Декабрь сорок седьмого лютовал морозами и голодом, изжевывая

жителей провинциального поволжского города до самых костей.

Симаха походила на вешалку: так развевалось пальто вокруг её

исхудавшего тела. А ведь была еще не старой, до войны – в красоте да

благости жила, дом вела, детей поднимала. Но сейчас с трудом

узнавала себя, глядя в маленькое, еще матушкино, зеркальце: кожа да

кости. Ноги её наоборот распухли подушками.

- От недоедания,- сказал доктор и посоветовал: « Ешь больше, иначе

детей сиротами оставишь».

А что кушать, если вчера, придя с ночной смены, супчик хотела сварить,

для которого очистки картофельные заготовила, а их на батарее не

оказалось.

- Мам, а мы очистки-то нашли, и все съели, вкусные!- радостно возвестил

ей пятилетний сын, а второй, постарше, довольно хмыкнув, подтвердил.

Что тут скажешь, не ругать же их. Всего трое с ней детей осталось.

Муж и старший сын еще воевали, и в этот год не вернулись. А два сына

с дочкой – дома воюют, ожидая мать с работы.

И вдруг сегодня им сказочно повезло. Отец, узнав про Симахины

болезни, принес ей карточки продуктовые, с наказом отоварить их

хлебом, или обменять на рынке и съесть все, не жалея. А он еще

достанет, потому как скоро все равно карточки отменят, и, мол,

спекулянты выбросили кучу карточек в обмен, а у него знакомый

посредник есть, еще принесет. Дочка Ниночка сразу поспешила на

Мытный рынок, чтобы обменять карточки на еду.

При мысли о дочери Симаха разулыбалась, засветилась вся:

какая девочка у неё, какая помощница! Без неё с двумя мальцами не

справилась бы. Бог даст, с дочкиной помощью и у них на столе сегодня

будет не только хлеб ржаной и очистки картофельные…. А если

повезет, да мена будет выгодная, то Ниночка сэкономит на

парикмахерскую. За войну волосы совсем у нее посеклись и истончали.

«С радости-веселья кудри хмелем вьются, с горя и печали русые

секутся»,- думала Симаха и изо всех сил жалела свою славную и добрую

дочурку, у которой вместо косичек остались жидкие тусклые хвостики. А

ей – пятнадцать, в техникуме – отличница, хочет прическу сделать,

подвив светлые тонкие волосы. По секрету от матери она папильотки

смастерила из резинового жгута, тряпочки – завязки в них вставила, и

припрятала до поры-до времени. Смешная, думала Симаха и улыбалась.

Еще ей думалось, что новый год откроет им новую жизнь, безбедную:

муж и сын с войны скоро вернутся. Уж отзвучал парад Победы, а её

письма к сыну вернулись со штампом – адресат выбыл,

местонахождение неизвестно. Муж - штабной офицер попытался

навести справки, как будто в Манчжурии сын, а потом и сам пропал,

тоже «адресат выбыл». Но ничего, когда-то вернутся. А когда? Далеко

Симаха не загадывала, боялась.

Уже смеркалось, и услышала она, как Ниночка возвращается, открывая

незапертую дверь. Радостная, разрумянившаяся дочка вошла в комнату,

необычайно чем-то довольная, крепко держа в руках темно-синий

бидон. Радужную картину портил оторванный воротник её пальто.

Молча и торжественно Нина водрузила на стол бидон, затем быстро

разделась, победно тряхнула короткими прядками подстриженных

белых волос, и уселась за стол рядом с братишками, уже готовыми к

опустошению тарелок, чтобы в них ни подали.

- Открывай, мама!

- Борщ! Борщ! - радостно заорали мальчишки.

Борщ,- не успела подумать и Симаха, как уже уписывала за обе щеки

вместе со всеми отличный, настоящий, горячий борщ!

