Ага, молодая, – усмехается Наташкина мама. – Ей, доча, как тебе сейчас, только-только четырнадцать стукнуло, забыла?

Эта новость повергает Наташку в шок. В её головке никак не уложится мысль, что она сейчас могла бы поднять теленка и нести его несколько километров Она-то? Неужто смогла? Она смотрит на свои руки и думает, что нет, наверно, она бы не смогла.

– Та, смогла бы, Наташенька, не сомневайся, - говорит любовно тетя Зина. – Что ж делать-то было? Надо, вот и смогла.

 

– Не доучилась я на ветеринара-то, – вздыхает тетя. – Немцы быстро наступали. Ну а когда я в деревню вернулась, про мой побег и вспоминать некому было. Мужиков, какие еще на должностях оставались, призвали. Собрался сход, и выбрали Феклу, мою мать, председателем. Война войной, горе горем, а кормиться каждый день нужно: к посевной готовиться, урожай растить, собрать, зима придет – не голодной же смертью помирать

Село наше не на самом тракте стояло, а в стороне от торных дорог, так мы только слышали новости - как наши отступают, как немцы пришли, о зверствах тоже вначале не слыхать было. Это уж когда они отступали, лютовали ужас, все села пожгли вдоль смоленской дороги. Полицаев у нас в деревне не было, бог миловал. Только и до нашей глуши добрались. На следующее лето расквартировали в деревне немцев. Они попервости добрые были, как же победители. Все на губных гармошках играли, пацанов конфетами кормили, а жрали, не приведи господь, не прокормить окаянных было. Придет, бывало, солдат, ходили-то все по двое даже по селу, и говорит: «Мамка, млеко, яйки, му». Давай, мол: и что делать будешь?

Колхозом, всем миром во время оккупации работали, отсеялись, косили, чтоб скотину прокормить. Время хлеб убирать, а немец - не знаю уж, кто он по должности был, все у матери отчет требовал, сколько хлеба, сколько скотины. Помню, мать куда-то хлеб прятать отправляла, а как – не знаю. Еще наших солдатиков помню. Вечером стучат к нам в хату, мать впустила – трое. Господи, - начинает причитать тётя Зина. - Худющие, в чем душа держится. «Дай, – говорят, – мать, нам хоть что поесть. Знаем, что немцы в деревне, да мочи нет». А у нас у самих мешок картохи - все реквизировали, собаки.

– Сынки, да нет у меня ничего, самим мало, скоро по миру пойдем.

По картошине только и дала. И все просила, чтоб шли осторожно, увидят из какой избы, всех тут же расстреляют, не посмотрят, что дети да старуха. Посидели солдатики не долго, отдышались только, воды напились и опять пошли в лес, оборванные, грязные, голодные.

– Иих… хлебнули же наши ребятушки, что в окружение попали!

– Да, – задумчиво тянет мать, – а потом еще и от своих. Те, что в живых остались и из окружения вышли. Враги народа…какие они враги?!

Помолчали.

Тетя Зина хмурится и неожиданно сердито замечает:

– Так и нам не сладко было после войны-то. Мы ж на оккупированной территории оказались. Что мы виноватые, сами, что ли под немца пошли? А как под ним жилось, кто нас спросил?

Наташка посмотрела на тетю Зину и вдруг спросила:

– Правда, что в Германию на работы угоняли?

– Правда. Меня дважды пытались. Это уж к концу войны. Мне тогда шестнадцать исполнилось. Девка молодая, видная была. Так мать со двора никуда не пускала, только на работы и обратно. Однажды со мной пошла сено кидать. Залезла на стог и говорит: «Прыгай, Зинушка, на вилы. Прыгай. Только ногой. Лучше без ноги, чем тебя эти ироды угонят как скот в неметчину».

– Я и прыгнула, да коленом и почитай насквозь. Фельдшер немецкий пришел, посмотрел, ничего не сказал. Лечил, долго лечил, уж и нога зажила, а он все лечит, пока последний эшелон мобилизованных в Германию не ушел. А уж второй-то раз я с эшелона сбежала. Не поймали. Вот Сергея, будущего моего мужа, поймали и в лагерь отправили.

Тетя Зина тяжело вздохнула и больше уже ничего не стала рассказывать. А Наташка и не спрашивала. Ей вдруг стало как-то не по себе, какое-то непонятное совершенно неизвестное чувство зарождалось в ней. Названия ему еще не было, но само оно, странное, грустное и, в то же время, гордое уже было.

 

– Мам, что мне в сочинении-то писать? – озадаченно спросила Наташка, глядя на открытую тетрадь.

– Напиши, как твои ровесники в войну жили, как трудились и боролись в меру своих сил.

– Так учителям же надо про геройские поступки, подвиги совершенные. То, за что награды дают.

– Ты в своем сочинении вопрос задай и сама на него ответь: разве не подвиг во время войны жить? День за днем, занимаясь каждодневными заботами, просто жить. А жить на оккупированной территории и не потерять достоинства и человеческого лица, выжить самой, отвечать за свою семью, за детей, за оставшихся в деревне людей, жить, не зная, где фронт, живы ли ушедшие на войну, увидишь ли их когда? Это не подвиг - не краткий сиюминутный порыв - а каждодневный, растянувшийся на годы?

– Мама, а ты думаешь, они поймут?