КОЛЕСНИКОВ ЕДЕТ В ПОЕЗДЕ И СЛУШАЕТ ИСТОРИИ ЛЮБВИ, РАССКАЗАННЫЕ СЛУЧАЙНЫМИ ПОПУТЧИКАМИ И СПЕТЫЕ ЕМУ ВЕТРОМ

 

Колесников подходит к своему месту и со странным каким-то смущением заглядывает в завиток плацкартного вагона. Все попутчики уже там: молодая девушка – синее платье, волосы схвачены лентой, в глазах искры; мужчина – бакенбарды, кроссворд и широкие руки; старик – ванильная борода, вязаная жилетка и шляпа в сеточку. Они раздвигаются в стороны и наблюдают, как Колесников неловко запихивает сумку под чужое сидение (у него верхняя полка), потом небрежно, но вежливо знакомятся: Лена, Николай, Василий Модестович, Марк.

Колесников садится с краю и вместе со всеми смотрит в окно.

Во всем вагоне пассажиры уже собрались и все ждут отправления: кто-то нетерпеливо стучит ногой о скамейку, кто-то шуршит копченостями, объясняя, что просто не успел поесть утром, кто-то стучит в окно – «Пока! Пока! Счастливой дороги!», кто-то тоскливо вздыхает, кто-то пилит ногти… «Провожающие, покидаем вагоны! Покидаем вагоны!».

Девушки на перроне смеются и делают знаки подруге. У каждой кольцо на пальце, а у нее – нет. Оттого ли она уезжает в большой город, что бы начать совсем другую, новую, лучшую, настоящую жизнь. Она смотрит на них из окна поезда, и глаза ее излучают огонь. Искры его, как ополоумевшие, летают по всему вагону, стучась в каждое уставшее, измученное, запутавшееся, одинокое сердце.

Сначала поезд резко дернулся, потом зашипел и, наконец, медленно тронулся в путь. Девушки пошли следом, улыбаясь и махая руками. Сидевший рядом с Колесниковым старик прильнул к стеклу как мальчишка и все повторял – Смотрите! Смотрите!

Колесникову вдруг показалось, что старик отчаянно хочет сообщить окружающим, что девочки улыбаются и машут им всем, также, как много лет назад другие девочки улыбались и махали составу, уходящему на фронт. Он будто открыл скрытую дверцу, ведущую в дальние уголки своей памяти, и обнаружил там настоящее сокровище, что-то, чем всегда хотел поделиться, но не знал, как это сделать, потому что никогда бы не смог передать словами того, что все они чувствовали тогда в тот момент, в том душном и пыльном вагоне, стоящие рядом плечом к плечу и обернутые, как в саван, в запах полевых цветов и прощальной женской нежности.

Колесников почувствовал, как это важно для старика и неловко улыбнулся, встретившись с ним взглядом.

А поезд все набирал ход и девочки уже бежали гурьбой, спотыкаясь, сбиваясь с шага и захлебываясь смехом, счастьем и страхом неизвестности, до тех пор, пока перрон не закончился. Их чувства были настолько неприкрыты, естественны и рельефны, что Колесников почувствовал…, что ему пора пойти покурить.

И вот он идет по узкому коридору вагона и ему кажется, что лица всех попутчиков обращены к нему. Все они видятся ему очень знакомыми, будто не в первый раз уже едет он в этом вагоне, сквозь пространство и время, настолько уставший от тоски, вечного ожидания и нерадостных мыслей, что становится подобным улитке, уютно свернувшейся в своей раковине, что бы переждать зиму. Так и он свернется в эту ночь на верхней полке завитка плацкартного вагона, что бы поезд качал его во сне, как мать качает ребенка в колыбели.

Пуская клубы дыма, Колесников видит, как возвращается, отвечая на улыбки попутчиков, и все они забираются каждый в свою постель, как опускается темнота и все больное и тревожащее выползает наружу, подступает к самой поверхности глаз и выглядывает оттуда, словно старик, прильнувший к окну вагона, что бы увидеть свое прошлое. И если в эту странную минуту, не отвернуться к стенке, а замереть и прислушаться, в том, как свистит за стеклом ветер, как пролетают мимо окна, будто маленькие огненные звезды, окурки тех, кто также не может уснуть, в размеренном ритме стука железных колес, в бесчисленных оставляемых позади деревнях, дорогах, садах, фонарях, городах, людях, машинах, собаках, лесах, холмах, реках… можно что-то нащупать, что-то услышать, что-то важное, от чего вдруг покажется, что вечность сходит на них всех и, соединив во сне их руки, делает сердце спокойным, легким и радостным.