- И когда только она успела разлить его по тарелкам? - думала Симаха

про дочку с удивлением. И ела, ела бесконечно вкусный ароматный

борщ. Наконец, уф-ф! Все, хватит, еще на завтра осталось!

Сынишки, насытившись, мирно заснули без обычных драк, Ниночка

уселась воротник пришивать, и тут только Симаха опомнилась и

спросила:

- Нин, а что это бидон-то не наш? Где взяла?- быстро спросила она.

- И воротник оторван! Как тебя угораздило, или случилось что, не

молчи, - заволновалась вдруг Симаха.

- Да все уже позади, мама, не волнуйся! Забыла, что сердце у тебя

больное и доктор не велел волноваться?

- Нет уж, ты давай рассказывай, все по порядку, не тяни. Я жду! -

велела мать, для острастки пристукнув кулачком по столу.

- А вот что, слушай, - начала рассказывать Нина.

Пошла я на «Мытный», как и договорились. Две карточки для

парикмахера сразу в карман пальто убрала подальше, чтоб не украли,

помнишь, как у тебя? Остальные менять. Меняла-меняла, в результате

сторговала буханку хлеба и пряники. Ну, я пряники в наш бидон

сложила, буханку в руках несу, иду домой. Не успела к выходу, как

вокруг вокруг все как заорут:

- Казаки, казаки!

И выскочил, откуда ни возьмись летучий отряд. Казаки давай всех

плетками, ремнями хлестать: и покупателей, и спекулянтов разгонять! Я

испугалась, побежала, хлеб упал. Кинулась поднимать, да не успела:

казак-то и налетел на меня, лошадь его хлеб в снег затоптала, а казак

меня за воротник поднял и давай трясти, приговаривая:

- Ах ты, спекулянтка чертова!

У меня бидон из рук выскочил, пряники рассыпались, народ бежит в

панике, всё пораскидали, размызгали. Бидон не знаю куда отлетел.

Ужас! Я заплакала, а казак все держит меня и трясет, тут воротник

пальто как треснет! И оторвался! Дядька меня бросил, да ускакал. Бреду

я с рынка, реву коровой. Наплакалась от души. Не помню, как дошла до

парикмахерской. Ну, думаю , подстригусь хоть, все равно уже ничего не

обменять на карточки.

В парикмахерской уселась в кресло, холодно. Парикмахер меня стрижет,

а я ноги поджала под кресло, чтоб согреться. Чувствую, что-то есть

внизу, да такое горячее! Может печка маленькая? Сижу, греюсь. А

когда выходила, наклонилась, чтобы посмотреть, что там такое стоит

под креслом-то , и вижу – бидон вот этот, синий, вот. Я его и

вытащила, вроде бы достала, а то скажут, чего там высматриваешь. Ну

вот достала, и держу как будто он мой. Эх, думаю, сейчас меня

задержит парикмахер. А он посмотрел на меня внимательно, так окинул

взглядом, и ничего не сказал. А я медленно-медленно вышла,

спокойно, вроде бы что принесла, с тем и ухожу. Уже на улице

заглянула в бидон, а там борщ! У меня аж голова закружилась от

радости. Я бегом домой! Остальное ты знаешь.

- Ой, как же это, вот так история, ужас, ведь нельзя чужое брать , -

мать растеряно и грустно приумолкла.

- Сама не знаю, как так вышло, мам, почему бидон-то схватила? Так мне

было страшно домой с пустыми руками возвращаться, и бидон-то наш

пропал. Ну, думаю, что я скажу... А тут бидон горячий, да еще ничей,

вот, наверно, поэтому и взяла. Что теперь делать-то?

Помолчали.

- А казаков не осуждай, служат они, люди говорят не за ордена, за

кормежку для лошадей служат,- заметила Симаха. - Да и дядька тот,

казак-то, мог и похуже что с тобой сотворить, арестовать или еще что,

повезло тебе.

Давай-ка лучше укладываться, воротник завтра дошьем, а то меня

совсем разморило. Утро вечера мудренее.