Давным-давно, когда по речным долинам мирно бродили мудрые мохнатые мамонты, а в заповедных лесах страшно скалили острые клыки злые саблезубые тигры, жила-была первобытная девочка. Мама девочки вела домашнее хозяйство, а папа добывал пропитание: выкапывал из земли сладкие корни, удил рыбу, и иногда, когда очень везло, ловил на пригорке зазевавшихся сусликов. Добычу папа приносил домой в пещеру, а мама готовила на костре вкусные супы и жаркое.

А девочка… Будучи совсем маленькой, она почти ничем не занималась. Только играла с куклой, которую папа смастерил из обломка сучковатой ветки и кусочка шкуры.

И еще девочка любила раскладывать на песке камушки. Положит один камушек, потом добавит к нему второй, а затем и третий…

– Вау! – восклицала мама. – Папа, посмотри, какой у нас умный ребенок. Наша дочка точно знает, сколько у нас в семье человек.

– А сколько? – спрашивал папа. Он всегда трудился в поте лица, даже по вечерам, помня о том, что человеком, из глупой и ленивой обезьяны, его сделал труд. И пересчитывать членов первобытной семьи папе было некогда.

– А вот столько, – отвечала мама. – И раз, и еще «и раз», и снова «и раз».

У мамы получалось считать только до одного, потому что в детстве она не очень хорошо училась в первобытной школе. И даже иногда сбегала с уроков, когда на поляне давали благотворительный концерт бродячие артисты-неандертальцы* [*Неандертальцы – нестриженые, небритые и немытые древние, а иногда и современные, люди].

– И сколько же нас всего? – не понимал папа.

– А ты как думаешь? – хитро улыбалась мама, раскрашивая ногти желтой охрой* [*Охра – краска, которую можно найти прямо на поверхности земли].

– Я предполагаю, что много, – с умным видом говорил папа. – Не удивлюсь, если – тьма.

Сам он научился считать до двух и больше не заморачивал голову подобными пустяками. Даже стишок сочинил на эту тему: «Уха два и глаза два. Кто не верит: ква и ква».

– Вау! – восхищалась мама. – Наш папа – настоящий поэт. Чего это лягушки расквакались? К дождю, что ли?

Девочка же только грустно вздыхала про себя. Ведь она еще не умела говорить, и ее никто ни о чем не спрашивал. А ей так хотелось поучаствовать в разговорах папы и мамы и выразить свои мысли! Их, в голове у девочки, бегало очень много. Почти столько же, сколько бегает муравьев на старом пне в солнечный день.

Чтобы как-то сохранить и передать эти мысли, девочка брала прутик и чертила на песке разные палочки и кружочки. Ей казалось – в рисунках заключен важный смысл. Но никто, кроме самой малышки, не обращал на них внимания. Папа и мама ходили по пещере взад-вперед и нечаянно затаптывали рисунки босыми ногами в цыпках. А мама еще и сердилась.

– Вау! – пугалась она, наткнувшись на дочку в темном углу пещеры. – Опять ты сидишь на земле голой попой. Хочешь простыть и заболеть? А ты знаешь, сколько просит за лечение наш колдун? Так много, что папе и за месяц столько сусликов не наловить. А я так мечтаю о новой лисьей шубе. И тебе не мешало бы к зиме шубку сшить. Хотя бы из сусликов.

Чтобы не расстраивать маму, девочка брала куклу и садилась у костра на корточки. Только кукла всегда понимала ее без слов.

Девочка смотрела на огонь и думала о том, что огонь похож на рыжую лису. Если его поймать, то можно сшить красивую шубку. Или даже две. Как папа и мама об этом не догадываются?

А еще ей казалось: огонь ворчит, как старая бабушка, которую никто не слушает; и вода, звонко капающая с потолка, о чем-то хочет рассказать; и ветер, залетающий в открытый проход, неразборчиво шепчет о том, что он видел, пробегая по лесу…

Однажды, когда мама ушла к ручью за водой, девочка вытащила из костра остывший уголек и присела у стены пещеры. Она спешила выразить обуревавшие ее мысли, пока мама не видит.

На земляном полу от сырости образовалась лужица. Девочка посмотрела – и начертила на стене пещеры овал. Рядом с лужицей валялись сикось-накось две палки. Папа собирался изготовить из них пики. Девочка подумала и провела рядом с овалом две косые черточки. Но потом она решила, что лужица и палочки на рисунке вышли чересчур большими, и изобразила их снова, придвинув палочки поближе к лужице. Получился следующий рисунок:

О

Л

Я

Малышка была очень довольна своим творением, но в этот момент вернулась мама и сказала:

– Вау! Опять ты занимаешься ерундой. И вся вымазалась в угле. Пошли мыть руки, пора обедать. Папа поймал большую рыбу, а я запекла ее в золе.

