С чего начиналось

 

Роман о моих предках я начал писать в рукописях лет семь тому назад, которые мною потом редактировались, добавлялись и изменялись. Но смысл их остается по-прежнему о том, как в далекие екатерининские времена из густонаселенных деревень Воронежской губернии приехали к нам на берега Ветлянки тамошние переселенцы. Осмотрели они места прекрасные, степи раздольные да ковыльные, с обилием цветущего разнотравья на лугах, с множеством озер вдоль речки Ветлянки и ее одноименного притока. Понравилась им богатая природа с дичью и птицами, с водой родниковой, с тучными степными черноземами. Поняли, что сулят исконным русским крестьянам эти богатые хлебопашества, дары сельскохозяйственные, дела интересные на степном заволжском крае. Забили они ветловые колышки на память о прибытии в последних годах золото века Руси. А проживать приехали, считай уже в 1790 – 1795 годы. Семья Зуевых приехала первой сюда, по устному преданию: Афанасий и Дмитрий с прозвищами – Зотка и Митюря. Материалом для данной книги послужили и интересные воспоминания старожилов, Кортунова Павла Николаевича, Горлова Владимира Васильевича, Шмойлова Григория Алексеевича, Курбатова Михаила Тимофеевича, Кроткого Бориса Евгеньевича и многих других земляков.

Говорили они, что ранее кто-то из наших сельчан вел записи-дневники о жизни и быте зуевцев. Кто знает, с коих пор они начались, и кто их авторы, но они были. Как неоценимы были их рассказы о предках для моих работ, это знаю только я. Устные предания и воспоминания мною использовались в полной мере и широко. Особенно периода жизни моего века – двадцатого. Рассказчики мои были в основном 1888 по 1920 годов рождения.

Записывал я их рассказы и печатал в местной газете «Луч», потом вырезал их и собирал в домашний ящик. Поэтому к моменту появления мысли о книге, в семейном архиве было достаточно статей, других рукописных материалов. Использовались и газетные статьи Бориса Кроткого и Петра Лупаева по истории Зуевки. Первый, это был сын последнего священника Зуевской церкви - Евгения Кроткого. О нем я тоже был много наслышан. Вот из этих материалов и была составлена настоящая книга о зуевских предках».

 

Автобиография

 

Родился я в Зуевке - 1935 год. В семье многодетной, крестьянской. Отец, Яков Петрович до войны работал мельником на паровой мельнице Лебедева. Она стояла на берегу Ветлянки в километре от сёл Зуевки и Кулешовки. Предполагалось, что работать она будет от ветлянской воды. Но революция попутала карты. Отца долго помнили в Кулешовке и Зуевке за щадящие гарнцы (натуральная мера оплаты на помоле).

В августе 41-го отца забрали на фронт, где он и погибнет в январе 1942 года под Старой Руссой в совхозе «Дубки» от осколка мины. Мать - Меженина Евдокия Ивановна работла в колхозе, вырастила пятерых (Машу до 6 лет) детей. Умерла мама на семьдесят восьмом году жизни то ли от желудка, то ли от печени. Умерла без мучений и в сознании.

Старшая сестра Анна в войну и после приходилась нам второй матерью. Умная сестра Анна у нас, заботливая, рассудительная. Брат Михаил проработал восемнадцать лет шофером в колхозе без единой аварии, хотя сам загадочно погибнет под автомобилем во время технического осмотра. Ему тогда чуть перевалило за сорок. Осиротели его четверо детей молодая жена Мария. Брат Василий закончил десятилетку, до армии окончил бухгалтерское отделение техникума, а после службы плановый институт. Женился, будучи студентом последнего курса института и долгое время работал в управлении «Башнефть» начальником отдела снабжения. Теперь у него благополучная семья, много друзей, заслуженный авторитет, меет две дочери, зятьёв и внуков.

Мне в условиях тяжелого времени довелось получить семилетнее образование. До армии работал водовозом, горючевозом, конюхом в колхозе. В зиму пятьдесят третьего с группой сверстников ушел пешком в Алексеевскую школу механизации. Располагалась школа на центральной усадьбе совхоза «Батрак» (ныне «Авангард»). Там учились на трактористов и комбайнеров сироты войны. И нас, считай, почти сирот директор Конев принял из-за жалости на учебу. Помню, одиннадцать зуевских ребят жили в просторной, плохо отапливаемой комнате. Сироты жили напротив, приходили к нам голодные, просили домашнего хлеба. Подовый хлеб по паре буханок мы каждый понедельник приносили в школу из дома. Запомнились их радостью блестящие глаза от полученного ломтя хлеба. Их кормили в школьной столовой, но недостаточно. Весной вручили нам права трактористов, кому комбайнёров. Распределив по отделениям на работу, радостные мы шли в Зуевку пешком через седьмое отделение совхоза «Заготскот». На тракторе я работал на шестом отделении.

С 1954 по 1957 год служил в Германии радистом танкового батальона. По прибытии год учился в Куйбышевской школе киномехаников. Утевской конторой учреждения культуры заведовал подполковник запаса Григорий Власов. Он с кинопередвижкой направляет меня в степной поселок «Березовый». Работал бы там, не вторгнись летчик Пауэрс в воздушные пространства нашей Родины. Как радиста отправили и меня на военную переподготовку в ПВО города Похвистнево. Отслужил положенный срок, отдел культуры, повышая по работе, направляет меня в родное село. Там являюсь секретарем комсомольской организации и киномехаником. Работаю в этих ролях пятнадцать лет. Закончил за это время заочно недостающие классы в школе и агрономический факультет сельхозинститута.

В мае 1962 года женился. Взял в жены скромную красавицу. Рая в день свадьбы только что перешагнула двадцатилетний рубеж, мне же исполнялось двадцать семь лет.

В 1963 году у нас с Раисой Васильевной (так я её величаю) появился Валерий. Радости – не есть конца. «Обмывая», с Сашей Бортниковым мы пели: «Сына подарила мне жена, очень угодила мне она». Для сверстников его детства, к сожалению, мое поколение степь, речку и просто природу мы не сохранили в том виде. Вспаханная с двух сторон ковыль до Ветлянки. И на редких островках она стоптана скотом, изворочена, изуродована техникой. И речка Ветлянка стала грязной, заросшей, замазученной, заиленной плотинами. И озера, радующие когда-то глаз, теперь превратились в сборища бытовых свалок. Не увидело поколение Валерия и крутого берега с круглым озером и водопадом. Заилились и родники у плотин. Воды в речке мало и рыбы мало. Скот когда-то вплавь переправлялся через речку, теперь скот тонет в грязи и в камышах. Вытоптан коровами и Безгинов сад - любимец нашего детства. Завален и колодезь у помещичьей усадьбы. Оскудела степь, замолкли жаворонки, пропали суслики тушканчики. Не стала так манить их к себе теперь степь и речка, как когда-то манили они нас.

В 1965 году на свет появляется дочка Люда. К тому времени я уже колхозный агроном. Работа тесно связана с природой, со степью и речкой, мне она напоминала наше детство. Работая, я старался хоть как-то спасти и улучшить нашу природу.

В 1980 году Нефтегорский райком КПСС рекомендует меня в председатели Зуевского сельсовета. И на этой работе главной задачей для меня стояла опять охрана природы, экология и благоустройство села. Десять лет (до 1990 года) управлял сельчанами и селом. С девяностого года и до ухода на пенсию (в 1995 году) работал опять агрономом. Разработал и внедрил в производство свой план повышения плодородия пашни и защиты их от эрозии, основан он в основном на безотвальной обработке пашни. Гумусный слой при этом за счёт стерни накапливается. Накапливается снег, а значит и влага в пашне. В условиях засушливой зоны это позволяло нам получать ежегодно высокие и устойчивые урожаи.

Примером такого вывода мне послужили годы 1975-й и 1995-й, тогда на полях обработанных по классической технологии посевы буквально поджаривались и погибали. Выжить в условиях суховеев удалось только полям, вспаханным под осень плоскорезами.

 

Петр Межин в степи

 

Было ему тогда лет около двадцати. Самарчанин коренной решил переселиться в Зуевку. Отец про это село много рассказывал, бывал видно Павел Ионович в Зуевке, ежели так подробно все знал об этом крупном степном поселении юга Заволжья. А может заезжие ему о Зуевке подробности сообщили. Но, вот не стало стариков в живых, и Петр надумал пройтись пешком по тем дорожкам степным. Их село посмотреть, на их житье сельчан полюбоваться, к Субботину Михаилу Евстафьевичу в гости заглянуть. Друзья с отцом они большие были раньше, по службе, что ли в Красно – Самарской крепости, как припоминается.

С этого у них дружба начиналась, а потом уже и Петр привязался к дяде Мише Субботину и к тетке Дарье. Как заезжали они к ним, то обязательно с подарками какими-то. А то и целого барана на пеньке разрубят с отцом и Петра отправят в погреб с мясом. Там рассол в кадушке, положи мол. А сами тут же по приезду застолье в их доме устраивают. Тут же и сырец откуда-то появится, закуски разные, соленья. А ежели артелью понаедут из села, то тут Павел Ионович Межин уже не знает, как сельчанам угодить. Полюбил он их очень, да и его жена Татьяна не меньше уважала приезжих сельчан. Вот и Петр в них пошел, наверно. Загрустил один без сельчан заезжих. Не едут долго что-то Зуевцы. Дай думает, схожу я сам к ним, да пешочком по степи. По природе матушке идет, а кругом, насколько позволяет горизонт - обруч, мерцает степь дымкой. До горизонта простираются холмистые степные луга, буйно поросшие белокосой ковылью, вечно не кошеной и не стравленной скотом.

Вокруг видны порой светло-зеленые островки, поросшие остролистой осокою с пятнами белоголовника. Встречаются и темно-зеленые заросли травы пырея в низинах и ложбинах. И где бы ни остановился наш путник, везде цветущая и благоухающая заволжская степь. И только редко встречающиеся перелески да заросли высокого кустарника нарушали закономерность степной картины.

А солнце палит и палит неистово и нещадно. На синем небе ни единого облачка. Межин, уставший от жажды и длительной ходьбы, остановился в тени за редким перелеском, присел на тугую ковыльную кочку, чтобы перемотать в ботинке сбившуюся обмотку. «И, правда, в них удобно ноге, перемотаешь другим концом и опять на время нога в ботинке сухая, - подумал Пётр. - Идти становится легко и удобно».

Об этом он не раз слышал рассказы от старых солдат, сослуживцев отца и дяди Матвея. Не будь удобной обуви, не дотянул бы пешком до третьего дня ходьбы, который вот тоже к вечерку склоняется. А степная дорога, протоптанная подводами, все идет по степи вперед и идет. Две тропинки – ленточки, поросшие в средине густым ковром подорожника, вели путника все дальше и дальше на юг. По мягкой дорожке шагать было уютно в не красивых на вид башмаках. Потянуло прохладным ласкающим ветерком в тенечке на Межина. Степной вольный ветер вдруг зашелестел листвою лесин, скрывающих от палящего солнца Петра, лесин. Ветерок вдруг переметнулся на траву, зашелестел ее листвою. Обрадованные прохладой застрекотали рядом кузнечики, цикадки и другая божья тварь. Петр внимательно пригляделся на траву где сидел.

- Ба, сколько мошек там, козявок всяких ползает! Иш, все спешат куда-то, по былинкам кверху лезут. - Сорвав стебель, он стал им как перекидным мостиком пользоваться, укладывал впереди бегущих насекомых. Те вползали быстренько на него и лезли выше, выше, до макушки самой. А Межин в это время перевертывал стебелёк верхом вниз, и все повторялось.

- Оказывается тут целый мир свой в травке», - с довольной улыбкой проговорил Межин, положив былинку-мостик с одной ветки ковыльного куста на куст пырея. Наблюдал еще минутку за васюрками, за кузнечиками, копошащимися, в траве. Оглядевшись вокруг - поднялся, взял дорожный посох и пошел дальше по круто спускающемуся склону.

- Овраг-то, какой широченный и кажись проточный. «Святой Лог», неужто? - удивился Петр, вспомнив множество рассказов о нем. Он слышал их не раз от заезжающих Зуевцев. - Али и взаправду он? Вот этот проточный великан! – Петр поспешал добраться до его русла.

Его мучила жажда, мечта испить воды родниковой, для него была мечтою наивысшей.

- Да – а, водица-то чистая, холодная. – Межин отойдя несколько метров в сторону от дорожной ленты, очутился у звонкого ручья, вытекающего из дубового желоба, уложенного под проезжей дорогой. Петр, спустился к ручью, снял с себя рубаху, по пояс умылся, ощутив на вспотевшем теле свежесть родниковой прохлады.

- Поблизости родники, похоже, не успела водица даже толком согреться. - Набрав полные пригоршни, Петр попробовал её на вкус. Вода в ручье по вкусу схожая с колодезьной.

Осмотревшись, он обратил внимание на пригорок, где были видны зеленеющие делянки. Они шли по всему склону сверху вниз, и с межами. Между ними как раз и стекал в низину звонко журчащий ручей. Межин, как и Сашка Батурин, его друг, к природным явлениям был всегда неравнодушен. Он сразу же направился вверх, откуда по его предположениям и берет начало ручей.

- Ба, красотища тут какая! – восхищался он, - жаворонок заливается, на небесах ни облачка. А тишина-то! Былка не шелохнет. Тут и радуется птаха солнцу, ручью и соловьем разливается. И как это я раньше тут не побывал. Не раз сельчане звали погостить. Привык бы, глядишь, к приволью этому, к проселкам степным, к родникам. Там волжская силища, а тут ручеек всего-то, а душу ласкает, теребит уму непостижимо. Старицы прошлогодней вон тут сколько, ноги не продерешь. Поэтому и дичи тут много.

Петр всему удивлялся. Птицам удивлялся, почему они такие не пугливые в степи.

- Вон хоть тот же суслик на пригорке. Стоит как колышек, посвистывает. И заяц окосел, меня совсем не видит косой. Заповедник тут для них будто. - Пётр, пройдя еще саженей полсотни, спугнул с ручья доселе неизвестных птиц. Они поначалу, будто отяжелев от собственной туши, ни за что не хотели в воздух подниматься. А потом, изрядно от него отбежав, лениво поднялись и, чуть отлетев на поле, на всходах посевов опять сели и важно пошагали прочь от Петра.

- Уж, не индейки ли дикие? - подумал Петр и пошагал по краю ручья вверх к истоку. Ручей в некоторых местах то сильно растекался в пологих берегах, то сужался до Петрова шага. Разбежавшись, Межин в этом месте прыгнул и увяз в камышовых зарослях на той стороне. Из них со свистящим шумом выпорхнула испуганная кряква. Она как подранка тут же и в камышах опустилась.

- Ишь ты, отвлекать решила от гнездовья путника. Иди, порхай к гнезду опять, а я пойду своей дорогой. – Петр увидел её притаившуюся, - извини, что напугал ненароком. Но утка поднялась и полетела. Обогнув непрошеного гостя, утка опять возвратилась в свои заросли к насиженным яйцам. Интуиция птичья ей подсказывает, что нельзя будущих птенцов остужать.

- Ишь хитро как придумала, чтоб вывести птенцов и сразу с ними в воду. Ловко. - Уходя все дальше вверх по ручью, размышлял, улыбаясь Межин.

Пройдя еще шагов несколько, Петр уперся в низкую плетневую изгородь. Заросшая травой она преградила ему путь. По ту сторону плетня, чуть левее, кем-то заботливо была выкопана неглубокая яма в камышах. Она была аккуратно обложена с краев диким валуном-булыжником. Присмотревшись внимательно, Петр и с другой стороны заметил плетень.

«Охранная зона тут, стало быть, от крупного зверья это», - Подумал Пётр, думая о заботливых людях. Перешагнув к роднику, опустился к истоку и присел на выступающий булыжник. Он пригоршнями стал жадно пить и плескать родниковую водицу на лицо и тело.

«Ишь как все тянутся к твоим истокам милый мой родничок, - декламировал стихами Пётр. - И с меня зной палящий сняло как рукой водицей родниковой. К валуну и я прилип.

- А ты не нашенский тут видать родимый? Ай, впервой тут, коль в диковинку тебе все, я погляжу? - Подойдя незаметно сзади, у плетня заговорил кто-то.

Петр, от неожиданности оглянулся. Перед ним стоял, Опершись руками о плетень, перед ним стоял бородатый, заросший шевелюрой мужчина. Он был в самотканых штанах и в рубахе перепоясанной у бедер плетеным пояском. У босого мужчины средних лет в загорелых руках напрягших от вечного труда ладно размещалась коса-литовка. Она была со свежим черенком и новой ручкой. Мужик держал косу так, словно позировал кошение сочных трав.

- Уж, не косить ли собрался дед? - полушутя спросил Петр. - Луг испортишь - и плетень.

- Акуга одна, какой тут луг? Пошел бы он к лешему. Усё ручей Толька, и портя нам. И поотбивал нам пашню как леший. Чево мы с ним только не делали. И куга одна дуить тут знаеть. Обкосить немного надыть ее по краям.

- А птицу с гнезд спугнешь дед, как тогда? Зовут-то как вас, величают зуевцы?

- Откуда догадалси што я зуевский? - спросил Петра пришелец с косой. - Ай, у меня на лбу чево написано. Ай, по тому - гутарю как ты узнаешь?

- По разговору твоему дед ясно, что ты зуевский.

- А сам-то ты, чей будишь и отколь пришелец, из каких местов?

- Из Самары, Межин я, узнал теперь-то дед?

- Заладил одно дед, ды дед. Чай имя я имею и фамилию. Ище какую, не простую фамилию-то. Зуевы мы были, спокон веку. Зуевы-ы! Понял? А зовуть мене, стало быть, Нефодием. А по отцу Захарьев сын я буду. Теперь уразумил сынок ты, али нет ище?

- Теперь уразумил дедуля, что с первым бог свиданье дал мне - с Нефедом Захаровичем Зуевым. Из Зуевки, стало быть. Это от вас село так было названо, а дядь Нефед, не знаешь?

- Нет, не от нас, но предками им мы будим, ежели Бориса об этим послухать. И ежели в Алёнкины архивы заглянуть.

- Какой ещё Борис? Аленка чья, Нефед Захарыч?

- Аль, не слыхал ты? Они испокон веку пишуть, пишуть о Зуевых? Буровють видать тама чево, на бумагах-то. И у сундучок кладуть все это, и хранять для потомков своих. Иш закурлыкали, опять сюды летять, к нам на гнездовье.

- О ком ты это, Нефед Захарыч?

- О ком, о журавлях, о ком еще-то толковать мне. Птица сильно добрая и жалостливая. Щас поглядишь как сюды сядуть они. - Заметил и Петр под облаками парящих и кружащих и вытянутых в струнку серых птиц. О чем-то урча и перекликаясь между собой, они с каждым кругом спускались и спускались все ниже и ниже. - Тут гнезда усякие птицы насвивали у траве Святова Лога. И кормежка вволю им, и вода под боком. И нихто их не тревожить тут. Ни дроф тут не пугають, ни чибисов, ни журавлей.

- А дрофа тоже разве степная птица, не болотная? - спросил с сомнением Межин.

- Не-е, это тебе не цапля, паря. Это она как страус на ногах длиннющих на мели ветлянской приютится, и стоить себе часами целыми, рыбешку-мелочь сторожить и ловить. А дрофы, птицы серые, степные - с индюшек крупные. Шагають они важно тоже по степям ковыльным, по хлебам парами ходють набольше. Гляди, гляди! Садятся журавли-то с нами рядом. А ну, пригнись. Штоб не спужнуть с поляны их.

Межин подчиняясь примеру деда, тоже присел рядом. Тот не по стариковски проворно отбросил косу в сторону, сам схоронился за плетень. Они вдвоем стали наблюдать за брачными ухаживаниями самцов - журавлей за красавицами самками. Выгнув длинные шеи и нахохлив перья. На тоненьких ножках стали они важно, кругами выхаживать вокруг подруг, о чего-то с ними урча и разговаривая. - Природа тут округ хорошая и завсегда богатая дичью всякой, - тихо и с гордостью особенной, с трепетом души говорил дед Нефед Межину. - И вить находются людишки против этова, однако. И поговаривають ликвидирують все тут. Дескать, не топтали бы поля зверьем. И штобы болоты на поле не разводить. Загубить тут им родники - и баста. А хто противится этому - грозять, мол, помалкивай. А как смолчишь, коли на душе кошки скребуть. И думали, гадали - как тут быть? Они хозяева земли, толкують, што аренду платють за нас. Пошли к Неклюдину, а тот нам: «разберусь». Притихли малость с родником. Гляжу с усадьбы - ты тут майначишь. Вот я и приперся, думал халдеи пруть супротив родника. Мешаить он кому этот ручей? Истопчуть все посевы, говорять, зверье. Вот и рептують люди против ручья. Увидють лось пришел напиться, аль косуля, аль барсук, ну и притопчуть они траву малость. Тут погляди подымуть гвалт, какой. Вот закопаем, говорять, ручей совсем и перепашем осенью. И то, говорять, пользы больше будеть от нево.

