- Хочешь такую жену, Дима? На экране старый черно-белый фильм «Золушка». Дмитрий смотрит его, не отрываясь. Наверное в сороковой раз за сорок лет своей жизни. Меня это бесит. Сидит на даче в террасе - погода чудесная, солнце, полуденный ветерок в яблонях, с реки крики чаек, купающихся детей и звук моторов проносящихся мимо лодок. А он с утра в плавках, с пивом, раскачивается в облезлом плетеном кресле перед телевизором. - Дим, хочешь такую жену? - Хочу. А что? - Ничего. Твоя не хуже. - Ты что? Золушка – это идеал! - Да?! Потому что посуду моет, еду готовит, дом убирает, а потом на бал в белом платье успевает? - Ты не понимаешь. Она красивая, добрая, легкая, нежная. - Я понимаю. Я женщина, - смеюсь. - Да? - он задумчиво ставит на пол бутылку с пивом, складывает руки внизу живота, как футболист, и буравит взглядом легкий шелк моего платья. - Золушка – это идеал! - А как думаешь, она в постели тоже идеал? Дима замялся на минуту, плотнее сложил ладони. - Конечно... - А почему в фильме этого нет? Почему не показали? Как она сексом на подоконнике занимается? Или в шкафу? Или, как ты любишь? - Это же сказка для детей... - Вот. Точно. Сказка для детей. Я всегда говорю, что мужчины остаются детьми. Поэтому без женщин ни куда. - А вы без нас куда? В лесбийскую любовь? - он тянет шею, выглядывает на крыльцо террасы, - Филипп! Опять прячешься, уши греешь! Десятилетний шустрый мальчик - его единственный ребенок остался с ним после развода со второй женой. - Что пап? Я тут в машинки играю, – голос у него чистый, интонация невинности, глаза голубые, волосы выгорели за лето до белого золота. Ангел, а не ребенок. Я подхожу к нему. Он поднимается со ступеньки. Вытягивается во весь рост, привставая на мысочках. Приспускает большим пальцем левой руки плавки на животе, чуть ниже линии загара, улыбается, глядя на меня исподлобья, и протягивает мне свежий номер «Play boy». - Седьмая страница. Посмотри. Красивая. На тебя похожа. Сиськи, как у тебя. Дашь потрогать? За десять долларов? - гордо вытягивает из плавок зеленую купюру. Я выхватываю журнал и успеваю шлепнуть им по загорелой спине убегающего «ангела». - На, – бросаю журнал Димке на колени, - сто раз говорила, убирай подальше. Отец! - Да я куда ни спрячу, везде находит. У него чутье на это! Весь в меня, - краснея, но довольно ухмыляясь, оправдывается он. Его очередной жене двадцать пять. Примерно столько же весит половинка ее зада. С Золушкой рядом ни поставить, ни посадить. Вечером сидим на той же террасе, Димка, скучая, щелкает каналы ТВ с пульта. Поймал загорелую блестящую попу во весь экран, остановился. С экрана: «Позвони мне и ты узнаешь, что такое любовь». Опустил голову, закрыл глаза, покачался в кресле несколько минут. Поднялся, пульт в кресло кинул, подошел к жене. Она за столом напротив меня сидит, пирожки уминает за обе щеки, чаем сладким запивает. Под плетеным абажуром настольной лампы бьется ночная бабочка. Вечер принес запах речной воды и приятную прохладу. Мы пледами накрылись, как в египетском уличном ресторане. Кузнечик прерывисто стрекочет... Уютно... - Маринка, пойдем баиньки, – он обнимает жену сзади, засовывает руку под плед ей на грудь, целует в шею пониже уха. Маринка ускоренно пережевывает кусок пирога. - Я еще не поела! – ее тон обиженно-возмущенный. - Пойдем, сладкая моя. Оставь на завтра пару пирожков. - Завтра они зачерствеют, - Маринка запихивает в рот полпирога, но уже не в состоянии ни говорить, не жевать. Дима умоляюще смотрит на меня. Я беру со стола последний пирог и ухожу в темноту сада. Сижу на скамейке с теплым пирогом в ладонях. В свете звезд тяжелый бражник, как колибри завис над флоксами, упивается нектаром. «Ты мой идеал, любимая», - доносится с террасы голос Димки сквозь выдохи и ритмичный скрип старого кресла: «Ты мой идеал... Аа...Золушка моя!». - Тоже мне, Золушка! Ну, папа! Ничего в женщинах не понимает! – слышу я сердитый шепот Филиппа под скамейкой. Замечаю у своей ноги детскую руку с зажатой в кулаке десятидолларовой купюрой. Я набираю полной грудью пьянящий аромат летней ночи, ныряю в плед с головой и захлебываюсь смехом. |