И они пошли мыть руки.

 

К сожалению, мы не знаем, что дальше случилось с этой семьей. Но минуло много-много лет, и однажды пещеру, где когда-то, вместе с папой и мамой, жила первобытная девочка, нашли ученые-археологи. Они обрадовались так, что прыгали до потолка пещеры: ведь в ней обнаружились следы пребывания древних людей. Экспедицию возглавлял знаменитый, весьма почтенного возраста, профессор, ему помогал молодой помощник Паша, а раскопки вели студенты, которые учились у профессора.

Каждый день студенты что-то находили: то наконечник для копья, то каменный ножичек, то иголку из кости оленя… И даже отпечатки ног древних людей. Паша собирал находки и приносил их в большую палатку, где жил профессор. Тот записывал обо всех находках в толстую тетрадь, а потом обзванивал по мобильному телефону популярные газеты. На следующий день газеты большими буквами сообщали о том, как знаменитым ученым, в результате долгих поисков, обнаружен новый важный артефакт* [*Артефакт – вещь, сделанная человеком так давно, что все про нее забыли]. Разумеется, находка в очередной раз подтверждала теорию* [*Теория – сказка, которую придумывают ученые, когда не знают, как было на самом деле] ученого о создании письменности.

Однажды помощник прибежал дико взволнованный. Он даже не дал профессору допить послеобеденный кофе и сразу потащил его в пещеру, как бедный старичок не отбивался.

– Смотрите, уважаемый п-профессор, – заикаясь от волнения, произнес Паша, подсвечивая фонарем на стену пещеры. – Смотрите, здесь написано «ОЛЯ». Это мировая сенсация, п-профессор! Это меняет все п-представления человечества о времени изобретения п-письменности.

Профессор в спешке забыл захватить очки, поэтому, прищурив один глаз, внимательно рассмотрел надпись и рассмеялся:

– Какой вы наивный, Паша, и совсем «зеленый»! – говоря так, знаменитый ученый намекал на то, что его помощник еще слишком молод и мало чего понимает в серьезной науке. – Везде вам чудятся великие открытия. Буквы не могли быть придуманы так рано примитивными первобытными людьми. Это совершенно точно установлено.

– Кем? – опрометчиво спросил Паша.

– Как кем?? Мной! – профессор взглянул на помощника с укоризной и продолжил. – Даже без лупы видно – надпись сделана какими-то туристами. Вечно они стены пачкают: здесь была Маша, здесь сидел Коля… Лучше я пойду, допью кофе.

– П-подождите, п-профессор, – попробовал спорить Паша. – Обратите внимание, надпись имеет явные следы окаменелости. Я п-почти уверен – ее нанесли на стену в Каменном веке.

Увы! Убеленный сединами профессор так и не поверил «зеленому» помощнику и даже обругал его за то, что кофе остыл. А еще, на обратном пути в палатку, невезучий старичок наткнулся на дерево и набил на лбу большую шишку – ведь он без очков почти ничего не видел.

Что касается Паши, то он, подумав, как следует, осознал свою ошибку и стер, на всякий случай, подозрительную надпись в пещере. Вскоре Паша стал зятем профессора, кандидатом археологических наук и важным ученым. И теперь сам преподает в институте студентам теорию о происхождении письменности, выдуманную профессором.

Поэтому до сих пор во всем мире считается, что письменность изобрели древние шумеры примерно пять тысяч лет тому назад.

Впрочем, смысл нашей истории в другом.

Ведь девочка Вау и не собиралась изобретать письменность. Она лишь хотела, чтобы ее услышали и поняли. А если ты пишешь, но тебя не понимают, кому они нужны, эти буквы?

Вот в чем смысл. А совсем не в том, кто придумал первую букву. И уж точно не в том, чтобы удачно жениться, сделать карьеру и сочинить теорию, как предполагают некоторые слабодушные аспиранты…

Мы-то с вами знаем, что не в этом – главное. Главное в том, чтобы рядом с каждым человеком всегда находился кто-то, кто мог бы его услышать и понять.

Можно сочинить кучу умных теорий, объясняющих весь мир, но не понять собственного ребенка. И кому он будет нужен, такой мир?

Ведь в таком мире никого не останется. Совсем никого. Ни мохнатых мамонтов. Ни саблезубых тигров. Ни девочки Вау. Ни ее мамы, так мечтавшей о новой лисьей шубе… И даже хитрых профессоров не останется.

Останутся одни суслики. Но разве с ними поговоришь?