- А Неклюдин как на это смотрит? Управляющий делами все же. Ему доложить бы на сельском сходе или на другом собрании. Раз сказал: разберусь, значит непременно и должен разобраться. Я знаю, человек он слова, благородный и толковый господин.

- А вы с ним знакомы были? - удивился дед Нефед. И подумал про удобного пришельца, которого видать сам бог послал в эти края. «Он-то и взаправду не допустить, штоб родник у Святом Логе хто-то запахал и ручей с землей сравнял». - Подумал Зуев и уцепился за идею. - А што, мил человек, ежели мы и тебе впрегем в это делишко. И штоб ты помочь оказал нам. Ты городской видать, смышленый будишь. Межин ты ежели, и в Ионыча пошел, я знакомый был с Ионычкм. Он завсегда всем советами помогал. Бывалыча заедем к вам на ночлежку, а он нас обо всем расспросить. Ух, и любознательный он, и большой грамотей батя твой. И ты, видать, в нево толковый. Пришел-то ты к кому сынок? Вить так-то село тебе знать должно по отцу-то с матушкой, по квартире заезжей.

Пётр с ответом замешкался, неудобно признаться, что о родителях он и сам толком ничего не знает с тех пор как они уехали работать в бывшее имение Льва Толстова.

- Как у них дела, какое здоровье – сказал бы я вам дядя Нефодий, но не в Самаре проживают теперь родители мои. А сюда, а как же - приглашали. И Субботины приглашали, и Неклюдин был бы не прочь поговорить со мной. С ним и с семьей его мы всегда дружны были. Отучился я теперь, свободен, один в дому как перст. Вот и надумал к вам переехать, волжскую округу поглядеть, с людьми хорошими повидаться и себя миру показать.

- И добиралси с кем? Пешком, али приехал с кем?

- В основном на своих двоих рысачил по проселкам. Третьи сутки, посчитай в степи. - Поговорив еще немного со словоохотливым зуевцем, Петр Межин перешагнул опять низенький плетеньчик, пристроил на плечо дорожный мешок, сказал деду Нефеду:

- Веди, дядя Нефед в село меня теперь. Знакомить будешь с людом зуевским, с округой. Тут мне понравилось, в Святом логу бы жить - вот где. - Нефёд заразительно рассмеялся:

- Эт чево же, как старцы выходить тут жил бы, как Кузьма и Тихон? И теперь ты. А как тады быть с девицами крестьянскими? Пока, небось, холост? Оне и ушли, Кузьма с Тихоном-то от скандалу, у пустынь крутеньскую отсюдова подались.

- Ды я пошутил насчёт житья тут, дядя Нефёд. А вообще, говоришь, есть у вас красивые невесты тут? Или уже всех засватать парни зуевские успели?

- Остались и тебе красавицы. Хоть та же Машенька Субботина - красавица. А можеть и Настехе, вдовушке приглянешься. Ох, востра на язык шельма. Но красавица, право слово, она.

После отдыха около святого родника Петр Межин набрался свежих сил и легкости в ногах. Шел легко, не отставая и не опережая проводника. Шли протоптанной межою вдоль чьих-то посевов конопли. Она все время шла теперь на крутой подъем. Дул все время теплый ветер юго-западного направления.

- Это наш губан дуить, он испокон веку дуить с Большой Глушицы. Эдак дуить тут суховей наш. Он обыкновенно и дожди сюды приносить. Теплые дожди, обильные, с грозой и сильным громом. А ежели подуить оттудова наш губан, из угла казахстанского, то он исстари с ураганом, али с вихрем дождь принесеть. Вот так завсегда у нас и бываеть с погодой. Она буря-то казахстанская для мельницы только и в пору.

- А мельниц много у вас? - Петр прибавлял шаг, чтобы догнать быстрого Нефеда.

- А вон крылья показались. То Субботина и есть мельница, - Зуев указывал пальцем левой руки куда-то за горизонт. Межин, как ни всматривался, но ничего там не увидел. - Вот ежели бы она вертелась, то увидел бы и ты сразки. А то щит один стоить Толька вон на горизонте. И хто его знаить - от мельницы крыло или от чево ище. Никак тут сразки и не поймешь. Сычас, вот как массивы с коноплей закончутся, то сразки влево мы и пойдем к мельнице. На горе она видна как на ладоньки будить.

И правда, пройдя ещё саженей полсотни, тропинка стала накатанней и шире, а посевы конопли сменились светло-зелеными, почти выколосившимися ячменными массивами.

- Дождички прошли утпрушь, и, видал, как радуют глаз хлеба сычас, - объяснял Зуев. - А то в мае и хлебушек маилси. Позавострился ячменек-то анадысь, глаза бы не глядели. Сильно жалко его было. Думали весь труд зазря наш пропадеть. Отлил дождик, гляди, как подправил. Никак пудов на девяноста вытянеть ячмень. А там просцо на склоне распустилось, ей штоб дождики перпадали тоже утупрушь. И попозже ей тоже дождик поможеть.

Нефодий так бы и продолжал выкладывать Петру крестьянскую академию, но их тропинка уже упиралась в деревянное здание мельницы с широченными и высоченными крыльями. Крыльев четыре, расположенные прямым крестом. Ворота были на замке.

- Уж не усех ли обмолол Евстафьевич? - удивился Нефед Захарович, - эт в ветер-та такой для помолу. Такова прежде с ним не было.

- А может нынче праздник, грех работать всем? - подсказал Петр.

- Можеть. Павел-та Ионович ваш бывало про весь церковный календарь, от корки до корки нам расскажеть. Какой, к примеру, нынча, какой завтра праздник. Вот как. А вы, небось, про науки только и толкуете, а о религии не знаете, поди, ничуть.

- Ну, почему же не знаю. О религии нам в школе говорили. И много от родителей узнал. По праздникам я в церковь с ними хаживал, а как же. У вас тут службы бывают.

- Ходють-то все туда ходють, но поглазеють больше по картинкам молодие там. На куполе поглазеють картинки и друг на дружки у толпе поглазеють. Девки на парней, а те на девок. И отправятся домой все восвояси. Так молодежь у бога нынче веруеть. И старших так же, почитаеть она нынче. Увидишь их сам и убедишьси в этим. А глянь, видна как на ладони церковь отовсюду. И часовня вон. Ко мне пойдешь? Ай, как? – спросил дядя Нефед.

Они остановились у раздвоения тропы. Одна поворачивала вправо, а другая уходила влево - низом в село. По обе стороны тропы выстроились колонны белоголовых ромашек, в их зарослях изредка просвечивались синеглазые васильки-одиночки. Межин впервые попал в ласковые объятья благоухающей заволжской степи. Петр до восторга был охвачен неописуемой красотой и запахом. То тут, то там встречали его свистом и колышками суслики. Зуев по пути, объяснял: которые крупнее - «старики», а мельче - «свистуны». Свистят они чаще и сильнее стариков.

- Пойду-ка я к Субботиным сразу, сказал Пётр, - а потом приду и к вам с позволения. Залюбовавшийся природой он опять помолчал. - А то получится неудобно, мол, приехал в Зуевку и к ним не зашел. Так ведь, да, Дядя Нефед?

- Да, так-то оно так, но к нам хоть в празднички с Михаилом Евстафьевичем загляните. Будем рады мы вам с Просковьей обои. А Миша нехай приходить со своей Дарьей, ладно? Там у деда и успросишь ево записи о Зуевых. О том, отколе появилися они сюды, как и када сюды пахать кавыли поприехали они, узнаешь. Поклон им и досвиданьице, пойду я к дому.

И Зуев легко, чуть ли не вприпрыжку направился вниз по тропинке. Петр пошел влево.

Уже разминувшись, Петр услышал с подветренной стороны слова удаляющего старика:

- И не сворачивай, по тропинке иди до моста через Ветлянку. А куда дальше итить - успросишь. Знають все там Субботина Михаила Евстафьевича, мельника.

- Ладно, не Москва чай, знают все тут, кто чей есть, - успокоил своего благодарного попутчика Петр. Душа его ликовала сейчас. И в голову лезли рифмованные стихи. Он попытался их воспроизвести: «И как это я раньше не подумал встретиться с тобой, распрекрасный край степной, отныне и навеки я с тобой».

«А что, и жить по моему здесь можно, не только гостевать. Взять в аренду землицы и живи себе. Женись, расти детей, хлеба». - Подбадриваемый мыслями Пётр прибавил еще шагу. «Душа моя, надо-то тебе не много. Приволья только, солнечного тепла, теплого ветерка».

Петр пожалел, что в дорогу не взял старую скрипку, памятный от деда Иона подарок. Тот его учил играть в детстве, когда они с ним на лошадях-тяжеловозах бревна с поволжской пристани волоком таскали и складывали в бурт. И пока маленький Петя, сидя на дрогах, рулил лошадьми, в это время дедушка Ион водил смычком по струнам скрипки, звучали старинные мелодии. Кое-какие вещи потом исполнял на скрипке и Петр в часы вдохновения.

С горы Петру была хорошо видна предвечерняя панорама Зуевки, лежащей вдоль речки Ветлянки. Он, прежде всего на церкви увидел самый высокий крест, потом весь купол засиял в солнечных лучах. Потом появились еще два церковных купола. Они меньших размеров и с меньшими крестами. А теперь церковь и деревня с речкой, с мостами деревянными видны были четко. Речка до берегов была заполнена голубизной лазурных вод. В левой стороне села к Ветлянке примыкал ее приток, по виду не глубокого, но тоже со светлой водой. По правому берегу среди зеленого ковра разнотравья видно было множество озер. Над ними постоянно кружилось и в них плавало большое количество водоплавающей птицы. Стайки диких уток летали над водной гладью. Они, видать, высматривали мелкую рыбешку и другую съедобную тварь. Много на озёрах было чаек, нырков-рыболовов, и сторожащих округу степных цапель. Вдоль речки в два ряда расположились саманные избы крытые потемневшей от времени и дождей соломой. Сзади них расположились зеленые грядки картофельных и овощных огородов. Большинство дворов и огородов обнесены плетнёвыми изгородями. На кольях просушивались глиняные горшки, корчаги, кувшины, махотки. Чуть ли не в каждом дворе были видны колодцы для питья и полива. Цыбором и висячей бадьей кое-где сельчане доставали воду из колодца. Петру показалось, что он уже когда-то видел эту деревенскую картину.

Вокруг стояла звенящая предвечерняя тишина. В светлом небе над логом завис хищный ястреб. Говорили ястреб - гроза мелких грызунов и мелких видов птиц живущих в степи. И над селом, над домами и дворами летал коршун, зорко вглядываясь вниз, он также незаметно старался утащить со двора зазевавшихся цыплят. До уха Петра долетали крики жителей: «шугу, шугу». А хищники кружат себе спокойно, им до шума хозяюшек и дела нет.

Спускаясь ниже, Межин почувствовал, как на него повеяло свежестью и прохладой. От задворок и задов потянуло запахом горящего кизяка. Петру вспомнилось, как рассказывали сельчане о кулеше, сваренном на таганке летним вечером. Ели они его прямо на подорожнике раскинув дежник. «Небось, и теперь они ужинают там же, на задах и лежа на травке. Попробую и я, говорят, ужин будто бы очень вкусный».

Женщину, складывающую в кучи кизяки, спросил о Субботиных. Она с недоверием спросила: «На кой они тебе?». Получив ответ, только тогда ему объяснила, указала, где живёт.

Петр пошел вдоль речки к кладкам. Дорожка к ним была утоптана. Так что не надо было бояться, с маршрута сбиться. Кладки сделаны добротно - из брусков ветловых, рядочком уложенных на крепких поперечинах и укреплены дубовыми сваями, проходящими дном речки. Со стороны течения берега от размыва с обеих сторон укреплены откосами из крепких щитов. На средних сваях – от воды, с той и другой стороны закреплены откованные из металла ледоколы. Их было столько же, что и свай. По такому мосту свободно может проходить целая рота солдат шагающих вногу. Проедет свободно по нему и груженая подвода. Пройдёт и фургон, запряженный парой тяжеловесов.

Полюбовавшись крестьянским изобретением, Петр от речки вышел в гору на чьи-то зады. В деревне к тому времени успело уже стемнеть.

 

У С У Б Б О Т И Н Ы Х

 

Межин, постоянно общался в Самаре с заезжими сельчанами, из их разговоров знал, как быстро распространяются в деревнях слухи о незнакомцах. Но чтобы по подсказке, подойти к незнакомой калитке и увидеть встречающего человека - это его здорово удивило.

И, тем не менее, у калитки его встречали хозяева дома: Михаил Евстафьевич и Дарья Дмитриевна Субботины. Добродушно улыбаясь, с засученными по локоть рукавами холщевой рубахи кряжистый мужик стоял уже здесь. Не отряхнулся хозяин и от муки. Видать предупрежденные посыльным от Нефеда Захаровича они только что успели выйти во двор и, глядя на взъерошенного пса, поняли, что с задов гость пришел. У калитки, переминаясь с ноги на ногу, стоял Петр. Подхватив его с обеих сторон, Субботины провели Петра в горницу и стали хлопотать с повторным ужином:

- Давай, бабк, крепенького чего-нибудь для гостечка-то, - басил хозяин, - для Петра Павловича. Его батя без этова штобы? Он ни разу из дому свово не выпустил. Да! Было, знамо - и такое. Как-то засиделись с ним аж за полночь. Толкуем с ним. А он и говорить о тебе. Смышленый парень, мол, растеть. Ему бы делом посурьезнее, говорить, заняться. Времена-то погляди, какие нынче. Ищуть все чего-то и не знають, што ищуть. Последи, говорить, штоб он не сбилси, ежели случись со мною. А матушки уже не было твоей. Она не знаю, куда уезжала.

- Куда? Да всё в ту же усадьбу Толстовскую. Уехала мать, он за неё переживал и сам туда подался. – Петр, было, хотел сказать, что съездить собирается к ним. Дарья опередила:

- Вот, отец опять ты о своем раскудахтался. Челэк-то с дороги, полагается за стол штобы он шел, а ты заладил о своем. Эт нам с тобою песню эту время слухать.

Зайдя в переднюю первой, Дарья позвала оттуда ласково:

- Машенька! Погляди, иди, хто к нам пришел-то, гость, какой желанный. Проходи вот сюды, Петя. Садись за стол, не стесняйся, чей ты не у чужих теперь. Мы как родни с вами.

Михаил Евстафьевич, пропустив Петра пройти вперед, тоже сел. Закуска уже стояла на столе - в основном холодная. Куски свежей баранины, полная тарелка стояла, хлеб домашнего печения на подносе в горке крупных ломтей, окрошка в большой эмалированной чашке, заправленная сметаной, с луком и вареными яйцами. В плетеной вазочке редис свежий, розовый. На четверых приготовлены деревянные ложки в рисунках, стаканчики. Вилок не было подано. Петр с хозяевами не сидел за столом ни разу раньше. И не видел их черты лица так близко.

Хотя, в общем-то, таких крупных мужиков, как дядя Миша, он встречал не раз, когда они приезжали в город из села. Рубаха, расстегнута на две верхние пуговицы, у Михаила Евстафьевича обнажила широкую грудь, поросшую черной с проседью шерстью. Петру сейчас он казался каким-то сказочным богатырем с пышными завитками на усах, с окладистой бородой. Его волосы были чрезмерно растрепаны. В отличие от бороды, виски его тронула седина. У порога он снял валяные обрезки и теперь сидел за столом босым.

Петр слышал от отца много хороших впечатлений и одобрений в адрес Субботиных. Он сыну о сослуживце Михаиле посвящал все рассказы. Служили они в пограничном укрепрайоне сначала. Потом переведены были в Красно - Самарскую крепость, которую охраняли стоя с подзорной трубой в дозоре. Чуть ли не семь лет они там отбухали вместе, вот и сжились.

- Нас сызмальства учили, узнай сначала челэка, а потом другом посчитай. Ежели, к примеру, я узнал вот хорошенько твово батьку, там, у царской армии. Знамо и мене он тоже узнал. И жили мы все годы с ним. И городской он, а я деревенский. И вот, поди, ты, сговорились ведь. Не разлей вода, теперь стали.

- А с чего дядь Миш дружить с отцом вы начали, и разные? - немного осмелев после горячительного, спросил Межин.

- Карахтерами мы сошлись с Ионычем, не иначе. Он завсегда был какой-то простой твой отец Павел. Но он был письмённый очень. И все бывало объяснить, расскажеть мне - када лежим на нарах. Письмецо домой мне напишеть бывало. А другие свысока к крестьянам относились. И начальники глядять на тебе как на волка серова, степнова.

- Миша, и што ты заладил все одно и тоже с парнем. Тебе интерес в этом есть, а што от этого Петру? Спроси его о чем-нибудь лучше. Не женилси он, есть ли на примете девка какая? Один-та бобылем теперь и дня не проживешь. Об этим думать ему надыть, - поучительно и с рассуждением наставляла Дарья Дмитриевна. Она после большого перерыва как увидела его таким взрослым да красивым, так и обомлела как мать, у которой на выданье своя дочка есть.

- Дык оно и есть все про жисть с ним гутарим. И мы с батей ево узнали интерес друг - дружке. Мукомолы оба. Я деревенский мельник, а Павел на мельзаводе помол считал на счётах. И он заинтересовалси, стало быть, мною.

- Маша, долго как ты собиралась к нам, - ласково упрекнула мать дочку.

- Спать уж собралась я мама. Гость у вас тут видно. Што-то я ево знаю и незнаю.

- Петр это Маша. Виш успел, как вымахать теперь. Тада за Проран на барже плавали с ними в лес на отдых, помнишь?

- Помню, мама, как же. - Наклонив головку вниз и чуть-чуть призакрыв глаза, Маша поздоровалась с гостем, села, напротив, за стол на приготовленное ей место.

- Выпейте Маша по полстаканчику с Петей. Нам уж со старухой, небось, хватить. А вы молодые, вам не помешаеть. Опять все и вспомните, небось, - наставительно посоветовал Михаил Евстафьевич молодым. - Уехали у нево родители. Он один и загрустил, приехал.

- Решил вот постранствовать по белу свету. Людей поглядеть, себя на людях испытать. К вам подался, как к знакомым добрым. Понравились мне степи ваши. И так тут дышится легко. Шагал сюда пешком и не устал, - поглядывая искоса на Машеньку, рассказывал Петр.

- И как же вы пешком-то решились, - спросила его Маша, глаза их встретились. Внутри у Маши прошло чего-то теплое, приятное, незнакомое доселе. Она сейчас только отметила для себя, что Петр этот уже не тот Петя в детстве, которого она знала. Этот Петр чертовски ей понравился сразу, как вошла она в чулан и увидела его впервые у себя в доме. Широкое смугловатое лицо, добрые глаза, правильный тонкий нос и упрямый подбородок. Невысокий зачес густых немного вьющихся черных волос украшал образ. И одет он просто: рубашка синеватая с чуть засученными рукавами, шаровары на резинках вместо брюк.

«Оделси будто тада на купанье, только без полотенца», - отметила Маша. Разговаривали, чуть ли не за полночь по быстротечному летнему времени. Машенька, встав и попрощавшись, ушла к себе в комнату. Следом за Машей ушла и Дарья Дмитриевна, прибрав немного лишнее со стола. Пошла она, спать, в комнату к Маше. «Пусть Миша с ним ляжеть, с гостем», - решила она про себя, заведомо зная правила своего мужа в этом деле. - Он ничево, степенный. Машеньке бы у мужья такова», - обнимая дочку и придвигаясь к ней, думала мать. Она еще долго лежала не заснувши, мешал доносившийся в комнату через две перегородки приглушенный голос мужа. Она думала обо всем: как сама девчонкой увидела впервые вернувшегося со службы на побывку Мишу. «Бравый был служака. И не надеялась, што он мене заметить среди других деревенских девчат, игравших с ребятами на лугу в лапту. А я оказались в игре с ним рядом. Мяч свысока поймала первой. Ловко поймала, руки обожгла от удара, а не уронила, держала».

«Иш ты девка ловченая, какая. Хоть будешь-то чья?» - спросил он, подойдя и взяв за обе руки. Стал их разглядывать.

«Дмитрия - мельника, слыхал, небось, у соседнем селе? Вот я и буду ево дочка Даша».

«Красиво зовуть тебе Даша. А я Михаил Субботин», - представился он.

«И все на этом. Он опять уехал служить еще на два года. А мене чуть ли отец не отдал замуж за парня другого. Появился Миша уже тогда, когда я по нему море слез пролила. Пошла на отказ к Федору. И чево с ним говорила, не помню. Но он пришел к нам в дом вроде бы на отказ. Ладно, не успели зимой свадьбу изделать». Дарья с этими мыслями заснула.

А хозяин все угощал своего понравившегося гостя.

- Не знаю я планов своих в селе, - говорил Пётр, - я слышал как-то на одной маевке, про Столыпина шла речь. Реформатор села он - по аграрным вопросам. У вас, к примеру, крестьян нет не довольных по земле. Видал, когда шел, вон ей, сколько не распахано. А на Украине, к примеру, землицы маловато. И крестьяне роптуют поэтому.

