(по твоей просьбе)

 

На самом деле, это была рыжая скотина с рыжими же глазами.

Скотина просыпался каждое утро в полной уверенности и с ясным ощущением того, что он, скотина, и есть наследный принц, хотя, видит Бог, наследовать было нечего. Принц медленно тянулся вверх по ковру, затем вниз по тому же по ковру, затем окидывал окружающее пространство, называемое малой родиной, благосклонным пока ещё взглядом.

Он был красив. В этом, видимо, и брала начало его абсолютная уверенность в себе.

В течении дня статус котика менялся. Утром, как уже было сказано, он был принцем. В обед это была Золушка, нещадно эксплуатируемая жестокосердной мамой.

«Материнский мама», как барыня, выдумывала себе разные штуки забавы ради, типа: постирать, приготовить обед, а то и вовсе занавески по всему дому снять на предмет внедрения в вяло текущий быт перемен. В таких условиях даже реальная Золушка, наверняка, стёрла бы все конечности по девичьи колени, не то, что принц, он же - скотина, он же - котик. А котик, бедный котик, должен был помогать и следить, что, согласитесь, не одно и тоже, а совсем наоборот: получалось, котик работает вдое больше материнской мамы.

Но в нём всегда присутствовала доля этакой, знаете, самоиронии. Когда он, четырёхрукой канатаходкой, шёл по краю ванны, а затем мочил руки по локоть и мокрыми же руками лез в душу, можно было подумать, что парень просто не может иначе, несмотря на то, что здорово подозревает жизнь в несправедливости и субъективности по отношению к нему, принцу и котику.

Закинув голову назад, упершись лбом не кислых размеров в ковровую стенку, он встречал полдень. Ну буквально на часик-другой. Стройные ножки (на чём настаивает материнская мама) и блудливые ручки (как показали наблюдения) – всё это должно было вызывать умиление. Рыжие, длинные, с лёгким загибом вверх ресницы слегка поддрагивали – казалось, принца и во сне продолжают преследовать мытарства, из коих и состоит его жизнь. Просыпался внезапно, резко, будто кто позвал его (может, труба?). Бежал на кухню. А там – о, ужас! – бесчеловечные человеки, в бесконечном своём эгоизме не приготовившие для принца вин и разносолов, пили кофе и, что особо неприятно, курили тонкие палочки. Увы! - сложный день принца продолжал продолжатся.

Помимо хлопот по хозяйству была ещё и соседка - дама сложной судьбы и кошка. Логика, наличие каковой котик ставил во главу угла по отношению ко всему движущемуся, у неё отсутствовала. Тем не менее, котик был влюблён. Он был внимателен и нежен. А кошка была тупа. Котик вставал и вытягивался во весь свой прекрасный рост, но холодильник оставался холоден и нем. Конечно, если бы природа наградила принца длинными музыкальными пальцами, он бы и сам мог открывать проклятую заветную дверцу (и закрываться изнутри). Но так уж видно всё устроено в мире до чёрта несправедливо – материнский мама стояла на раздаче, и у принца не было возможности показать себя перед дамой сердца как ловкого добытчика пропитания, как оно положено мужчине.

Кроме всего прочего, над провиантом постоянно нависала угроза – дщерь мамы, тоном (но не происхождением!) сродни котику, одна во всём доме, видимо, дружила со своими вкусовыми рецепторами, отчего и смогла понять прелесть сухих кусочков корма. Хотя, справедливости ради надо заметить, она нет-нет (а можно, в принципе, и чаще) приносила «Китти-Кэт» в дом.

В остальном дочь была терпима. Вот только не нравилось котику, что иногда она пользовалась какой-то не то едой, не то питьём: она входила в дом, и принц стремительно превращался в котика. Ему было противно - он понимал, что он боится. С другой стороны, когда от неё так пахло, её боялся даже тюлений папа, он, правда, не пробегал из комнаты в комнату на полусогнутых ногах, как это приходилось делать котику. Слабое, но утешение, даже и вообще, утешение ли.

Котик редко удостаивал свою семью (как он привык их называть) добрым словом. Впрочем, и на злые слова он был скуп. Злые языки человеческих детёнышей мамы утверждали, что всё дело в голосе, который у него, у принца и котика, похож на сиггнал испорченного пейджера. Но ведь завистники есть везде – пожимал лопатками котик.

Сложная многоступенчатая философия котика заключалась в том, что кто не кот, тот не человек. Исключением была только материнский мама. Читабельность его ухмылки, когда мама называла его сынком, была невыносима. Человеческий сын мамы (он же – Микки, а в миру - Саша) невоспитанно фыркал. И котик в такие моменты не мог изменить недовольную посадку головы, хотя прекрасно знал, что именно Микки и Пипетка кормили принца, когда он был слишком юн (а попросту сопляк).

А человеческая дочь была согласна и настаивала на сиротстве при таком раскладе. Не понимали детёныши с длинными пальцами ни счастья своего, ни благости, что должна охватывать любой живое существо, которому в полслова намекнули бы на возможное родство с принцем.

Котик знал, что он может всё.

Котик знал, что это «всё» - безразмерно.

Котик знал, что смешные эти люди его приручили, и теперь он, котик, несёт ответственность за них – за каждого, какими бы неразумными не казались ему иногда их поступки и шутки, кстати.

Но каждое утро котик просыпался принцем.

Впрочем, им он и засыпал, вытянул стройные ножки поперёк дивана и тесня материнскую маму к краю.