 

* * *

- А знаете, что они мне напомнили?

Колесников оборачивается и видит рядом с собой мужчину из своего купе. Широкие руки ловко скручивают сигарету, рыжие бакенбарды топорщатся, в глазах добродушная улыбка. Он похож на моряка Папайю из старого диснеевского мультика. Колесников смотрит на него, безуспешно пытаясь вспомнить имя, и молчит.

- Знаете? Знаете, что они мне напомнили..?

Колесников отрицательно мотает головой:

- Нет. Что?

Моряк широко улыбается и подвигается ближе, предлагая ему сигарету.

 

* * *

Это было примерно в 70-е. Они шли за партией сахара-сырца, но сухогруз напоролся на один из незаметных рифов Тихоокеанского кольца, и им пришлось несколько месяцев проторчать на о-ве Минданао. В первую неделю они даже думали, что попали в какое-то проклятое место, до того страшными были окружавшие их филиппинцы – все какие-то перекошенные да покореженные… ужас!

Оказалось, что их корабль просто остановился в специальном квартале, где селились исключительно представители касты неприкасаемых.

– У этих неприкасаемых, представляешь, даже если ребенок рождается нормальным, ему специально крутят руки и ноги, или челюсть выворачивают, что бы видно было из какой он касты! И вот эти уродцы за нами по городу прямо толпами ходили! Не знаю, что им было нужно, но нам, что уж говорить, это не очень-то нравилось…

Колесников качает головой и закуривает. Солнце за окном бежит по самой кромке леса. Моряк Папайя продолжает свою историю о том, как они, насмотревшись на этих неприкасаемых, через неделю пошли к мэру и попросили какого-нибудь занятия, что бы совсем не сойти сума. А надо сказать, что в том районе часто прятались нелегальные эмигранты, собиравшиеся тихонько улизнуть, сплавившись на какое-нибудь судно. Так они стали дружинниками и помощниками эмиграционной службы Филлипин. В их задачу входило проверять документы у всех, кто попадал под подозрение, как нелегальный эмигрант.

Однажды им повезло напасть на след трех нелегалов. Нелегалы оказались подругами и очень красивыми девушками. Они говорили по-русски и, конечно же, паспорта у них были, просто они зашили их в наволочку, которая хранилась под подкладкой серого драпового пальто, которое они везли дяде на 68-летие и которое у них украл бритоголовый бомж с наглой улыбкой и золотым зубом на одной из вынужденных остановок где-то между северным полушарием и южным. Самое смешное, что все это было правдой!

Когда сухогруз починили, а его трюмы наполнили отборным сахаром-сырцом, они преступили закон Филлипин и закон моря, взяв на борт сразу трех женщин. Филлипинцы, видимо что-то заподозрив, стали обыскивать судно. Тогда моряки взяли под свою опеку каждый по девушке, что бы спрятать их в своей каюте.

- Милица была такая миниатюрная, что запросто поместилась в старой картонной коробке с фруктами. Обыскивать мою радиорубку слишком тщательно не позволил капитан (не положено по уставу), хотя филиппинцы все же топтались там достаточно долго, зыркая по углам как коршуны, но так и ушли ни с чем, - говорит моряк и на его губах играет довольная улыбка. – И вот я снимаю листья банана, смотрю на нее, такая она маленькая, беззащитная, хрупкая, свернулась в клубочек среди персиков и мандаринок… Вернулись домой и сыграли сразу три свадьбы, представляешь, сразу три!

Когда после этого они в первый раз уплывали на полгода, три девушки вот также точно бежали, улыбались и махали им вслед. Это так важно, что бы, когда ты надолго оставляешь землю, кто-то провожал тебя с такой улыбкой и такой, глубоко запрятанной, что бы не тревожить твое сердце, грустью в глазах…

Когда он в море, она варит суп и думает о нем и какой бы суп она ни варила, он всегда пахнет морем. Те, кто пробует его, говорят, что никогда не ели ничего подобного.