- Из-под Полтавы к нам хохлы сюды даже приехали. Совсем там были они безземельные, тут отруба им выдали в аренду. На избы денег царь им выдал, - подхватил разговор Михаил Евстафьевич. Он по реформам тоже поверхностно, но знал. - Поселочек на логу Дольном заложили приезжие. А к ним и наши крестьяне потянулись.

- А из чего они жилье свое построили так быстро? - спросил заинтересованный Петр.

- У нас избы из самана так и делають. Помочами кирпичи сготовят и избы делають.

Петр припомнил, как с Сашкой Батуриным заседание кружковцев в гимназии посещал. Какой-то представитель от народовольцев там говорил. От него они впервые услышали и о реформах Столыпина. Это вроде бы ширма на глаза крестьян, которые плачут от царских поборов. Ругал этот оратор недальновидную политику царя Николая II. Мол, Россией правит не он, а его жена и её любовник Гришка Распутин. А потом они там вспоминали семью Ульяновых. Дворяне, говорили, а с лютой ненавистью к царю относятся. Покушение на него пытаются опять организовать, как на предидущего царя.

- Видишь, народ-то из глубинок в центр России тронулся. Изменения какие-то в законодательстве земельном есть, - рассуждал Петр. - А вы, Михаил Евстафьевич, о Столыпинских реформах мнения слышали тут от местных мужиков, они-то как о них толкуют?

- Они? как тебе сказать-то. Реформа, она и есть реформа. Назови ее и так и сяк. А мужику землица нужна, к ней инвентарь всякий и лошадь. И он на ней работать будить. И хлеб выращивать, и кормить семью, будить. Не знаю тут чево плохова. Сумленья они есть конешно, как и в другом всяком деле. А так вон и Чех Андрон и Леус Семен обзавелись землицей тут. Подъемные им волость выдала, штоб техникой обзавелись, аль лошаденкой какой. А там, глядишь сообча и молотилку купють. Поговаривають и об дельце этим они. Неклюдин этими делами править. Потом Безгин тут есть – помещик, Лебедев. Ежели што, то это к ним все обращаются. Трифон Митрофаныч мне знакомый, ежели што. - Субботин все намекал Петру о заступе, если тот вдруг захочет и себе оформить землю через управляющего Неклюдина.

Межин с отцом был в самарском доме этого помещика. В Зуевку и в окрестные села, Трифон Митрофанович пока выезжал и знал поименно почти всех местных жителей, особенно жителей старшего поколения. Отзывались хорошо и о нем приезжающие к Межиным зуевцы. Помнил Петр и разговор Субботина с отцом о том, что Михаилу Евстафьевичу и его брату Косте Неклюдин капиталишком помог для строительства двух ветряков.

- Айда-ка, Петя, мы во дворе покурим, а то Дарья дым не переносить с Машей.

На дворе ночное небо черным покрывалом совсем низко завесило притихшую во сне деревню. Видно не было на нем в это время ни единого облачка, оно так ярко вызвездило над селом. Где-то внизу у речки какая-то птица напоминала им: «спать пора, спать пора». - Перепелка вон спать село укладываеть, слышишь? – засмеялся Субботин, дымя цыгаркой.

Петр не торопился разжигать цыгарку, так как не серьезно ещё курил. Он вслушивался в ночные звуки и с завидной жадностью вдыхал полной грудью чистый воздух, с запахом мяты и еще какого-то разнотравья. Замурлыкала рядом кошка, загремел цепью пес на привязи и ласково заскулил хозяину. Субботин потрепал его за загривок, называя странным именем «Крот». Он был черным, невысокого роста, плотный. «Правда, как крот». Субботин натянул скрутку, оторвал от нее слюнявый кончик и горящую передал Петру. Тот зажог отнеё свою.

На северном небосводе чиркнула падающая звезда и потухла. Говорили Петру в детстве, что это душа умершего человека на небо прилетела. Сколько звезд на небе и столько душь. «Как все умрем, так все звезды на небе и погаснут». И это он слышал в детстве.

На кровать спальни Субботин вел Межина без огня за руку. Уснул Петр не сразу. Мешал сопящий и храпящий Субботин. Шумела и голова от выпитого спиртного. Он попытался отгонять навязчивые мысли и ни о чем не думать. Расслабил все мышцы тела и как бы заснул. Заснул или забредил, но оказался в Самаре у Сашки Батурина. Стол им накрывает красивая девушка. Машей называет ее Батурин.

- Почему я впервые эту девушку вижу? - допытывается Петр.

Она ласково смотрит на него, улыбается милыми ямочками на румяных щёчках. Ее губы влажные и темно алые, как две спелые вишни. И белые зубки: мелкие, ровные, словно из гипса мастером высокого класса слитые. Он смотрит на Машу не отрываясь, улыбается ей. «Так это же Наташа, наша однокурсница. А я то ее и не узнал сразу. Как она хороша». - Межин удивляется своему открытию. А Наташа обходит его сзади. Шаловливо смеется, обнимая за шею обнаженными по плечи руками. Нежно вороша его кудри. Он хочет поймать ее за руки и прижаться к ладоням, но они быстро выпархивают из его рук, как два крыла неуловимой птицы. Межин проваливаелся в люк пола, Наташа смотрит сверху на него, смеётся. Он просит её руку, она подаёт, но он до пальцев только касается. Обидно, что Сашки сверху не видно, он бы его вытащил. От безисходности Пётр потеет, злится, а Наташа смеётся, уходит от люка и опять появляется.

Проснувшись, Пётр не может сразу понять: «Сон это или явь?» За окном светало. Силуэт стоящей рядом девушки он не сразу заметил. Она улыбалась ему. В яви улыбалась, не во сне. Он протянул руки появившейся феи, шепнул: «Иди сюда, Наташа».

- И никакая я вам не Наташа вовсе, а Маша. Забыть уже успели, налакталси што ли дюже учерась с батяней?

«Какие у нее черные и ясные глаза, сверкают, словно два луча на зорьке».

- Извини Машенька, забылся я во сне тут у вас.

- Спите тут, а я пока мамане помогу скотину выгнать из двора у стаду. Гонють уж коров-то, - не проговорила, а словно пропела Маша и тихо босыми ножками прошаркала из комнаты к порогу передней. Там скрипнув дверью, скрылась в сенях.

В открытое окно к нему повеяло утренней прохладой. Загудел призывно вдали рожок пастуха, будя проспавших и зазевавших хозяюшек.

- Мать, а мать, слыхала? Играеть Степан-то? Не проспи, - но Субботина никто не слышал. Голова тяжелая с похмелья сама перекатилась по подушке на другое ухо, оно слышало лучше. Не слушая пастуха, опять быстро заснул, не вспомнив о госте, лежащем напротив.

Межин, осторожно приподнялся на локте, оглядел комнату, увидел табурет рядом и лежащие на нём брюки с рубашкой. Спустился на прохладный пол босыми ногами, поддернул подштаники. Чтобы не разбудить Субботина, стал одевать и одежду.

«Выходит, они ничего и не знают о родителях-то моих, - подумал Петр. - А они вот объявились. Сколько лет вестей не подавали никому. Если только Неклюдину было известно, Митрофану Степанычу, деду управляющего». - Петр однажды с его племянницей знакомился, теперь случай тот вспомнил. - Или внучка она ему. Но не важно. Мы пришли тогда к нему, и он сказал, мол, не горюй, отец еще объявится. Значит, знал родители мои где. И вот купец какой-то из Землянки вызывает по важному делу. Отцовым давним сослуживцем себя называет. Неклюдин-старший о нем ничего не сообщил, но он поведал ему причину исчезновения родителей из старой Самары. Они вроде бы отбыли в южные губернии, где сёла охватил страшный голод.

Поехали с благотворительной целью - помочь умирающим крестьянам хлебом. Задействован в благотворительности был и Лев Алексеевич Толстой. Старый граф, писатель, любимец бедного люда и вовлёк мать и отца в это дело. Но почему тогда исчезли они бесследно? Узнать придется ли мне это когда-нибудь или нет».

Петр теми же дверями, какими выходила Маша вышел во двор.

- Пошли сюды к колодезю скорее, - позвал милый голосок Машеньки. - Освежися хыть немного от хмелья и пыли дорожной, прошелси много ты как, протопал.

Межин через открытую калитку в огороде увидел Машу. Она стояла на тропинке, протоптанной в густой траве. Направился, было, к ней, но вчерашний «Крот» преградил ему путь. Крот рванулся к нему навстречу, загремев тяжелой цепью, зарычал сердито на него.

- Ну, ты! Рванулся чего? Крот непутевый. Свои мы, не видишь што ли? - упрекнула его Маша, затолкнула в конуру, прихлопнула и заперла на щеколду дверцу. Крот повизгивая, стал царапать дверцу изнутри лапами. - Пробежишь, потом ево выпущу, - проговорила, как бы оправдываясь, Маша.

На крышке колодезного сруба уже стояла деревянная бадья с прозрачной водою. Рядом с ней большая, сделанная из тяжелой меди, литровая кружка-корец.

Маша зачерпнула полную кружку из бадьи, скомандовала:

- А ну, мужик самарский! Это тебе похлеще, чем из Волги, похолоднее душ-то будить. Студеная у нас водица, холодная. Снимай рубаху, я по пояс окачу ею тебе.

Петр, улыбаясь повиновался этой милой, очаровательно-смелой девушке.

- А говорили, что в деревне все девчата молчуны, - фыркал и разбрасывал брызги он. - А эта, иш как командует и назначает сразу водную процедуру по утрам.

- А как же ты хотел иначе-то. И я вот побегу на речку и окупнусь там после сна. И тоже утро каждое купаюсь на мостюльке, сразу сон сниметь как рукой.

- Ух, правда, студеная водица, словно родниковая.

- А она и есть родниковая. На, полотенец штоль по вашему, или утирка у нас. Обтирайси и жди тут мене, я к речке сбегаю. - Машенька резво повернулась с перекинутым холщовым полотенцем на плече, встряхнула длинной распустившейся, черной косой, отправилась, часто оглядываясь на Петра. Вниз по тропинке, вдоль Коноплевых посевов к речке пошла.

- Спасибо за заботу тебе, Маша! - крикнул он ей вдогонку.

- На здоровьице! Это я к вам потому заботу проявляю, што и мамка моя и папка уши прожужжали о тебе мне. Увидишь, какой добрый, говорять, красивый какой ты. Вот и стараюсь тоже доброй быть.

- Это они меня по моим родителям ценят! Дружил Михаил Евстафьевич с батяней. - Межин попытался, было, пройти мимо Крота, но тот сердито зарычал. - Ну, што же ты, неужто опять не признаешь? Вчера курили вечером с твоим хозяином и вроде признавать начал, а щас-то што же? - Межин присел на корточки перед псом и пристально вгляделся в открытые глаза пса. Тот тоже присел на задние лапы, но взгляда не выдержал, отвел глаза в сторону.

- Значит мир, да? - Петр попытался погладить Крота по гладкой шерсти широкого лба. Пес прижмурил глаза и облизывался мирно, ему позволил погладиться. Отцепив пса от ошейника, Петр последовал за обрадованной собакой вниз по тропинке к речке.

- Ты подожди меня-то, песик. Одна убежала от меня, и ты туда же, заблужусь я тут.

Конопля прямо к тропинке вдоль огорода подступала густой стеной, щекотала приятно нос Петра ароматом. Он чуть ли не бежал за собакой, но отстал все равно. Шел по следам росы на траве туда же, что и собака. За ветлами показалась вода в речке. Вётла чуть ли не сплошной изгородью обступили берега. Тропинка круто повернула в один из проемов вправо к деревянному мостку на берегу. От воды шел густой туман, веяло тут ещё свежее утренней прохладой и свежестью. Рядом с мостком что-то лежало нарядное, цветное. Собака, положив на передние лапки голову, лежала здесь.

«Это ее одежда, - подумал Петр. - Она видно сейчас купается, не спугнуть бы».

Он осторожно вдоль ветел крался к тому месту, где лежал Крот. Пес не рычал как раньше, а помахивал хвостом. Петр увидел Машу. Она стояла по пояс в воде на той стороне укамыша. Намылив лицо, она не могла его увидеть. Он, наслаждался, ее разглядывая.

- Ух, холодная, по утру водица, - с собой разговаривала она.

«А я-то забыл речушку, вот вспомнил по вётлам, – Ветлянка! Красиво и оправданно.

Маша с криком нырнула с головкою. Вынырнула, огляделась, увидела Крота и, опомнившись, закрыла румяные соски грудей ладонями. Зашла глубже в воду, крикнула Кроту:

- Один што ли пришел, аль отцепил хто?

Межин не стал ей о себе признаваться. Ему понравилось ее округлое тело. Он ждал, когда Машенька опять выйдет на мель и покажет себя раздетой, вовсе обнаженной.

«Это не то, как скажем, девушка в купальнике на пляже. Наташа тоже хороша собой, но то на пляже, там привычно. А Маша неописуема, как неописуема и первозданная природа вокруг нее. Иш, как соловьи поют призывно, как кукушка кукует рядом. Телята вон на привязи. Как они траву щиплют смачно сочную, все как-то необычно тут, непривычно для меня».

Ступив на сухой сук, Межин спугнул вокруг все живое присутствие. Настороженно прислушалась и Машенька в воде к этому звуку, на всякий случай подальше отплыла от берега.

- А ну показывайси, хто тама хоронится за ветлами? - сердито спросила она. - Хто там Крот с тобою, говори?

- Это я, Маша, не бойся. Я не вижу тебя и подглядывать не буду. Я за ветлами подожду.

- Тада отвернись и не подходи, я из воды вылезу! Договорились? – наигранно сердито крикнула она. Согласился Петр с ней, боясь обидеть гостеприимную девушку. Он присел на выступавшую кочку в траве и отвернулся от мостульки. Маша шумно, по-бабьи поплыла на этот берег, поднимая над речкой ногами сверкающие на солнце водяные брызги.

- Иди, оделась! Че как пень сидишь тама, - теперь ласково позвала Маша и пошагала в сторону огородного плетня, пошла опять той же тропинкой ведущей к дому. Пес тоже шагал послушно за ней сзади. За Кротом шагал и счастливый Петр.

На Маше была надета простенькая юбка в крупных цветах, такая же кофта с широкими на резинках рукавами. Воротничок-стойка туго обтягивал ее аккуратную шейку, сильно загорелую на ярком солнце. Кофта сшита аккуратно, в талию, плотно облегала стройный девичий стан. При движении тело и упругие груди чуть подрагивали в такт шага. Шла Машенька стройно, держа стан вызывающе прямо. На стройных ножках у неё были надеты легкие сандалии самодельной работы. Черные волосы Маша собрала кукошом и приколола его сверху гребенкой. Маша вся Петру показалась хорошей: голос певучий, и говор ему при первом свидании понравился. Он был ослеплен ее красотой, лаской, ловкостью и смелостью.

- И што же, так и будем итить гуськом? А ну-ка Крот ступай упереди нас. Иш благодетель ему объявился, отвязали ево и он обрадовалси, - Маша шагнула вправо к конопле, Крот тут же помчался вперед. Петр приблизился к ней. Остановились.

- Хоть бы рассказал о себе чево, - попросила Маша. - И што же мы стали? Небось, думаешь - какая девка смелая? А я вот так понарошки и анадысь тут с землемером вела. Он был из Самары тоже, у нас ночевал. Везеть на людей постоялых мне. Он по делам каким-то приезжал, все по лугам тут шастал с саженью, колышки какие-то расставлял. На подводе развозила их и я с ним, увидишь, в поле будишь. Говорить, усю пастьбу надо на загонки разбивать. И чередовать пастьбу поденно, штоб не затоптать усю сразки. Грамотей, видать, а молодой ишо совсем. А мне быть и гутарить интересно с городскими вами.

- У вас Неклюдин управляющим работает? С его отцом я был знакомый. Не далеко от нас проживает, - хоть о чем-нибудь решил начать разговаривать Пётр с Машей. Он не хотел быть перед ней каким-то подростком. Уж как, а за первую четверть века-то ему уже перевалило. И пора с девицами, как Маша, о чем-то и жизненном думать. Другое дело там были девчонки гимназистки беспечные, порхающие. Красивая Наташа, умная, но очень уж благородная, не такая раскрепощенная, как Маша. «Не девка, а кровь с молоком», - вспомнил слова Петр какого-то мужика сельского.

Маша не хотела о Неклюдине ничего говорить, особенно с этим парнем. «Узнает он ведь все равно, как тот ухлыстываеть за мной. И пройти шагу не даеть. Все заезжаеть и заезжаеть к нам».

- Живеть на Дольном поселки он, управляеть хозяйством, говорять, не плохо. Ище што? Не женатый он - сказать вам. Вот и все, што о нем знаю. И што экономкою вроде бы Настя у нево приезжая работаеть, по дому ево управляеть. С ним-то самим ты незнакомый што ли?

- Нет, знаком немного. Учился с его родственницей и вот попал к ее деду как-то. - Петр дом в Самаре вспомнил, огромный, на старой дворянской улице, там самые богатеи Самарские живут. Помещики, имеющие большие имения на землю у окружных волостей. Из них и Неклюдины старшие. А сыновья, закончив сельхозшколы, управляют теперь имениями, сбирают с крестьян арендную плату и отправляют в казну своим престарелым родителям. Так же и у Неклюдиных сыновья живут и работают на периферии, а родительский очаг находится в Самаре. Межин не из тех, он из служащих.

 

Внепогоду

 

К полудню подул сильный ветер с юго-запада: «Из ореховского угла, значить дождь пойдеть», - предполагали сельчане. А он часто оттуда дует, почти каждый день, но дожди свое время знают. Межин как раз и приехал в пору летних дождей. Вот-вот пойдут они скоро. Крестьяне уже их заждались. Вот и теперь небо начало заволакивать черными, как лес дремучий тучами. Они словно половодье гигантское мутными нагромождениями плыли по небу на деревню. Стало темно в деревне и вокруг. Это предвещало бурю или дождь.

Субботин пошел к пчелам, поглядеть их лет. «Ежели они все в улей залетають, то через малое время дождь будеть». Так и есть. Неся тяжелую ношу пыльцы на лапках, они торопились быстрее забраться в леток улика.

- А лесины-то деревьев не знають, куда ахнуть, - наблюдая за погодой, проговорил Михаил Евстафьевич. - Акаянный, разбушевалси, сычас тово и гляди сорветь крышу. - Почерневшая солома с крыши сарая улетала за правый угол с вихрем как пушинка.

- До самих страпилов оголить акаянный можить. - Субботин взял большую полену и пытался удержать крышу на месте.

- Иди у дом! Сычас вить дождь хлыстанеть, и ты до нитки намокнишь, - крикнула из сеней ему Дарья. - Обедать уж пора, молодые заждались, а ты тут лындаешь с поленом. Вон, гляди, и Крот уж в конуру затискалси.

Субботин увидел, как черная наседка с выводком желтых цыплят забиралась под перевернутую колоду. Стремглав пронеслась кошка в кладовую. Напуганные цыплята врассыпную разбежались от наседки. Она усердно квокает им вслед, нахохлилась вся, дождя не боится, не уходит. Спрячется от бури в хорому и опять, кружась и квокча, выбегает наружу, копает и разгребает мусор лапами. Попрятался, наконец, под колоду хоровод, и крупные капли дождя забили о крышу. Поднимая высоко острые шпоры, нырнул туда и петух с серым хохолком и красным гребнем. Петух сердитый у Субботиных, он сзади нападает на ребятишек.

«Зарубить ево акаяннова. А то скандал с соседями выйдеть».

Ветер утихать стал, Субботин с промокшей рубахой бросил держать крышу и трусцой побежал в сени.

- Намокнуть успел, как пес увесь, - ругалась Дарья. - И чево ты за нее уцепилси. Унесеть тык унесеть, не удержишь. Вон губан как теперь рветь и мечеть.

- Теперь-то уже не так мечеть. Дождалися дождичка. И то пора.

- Ходили, сказывають, по Сашиновой горе увсе, - сообщила Дарья. - Просили ево ночь напролет, и молилися. - Ослепительно сверкнула молния через весь западный небосвод, черный он, как сажа от нависших туч. Сверкнуло, и гром резанул пушечным звуком.

- Господи, Исуса Христа! Спаси и сохрани нас грешных от разящева твоево удара,- запричитала, крестясь и сжимаясь за сенной дверью, Дарья.

- Не боись, уж пронесло теперь. Эт молонью бояться надобно, не грома. Звук он, вон молонья анадысь, на Николу иль попозже - Цибор у щепки ажник у Сазона поразнесло.

- Ну-у, прям у цибор угодило? А у дом попало бы. И спалил бы усю усадьбу.

- О чем сгорюнилась. Он таких усадеб с десяток можеть выстроить опять.

Меж тем косые струи дождя с черного неба сыпали ливнем на лужи во дворе.

- Теперь гляди и трава в степи опять полезеть и корм для скота будить до осени глубокой. А то стёрли, говорять, ее усю до Троицы. И теперь скот ходить не будить голодный, - радовалась Дарья.

- Не умреть теперь твой скот. Ты бы хоть о деле радовалась, о хлебе. А она вон об чем, о лебеде. Она нам лебеда твоя што была, што ее нет. Эт тебе не пырьи, небось – Датья.

И, правда, загоревали деревенские мужики и бабы, глядя как у них на отрубах весь хлеб от засухи завострился. Одна рожь только и терпела такую жарищу длительную. «Увесь май бедняжки хлеба маились», - думал про пожелтевший ячмень Субботин.

- Попреть и хлебец теперь, Дарья, не горюй, - успокаивал он ее. - Уцепится теперь за сырмость он, успееть ище загуститься и ячмень.

- Ай, отольеть, ты думаешь, Миша?

- А как жик, льеть как из ведра.

А дождичек и взаправду с дымом лить стал, сплошной стеной поливает Субботин двор.

- Хыть бы везде прошел, родимец, - перекрестившись благодарно на небо, попросила Дарья.

- И конопля теперь попреть твоя, Дарья. Не горюй, на зиму хватить, только мять и мять тебе ее, Дарья. А ткать ище ее надо. Када?

- Када, када? Заладил. У покос вон лучше бы готовилси. Хоть косы-то отбей и грабли почини. - Пока Субботины завтракали да спорили да обсуждали долгожданную погоду, дождик уже успел закончиться. Все поспешили из дому от духоты на улицу подышать послегрозовым свежим воздухом. Озон и в сенях даже чувствовался. Межин с наслаждением потянул его обеими ноздрями и закрыв глаза. Испуганная Маша подошла к нему, вскрикнула:

- Што с тобой, Межин, тебе плохо стало? – За голову ему взялась.

- Нет, не плохо. Хорошо наоборот. Дыши озон и наслаждайся тут у вас всладость.

- Это какой тама ещё азон? - полюбопытствовала Маша.

- А это производный газ такой - от грозовых разрядов в воздухе. Полезный он для здоровья очень. Ионы там появляются всякие, но не надолго. Они исчезнут скоро с воздуха. Дыши, Маша, пока он есть. - Маша тоже, подняв кверху курносенький носик, стала тянуть им воздух к себе. По примеру Петра она нюхала, закрыв от удовольствия глаза густыми и длинными ресницами.

Присев у плетня на старой скамейке, Дарья с Михаилом Евстафьевичем с затаенной надеждой наблюдали за молодыми. Но к ним вскоре подошли две соседки. Их, оказывается, сильно гром напужал, и они рассказывать стали об этом, перебивая друг друга:

- Я кума как раз яйца из гнезда к себе в подол сложила и иду. Потом он с треском как громонеть на небе, так я и присела с яйцами. А он ище как трахнеть повторно, аж на мне поджилки затряслися. Бегу себе, он тут и начал дождик уже лить. Я с яйцами пока бежала, только три и осталося от двух десятков-то, от них. - Аграфену не интересовало, кто ее слушает или нет. Она скороговоркой все выпалила и хотела поведать им еще о чем-то. Но ее другая тут соседка, слева живущая перебила своей новостью:

- Слыхали, бабку-то Копаниху еле отходили анадысь от молоньи. Ушибло здорово ее тада. Аж Федор ее в землю зарывал. Проса захлёбывалась от удовольствия сообщения.

- А вы, тетя, грома не боитесь, молнии только одной, - с улыбкою остановила ее Маша. - Молния, она и крышу сможеть запалить или корову вашу убить.

- Ды, ну тебе ище, чево надумала, - косясь недовольно то на нее, то на Петра, замахала та руками, отпугивая как бы беду. Проска суеверной теткой была.

- Знакомый што ли путник твой, ай как? - полюбопытствовала она у Маши.

- Неуж ты не узнала ево, тетка? Межин Петр это, из квартиры Самарской.

- Иш ты повымахал, какой теперь. Родителей ево я знала хорошо. И Павла, и Екатерину.

Уже давно в деревне стало традицией собираться всем соседям у одного у плетня на скамейке или на завалинке. Собирался народ на беседу и к Субботиным. Потянутся туда, где сидят на задушевную беседу, на новости, к которым уж больно охочи деревенские бабы, и молодые и старые. Интересовались больше Петром Межиным: пришел на сколько дней. Для лучшего знакомства он рассказывал им все без утайки о своей жизни, о дальнейших намерениях. Не говорил только о том, что родители его канули, даже могут быть отсюда они недалеко, в Герасимовке или в Гавриловке. А почему они молчали, до сей поры, он и сам не знает. Видимо, была у них на то причина. Из разговоров у плетня Межин понял, что Трифон Митрофанович Неклюдин тут всеми делами управляет и ведает всем. Он холост еще, но вскоре норовит себе невесту для жизни подыскать. При этих словах Маша заметно смутилась. А Михаил Евстафьевич умело перевел разговор на другую тему.

Федор с Игнатом, крепыши деревенские сообщили о сенокосных планах Неклюдина. Он их собирает на завтра у дальнего колодца. Велел туда всем мужикам собраться, сенокос делить будут на делянки. Петр собрался с ними пойти. Маша не перечила, собралась тоже пойти с ним, но потом передумала.

- Лучше я все свои мордочки проверю, - сказала она, - а как ты возвратишься, то ухою угощу и жареными карасями. И штоб там больно то не засиживался.

 

На сенокосе.

 

Встал Петр до света - так с мужиками договаривались. Еще солнце не взошло, но когда он вышел на зады к речке, уже распевали невидимые соловьи. Доносились с выгонов и звуки просыпающихся жаворонков. Бойкие воробьи стайками атаковали субботинский двор. И сорока доклевывала остатки завтрака мирно спящей в конуре дворовой собаки. Заметив крадущуюся кошку, воробьи с шумом поднялись на освещенные ветви березы и там звонко зачирикали. Говорят, луга сенокосные уже подошли, но не косили, ждали традиционного дождя. За недельку надо будет убраться с травами. Это объяснялось тем, что успеть надо за окно между этим и следующим дождем. Межин достал полную бадью воды из колодца, окатил себя ее прохладой, приятно вздрагивая и пофыркивая. Тело его загорело на южном солнце, теперь больше от холодной воды порозовело. И освежилось и сразу же есть захотелось.

«Нет, голубчик, это тебе не дома, чтоб сначала еда, а потом дела. Тут, наоборот, с делами поначалу, а с едой подождем».

Межин вспомнил рассказ Субботина о тайных связях Насти (так, кажется, ее зовут) с Неклюдиным. Она своя вроде бы ему, хотя и дальняя родственница. «Чего только не наслушаешься тут в деревне. А в Самаре по соседству жил, может с ней, знакомый был. Мало ли у них бывало там подростков всяких. - Пётр собирался познакомиться поближе с хозяином, по сути дела хозяином этих земель и деревень. - А вдруг я тут и место себе найду?».

Меж тем и Трифон Митрофанович Неклюдин тоже спозаранку встал. Он взял себе за правило пить по утрам молоко парное. И много, когда на опохмелье. Бабка Ксения эту привычку хорошо изучилала, спрашивая у Насти: «Оставила, што ли молока-то, всю не пропускала?» - А та смеется: «Полведра оставила, пил учерась».

«Не столько бы выпил, дело-то лучше бы получилось с Настей, - просыпаясь и потягиваясь сладко, начал вспоминать Неклюдин вечер вчерашний. - А все же хороша шельмовка. А там какая-то Варька еще была. Пойду, зайду к ней, разузнаю. Только осторожно, по задам, а то вдруг до Субботиных сейчас дойдет. Не хорошо. Поди, тогда к ним со сватами».

Он направился к Насте через Безгинов сад. За ним на пригорке у оврага кухонька ее саманная, побеленная на хохлацкий лад кухонька. Дворик, обнесенный вокруг плетнем.

«Погрешила шельма она при муже еще, а управляет делами по дому добром. Не в жены ли метит она ко мне. Но до Машеньки красотою она не дойдет. И дед говорил, што там она какая-то родственница дальняя. Вот бы умер дед, и глядишь Неклюдинские хутора отошли бы мне. С домом ей надо что-то решать». - Вспомнил и этот наказ деда Трифон.

Это началось еще давно, с приезда её Семена. Они с Настей приехали в поселок Дольный, где жил и Трифон, управляя дедовым именьем. Семён скот Трифонов кормил, она по дому экономкой числилась. Опять же по наказу старшего Неклюдина. Она, бывало сепарирует молоко в сенцах, а груди пышные. Кофточку как нарочно Настя оставит расстегнутой, сама манит его улыбкой к себе. Ему это так тогда казалось. Прельстила, приласкала его сразу. И чуть-чуть к ней он однажды дотронулся. А потом пошло-поехало. И все украдкой от Семена и от людей. А когда уже Семена-то не стало, тут и сам бог велел в любовь играться им. Придет она вроде бы по его дому убраться, когда он еще с постели не вставал. Заглянет с тряпкою в его комнату и чем-то понарошку погремит.

«Поди, Настеха, хоть подушки мне поправь, - скажет он ей. А как подойдет, притянет ее - и на койку. - Ах, какая девка горячая, а детей и с Семеном, и со мной вот не бывает». - Бабы-то разное толковали про Настю с Семеном. Вроде бы он богу душу отдал не по воле своей. Хотя всем видно было – чахоточный. А Настя, как умер ее Семен, и намеки на женитьбу Трифону стала давать: «Ну, как со своею-то?» - Отвечал: «Хорошо». А сам так и тянул с женитьбой. – «А гусь ты тоже хорош, - обижалась Настя, - о себе помнишь, что жениться на родне нельзя, а вожжаться по ночам украдкою можно, что ли»?

« Как вот сейчас за этим крадусь опять задами» - думал Трифон.

Настя, как он и предполагал, спала еще. Своего скота она не держала, жила и питалась за счет его двора. Вот и отсыпалась после уборки по его дому и хозяйству. Только и держала она одну птицу. Куры на дворике выпущенные из курятника за плетнем ходили. Красновато-серый петух со свалившимся на бок гребнем важно расхаживал по чистому дворику, поросшему густой травой-муравой. Он как взводный командир вел с десяток хохлаток в калитку за плетень на кучу мусора, но на встречу появился Неклюдин Трифон.

«Ко-ко-ко», - приветствовал его важный красавец-петух и, захлопав крыльями, призывно загорланил на всю округу, а куры наперебой стали кудахтать около него. Трифон улыбнулся им и побрел к окошечку отстукивать условный сигнал Насте, воровато оглядываясь вокруг.

За околицей, уже далеко от поселка, Трифон опять стал осуждать себя за то, что к ней зашел. Кажись, соседка его видела, как выходил и шел по прогону. Уводил он его в сторону Соленого лога на сенокос. Хоть и лето выдалось жаркое, а травы в низинах неплохие вымахали. Особенно Дольные луга богаты были травами.

«Тут надо сразу косить, а не у дальнего колодца. Хорошо, что обулся в сапоги, росища какая на траве, только времечко для косарей: «Коси коса, пока роса». Разобью на делянки, составлю список косарей и срок установлю, пусть косят. - размышлял Неклюдин. - Нерадивых, что ли, парочку лишить наделами. Для других это пристрастка»

«Тяв, тяв», - откуда-то донеслось слева, совсем с Трифоном рядом.

- А, хорь! Ты тут голубчик, поселился? Живи, живи, не ленись только, мышей только лови, да сусликов. А то от них отмолу нынче нет, поразвелось их кишмя. - Хорь потявкал, взъерошившись, но при приближении человека стремглав нырнул в винтовую нору, блеснув черно-рыжею шубкой и распушенным хвостиком. - Иш чево понастругал тут акаянный. И птичек наловил. Задушил синичек с десятов, мигалок. Птицу-то ты зря сожрал, все остальное - для посевов лучше.

Тропинки резко повернули влево к низине, Трифон пошагал туда. «Чай, сообщат им, что собираемся здесь? - думал он. - Кажется уже гутарят мужички».

- Оно, право слово, можеть и не выгодно, а куды ж ты опричь Митрофаныча-то подашси? - услышал управ. «Про меня калякают, не выгодно вам, отдам другим, год-то вон какой сухой, их не поправить, травы-то и ливнем теперь». - Мужики притихли сразу же, как только его увидели. Они лениво встали с тюфяков расстеленных на сырой траве и картузы перед хозяином поснимали. Утупили взоры в траву, опираясь на косы. Приготовились слушать. Что хозяин им предложит на сенокосе? Среди собравшихся мужиков Трифон сразу заметил незнакомца плотно слаженного красивого парня.

- Здоровы ли мужички будете? - поприветствовал он мужиков.

- Здоров, Митрофаныч! - вразнобой ответили они. - У парня-новичка ничего в руках не было: ни косы, ни картуза. «Зачем тогда тут появился?» - подумал про него управ. Тот не приветствовал управляющего и поклоном. Это задевало самолюбие Трифона.

- Кто таков у нас незнакомец? - указывая на парня, спросил мужиков Трифон.

- Здравствуйте, хозяин, - парень шагнул Неклюдину на встречу, подавая руку.

Одет он в ладно сидящую спецовку. Межин прихватил ее в дорогу специально. Всякое в дороге дело придется делать, не в выходном наряде всегда только быть. И сапоги по росе пришлись теперь кстати. Субботины подсказали, в частности Маша: «Вымокнешь, как цуцик, в Соляном». И она права, угадала, как в воду глядела.

- Петр я, Павла Ионыча сын, отца помещик этих мест знавал. Дед он ваш, не так ли?

- Он у нашева соседа Субботина остановилси, - пояснил мужичок щупленького вида, но говорливый и рассудительный. – Ево мы Митрофаныч подучим тут малость, смахнеть и он свою делянку, коль возметь у вас свой надел.

- А это мы поглядим. Из Самары не травы косить, небось приехал? - ответил Трифон. –Парень интересуется делом, стало быть. Пускай поглядит, послушает. Давайте о делах теперь поговорим, - властно продолжал Трифон. - Ты вот Кавешников ево-то смело представляешь, мол, у соседа остановился. А в году в позапрошлом кажись, делянку ты так мне исщипал, как хреновский парикмахер какой. Отбил хоть косу-то свою нынче, аль нет?

- Отбил, а как же.

- И всем это касается, не одного его.

- Нам бы восьмую долю, а то чижело трава косится, - заговорил опять Кавешников.

- У хреновского плясуна завсегда чего-то мешает, - грубо ответил ему Трифон и вынул заготовленный список косарей с пометками. Начал список зачитывать. А, зачитав, он подозвал к себе Межина, сказал:

- Ты, видать, не плохой грамотей, айда ко мне в помощники, я сажень вручу тебе. Так и быть за землемера временно мне послужишь. – Поговорить они направились к уже сметанному стогу сена, стоявшему на пригорке.

- До дождей для себя похлопотал, застоговал и сохранил, а то копны сгнили бы к чертовой матери, - похвастался Трифон. - Стог сена такой свежий аромат пахучих трав источал, чтопахло саженей за десять не доходя, Петр это почувствовал.

- Какая у вас прелесть тут, сколько цветов вокруг, лугов богатых, - похвалил Пётр.

- Мужики тебя солодкою еще не угощали?

- Нет, но говорили, что Соленой лог ею богатый.

- Он и травами, и зверьем, и птицами богатый. Это не овраг, а заповедник природный какой-то. А там, наверху пруд построен еще нашими предками. Он тоже Соляной. Говорят, тут дорога проходила Соляная. На лошадях по ней с Соль-Илецка в глубь России соль переправляли возчики. Сейчас дорога зарастает. Места известные со старины. Говоришь, приехал к Субботиным, родной им што ли будешь?

- Нет. Просто по заездам к нам я Михаила Евстафьевича давно знаю.

- Видал у них какая дочка красивая? - улыбнулся Трифон. - Нравится тебе семья, девка?

- Да, семья приветливая, гостеприимная. Тут не поспоришь. - О Маше Петр ничего не сказал. Пусть сам чего хочет о ней и говорит первый. Но Трифон перевел разговор на другую тему:

- Толковые люди нужны везде. Хочешь сходу узнать мое мнение по тебе?

- И какое же мнение? – насторожился Петр.

- У меня писаря нет в управлении. Не хотел бы ты им стать? Подумай, оглядись и решай. - Говоря это, Трифон загадочно улыбался. Он встал, раскопал с угла стога дырку, достал оттуда деревянную двухметровку-сажень. - На вот. Я буду зачитывать - кому сколько, а ты отмеряй им надел трав. И никто тогда на нас в обиде не будет.

«Уж не умысел, ли тут какой», - подумал Петр о предложении стать ему писарем. - Не зная человека и - на тебе должность. Ладно, поживем-увидим».

- Гавриловка отсюда далеко, видать? - Петру не терпелось узнать чего-то о своих родителях. Как в воду те канули, вот уже третий годок пошел, как из дому уехали.

- Али туда тоже хочешь податься? - опять с улыбкою, спросил Трифон.

- Прислал купец Иголкин письмишко загадочное. Приезжай, мол, так-то так, по делу ваших родителей. И все на этом объяснения. А местечко-то вон, не ближний свет оказалось.

- Да, до этого села верст эдак тридцать отсюда будет. Гляди, уж ежели так важно, с возчиком моим доскочишь - после сенозаготовок разрешу. Там об этом и договоримся

- Вот спасибо вам за щедрость и на добром слове, - обрадовался Петр.

В это время к ним подошли косари, Трифон стал их фамилии называть. Записывать в черную тетрадь они стали делянки, где шагал с саженью и сколько кому отмерять Пётр.

- Трифон Митрофаныч, а можно кому и два пая узять, штобы сенца хыть уволю-то накосить? Иш как ее подпалило, бедняжку. На сдвоенном валке и то травы чуть собирается. А в одиночном ряду он и вовсе жиденький, как хвостик лисий.

- Тебе, Кавешников, всегда все мало, большекромый ты какой. - Но Трифон все же прибавить Петру велел к его делянке десять саженей вширь. Тот долго кланялся управляющему и благодарил его всячески, и усердно.

Расставив косарей по делянкам, Межин и Трифон отправились теперь в холодок к омету. Подсчитали, сколько лугов всего роздано и сколько примерно будет арендной платы.

- Теперь айда ко мне, там возчик меня поджидает, в контору с ним покатим. Там заодно узнаешь и с кем в Гавриловку поедешь.

- Э, мил ты мой хозяюшко, однако ждал я долго вас, - Дядя Борис испытующе уставился взором в Петра.

- Не узнаешь, старина? А я вот видел вас однажды у нас, - сказал Петр.

- Иде это у нас? - переспросил возчик.

- Иде, иде, - передразнил конюха Петр. - Забыл, как ночевал у нас зимой. Мясом торговал, когда на рынке?

- Эх, брат! Межин значить будешь ты, тада?- догадался дядя Борис, в бороду ухмыляясь.

Он вспомнил, как в трактир они вниз к Волге однажды ходили с отцом этого парня. «Вины там заморские усякие и рыбина закопченная на заборах висить. И цена-то ерундовая».

- Ай? Чё сказал, хозяин? - опомнился он, понял, что его тот спрашивают.

- Он говорит, подбросил бы ты его к купцу какому-то, До Гавриловки там кажись.

- Ай, прям, сычас и поедем? - уточнял дед, правя вожжи и играя рыжим жеребцом.

- Мы не туда сейчас поедем, а ко мне. Сюда вот на правую сторону хоть садись Петр Павлович, а я вот тут, усядемся? - поехали. - И помчались они, подпрыгивая по старым ковыльным кочкам, по прогону скотскому в сторону поселка Дольного к управляющему.

 

У Трифона Неклюдина

 

Дело по времени шло уже за первую половину дня, Петр, предвкушая предстоящие угощения, был настроен к ним положительно. Но Маша-то его поторапливала быстрее вернуться назад. А тут вот ему и сюрприз. И тучки как по команде невидимой силы все небо вокруг заволокли. Притихло опять, припарило. Вот-вот с неба закапает, а то и ливнем польет.

- Кажись, опять на дождичек припарило, - первым заговорил о погоде Борис Горлов.

- И чижи к земле прильнули вон, - проговорил Трифон.

- А как жить, мошкара вниз опустилась и стрижи за нею, - отвечал Горлов.

- А я все больше узнаю по пчелам, дождик будет или нет, - опять сказал управ.

- А как по пчелам? - спросил его Петр. Хотя сам эту примету знал.

- Вот подойди сейчас к улью и погляди, куда они летят? Все в леток или из летка? Ежели все дружно и поспешно в леток, то вот-вот из облаков дождь польется. Чувствуют они матушку природу.

- И рыба вся под коряжник лезеть пред грозою. Вытащи оттуда карася тада попробуй, - это метеорологические знания проявлял уже конюх - дядя Борис Горлов. - Я ишо у Крымскую по этому научился познавать погоду малость. Там, на войне без этого не можно победить.

- Иш, стратег, какой нашелся - в лице конюха, - съязвил управ.