Когда он стоит на палубе и всматривается в линию горизонта, он чувствует, как корабль плывет по волнам мягко и уверенно, как его растопыренные гребнем пальцы по ее золотым волосам…

 

* * *

Колесников возвращается в свое купе, когда все уже спят. Не спит только старик – сидит с двумя стаканами холодного чая в руках. Видно, что он ждал его все это время. Колесников ужасно устал, ему хочется только лечь в постель и погрузиться в сон. Это просто, нужно только не смотреть в глаза, быстро, не сбавляя шага подойти к полке и подтянувшись на руках устроиться на самом верху, завернуться в одеяло и деловито отвернуться к стенке. Но вместо этого, он почему-то садится на краешек чужой постели, игнорируя сонное ворчание моряка-папайи, и ему становится неловко. Старик улыбается.

 

* * *

Василию Модестовичу хочется рассказать свою историю о том, как они уезжали на фронт и девушки бросали им в руки цветы и улыбались, и махали руками, а одна девушка, с черными глазами и тугими косами, улыбалась только ему. Он не знал кто она и откуда, но она снилась ему много раз, и когда он переправлялся в тыл, пристегнувшись ремнями к грохочущему днищу поезда, и когда лежал с ранением в госпитале, и все эти годы после. Он чувствует, что не сможет рассказать об этом и вместо своей истории должен рассказать что-то более значительное. И он рассказывает историю своей жены.

 

* * *

В 1942 году Альбина была приговорена к расстрелу. Вместе с другими девушками, голодными и грязными, она провела последнюю, как она думала, ночь своей жизни в подвале СД. Там было так холодно, что все они молились только об одном – что бы расстрел начался как можно скорее. Утром по свежему снегу их привели в назначенное место и выстроили в шеренгу спиной к яме. Никто не кричал и не плакал, пока немцы заряжали ружья, а потом методично расстреливали одного за другим. Но ей повезло. Пожалуй, ее бабка была права, когда говорила, что она родилась под счастливой звездой. Молодому капитану армии Люфтваффе понравилась красивая и строгая русская девушка, и он сохранил ей жизнь, убедив командование, что она пригодится на вверенном его семье заводе по сборке снарядов и бомб.

Так Альбина стала счетоводом. Всю войну она считала бомбы, возможно, убившие ее отца, братьев, ухлестывавшего за ней косого гармониста, каждого второго мужчину ее деревни и еще тысячи и миллионы людей, оставшихся по ту сторону противостояния. Она считала быстро и хорошо. Не потому, что хотела помогать немцам, не потому, что боялась за свою жизнь и даже не потому, что молодой и статный капитан смотрел на нее в такие минуты с неподдельным обожанием. Просто она умела считать быстро и хорошо, и не в ее правилах было делать что-то не в полную силу.

А когда война закончилась, она провела самый счастливый месяц своей жизни в его загородном доме, купаясь в реке и нося только кружевное белье. Потом она узнала, что ее деревня не погибла и уехала на родину. Он же никак не препятствовал ей. Из покосившейся, съеденной временем избушки Альбина писала ему грязные письма, пахнущие презрением и прахом этих четырех военных лет. Она вышла замуж за русского патриота и никогда больше не видела немецкой крысы.

- Два года назад, когда она была уже в бреду и умирала, она все время шептала его имя, как заведенная... Ей казалось, что он вот-вот войдет в комнату, сядет на краешек ее постели и проведет рукой по волосам. Может быть, она думала, что он спасет ее и в этот раз… кто знает.

 

* * *

Колесников лежит на своей верхней полке и от шатаний вагона бьется согнутыми коленками в стену. Он, наконец, один и может отпустить выражение лица, потому что ночь укрыла собой его пылающие щеки, и никто уже не сможет прочесть в темноте его взгляд. Теперь Колесников может уснуть. Ему снится военный оркестр на берегу моря. Литавры звенят, пенные брызги разбиваются о прибрежные камни, гудят трубы, где-то в морских пучинах отзываются киты. Он стоит на берегу и ветер треплет полы его пальто.