- Стартех не стартех, не я занималси этим, а наш прапорщик. Он усе выщитывал и колдовал полёт у ядрах, штоб туда летели оне, куда надыть. Умный прапорщик. Я всего только ветфебель. Но ежели б ево убили, то заместо ево стал бы командовать я. Он мене, поэтому и учил уму-разуму. А дождичек между тем уже посыпал на землю густыми каплями, словно из сита посыпал, часто. На колеса грязь тут же стала наворачиваться и при быстрой езде забрасывать комьями телегу, налипая на грядки и одежду людей.

- Ты, дядя Борис, не спеши очень-то, но поторапливайся, проголодались мы все уже.

- Ды хозяин, он сычас отстанет от колес на ковыле, - успокоил извозчик.

- Давай задами по вдоль речки к саду Безгину держись, - советовал ему Трифон.

- А к Насте заезжать, ай нет? – осторожно спросил Горлов.

- Потом доскочишь к ней один. Ты нас-то к дому довези и к ней. Штоб и она тут была.

- Понял, не впервой с гостями вы-то, - с улыбкой в усах отвечал извозчик, задами подкатывая к огороженой плетнем широкой усадьбе.

- Вот мы и дома, слезаем, Петр Павлович. Сушиться будем, насквозь промокли. Пошли бы дожди раньше, урожай несвозной был бы, весной-то сеяно всё вовремя.

- А как понять, что вовремя прошел дождь ай не вовремя. - Петр и это пытался понять.

- А это просто. Посеяли - дождичек подавай хороший. Потом один на выходе стеблей, потом на колошении и на наливе. Земля-то у нас плодородием богатая. Иш, какая она черная, как смоль вон грязь-то на штанах. И не грязь это, а кормилица. - Трифон так увлекся рассказами, что и не заметил, как извозчик с Настей к ним на тарантасе с задов подкатил. У Насти, как заметил Петр, был смелый взгляд, даже озорной. Она была чертовски хороша. Аккуратная фигурка, упругие маняще - крупные груди. Головка с кукошем волос сзади. Одев на себя наспех какой-то походный зипун, не покрыв ничем голову, она так и появилась перед ними промокшая до корней волос. Маленькими ручками в коротких рукавах она стряхивала с головы и шеи густые капли дождя, проворно опускала их к подолу длинной юбки, поднимала подол, обнажая их,стряхивая бусинки дождевых росинок.

- Звали мене, Трихвон Митрофанович? - спросила она ласковым украинским говорком.

- Отпирай Настеха, веди нас с гостем в горницу. Чертовски, как проголодались мы с Петром Палычем. Знакомься ты сам с ней. Вижу, глаз не сводишь. - Управ довольно улыбался, подталкивал Настю на крыльцо к замку, стаскивая с ног сапоги, опираясь о ее колено сбоку. Петр заметил, что Настя и не пыталась от него отстраниться. Она позвала Петра проходить:

- Наклонитесь толька, штоб не ушибиться. Иш повымахал ведметь какой, - она азартно захохотала. Взяла его за руку и повела в низкие сенцы через крылечко и высокий порог. Там Настя подвела Петра к двери обитой войлоком. Открыла ее за медную ручку и впустила вперед.

- Ну вот, раздевайтесь тут теперь и посидите на диване што ли. Почитайте - вон газетки.

Но Петр углубился просмотром бумаг написанных красивым почерком. Настя, зайдя в чулан и закрыв легкую дверь, загремела посудой и стеклом.

- У погреб што ль ушел он, иль на потолок, - вслух размышляла она за легкой дверью.

Петр прислушивался к размышлениям, сравнивал ее с Машей Субботиной: «Красивая Настя, но Маша нежнее её чем-то». Он еще не понял чем Маша привлекательней Насти.

Дверь приоткрылась, Настя в фартуке с кухонной доской выглянула, позвала Петра:

- Идите у кухню Петр Павлыч, че-то Трихвона все нету, столик передвинем вот сюды. -

Петру все больше нравилась ее простота. - Одново-то я вот тут Трихвона кормлю завсегда, а сычас-то вы удвоем пришли. А можеть и дядю Бориса он пригласить обедать? Развернем сычас стол так вот. - Настя ловко обошла Петра сзади, взявшись за края стола, легко приподняла его, указывая глазами, куда Петру его край заносить.

- К лавке ставьте и тут сами сядите - ближе к лежанке. Он-то завсегда у окошка сидить и во двор поглядываеть. А када я у печки, то глазееть сзади на мене, ненасытный словно он.

- Стало быть, вы нравитесь ему, - с улыбкой вставил Петр свои соображения.

- Усем штоли в понраву я, кого бы не привел. Вот што-то вам я безразличная.

- Ну почему же безразличная, вовсе и не так, Настасья.

- Тады хыть поглядел бы у глаза, все бы подумалось чево. О вас наслышана и я давно. Говорили, хозяюшку себе молоденькую искать к нам приедеть. Так или не так?

- Там видно будет, жизнь план покажет... - он не договорил, вошел сам хозяин.

- Помогал извозчику коня распречь. К тебе на ночлег отправил. Ты там не закрыла?

- Избу только, а клетка на цепочке. Не впервой чай, пусть отдыхаеть.

Трифон, пройдя в чулан, стал под рукомойником умываться. Петр последовал его примеру. Настя сняла с задорги полотенец, подала им его и пошла в сенцы. Возвратилась с бутылью оплетенной розовой лозою и с ручкой.

- Эту, подавать ай ишо есть какая? - уточнила она у хозяина.

- Пойдет и эта Настеха, больно уж крепка она, зараза. - Ежели она Петру сойдет по вкусу, там еще одна под лавкой есть. Видала?

- И ту вы начинали анадысь с тем землемером, позабыл?

- Как же, он про землю тут балакал все.

У Петра после первой же стопки легко пьющего розового вина появилось желание говорить с сидящим напротив Трифоном. Даже захотелось поухаживать за Настей, которая тоже с ними выпила вина рюмочку. Она часто уходила от стола в сенцы, неся то холодные закуски, то бегала в переднюю за рушничками.

- Угощайтесь всем, што бог послал нам к ужину, - любезно ворковала она, обращаясь больше к Петру. – Трихвон, и про ту плетенку помни, што стоить подле тебе.

- Помню Настя, ты не забудь нам про закуску, штобы мы не спьянились. А то, как анадысь - глядь, а землемер уже с тобой за задоргой гутарит.

- И што я поддана тебе, што ли? Работаю на тебе, а ещё чево? Вот так, и когда жив был Сеня мой, ты завсегда шутил, - рассердилась на Трифона Настя. Пётр поспешил ее успокоить и пожалеть. Осмелившись, взял ее за локоть, притянув к себе:

- Настеха, пусть хоть он ко мне тебя приложит. Тут чево зазорного, коль дело молодое.

- Э-э, нет, Петро, не в этом дело. Я рад был бы, и тебе нравится Настя. Умер ее Семен и что? На этом жизнь кончается? Не чужая мне она. Дед мне шкуру за неё снимет.

Петр слышал от Субботиных, что овдовела Настя, схоронила Семена. Плешко из малороссов. Захирел, как женился на ней. Детей с Настей они не нажили. Умер от чахотки, люди рассказывали. А злые языки чего только не предполагали на этот счет. Винили в смерти Настю и хозяина: «Вожжаются, в могилу парня загоняють».

Так ли это? Но Петр казалось, у них что-то было или есть. Решил присмотреться.

- Мне вот давеча слова твои и предложение запали в душу, - сказал он, обращаясь к управляющему, - нравится природа тут мне, люди. А жить где поначалу?

Он слышал, что приезжих управляющий, как правило, размещает жить временно у своей экономки. Петр на это и рассчитывал. Настя, угадав его мысли, не преминула этим разговором воспользоваться, сказала поспешно:

- У мене усех хозяин привечал прежде. Может и вас направить ко мне, я согласная.

В окно застучали крупные дождевые капли и потекли ручьями вниз к наличнику.

- Вот бы на всю ночку бог дал и нам его опять, шел бы дождичек и шел, - Трифон глядел через окно куда-то в ночную темноту, не слыша и не замечая желания Насти. Но, как окажется, Неклюдину и был прямой смысл соединить этих людей - в целях далеко идущих. Он предполагал, Субботины не прочь были Машеньку за приезжего пристроить замуж. А Маша и ему до того надежду вселяла. Непротив и отец был, и Дарья Дмитриевна.

«Не попутал этот бы мне карты», - думал он сейчас. А вслух проговорил:

- Вот как обглядишься, так с тобой вернемся к разговору. - Я Насть тебе не как бабе уличной о задумке говорю. Не чужая ты и другим Неклюдиным.

- О чем ты это, Трифон, в толк я не возьму? Пообещал ему чево-нибудь? - спросила она. «А девка она завидная», - опять мелькнуло у Петра в мыслях.

- Мне уж сколько раз ты о планах своих на таких вот молодцов указывал. Пойду, открою окно в передней, а то жарко стало всем уж.

- Разжарилась. Не обращай Петро на девку внимание. От наливки это она. Трахнем еще по фужерику, а, Петр Павлович? - Трифон стукнулся суженым концом стакана о его стакан, суженным концом.

«Крепок, как дуб, хозяин, - подумал Петр. - И я ничуть не слабже». Выпили до дна.

- За согласие, - сказал потом управляющий. - Идет?

- Идет.

- Чево у вас идеть? - зайдя к ним, спросила Настя.

- Вино идет, - ответил Трифон, закусывая вареником в сметане.

- И вам идеть тоже? - спросила Настя Петра.

- Не так уж очень аппетитно, но пошло.

- И мне, што ли, можно? – кокетничая, взяла она маленькую рюмочку.

- Дождь, Настеха, перестал или идет еще?

- Идеть, Триша, идеть, - озорно ответила она.

- То-то в сон меня все тянет - к дивану. Насть, не обессудь, а помогла бы раздеться.

Настя поглядела на Петра, будто спрашивая разрешения. Трифон, не дожидаясь ее, поднялся. Его качнуло, он не ожидал, что вино ударит в ноги. Найдя равновесие, подошел к Петру. Петр взял его под мышки, спросил Настю: «Куда его?» Та пошла в переднюю. Петр следом шел с отяжелевшей и разомлевшей тушей Трифона.

- Ну, и чево нам-то теперь делать? - потом задавала Настя Петру вопрос.

- Я тут тебе Настенька не советчик, давай за двоих решай что делать.

Настя, убирала со стола и решала.

«Вот поведу к себе ево, а Трифон тоже приплететься туда. И што я?» - Э-э, будь чево будеть, - проговорила она, приподняла чудную головку от посуды, маняще улыбнулась.

Петру стало сразу на душе хорошо. Он тихо ответил:

- Будь, что будет. – И подойдя вплотную, взял ее за упругую талию и крепко притянул к себе, легонько приподнял. Настя размякла. Отбросив руки назад и запрокинув головку, она словно приготовилась к следующему объятию. Петр прильнул к ее губам. Опомнившись, что они у Трифона, так же быстро отстранил от себя Настю.

- Испужалси, што ли чево? - тихо захохотала Настя, - не бойси, уйдем ко мне, вот только уберу тут у чулане. - Разрумянившаяся Настя теперь проворно все прибирала и расставляла по своим местам. Петр любовался ее ловкостью.

- Хозяюшка хорошая, мне бы такую. Одна давно живешь?

- Да уж порядочно, пора бы и прибиться к бережочку какому. А разве сладишь с вами.

- Не прибедняйся Настя, вон какого короля укрутила, на село и поселков всех хозяин.

- Он-то хозяин, мне хозяйкой быть бы. Уж дедушка и то и это разобещал. Он, говорить, усе знаить и тереби ево. Потереби. - Она замолчала, к двери подошла, прикрыла её плотнее. - А то подслухаеть еще. Айда у сенцы, там плащи висели, задуй мне спичку, темнота-то какая.

Дождь звонко шелестел о доски крыши и ручьями из желобов стекал в подставленные бочки. Бочки до краев наполнились, вода разливалась теперь лужей по двору.

Настя уцепила Петра за рукав подаренного плаща, потащила его в сторону сарая.

- По задам пойдем по стеночке, удоль нее держись. Петр Палыч, куль только натяни, намокнишь. - Настя и в дождь всё тараторила безумолку своим хохлацким говорком. Не понять, то ли она по зуевски говорит, то ли зуевцы равняются по ней. Переплелось в их речах.

- О Семене слышал. Это муж был твой, умер который?

- Эх, Сеня – был, ды сплыл. Сгорел как свеча на подсвечнике. Он работал тоже у нево. За скотом ухаживал. Потом прилипла к нему чехотка. Начил таить на глазах. А я молодая была.

- И сейчас ты не старуха, - Петр, чтобы подбодрить ее и отвлечь от воспоминаний привлек к себе, просунул руку между пуговиц в плащ. Ладонь легла точно на грудь Насти, а сосок груди напрягся и оказался между его пальцев. Настя даже остановилась, повернулась к нему. Петр стал расстегивать пуговицы на ее плаще.

- Тада и свой што ли расстегни, и будем, как у балагане спрятаны. - Настя обняла его под плащом за теплую талию и скрестила пальцы у него за спиной. Он сделал то же самое. В длительном поцелуе обоим было в этот миг так сладко и тепло, что забыли они и про дождь.

- И будем так стоять, и целоваться, што ли? - оторвавшись от его губ, прошептала Настя. Сама еще сильнее прижалась к нему. Петр, разгоряченный её телом и порывом нахлынувшей страсти, тискал её, кружил, поднимал и опускал, жадно ощущая ей упругие груди. Он брал в ладонь то правую, то левую грудь, обнимал ее и беспрерывно целовал.

- Иш, какой ты Петь на самом деле. От тебе аж пышить, словно от голландки топленой. - Настя выскользнула из его объятий, замахнула широченные полы плаща и пошла вперед, нащупывая сапогами знакомую дорожку. В темени остановилась. Петр даже натолкнулся на нее. - Вот так-то по чужим задам ходить с чужой бабой-то, - хихикнула Настя. - Там, у себе, небось, не шастал в темноте такой. И задов там, небось, нету.

- А мне не страшно тут, а очень даже интересно. Тем более с такой женщиной. - Он опять попытался ее поймать, захватить в свои сильные объятья.

- Нет, Петя, потерпи, уже и хатка вот моя. И не гутарим вслух, извозчика разбудим.

- И он што ли у тебя, - Петр, было, разочаровался в планах с Настей.

- Не пужайси, он тут спить у клети теперь как убитый. - Петр обратил внимание на лошадь, на торантас, на котором ехали. Прошли они через заднюю калитку в дворик.

- Боюсь ево как окаяннова, ды дядь Бориса-то, - прошептала Настя. – Ух, и наплететь не знай чево потом. Сюда, сюда айда теперьча Петя.

Прошли еще одну калитку и очутились около низенькой сенной двери. С соломенной крыши капли дождя стекали уже не струйками, а беспорядочно. Поднакопив в себя дождевую влагу, она как губка до поры до времени ее удерживает, а потом где-то вдруг выплескивает ее как из ведра. Отсюда и поговорка: дождичек льет как из ведра. Это с соломенных деревенских крыш дождевая вода льет как из ведра при сильном дождичке. Зайдя в хатку, они очутились в теплой комнатушке. Настя, не зажигая света, усадила Петра на широкую лавку, стала своими юбками и шалями на ощупь занавешивать окна.

- Штоб посторонние на окна не глазели. А то увидють свет горить у Насти и слякоти не испужаются к окошкам припруться. - Вместо лампы с пузырем Настя почему-то зажгла маленький фитилек, опущенный в низенький синий сосуд из стекла. В сосуде тоже был керосин налит. Фитилек вначале сильно коптил. Настя удавила его бугавкой.

- Хватить нам и каптушки, не вышивать авось. Чаёк поставить, или кваску принесть?

- Ты хозяйка, тебе видней.

Она забрала плащ и у Петра, повесила рядом на задоргу, распростала для сушки. Подойдя вплотную, положила ему на лоб тыльной стороной теплую ладонь:

- Голова, не болить што ли от наливки? От сырмости не протыл?

- Болит немножко, полечи, - он привлек к себе на колени тепленькую Настю.

Она, окарачив его ногами, обвила шею, влилась в его губы крепким женским поцелуем.

Петр не мог бесконечно так сидеть с женщиной. Инстинкт природы подсказывал ему, пока Настя не остыла надо действовать. Петр поднял Настю, повисшую у него на шее, придерживая под зад, понес в переднюю, перед входом стоял уютно убранный диванчик.

- Не надо, Петенька, не надо, - зашептала Настя, горячо и порывисто дыша ему в лицо.

- Нет надо Настя, надо и тебе и мне, нам обоим. - Он осторожно опустил ее на диван, подложил под голову подушку. Попытался расстегивать пуговицы на ее кофте, но руки дрожали от волнения. Настя стала помогать ему, в то время как Петр уже лихорадочно стаскивал запутавшуюся в ее ногах юбку. Обнажилось ее тело. Ослепленный невиданной грацией Петр как сумасшедший обнажать поспешно начал и себя.

Уцепившись за потные плечи Петра, Настя часто дышала ему в ухо и приглушенно стонала, нашептывала ласково и бессвязно что-то. Немного успокоившись – говорила:

- Затискалси кабель акаянный, и ни стыда, ни совести у тебе нету. Хоть бы каптушку задул. А то и подглядеть хто можеть. А бабы вон толкують давеча: при свету, мол, детей не делають. А мне Петь страсть родить, как хочется. Петя миленький, ну потуши, тебе я говорю. - Настя все сильнее и сильнее притягивала его потное тело к своей груди, к животу. - Миленький ты мой, хорошенький. - Настя в такте движений играла ягодицами. А ее аккуратненькие ножки крепко удерживались Петром на верху.

Наконец, достигнув апогея, их тела ослабели, стали ватными. Настя, сладко вытягивая ножки, блаженно улыбалась Петру. Она опять говорила о желании родить ребенка, что это никак ей не удается: «Нету хороших мужиков, которые бы любили вот так, как сычас».

- Дюже я любила Сеню и он мене. Но бог убрал ево от мене, - печально костатировала она. - Худущий под конец стал, еле ноги волочил, бывало. По ночам согреться никак не мог, какая уж тут со мной любовь. Вот и пригляделси, поначалу к нему, а потом и на мене позыркивать стал хозяин-то наш - Трифон Митрофаныч. А я-то глупенькая девка, нет хитрости у мене, ничего нету. Он и айда при случае ощупывать мене.

 

Межин и Настя на природе

 

Они долго еще разговаривали. Петр несколько раз засыпал, лежа у нее на руке. И, то ли отлеживал ее, или она начнет её вытаскивать, он опять проснется. Потом Настя встала, разнавесила окна, чтобы утром не проспать. Взяла лежавшую на полу рубашку. «У чем мать родила бесстыжая расхаживаюсь». - Настя разбросала по плечам богатую косу, встряхнула резво головкой, взяла с затылка гребенку, начала ею расчесываться, приколку забрала себе в зубы. Петр последовал ее примеру - одел подштаники. В домике и после дождя было душно.

- Форточек Насть в окнах нету? - спросил он, подход к Насте. Она махнула отрицательно. Ему понравилась ее стойка, он обнял её спереди и поцеловал в шею. Она не отстранялась. Закончив с косою, указала ему на постель. Сама загасила каптушку легла к Петру под бочок, как когда-то ныряла под одеяло к своему Семену. А дождичек уже не стучал об окна, тучки на небе раздвинулись, в окно заглянула полная луна. Она осветила их и опять спряталась за тучку. Вскоре они заснули крепким и спокойным сном.

Утром раньше их проснулся Трифон. Он привык рано вставать. Особенно летом, когда в селе работ полевых невпроворот. За дворовым хозяйством Настя следит зорко и ухаживает ловко. А всё имение - попробуй его проконтролируй, особенно эти арендные поборы сокрушили. И без писаря грамотного дело усложняется. Мысли всякие роились у него и в хмельной голове: «Межин подойдет на это дело. Не допустить, чтобы он с Субботиными породнился. Машенька-красавица и мне для жизни пригодится. Хотел притвориться, что напился, а получилось взаправду. Так получается, хотел Настю экономкой устроить после смерти мамы и дед был доволен, родственница устроена к делу. И Семен у скота. А он возьми и заболей. И пошло баловство Настей. Оттянулось сватовство Маши. Надо сватать ее срочно. А я чего тяну? К ней липнут, девка она видная и не бедная. И Межин видать глаз на нее положил. Пусть теперь кидает. Оставим их в покое, а с дедом к ним срочно умчимся. Успеть бы, до рассвета». - С задов Трифон увидел - лошадь стоит не впряженная.

- Ах, хрыч старый - дрыхнет шельма. - Подкравшись к двери клетки, попробовал ее отпереть. - Слава богу, не заперся. - В темени пробрался к топчану. - Дядь Борис, че дрыхнешь? Вставай, проспишь царствие небесное!

- Эх, тит твою мать, ай рассвело?

- Рассвело, рассвело, тогда поздно уже, собирайся - быстро. Пойду пока, запрягать.

- Вы што, хозяин, не можно вам-то. Иду я, иду!

- Вы, вы, сразу. На вы перешел, понял, что спрокудился. Эх, хоть не говори и не приказывай старому хрычу. Обычно другим старикам не спится, а этот…

- Дык, Трихвон Митрохваныч, при добром-то здравии и подрыхнуть можно.

- Вот уволю и тогда дрыхни себе вволю и сколько захочешь, - пригрозил управляющий.

Трифон, хоть и разносил своего возчика за его выходки, но другого конюха не хотел. Сомневался - сможет ли. Очень хитрый старик и находчивый.

Вдвоем они впрягли в тарантас застоявшего конька, дали водицы попить.

- А даш больше, мышки коня схватють. – С знанием дела рассудил дядя Борис. Это он усвоил, когда одного коня загнал насмерть после водопоя. Рассказывает теперь. - Тит твою мать, думаю: загнал, конец коню. Он тада оглоблю сломал, када навзничь хлопнулси…

- Потише, поселок разбудишь, - поругал деда Трифон.

- Понял. Ехать лучше иде теперь? Ище пастух Данилыч и тот дрыхнить, - зашептал конюх. - Он бы так-то завсегда усех раньше должон уставать.

- Должон, но не обязан, вот как ты сегодня.

- Не серчай, хозяин, исправлюсь. Выправим с тобою положеньице. Грязь-то, какая, а. Хорошо пролил. Глянь на ковыле, на колесы грязь липнеть.

- А Данилыч твой вчера на чатушку денег брал От тебя я шел. Он дождичек обмывал - и дрыхнет теперь до восхода.

- Ему не впервой. Тит твою мать, и щас не увовремя гонить. А будить усех баб поселоцких, у рожок свистить, аж в ушах звенить. А то и заореть на них благим матом: «Эг-г-ей! - Дуняша! или Маняша! Уста – вай! Прижалася к Данилу-то! – на них зеваеть.

- Слышал, не рассказывай. Он из Зуевки, а я здешний, и он еще толкует, тут чего есть.

- Дык, к слову я, Митрохваныч. А с тем-то господином вы чуток позволили? - осторожно осведомился возчик.

- Не пьет он, дед. Сидит, как красна девица, - соврал хозяин.

- А ночуеть он, небось, у Насти?

Трифон не ответил сразу, Подумал: говорить или промолчать?

Решил сказать, зная, что это у деда не задержится. Вся Зуевка и Маша завтра об этом узнает. - Утащила его Настя. Я, ложись, мол, вон на диван. А она: «Чёй-то, Трифон, всех ко мне гостей, а этот всех што ли хуже?» - Я говорю: клетка-то конюхом занята. Найдется если местечко - приглашай. А она ему: «Айда, найдется». И ушли.

- А я лампу (свет) не видал.- Дед обернулся на 180 градусов, - када было-то?

- Счастливые люди времени не наблюдают и света не зажигают. Я заснул сразу.

Уже рассвело, когда подъезжали они к полю. Сев на нём первым начинался. Хозяин поля рачительным крестьянином в имении считается. Лебедев его фамилия. О нем поговаривают, мол, этот разбогатеет скоро и сам станет помещиком. За землю он сполна скоро стоимость оплатит Неклюдину. Поэтому на его образцовые посевы Трифон с Горловым постоянно заезжают. Вот и сейчас управляющий напомнил об этом возчику Горлову:

- Не забыл?

- Заехать, што ли? Нет, после дождичка-то - боже упаси. Айда, поторапливайси, - пошумливал он на коня, уставшего тащить тарантас по грязи. - Тпр-у-у! Остановился.

Трифон проворно спрыгнул с тарантаса. Первые лучи солнца только появились над ячменными всходами. После дождика всходы выглядели весёлыми.

- А ну старина, покапай-ка кнутовищем вот тут.

- Знаю, еще при Степаныче наблюдение вели, - обиделся возчик и начал копать в междурядье ямку с видом знатока-исследователя.

Подкопав растения примерно до трех сантиметров в глубину, он воскликнул:

- Вот они родимые! Пошли, зацепилися за влагу сразки корешки-то.

Трифон тоже увидел много белых нитей вторичных корешков. Они веером отходили от пояска стебля (Узел кущения) залегавшего на глубине двух сантиметров.

- Поехали, урожай на половину уже состоялся, - уверенно проговорил управляющий.

- Э, не спеши хозяин говорить гоп - покуда не пересигниш. Мы только одно с тобою полюшко-то проглядели. А дождь окладной ли был везде, ай нет, он где и как пролил?

- Объедим завтра вплоть до голубца и с той стороны. К Соленому пруду вдоль по логу проедим. Там поглядим заодно. С сеном в волках как теперь поступать?

- У копнах ище хуже, Митрохваныч, хотя и скосили самую малость.

- Хитрый старый хрыч, подсказал, знал наперед, что дождь пойдет.

- А как жить? - гордо улыбаясь, отвечал дед Борис. - Науку усякую, хозяин, надобно изучать. Первое, када я попал на турецкий фронт, то к военному делу ко мне интерес пришел. А сражались русские на Крымской ой-е-ей как рьяно. Ветфебель особенно. Детина здоровенный. Два креста Георгиевских имел. И за Крымскую ево Павел, царь батюшка орденом наградил. И по ево повелению у нас форма в армии сменилася. Служивых смелых, как он сам, к себе ветфебель усех собрал. Попал и я к нему. Бывалыча на зорьке самой, как пошли мы на турок. Они ничуть не ждали нас. И тут на них мы со штыками в рукопашную пошли, што они не выдержали, с укреплений своих сбежали.

- Опять ты о турках и о своей войне начал рассказывать.

- А как же, дюже жутко было воевать там.

- Ну, мы, допустим, едим не на фронт, - усмехнулся Трифон. - У нас Василич задачка предстоит более благородная и мне приятная.

- Уж не жениться ли задумал ты? - удивился возчик.

Трифон молчал, улыбаясь.

- Это, Митрофаныч, очень даже ты утупруш наумал. После дождичка-то и с утра спозаранку. Небось усе они сидять у своем доме. А ехать-то к кому прикажете?

- А ну поехали, да побыстрей к Субботиным, Василич! - хлопнув себе по голенищу сапога ладонью, весело вскрикнул Трифон.

- Ну, как же, к Дарье Дмитриевне и к Михаилу Евстафьевичу за Машенькой? Понятно, молодец. Они ище с роднинькой дальней и мне щитаются.

- И это, кстати, ты за свата старшего и будешь у них прямо сейчас, Василич.

- Дык, есть грешок и в этим деле, Трифон Митрофанович. Справимся. Сваталси раньше я за баб других. С тобой-то проще, ты хозяин усем нам. И им тоже. А та не соглашалась долго анадысь. Ну, я возьми ды отзови ее одну. Погутарю - думаю, с глазу на глаз с ней. Гутарю, а она как заплачеть. И говорить мне: «Он - жених-то акаянный прежде все с подружкою моей вожжалси. Как в глаза глядеть ей буду». Я тады ево сюды. Ты што же - говорю, шельмец девкам голову морочишь? Иди, говорю, и веди ее сюды, мол, так и так, я пошутил с тобою. Ушел мой жених. Долго не было. Приводить и ее сюды. Она говорить: я забеременила. Эх, думаю, дела. Ну, моя девка: извини, пожалуйста, ежели вышло так. И тут же спрашиваю ево-то. Любя, мол, вышло, али как. Любя, говорить. И она махаить головою. Тада пошли мы к энтой девке-то, и давай ломать родителей ее. А куда теперь-то они денутся. Они ему-то отказали – не знавши их положения. Вот он и послал мене усватать другую, ее подругу.

- Уж не специально ли ты дед мне эту историю придумал? - возмутился Трифон. - Да ты знаешь, что мое сватовство за Машу это давняя моя мечта. Это цель номер один в моей жизни.

- Али ище какая цель ниже этой есть, - сразу отпарировал ему дед.

- Ну, допустим, на втором плане моя мечта рабочая. Это только што с тобой мы на поле глядели. Штоб научить по Лебедеву работать всех, кто землю арендует. Он же платит одну треть дохода в казну моего деда. А ежели все бы землю обрабатывали так, и урожай получали как он. Сеяли бы во - время, жали бы и молотили как он, мышам и совам бы не травили гумна.

- Э-э-э, мил человек, куды ты загибаешь. Он и Кавешников сумел бы землю так обделывать - када бы ему дали сеялки и молотилки усякие.

- А вот он вначале отдачу от земли пусть научится получать хорошую, не ленится пусть. И купит себе все, что надо. Я лодырей виню. И добьюсь, чтоб у меня в имении хлебороб-крестьянин был каждый деловой, смекалистый и работящий. Такие вот задумки мои.

- Мы к куму Безгину ай не будим заезжать нынча?

- Эт чево ты о нем вдруг вспомнил? – Неклюдин не привыкнет никак к его неожиданным поворотам в речи.

- А я ай давеча тебе не сказывал? Он мне верблюда в обмен на корову даеть. А я колодец ему ишё должон отремонтировать и почистить. Вот они, какие у мене к нему дела-то.

Хорошие твои тоже дела Василич. Уж, не на верблюде ли мы должны будем с тобой на свадьбу подкатывать, - рассмеялся хозяин. А Горлов как ехал, так и ехал, будто не слышал:

- Ехать тут прямо по пруду, али с задов заехать - по проулку?

Субботины не на этом порядке от гумнов жили, а на другой стороне Кармыша. Туда надо попасть - либо переезжая пруд, либо минуя Федяниных. Там с задов можно заехать.

- Айда прямо через пруд, коли казачка у плетня на нас вон зыркаеть.

- Какая казачка еще? – возчик завертел по сторонам головой.

- Артемова жена, казака-то. Забыл?

- Успомнил. Откуда только они узялися у нас, один бог об этим знаеть. Он один жил, старик-то, - Горлов рассказом завёлся. - Говорять, оренбургский тракт када-то охранял. С Урала по нему скот у Самару прогоняли, обозы с рыбой продавать тут ехали. А дальше заглянуть, то тракт,говорять, еще и соляной дорогою служил. Соль по нему из Соль-Илецка у Самару обозами везли, а там она уходила паровозами. Поселок-то ваш Дольный, на чем стоить, на тракте? На краю дола Солянова посёлочик стоить. А вверх по логу итить, то на Соляной пруд набредешь. Лошадей обозники в нем поили и купали. Говорять, и расширяться село стало из осёдлости приезжих. Ай, не слыхал? Целый чемоданчик у Козьмы об этим записей имеется. От Зуева деда ему у наследство осталось.

- Слыхал, давай рули, в пруд не заехай, - Неклюдин в душе радовался предстоящему сватовству, а для виду бурдел. - Нашли наследство тоже, ежели с деньгами этот ящик-то был.

- Вот возьмуть ево и у печку забросють. И вся недолга с их историей закончится, - согласился Горлов. - Ему самому и бабке Аленке, сколька жить-то осталось? Как и мне.

- А я вот и не слыхал про ящик, Василич. Ты о нём этому Межину расскажи, про те бумаги дедовы. Он грамотный, кому-нибудь в Самаре о них и намекнёт. Как поедешь с ним в Землянку к его родителям и по дороге расскажешь.

- А отец-то, чей там проживаеть?

- Ево наверно, чей же, лошадь просит он в дорогу, и чтобы кто его сопроводил.

- Ево тоже умер отец, я слыхал.

- Не знаю, не знаю, - недовольно ответил Трифон. – Открой ворота и во двор заедешь. – Им бывать тут не впервой. Они бывали у Субботиных даже с ночевой. «Кто узнает, с чем на этот раз мы приехали? Скажут, погуляет хозяин в очередной раз у Субботиных и увезет его дед Борис восвояси. - Так думал Трифон, слезая на подорожник с тарантаса и по травке пробираясь к калитке. - Во двор идём к будущим: тестю и теще, к жинке будущей, к девке не засиделой и самой красивой из села. Этого пришельца хоть опережу».

И Настя в приподнятом настроении нынче встала. Она накинула платье, какое постарше, прикрыла своего жениха легким покрывалом и отправилась будить в клетке дядю Бориса. Глянула во двор, где стояла телега с отпряженной лошадью, но там только и осталась куча лошадиного навоза и объедья от зеленого сена.

- Это куда же делись-то они окаянные уже? – проворковала Настя. Подобрала лошадиный помет в совок, пошла открывать курятник. Отделалась, пошла задами к хозяину выгонять скот. Найдя ключ в условленном месте, оттолкнула дверь в сенцы, обулась в рабочие сапоги. Шла по уложенной жженым кирпичом дорожке на калду. Там стала отделываться со скотиной и поправлять стойло. Отделываться она нынче спешила не потому, что пастух уже пошумливал, ее теперь подгоняло желание быстрее возвратиться в свою хатку и посмотреть: в глазах увидешь свое отражение. Будет оно, то он ее любит.

А Петр проснулся без нее, подумал, что ушла она завтрак Трифону готовить.

«Собираться надо и мне, а то заедут, а я тут у Настехи дрыхну полуголый. И пойдет молва по поселку опять про Настю. Не дай бог еще и дойдет молва до Субботиных».

Во дворе, налив из бадьи колодезной воды в таз, он ледяной водой окатил себя.

Возвращаясь, домой, Настя ненароком наткнулась на бабку Сафрониху, на язык острую по характеру болтливую и вредную. Бабка остановилась, поджидала её с пустым ведром.

«Телка, видно, ходила поить», - подумала Настя и повернула в обход ей.

- И Чево это убегаешь ты девка от меня, ай пужливая такая стала?

- А ты тетка ай от зависти да от злости уся и высохла ажни? - отпарировала Настя.

- Нет уж, погоди не убегай девка. Это чё твой Трихвон-то задумал? Уж не замуж ли тебя отдать за ково, а самому быть чистеньким? Иш он повадилси с ночевою у Зуевки оставаться, а ты тут дуреха давай нагребывай, ходи за ево скотом и хозяйством.

- А мне-то што, оплачиваеть он хорошо. Ну и пусть себе шастает, куда захочеть. - Настя успокоилась, когда поняла, что Сафрониха о Петре ничего не знает. И не слушала, что ей вслед шумит злющая Сафрониха. Достигнула плетня, где на кольях вчера развесила на сушку всевозможную посуду: корчашки, горшки, мохотки из обожженной и облицованной глины. У колодца она увидела Петра с полотенцем в руках. Обрадовалась, помахала ему рукой. Увидел и он ее, замахал в ответ полотенцем. Пошел ей навстречу.

- Ты зря тут умываешься, пошли бы к водопаду, искупались бы там, - Настя пристально вглядывалась в Межины глаза, но отражения в них никакого не видела. «Иш опять как парить. Ай, опять к дождю?» - Айда к улью. Там узнаю я по полету, будить, не будить дождь. – Не совпадали нынче приметы у Насти. И пчелы уже летали во всю с пыльцой спокойно.

Настя уцепила Петра за полотенец, повела за калитку к конопляной постати. Кучерявые растения конопли укрыли плотно всю поверхность выровненной пашни огорода.

- Айда сюды у дол. А то опять Сафрониха разбрешить по поселку че ни будь. Тут вот на пригорке зайцы земляные завсегда живуть. Хочешь поглядеть их норку?

- Хочу, но зайцы в лежках живут, а не в норках.

- Это те, што зимою бегають, они летом серые, а зимой белые. Эти зайцы земляные, они круглый год серые. Тушканчики у вас их зовуть, а тут - земляные зайцы. Вот ево нора. - Настя раскопала пятачок рыхлой землицы и сразу же появилась норка у их ног. - Он выбегаеть только ночью на кормежку и тут бегаеть щипаеть травку. А заскочить в норку только утром, вход за собою засыплеть изнутри.

- Какой хитрый, поглядеть бы на него, - с улыбкой слушал Настю Петр.

- Вот ведро не захватили, щас бы вылили ево, увидел бы. - Дойдя до обрывистой кручи, огибающее большое озеро, они услышали шум воды падающей с высоты.

- Это наш водопад, он у Круглое озеро и впадаеть. А красота какая там.

- Озеро красивое. Мелко, что ли, дно видать? – Петр жмурил на солнце глаза.

- Нет, вода тут не замутненная. Мы всегда тут купаемся. А там рыбу прямо марлей ребятишки ловють. Она туда у мелкоту сбирается, у колдыбажины. - Настя, отыскала знакомый спуск к воде, провела по нему Петра. Берег озерного полукруга теперь перед ними резко уменьшился, не такой стал, как виден сверху. Но зато природной красоты, растительности цветущей здесь необозримо прибавилось.

- Куда же тут идти, Настя? - высоко поднимая ноги над травой, взмолился Петр.- В какие-то степные джунгли привела ты меня.

- Сычас мы на песочек скоро выйдим, там вон - за ветлой песочек есть.

По речке, то ли от испарения земли после дождя, то ли ещё от чего густой белой пеленой поднимался туман. Его прохладу Петр ощутил, спускаясь с кручи. Там туман, поравнявшись с берегом реки и выйдя на равнину луга, расстилался по равнине и плыл над низиной, освежая прохладой её и поверхность земли. А тут прохлада пронизывала их до ног.

- А ты купаться привела меня, тут холод-то, какой. Мы сразу стали мокрые.

- А это не надолго Петя. Пока мы туды-сюды пройдем, у водопада постоим, поглядим, туман рассеется от солнца. Вот увидишь. – И, правда, прохладу стало вытеснять надвигающимся зноем. Внизу действительно скоро стало здесь и душно.

- Я отойду за куст, а ты тут и раздевайси, - распорядилась Настя. И не дождавшись его согласия, нырнула за ветлу. Петр на противоположной стороне увидел стадо, к реке стадо коровдвигалось. Впереди них, еле переставляя ноги плелся пастух в плаще и с длинным кнутом, перекинутым через плечо. За ним по правую и по левую сторону тоже медленно шагали две крупные собаки. Они, изредка лаяли, давая знать, чтобы коровы не торопились.

- Настя, стадо идет, - крикнул Петр, подумав, что коровы взмутят им воду.

- Нет, они в сторонке, ближе к Зуевке у пруда стойлують. - Петр услыхал, как Настя плюхнулась всем телом в воду. Брызги от ее падения поднялись вверх выше ветлы. На середине озера по зеркальной глади пошли круги. Он пытался пробраться к месту, где она разделась, но запутался в плети, попытался освободиться руками, но, получил ожиги.

- Айда Петя и ты тоже у воду, - позвала его Настя.

Петр пробрался с другой стороны ветлы, увидел ее стоящую в воде по самую шейку. Взгляды их встретились. Она улыбалась, махала поднятыми руками. Где-то куковала кукушка: «Раз, два, три», - считала Настя. Пока она отвлеклась на кукушку, Петр пробрался к её берегу, быстро снял одежду и с обрыва винтом прыгнул в воду. По-мужицки махая руками, поплыл к Насте. Настя поплыла к водопаду, струи которого с оглушительным шумом падали к ним с трехметровой высоты. Она что-то кричала ему, смеялась, ударяя ногами и руками по водной лазури, поднимая высоко вверх крупные, сверкающие на солнце брызги. Остановилась Настя, на песчаной мели. Встала, но застеснялась показать обнаженное тело. Нася опустилась в воду, в этом месте она была теплой и прозрачной. Лежать в такой воде, да ещё на песочке, перемешанном галькой, тоже теплой и чистой, даже приятнее, чем на городском пляже.

И шумный водопад, и синь прозрачного неба, и солнце, одаривающее их теплом и загаром, на Петра всё это свалилось сказочным даром. И эта фея с ним тоже сказочная и необыкновенная. Скоро природа заворожит и приласкает их надолго в водной купели. Уже далеко будет за полдень, а им отсюда уходить было неохота.

Настя и Петр, оказавшись под сенью природы, являлись теперь и сами ее неразделимой частицей. Они успели даже свыкнуться со своей наготой, с разнополым происхождением. Они давно не прятали себя под водное покрывало, а обнимались и влюблялись, как в медовый месяц обвенчанная парочка. И накупавшись вволю, из озера они никуда не отлучались. В посёлок уходили, когда Настя пожаловалась Петру, что озноб стал ее брать. Взявшись за руки, они, счастливые, пошли по соляному логу. Там Настя знала место с богатыми зарослями дикого лука и чеснока, есть там и лекарственный корень солодки.

- Солодка, говорять у нас - дюже полезная для здоровья. Телу мужицкому будто бы корень полезный. Вот ево поедим и никада не ралюбим друг дружки и не заболеем. – Настя говорила и при этом вся светилась от счастья.

 

Сватовство Маши Субботиной

 

Не плохо и у Трифона получилось со сватовством у Субботиных. Управляющего, когда спросили о Межине, он не задумываясь, все о нем и рассказал. Особое удивление на лице он заметил у Маши. Она побледнела и ушла в чулан.

«Она догадалась о чем-то своем, што я и не предполагаю», - думал Трифон.

- Эх, и задал бы ему отец за проделки, будь он тут, - проговорил с сердцем Субботин. - И чево он нашел у ней хорошева? Осталси даже ночевать и не явилси даже к нам нынче.

- Эх, дык, тит твою мать-то, Евстахвич, родной ты мой, оно и в самом деле, сел бы...

- И я ему утром тоже это говорю. А он - ни в какую, - перебил извозчика Трифон.