- Марк! Марк! – она бежит к нему навстречу, и белый песок разъезжается под босыми ногами, скатывается с холма и несет ее, как пенная волна несла Афродиту на берег человеческий.

Что-то внутри сжимается, Колесников улыбается и ничего не может произнести, кроме ее имени. В стеклах его очков отражается луч, и солнечные зайчики играют на ее лице. Она подошла так близко. Ему хочется обнять ее холодные тонкие плечи, что бы согреть, но он не двигается с места, с ним так всегда, даже во сне. Она проводит пальчиком по его губам и хмурится. Она смотрит ему в глаза с трогательной детской внимательностью. Рука Колесникова дрожит, когда он слышит, как она произносит «Я хочу, что бы соль на наших губах была лишь от морских волн».

 

* * *

Колесников открывает глаза. Они на какой-то станции. Темно – должно быть часа два ночи. Изогнувшись, он видит на перроне толпу мужчин и женщин с темными лицами. В руках у них плюшевые игрушки. Они смотрят на выходящих из вагона людей с тревожащей что-то внутри надеждой.

- Купите слоненка…

- Купите медвежонка…

- А вот котик, беленький…

- Посмотрите, какой песик…

Старик, кажется, тоже сошел на этой станции. Его постель так и осталась лежать в пакете не распечатанной.

- Где ты?.. Где ты?.. – девушка хмурится во сне и шевелит губами, ресницы ее дрожат, а щеки блестят в лунном свете.

Она лежит прямо перед ним, на соседней полке, совсем маленькая еще девочка, с растрепанными по узкой подушке волосами. Сердце Колесникова стучит громко. Он перегибается через проход и мягко шепчет:

- Я здесь… рядом… совсем близко. Ты пока не знаешь моего имени, но уже чувствуешь, как я приближаюсь к тебе. Мой ночной поезд идет на твою станцию. Будет день, когда, открыв глаза, ты услышишь как он, грохоча и нетерпеливо пуская клубы дыма, перейдет мост через последнюю реку и войдет в тот лес, за которым стоит твой дом. Он остановится, когда наступит утро или утро наступит, когда он остановится, и я сойду на перрон. Ты будешь ждать меня, стоя в самом центре каменной плиты, будто только что прыгала в классики с детьми, которые теперь выглядывают из-за угла… Видишь? Это я. Ты ждала меня и вот я здесь.

Она улыбается и протягивает во сне руку к нему навстречу. Вместо того, что бы взять ее, Колесников соскальзывает со своей полки и выходит на перрон. Он покупает маленького плюшевого котенка и кладет его рядом с ней. Девочка обнимает игрушку во сне.

 

* * *

Утро в вагоне суетливое и бледное. Глухо хлопает дверь тамбура, пахнет едой и улетающими в окно снами. Моряк Папайя ловко и деловито разделывает курицу, нарезает толстыми ломтями хлеб, рассказывая девушке, как однажды они с другом 4 дня шли в какой-то отдаленный порт в районе Байкала и в местном ресторане им подали только стакан чая и ломоть хлеба, потому что больше ничего не было. Он стучит вареным яйцом о свою голову и подает его девочке с широкой сияющей улыбкой. Девочка хихикает и бросает быстрый взгляд на возвращающегося из тамбура Колесникова. На ее коленях, свернувшись белым клубочком, лежит котенок.

 

* * *

На одной из последних станций в вагон входят двое. Ему – 86 лет, а ей – 82. Она выглядит усталой, истерзанной и взволнованной. Вязаный платок сбился, обнажая острые плечи. Он слеп – она ведет его под руку, аккуратно усаживая на скамью, у него сломано бедро и правая нога короче левой, отчего каждое, даже самое маленькое движение, причиняет смертельную боль – она подкладывает ему мягкую вышитую крестиком подушечку под поясницу и поддерживает его. Он стонет от боли и непроизвольно мочится в штаны. Она помогает ему уверенно и мягко.

Она говорит, что никогда не любила его, просто он всегда был красавец, спортсмен и летчик. Первые три месяца их знакомства она видела лишь его форму и даже не помнила имени. Она вышла за него замуж, потому что все говорили, что он был перспективным, и это действительно оказалось так. Вместе они прожили прекрасную жизнь.

Она улыбается и целует его в щеку. Он плачет и называет ее «мой ангел».