- Ну, как говорять у нас: че бог не делаеть и то к лучшему. - Дядя Борис забрал, было, свой старенький картуз. Но вышла Дарья Дмитриевна и объявила решение семейного совета:

- Гостёчки дорогие: сват, и ты Триша! Машенька колебалась дать согласие замуж итить, а тут как ее подменили. Согласная, говорить, я. А личико у ней так и пылаеть, пужается она, видать. Уж, ты Триша миленький, уставай и пожалей ее иди. А мы со сватом поговорим тут.

Трифон, довольный своим ходом действий поспешил удалиться в чулан к своей невесте. О чем они говорили, знают только они и Машин ангел-хранитель, которому верила.

Пришли Трифон с Машей, держась за руки, поклонились, объявили о решении пожениться. В ответ и все им поклонились, поочередно их перекрестили и расцеловали перед образами. Дали молодым напутственное и родительское благословение.

И запой после этого был устроен. Трифон после помолвки осмелел: «Как же, теперь она моя!». И он решил отправить своего извозчика одного, а сам с ней остаться ночевать. Но Машенька, сильно покраснев от такого стыда, запротестовала. Уехали домой и сват, и Трифон вместе. Машенька не выдержала душевного напряжения - разрыдалась, прислонив свою головку горькую к материному плечу.

- Што ты дочка миленькая испужалась судьбы своей так дюже. Аж уся лепесточкоь дрожишь. Отец, ты-то че молчишь? Скажи ей хоть че-нибудь, успокой свою дочку.

 

Свадьбы может не быть

 

Но Машенька тут же взяла себя в руки, вытерла слезы платочком и на удивление им сказала новость, которая чуть в шок родителей не ввела:

- А я маманя Трифона этого вот нисколечко, ни на копеечку не люблю. Пусть вожжался бы он со своею Настей, а меня бы не трогал. - Поднялась с лавки и ушла в чулан.

А родители сидели за столом, молчали, глядя друг на друга, каждый из них думал о своем. Ошарашила дочка их. Они что ли виноваты в чем? Не так может чего сделали или не то говорили? «Поди, разберись теперь с молодыми». Но вскоре из спальни появилась опять их дочка и объявила, что пойдет, погуляет по степи. Со Степаном ей нужно посоветоваться.

- Ты только дочка там долго не задерживайся, а то мы с отцом в сумлении будем тут.

- Я маманя быстренько, только до стойла дойду и обратно. - Ее план был по-детски прост и наивен. Пойти к стойлу, там теперь с коровами Степан. Узнать, не видал ли он в поселке Межина, которого он знает по заезду в Самару и по детским играм-шалостям.

«Он не забыл, как день-деньской закупывались до онемения в Ветлянке. Помнить, если кто-то вздумает прекратить купание, замерзнеть, ево Степан мазал илом «солямой» и тот вынужден опять нырять, окупываться. Мазал солямой он и городского парнишку Петю, который где-то и блукаеть с Настей. Не можеть оговорить его Трифон ни с чего. Чево-то у них было с Настей. А што, я ай али ревную? Это еще к чему?» - так подумала Маша. И хотела уже вернуться, дойдя до переезда. Но что-то толкало её идти в степь.

«Пойду, а то засиделась я дома, по озерам, по кручам полазаю. Раков у Степана наемся». - Она вспомнила, как в детстве его пышками кормила. Степан всегда голодовал, с матерью вдвоем жил, бедствовали они постоянно. А у Машиных родителей мука никогда в ларю не переводилась. Двух коров Субботины держали, две лошади у них было овцы, свиньи, гуси.

По ковыльным пастбищам идти легко, твёрдо как по дороге. Скот до дождя всю траву съел. На пастбищах дорожки протоптались. Только у воды в русле речки всякого разнотравья пока было много. Там гнездились и разные пернатые птицы.

Маша прошлась над кручей, заглянула в каждый куст чилиги и куровника, одно гнездышко ей попалось. «Соловьиное гнёздышко-то», - догадалась Маша.

А на пригорке в старой норке она определила: «Мигалка живеть». - Тихо подкралась по логу к озеру, залитому вешней водой, подняла стаю уток, маленьких и больших. Они, свистя крыльями, пролетели над ее головой. Только смелые лысухи так и остались плавать вдали от берегов. «Утята и лысята скоро выведутся, малюсенькие желторотики, а какие они бывають проворные, шустрые. Вон трава уже пробивает в воде. Скоро мамы их сюды на кормежку приведуть». Маша вспомнила, как в детстве они пытались поймать хоть одного утенка и не смогли. Все они поныряли в камыши, и только носики около травинки высунут, сами в воде за травку держатся и дышат. «Эх, детство, как давно оно было, как скоро оно пролетело».

Идти до старого пруда, где размещалось коровье стойло, было не слишком далеко, но от палящего после дождя зноя Маша разомлела, изрядно устала. Ей не терпелось быстрее дойти до родничка, расположение которого она хорошо знала. «Но што это? Кажись собаки на мене прямо бегуть» - Маше стало страшно одной в степи. А собаки с лаем к ней бегут.

«Хорошо, палку захватила», - подумала она и приготовилась к отражению собачьей атаки. Но они с ней ласкаются и вместо сердитого лая и приподнятой холки, кажется, узнали её. «Так это же Степкины собаки-то», - радостно воскликнула Маша. А серыеволкодавы уже вились у её ног, ласково терлись о ее колени и виновато помахивали хвостами.

Маша потрепала холки собакам, погладила им шерсть и, сопровождаемая ими пошла к подножию насыпной плотины моста. Там давным-давно какие-то пастухи устроили родничок-копанец. Как она и предполагала, там для жаждущих путников всегда висел на колышке глиняный черпак. Маша с удовольствием зачерпнула черпачок студеной водицы и, жадно глотая, выпила ковш до дна. Собаки, почуяв близость своего хозяина, помчались вверх через плотину. Взглянув им вслед, Маша увидела Степана, который стоял на самой вершине.

- Степа – а- -а! Родимый! Помогай мне иди, не могу добраться до тебя.

Степа огромными шагами не сбежал, а спрыгнул к Маше. Он обнял ее. взял за ручку и почти вынес на плотину, почти потащил и ее за собой.

- Есть, небось, хочешь Маша? Проголодалась, пока сюды шла. А у мене кулеш молошный сварился на таганке. Кизяками варил. Попросил у баб немного молока в обед, они коров доили. А ты-то как сюды попала? - засыпал Степан вопросами Машу и не знал от радости, куда ее усадить и чем угостить. - На, Маш вот ище яичек вареных попробуй как они пойдуть с зеленым чесноком?

- Ух, ты, а я-то про куриные яйцы подумала, а ты...

- Дык, кур-то у мене нету. А я пошел по стойлу и набрал вот этих. Едять их тоже.

Маша знала о том, что яйца дикой птицы, которую по-местному называют пигус, едят ище как. Особенно пастухи и дети. Ела и она их в детстве. А искать их очень просто, так как гнездо эта птица делает на открытом месте у пруда и на стойле. И когда сидит чибис на гнезде, то всей округе виден. А ежели его спугнут, то чибис долго будет летать вокруг своего гнезда и звонко с обидой кричать «пиу-пиу». Отсюда и прозвали эту птицу «пигус».

- Спасибо тебе, Степан, за кулеш и пигушные яйца, я давно их не ела. А пришла я к тебе Степа повидаться с тобой и природой, её здорово подпалила засуха, я даже опечалилась.

- Теперь вот дождичек ее исправить, - успокоил Машу Степа.

- Дай то бог, будем надеяться. Тут с тобой мы одни, поэтому как с другом детства и поговорим сычас. Отец и мать говорять, штоб замуж я выходила. А я вот сумлеваюсь за кого. И думаю: с тобой посоветуюсь. - Маша посмотрела на Степана, но тот опустил обросшую голову, утупился в землю и молчит.

- А знаешь, сватають-то за ково мене? - спросила его Маша.

- За ково? - Степан теперь поднял голову и глядел ожидающе.

- За Трифона, вот за ково, - теперь Маша смотрела на него и ждала, чего он ей скажет.

Она хорошо знала, что именно Степан ее по-настоящему любит. Но вот беда, что в селе его с детства считают каким-то недотепой. Он и с виду неуклюжый, вроде неразвитой. А вот Маша в нем души не чает. Уважает за его доброту и бескорыстие и Маша его за то, что всем он помогает и ни на кого не сердится и зла не имеет. Степан подрос чуть-чуть, пошел стеречь скот. Вначале пас овец с отцом, а когда тот умер, стерег коров. Плату не просил, сколько дадут и кормежка. С утра ему сумку по очереди сельчане собирали и на весь день питание. Сейчас Степан живет один в поселке Дольном. Скот на луга берет он в Неклюдинском поселке, потом Луговом и Дольном. Он-то должен знать, где остановился на ночлег Межин.

Не дождавшись от Степана ни словечка, а только хмурый натупившийся взгляд, Маша решила разговаривать с ним по-другому:

- Ты, небось, Степочка подумал, што я сама за нево хочу замуж пойтить, да?

- А хто же, я што ли? Как знаешь, так и поступай. Он злой какой-то. Анадысь как припустилси со двора за мной. Он и тебе ударить. А так-то он хозяин, в округе ево боятся.

- А может уважають, мои вот родители ево уважають.

- Ну, твои. Отец твой ему ровня, он тоже мельник.

- Мельник не хозяин, - грустно заключила Маша.

Из короткого разговора со Степаном она поняла, что Трифон как человек ему не нравится, а ценит он его как хозяина всей округи.

- А ты не забыл Степа Петьку-то Межина? Как солямою ево мазал. Помнишь, не забыл? Он иде живеть-та? Он теперь тут хочет жить? Уехал, говорять, на поселок какой-то. Не к Насте ли? – прорвало Степана с вопросами. - А я Настю видал утром. Отделывалась у хозяина. Выгнала коров, иш улыбнулась мне. А потом я удоль лога Соляного иду с коровами, гляжу, она купается с кем-то.

- С девкой ай с парнем? - Маша теперь испугалась, что Трифон ей сказал правду.

- Они обои раздетые, кажись парень с ней. Далеко купаются, оттуда вон - и как до озера. - Степан указал Маше кнутовищем на озеро, которое от пруда не очень было далеко.

- К ним мы еще с папой заезжал и у Самаре ночевали. Он мене расспрашивал и о тебе. Мы тушки продали и уехали. Он книги показывал. А ты ево не видала после? - спросил Степан, видя, что Маша завидует ему, что он видал Петьку раньше.

- Он заночевал у нас с дороги и ушел у контору насчет работы. А теперь маманя сумлевается. Отец с отцом ево сослуживцами были, - объяснила Маша Степану.

- Айда, сычас жарко, коровы вон в воду залезли. Зык у них. Постоять, а мы сходим.

- Я дюже уморилась пока шла, - не согласилась Маша. - Как я приду разыскивать Петра у Насти? Чево она обо мне подумаеть. Ты сам пойди к Насте, ежели он там - позови. Субботины, мол, обиделись на нево? А я тут погляжу за коровами твоими.

- Тады пойди у шалаш и там поглядывай. Может там и заснешь.

- Спасибо Степа, ступай. Только обо мне што я тут ему ни-ни.

- Ладно, пошли со мною дружки, - позвал он собак и ушел.

Маша забралась в Степанов шалаш, улеглась на его плащ, под которым была расстелена полынь. Маша догадалась, зачем полынь. Она знала с детства, что полынный запах разгоняет всю мошкару. Запах полыни и сейчас остро щекотал ей ноздри. Она разлеглась на нем, прикрыла лицо платочком. Она вспоминала, как однажды Петя Межин в очередной раз в Зуевку приехал погостить к Лебедевым. Они в селе уже считались богачами. И им не составляло труда кого-то временно содержать у себя.

Петр учился тогда, на нем форма была необычная. За эту форму мальчики и прозвали Межина «Попик», то есть служитель церкви. Он вначале не знал, за что его так называют. А когда узнал, сразу же сменил лицейский костюм со стоячим воротничком и блестящими пуговицами на деревенскую рубашку и штаны. А Маше он понравился в этом костюме. И он опять приезжает в село в том костюме, но пуговиц на нем не один ряд, а два. И он уже не тот юнец, а повзрослевший парень. И смотрит на Машу не по-детски, а с лукавинкой, с хитрецою. Маша такая же, как и в ту их встречу, зарделась вся, застеснялась. Уходит, за угол прячется. И он за ней идет за избу. Степка вышел наперерез. И он из-за него через плечо глядит на Машу все так же насмешливо…

- Никак тебе не добудилси Маш. Иди, пришел твой Межин-то, - услышала Маша, проснувшись. Она поняла, это наяву. Межин стоял и виновато улыбался.

- Крепко спишь девица, - проговорил он, обойдя Степана, к ней присаживаясь.

«И рубаху, и штаны ево во сне што ли я видала?» - подумала Маша.

А Петр глядел на нее грустновато, не говоря теперь ни слова, ни ей, ни Степану. Чтобы как-то разрушить эту сцену, Маша нашлась что сделать, как поступить:

- Степа, поди нам водицы холодненькой принеси в манерке.

Ушел Степан, взяв манерку, а они все продолжали молчать. Маша в это время думала: «А слыхал ли Петр про их помолвку с Трифоном?». И Петр думал: «Дошло ли до нее известие, как ухаживал он за Настей? Знает или нет, а спросить-то о чем-нибудь надо ее». - И решился:

- Трифон Митрофанович умчался по делам с утра пораньше, а меня не разбудил.

- У Насти не разбудил, да? - рассердилась Маша. - А маманя и папаня верили в вас Петр Павлович. - Петру ее официальное обращение не сулило ничего доброго в отношениях. Это он предвидел и не надеялся, что она его встретит радушно.

- А мне не сказал о тебе Степан. Видал, говорить, голых каких-то. Ты бы не пришел, не сходи за тобой Степан, остался бы с ней до вечера на речке, да?

- Да, деревня так деревня, каждый шаг в ней известен, - ответил Пётр.

- А Трифон хитрее тебе, он к маменьке и папеньке со старой песней тут как тут подсыпалси, мол, девка ваша засиделая. А я, мол, парень вроде и не лыком шитый, чево ей ждать-то? А тут ево извозчик со сватовством, давай согласья добиваться моево.

- Маша, да разве можно решаться сразу, не дружа с ним, не проверив? - удивился Петр.

- Ну, как не дружа? В наш дом он постоянно вхожий. Только о сватовстве он никада не говорил. Он о тебе, мол, вон парень ветреный, приехал только и к Насте подалси. А ты, говорить, ее ко мне прикладываешь. Отозвала от них мене маманя, и будто корнями опутала: «Он молодой, усем хозяин, не дурён собою. Будеть ли еще такой». И просить: «Не молодые мы с отцом, соглашайси». Я тут и растерялась. И ты тоже выходить хлюст хороший.

- И дала ему согласие? - Петр был не в себе в этот миг. Он сейчас только понял, какую девку упустил. С детства нравилась она ему. Но почему-то сказать ей об этом постоянно откладывал. «Дооткладывался». Разозлившись на себя, он уже не слышал, когда она сказала, что ей еще есть время окончательно обдумать свое решение. Хотя запили их помолвку с Трифоном после того, как Маша им надежду по согласию дала. Петра, пока она это говорила, как затмило. Он вышел из шалаша, встретив там Степана, взял у него манерку с родниковой водой и чуть ли не до дна её выпил.

- Оставил вам чуть-чуть, - проговорил он, заглядывая в манерку. Хотел, было, идти к роднику, но Маша подошла к нему, забрала манерку из его рук и допила то, что осталось.

- Говорять, кто допиваеть - зло забираеть. Эх вы, мужики! Непутная ваша душа, - грустно улыбнувшись и потрепав сзади Степана за космы, давным-давно не расчесанные и немытые, проговорилаМаша. - Спасибо Степа, што пропадущего сыскал, и за водицу спасибо. Друг ты мой ненаглядный, преданный друг, не чета другим. На свадьбе в вышках сидеть нам с тобою и ни с кем больше. Да, Степа? - она приблизилась к нему вплотную, взяла его за руки и дружески потрясла их, преданно заглядывая ему в глаза. Степана это смутило.

- А теперь прощевай, итить нам надыть, а то тебе Сёпа коров уже со стойла выгонять.

- Прощевай и кланяйси родным, Мария, - Степан помахал ей вслед пустой манеркой.

 

К СУББОТИНЫМ ВОЗВРАТИЛИСЬ

 

Крот сразу почуял за воротами кого-то, залаял, вызывая хозяев. Обычно на его лай спешил выйти или выглянуть в окно Субботин. Но он ушел на мельницу и должен был скоро возвратиться. Выглянула Дарья Дмитриевна, увидела Петра и Машу, обрадованно в форточку шумнула, что заждалась одна их тут. И поспешила в сенцы им на встречу.

- И куда же ты запропастился-то, Петруша? У сумление нас ввел всех.

- Извините, пожалуйста, Дарья Дмитриевна, так уж получилось, бес попутал с этой работой, - оправдывался Пётр. - Трифон Митрофанович мне должность писаря предлогает, обмыли ее малость. Он встал утром и уехал, а я проспал, пока Степан мне не сообщил о вас.

- А вот и сам хозяин пришел, - в колитку входил мучной Субботин. – Маша ступай на стол все подавай. Я тут к вашему приходу кое-что вкусненькое приготовила. Лапши с курятиной наварила, курник состряпала и вареников напекла. Трифон заезжал, я курником его тоже угостила. Он признавалси, што любит ево очень.

- Мама, я же сказала ухожу, а зачем же курником ево кормить в мое отсутствие?

- Он же не чужой теперь.

- Это кто еще не чужой, - услышав разговор жены с дочерью, спросил Субботин. Он всегда напоминал Дарье о случае, где объявили до свадьбы жениха зятем, а он другую за это время невесту нашел, от пропитой невесты отказался. Получился большой конфуз.

- Зять будущий, хто же еще, - ответила Дарья Дмитриевна.

- Он вам не зять пока, - закричала так сильно впервые Маша и испугалась сама себя.

«А штой-то это я. Они родители, их дело уговаривать, добра мне желать. А я-то сама ай вообще без головы? Поспешила, сказала согласная. Теперь виню, сама не знаю ково».

- Заезжал, дочк, он и ко мне на мельницу, говорил, завтра после обеда к нам заедет. Обглядели мы жернова, – уже примирительно говорил отец. - Говорить, полопались, надо бы заменить. И досок на крылья завтра обещал привезти.

«А то я жених. Чего я-то им предложу взамен на такую красавицу. Если свою несерьезность, с которой выступил?» - подумал Петр, слушая их семейную беседу.

- Садитесь ладно за стол, а то обед не получился и ужин простынеть. Маша приглашай за стол Петю и отца. Все, небось, проголодалися, - приказала Дарья Дмитриевна.

- Не волнуйси за Межина мама, он у заботливых хозяев гостевал. Айда, Петя, сделай милость, ужин хоть прими у нас, - с язвинкой проговорила Маша.

- И што ты все с какими-то шуточками да прибауточками разговор ведешь, Маша, - упрекнул дочку отец. - А знаешь ли ты, что мы с его покойным отцом, когда службу царскую отбывали и как родными быть обещали. И говорили: как отслужимси, обзаведемси семьями, то и семьями дружить будем. Се-мь-я-ми! – выразительно подчеркнул он это слово он. - И чтоб дети наши меж собою дружили. Мы так с ним жить договаривались.

Уселись за столом, Субботин и тут продолжал свое сказание. Потом взял на столе бутылку пшеничной водки, предусмотрительно выставленной хозяйкой, стал по рюмкам разливать. Случаев выпить было больше чем достаточно, поэтому он не удивился, что она так поступила. Разлил по четырем рюмкам и предложил всем выпить за встречу, за семейную прочность, за дружбу Маши и Петра. Выпил сам за это первым. Все последовали его примеру.

- Крепка она шельмовка, по кишкам кипятком так и пошла вниз, - Субботин с хрустом зажевал колечком соленого огурчика и сделал выразительное движение рукой с вилкой от самого рта и вниз по пищеводу к желудку. Взял ножик с деревянной ручкой и круговым надрезом открыл подрумянившую корочку пирога-курника. Открыл её и ровными ломтями порезал пирог. Взял первым самый большой ломоть ещё парящего пирога и понёс ко рту.

Похлебали потом белёный квас со стюднем, поговорили. И только теперь хозяин предложил всем выпить еще по рюмочке. После чего по просьбе Маши - Дарья Дмитриевна спела старинную песенку, которую подпевала и она.

Севодня воскресение

Мой милый не пришел.

Наверно рассердился

С другой гулять ушел

Второй куплет уже сама Маша запела, поглядывая сбоку на Петра.

Заходить милый в спальню

Растрепаны усы.

- Ну и пусть гуляить, купец молодец, - с улыбкой пошутила Дарья Дмитриевна.

- А дальше, дочка, как? Она у нас певунья, поеть с измальству.

И опять с улыбкой запевать стала Маша, довольная похвалой.

Межину, правда, ее голос казался дивным. Когда они повторяли, он тоже им подпевал.

Заходить милой в спальню

Растрепаны усы

Снимаеть милой фуражку…

- Не милой, а мил, - теперь поправила дочку уже мать и продолжила песню.

Снимаеть мил фуражку

Сам смотрить на часы.

- Давай, пап, и ты подтягивай нам.

Смотри, смотри мой милой

Который теперь час,

Наверно мой хороший

Сидим в последний раз.

- То-то и есть не в последний раз, а в остальный, - поправилась Маша, разрумянившаяся то ли от пшеничной водочки, то ли от песни любимой.

Посмотрев ласково на Петра, она склонила головку к матушке и мелодичным голоском:

Подруга, ты подруга,

Соперница моя,

Зачем отбила друга,

Отбила у меня.

- Помню, мама:

Нюжели ты подруга

в Любови не жила,

Огонь горить пылаеть

Любовь жарчей огня.

А потом уже одна Маша завершила такими словами:

Огонь зальешь водою

Любовь залить нельзя!

- Вот так-то, гостечик наш дорогой как раньше-то певали наши бабушки, поем теперь и мы, – молвила грустно Дарья Дмитриевна. - Жисть-то одинаковая была у них, што и у нас.

Маша встала, начала прибирать со стола и выставлять чашки чайные и сахарницу.

- Седня служба идеть у церкви, можеть сходите, молодежь? – спросила матушка.

- Из-за гостечка ежели, церковь ему показать? - глядя на Петра, спросила Маша.

- Я согласен Машенька, ежели это вас не затруднит, - обрадовался Петр.

- А чево же не сходить, сходите, - подхватил мысль Михаил Евстафьевич. Он и сейчас все также продолжал раздваиваться в желаниях: выдавать Машу замуж за человека богатого и властного или за парня, который Машеньке люб будет.

- А от ково из них толку-то больше? - заговорил он вслух, как Петр и Маша вышли.

- Чей-то, Миша, ай сам с собою заговариваться стал ты?

- О них я все толкую и думаю. О детях. Гляжу на них вон и думаю.

- Че же теперь думать, коли, девка пропита, - грустно молвила Дарья.

- Эхе-хе-хе, пропита, так пропита. Это я так просто, глядя в окно на них. А так-то - чё бог не делаеть, все к лучшему. Жизнь у нас с тобой вить получилась, слюбились мы вить. Хоть видел один раз тебе, как под венец-то нам итить. Отец сказал, как отрубил. Женись, говорить, на Дарье. Сказал - и баста. По нему любовь наша и вышла.

- Тады другие были времена, а нынче не прикажешь им, - убирая со стола посуду и самовар, ответила Дарья. Она тоже еще не разобралась, как лучше поступать им. Немного отказать бы надо Трифону. А то возьми он и передумай, и засиделась бы их девка.

- Миш, а этот Петр, парень все же дюже смирный. Я так думаю.

- Но гол, как сокол. Чево с такова узять. – Субботин продолжал глядеть им в след. - Ну, бог с ними теперь Дарья. Вот только добром бы свадьбу им справить с Трифоном. А так и у нас с тестем ни мельницы не было, ничево. Сами потом с тобой всё и наживали.

- У Павловых-то наших землицы хоть много было. И сбруя к лошадям была, - вспоминала Дарья, тоже глядя в окно вслед уходящим молодым.

- Гляди, маманя нас сквозь стекло разглядываеть, - Маша дернула за рубаху Петра.

- Просто она благословляет нас материнским взглядом, - улыбнулся Петр.

- Мене што ли она не видала. Небось, подумала: увидють люди, понабрешуть Трифону. И пускай себе брешуть. - Маша назло взяла Петра под руку. Петр наклонился к ней:

- Тебе-то што Маша, а на меня скажут: «Этот, чей прилепился ещё».

- Угадають, Межиных штоль забыли. А так-то иде они видели-то тебе? Училси ты и училси. Сюды пошли, на кладки, Кулевкой там и пройдем, - Маша потянула его на зады за руку. - Вот иде бывають полыньи зимою. Тут глубина и не замерзаеть. Ключи тут бьють?

- А как заросло, как в тайге, какой, - удивился Петр зарослям Ветлянки. С горы Сашиновой рассматривал Зуевку, их за кручами не видно было.

- На решетник мы с папаней тут лес рубили осенью. И колья на плетень он набирал, и хворост тут брал. Приехал бы зимой и поглядел, как рыба душится у проруби вот тут. Усе приходют к проруби и корцом ее вылавливають. Один из нас светить фонарем, остальные ловють рыбу или пурину жгуть на берегу. Рыбу этим освещають и покойнику ноги греють под рождество. Када крещенские морозы стоять лед уже толстый, под водой рыбе воздуха не хватаеть. Пурину пожгем, рыбки наловим и на коляду по селу пойдем всей гурьбою.

- Это я помню. Тоже как-то с вами ходил колядить и рождествить. Помню и тебя, какой ты была маленькой, - Петру вспомнилось, как однажды на речке она подошла к нему близко, близко. Тогда в ее огромных глазах он увидел как в зеркале свое отражение. Взял ее тогда за обе руки и все приставал к ней: «Нука Маша еще раскрой шире глаза и погляди пристальней на меня». А Маша вырывается и кричит: «Не хочу глядеть на тебя, не буду!».

- Замолчал-то че, оглох што ли?

- О чем Маша? О том, как поколотили ребятишки меня однажды?

- Поколотили? Мало поколотили. За учерашний поступок тебе поколотить? Убить бы надо тебе. Эх ты! Парень непутёвый, а ещё городской - Маша кулачком намирнулась.

- Извини меня Машенька, так вот вышло. Выпили наливку у Трифона, я и заночевал.

- У них или у нее?

- Отправил он нас с дядей Борисом к ней, когда я уже спьянился.

«А может, у них ничево и не было? А я к ней ево уже приложила, - подумала она. - И чё я все дознаюсь? Накой он мне - такой вот чуносый». - Она поглядела на него, улыбнулась.

Крупное телосложение, ходит тяжело, вразвалку. Лицом не сказать бы, что дурной. Хотя глаза сидят где-то в глубине. Но большие. Часто ими моргает, низкие, широкие брови, почти сросшиеся у переносицы. Голова крупная, округлая поросшая густыми вьющимися волосами каштанового цвета. Широкоплечий, чуть ли не на голову выше Машеньки. Разговаривает глухо и редко, как бы обдумывая каждое слово.

«Такой он неказистый, а почему-то мне все больше и больше нравится»

- Вот я размышляю все о тебе, Петр Павлович Межин. Ну, скажем, зачем ты наперво к нам заехал? Лишь толька потому, што отцы наши давние друзья или как? Мог же ты и у Зуевых так же переночевать, а потом поехал бы и к Трифону в гости. И не морочила бы я себе голову.

- Ежели честно Машенька, то да, к вам я заехал по причине давней дружбы наших отцов. Они служили вместе, а потом долгие годы дружили. Но потом, увидев тебя такую взрослую и очень красивую, я понял, что приехал именно туда, куда надо было приехать.

- А хитрец ты оказывается Петр. Все в Самаре парни што ли такие? Льстить умеють девчатам даже первым попавшим. - Петр как когда-то в детстве поймал ее за руки, повернул к себе, стал глядеть ей прямо в глаза и говорить. Что она единственная, она влечет его к себе, нравится ему больше всех: «Больше даже тех барышень, которые учились со мной многие годы. Больше Насти ты нравишся мне, с которой случайно встретился у Трифона».

- Я люблю тебя Маша, пойми и поверь, - заключил он свое порывистое движение. - Вот сейчас зайдем с тобой в церковь, и я всем объявлю, если захочешь. Приехал, мол, к вам я из-за Маши. И ежели не Трифон бы со сватовством своим, то я уже попросил бы твоей руки.

- Айда ладно, охолонись Петруша. Вон Алехин колодезь с цыбором и с бадьею, у бодьи и охолонись. Отведай студеной водицы, и пойдем тады дальше. А то я вижу, пышить от тебе очень даже. Того и гляди рубаха льняная на тебе успыхнеть. - Маша высвободила маленькие ладошки из его крепких рук и весело рассмеялась. - Айда Петя! На вечерню-то опоздаем.

 

У Зуевых в гостях

 

Вечерняя служба и правда шла к концу. Прихожан в церкви мало, на вход Петра с Машей многие из них обернулись и стали разглядывать. Служитель церкви, стоя на полуметровом возвышении и помахивая кадилом, призвал всех к вниманию господню и к молитве. Все стали кланяться и креститься. Маша тоже перекрестилась. А Петр так заинтересовался росписями на высоких церковных сводах и стенах, что пропустил положенный момент крещения. Огромные иконы Божьей матери, Иисуса Христа, святых старцев, летающих ангелочков по сводам очаровали Петра и заворожили неведомой и неподвластной человеческому разуму тайной. Он не заметил, как к ним подошла маленькая старушка с кротким лицом. Обернулся, когда почувствовал, что Маша дергает его за рубаху.

- Это бабушка Алена, нашей матушке родственница, - сказала она тихо.

Бабушка Алена поклонилась им, прежде чем спросить:

- А чей он будить-та Маша?

- А вы Межина из Самары, Павла Ионовича небось знали бабушка? - та задумалась. – А, это и есть ево сын Петр? Это к ним все зуевские базарники заезжають завсегда.

- Во-о-н ты хто! – прошептала старуха. - Как же, я сама к ним заезжала. Эт када помоложе с Козьмой на базар ездила. Он-то был тада ище маленький. Усё стали забывать, дочка, эхе-хе. Времечко идеть, не остановишь ее, времечко-то. Мы таперь уже стареем. А ваше дело молодое. Када-то и мы с Козьмою такими были. Кума-то, Дарья, как тама, не болееть?

Маша тихо ответила, что с родителями её всё в порядке: «Не болеють».

- Тады привет им с кумом Мишей передавай. У гости может с ним-то, и придете прям после службы хоть. Небось, и ему с Козьмой-то будеть, о чем поговорить. А мы с тобою тоже по - бабьи погутарим. Он, дед-то мой, об этих записях-то и отцу Евгению рассказывал. Там говорится и про церковь, и про волость нашу сказано, строилась када. - А этот, Петр-то твой али уже женатый? - шепотом, чтоб ему не слышно было спросила Машу бабка Аленка.

- Нет, не женатый. Некогда ему, училси всё это время.

- Вон как, грамоте ево учили значить, - уже громко проговорила она, как и Маша.

Все теперь пели молитву, подпевая, кто вразнобой, а кто подлаживал отцу Евгению.

Бабка Алена повернулась от них в сторону алтаря – крестилась и кланялась.

Отец - Евгений Кроткий, закончив службу, объявил, что утренняя служба завтра начнется в девять часов и завершится в одиннадцать: «Будем чтить именитых святых и прославленных воинов отечества Российского. Всех родственников убиенных и ныне представленных вспомянем. У всех должны быть именитые списки на этих людей».

- Дюже уморились ноженьки мои, - пожаловалась им бабка, - и вить раньше-то как: хыть подряд две службы отстоишь и хыть бы што. А щас усю до косточки разломило.

- Ничево бабуля, мы с Межиным вас прямо до дедушки Козьмы и сопроводим, - обещала Маша. - Ты ведь не против, Петь? - «Не против», - ответил Петр, заранее предвкушая счастье с Машенькой целый вечер побывать и познакомиться с Зуевыми. А Маша, словно читая его мысли, добавила:

- Можеть и ты заинтересуешься дедушкиным архивом о Зуевке. Он, как я к ним приду, так наказ о грамотеях даваеть. Говорить: дочка, хыть бы хто грамотку-то читать умееть, ты привела бы ево ко мне. Говорю: приведу дедушка, када-нибудь приведу. Вот и привела, скажу.

- А дед-та мой и правда несказанно рад вам будить, - заключила разговор Алёнка.

Козьма Зуев и есть тот самый потомок братьев Зуевых, переселенцев из Воронежской губернии. Он хранитель дневников, которые из поколения в поколение передавались от людей пожилых - к молодым. Начиная от Афанасия (кличка Зотка) и Дмитрия (кличка Митюря) и до наших дней записи дошли. К этому человеку и привела бабка Алёнка Машу и Петра Межина.

Дед Козьма предстал перед ними низеньким старикашкашкой в распущенной холщёвой рубахе, в грубых самотканых портках, обтягивающие ноги до колен, обросшей сальной проседью головой и бороды. Встретил Козьма нового гостя настороженно, которого долго узнавал острым испытующим взглядом и безмолвными вопросами.

Находился Козьма в это время в столярной мастерской, где что-то строгал рубанком. Петр удивился разнообразием инструментов, находящихся здесь. Он и не предполагал такое разнообразие инструментов в столярном деле. Рубанок, пилу – двуручку, ножовку, стамеску, топор он знал, а тут чего только у деда не увидишь.

Поздоровавшись с ним и осведомившись о его здоровье, Петр назвал себя.

- Дык мил человек у нас завсегда гостю рады и прошеному, и не прошеному. Отпертые им двери. – Он широко развёл при этом руками. - А давеча-то Маша я вас и не признал, извиняюсь. Гляжу, вроде ты, а када такая повымахала? И ты повымахал, - обратился он к Петру, - был мальцом вроде бы недавно. Ионыч жив, али умер? Ево и матушку твою давно не видывал, не ездим мы с Алёнкой на базар теперь. Иде теперь увидишь их.

- Может, и вовсе не увидите, - грустно ответил Петр. Отец еще в позапрошлом году писал, что болеет сильно наша матушка. Теперь вот полгода прошло, как замолчал и сам. Известие пришло из Землянки от купца Иголкина. Он просит меня приехать к нему непременно. Думаю, вопрос моих родителей касается. Собираюсь ехать.

- Так вот ты, по какому вопросу у Трифона бывал! – высказала догадку Маша.

- И об этом мы беседовали и о работе писарем. Я рассказывал, он мне предложение такое выдал. Как Маша думаешь - соглашаться? - Маша рассмеялась, хитро посмотрела:

- А поладите? Делить с ним никово не будите?

- Эх-хе-хе, бабка, из ума совсем выжила што ли? У мастерской гостей держать до селе – видано нам ли? – бросая в переносной ящик рубанок и отряхиваясь от стружек, спохватился Козьма. – Тьфу ты, - сплюнул он,- а я, старый хрен чево же соловья-то баснями кормлю. Нука пошли у дом. Хыть закусим чево там, погутарим, аль чайку выпьем. - Растопырив руки, он стал выпроваживать всех за дверь, взял фонарь, повел по двору в избу. Успело стемнеть к тому времени. Фонарь освещал дорожку к сеням. Шли гуськом.

- Так-то усе у нас с Алёнкой в хозяйстве есть: две лошадки вон, верблюд, лошадь и сбруя для них, рыдван с подводой, сеялка конная, плужок. А там вон сарай для скотины всякой. Косилку приобрели в сажень захватом. А куды теперь это девать-то? Ить сынок бы унаследовал все это. Ушел служить на действительную у Крым и в одночасье там сгинул.

-Коньстентин кажись город-то их, - подсказывала Алёнка.

- Во-во, город по ево имени и значилси, - подтверждает дед Козьма.

- Константинополь, - догадался Петр.

- Эдак - кажись. Не поделили наши ево с супостатами. И они за нево дрались. Там, сказывали, лю-ду – у по-ко-ло-ти-или!

- Теперь опять завелси, буки забьеть с этим Констентинополем проклятым. Штоб ему места там не было, - сердилась бабка. – Убили турки там сыночка.

- Констентин Козьмич был бы, времени-то прошло сколько уже.

В сенях Пётр пробирался за хозяевами к входной двери.

- Иди, иди Петя не пужайси, - подбадривала Маша. Она его то на «Ты», то на «Вы» называла. Петр как ни старался нагнуться, а ударился лбом о притолоку во вторых сенях. Дальше Маша обогнала его и пошла впереди. Она бывала у Зуевых часто.

В избе чувствовался спертый воздух, присутствовал запах мышей и теста кислого.

«Не открывают старики ни окна, ни двери и летом», - подумал Петр.

- Вы уж не обессудьте нас, не прибрано у нас, - темно с каптушкой и разбросано, засуетилась бабка. – Он черт старый чево только не выдумываеть в избе делать. Полы я подмету, подмету, а он насорить на них или расковыряеть. Жить так вот с плотником-то.

Петр, после того как свет зажегся, заметил, что пол у Зуев глиняный. «Субботины молодцы, они в деревне, а с полом деревянным живут. Как в Самаре». - Петр обглядывался, ходил по избе и любопытствовал.

- Чё, Петр Павлович, интересно тут, не как у нас? – улыбалась Маша. – Вот повожу тебе по старикам, и всю старинушку тут узнаешь. Голландка у них квадратная, у нас округлая. А зимой одинаково тепло. Проулок у них за палатями? Дверца видишь – кроношная? Туда телка они зимой заводють. Ему тама тепло от печки жить, как и курям под печкой. Овца двоих окотить, то и ее хозяева в избу загоняють.

- И живи тут в общем табуне со скотиной, - засмеялся Петр.- Не мудрено со временем и самому в скотину превратиться.

- А как им быть-та? Када морозы трескучие на крешенскую стоять. Поди, на двор высуни свой нос. – Маша при этих словах весело рассмеялась.

- И говорю я тады своей Алёнке, мол, наживали, зачем с тобой это всё? Костя ежели живой бы был - хорошо. А сычас случись с нами чево, и усё тут прахом пойдёть. Алёнке говорю: нам водицы подать некому. Держись за мене, а я за тебе, говорю. Коль сыночка сово родимого не уберегли.

- Ты сказки-то им не рассказывай, а вот сахарку лучше им из глудок наколи, – посоветовала старуха. - У сахарницу наложи кусочков горкою, а я самовар углями заправлю, закипить он када– я усех ко столу и кликну. Машенька! Ко мне приди голубушка, - позвала она.

- Чево тёть Алён, может помочь вам чево? – Но старуха передумала:

- Нет, мы с дедом тут сами управимся, а ты ящичек знаешь стоить иде? Возьми ево, и Пётр пускай ево проглядить. И аккуратнее, а то бумаги от времени в нём истлели, где по краям и порвалися. Он, мой-то кому-нибудь, а показываеть. Один придёть - хорош, а другой и того лучше. А с Петей вы нам свои.

А Петр в это время на стенах киотки с карточками разглядывал. На одной заснят Козьма ещё в военной форме. С правого боку по голенищу у него спускалась шашка в чехле. В киоточке рядом с грустными глазами размещён мальчик лет 12.

- Это и есть Костя? – предположил Петр. Козьма стоявший сзади утвердительно кивал головой. Он снял с головы картуз и вытер повлажневшие глаза. Подошла Маша с крашеным сундучком размером со шкатулку швеи. С начекалочкой сундучек, её открыла Маша. В сундучке было наложено до верха пожелтевших бумаг.

- Усё у них заприметил? – ласково спросила Маша. - И карточки... У них икон старинных много, их погляди. Вот, как и у нас, святые старцы. – Она подала Петру ящичек. – Не читала я, не знаю чево там. Думали о чём они, о том, небось, и написали.

Петр заинтересовался старцем, которого художник запечатлел во время кормления медведя куском хлеба. Маша подтвердила, что старец этот - Серафим Саровский. Рядом другой старец в странном облачении. В нем Пётр признал Златоуста. Он слышал еще в Самаре о нем. Златоустом его прихожанка нарекла. Она как-то послушала его складную речь на проповеди и молвила: «Золотые уста у этого человека». Сказала, да так и нарекла именем: «Златоуст».

Они стояли у столика святого угла. Он накрыт чистенькой скатёркой с длинными бахромами, в углу богатый иконостас. К потолку в трёх вершках от божницы цепочками крепилась лампада. Под ней на столе черепушка с пшеницей, свечами, рядом солонка и хлеб свежей выпечки. Это общепринятый ритуал деревенских изб того времени. Петр к нему привык. Ящичек Петр поставил на край стола, накрыл ладонью. Маша принесла два легких табурета, посадила Петра, сама рядом села. Положила ладошку на его ладонь, спросила:

- Чё, Пётр Павлович, не терпится, небось, тебе в ящичек заглянуть? – Пётр утвердительно кивнул головой. - А бабуля разрешила нам ево вскрывать, покуда они там с самоваром возются. И только осторожно заглядывай, берегаеть дедушка свой ящичек.

Межин редко так близко видел Машу. Тут они в маленькой комнатушке, в одежде домашней, она здесь прелесть. Сказочная царица, румяная, коса распущена, в простеньком сарафанчике, аккуратно облегающем тело. Она здесь домашняя. Ему она сейчас показалась почти доступной. Он смотрел на нее с любовью, радовался ею и улыбался.

- Маша! Ты мне нравишься сейчасочень! – прошептал он ей, положив ладонь в ладонь.

- А почему сычас, а вчера?

- Сейчас ты более красивая и домашняя. А я люблю девушек домашних.

- Ну, уж, я чё тута тебе али доступная?

- Ну, хватить вам, шептаться тута. Айдате за стол, чай попьем, а перед ним и перекусим чуток. – К позднему ужину их приглашала гостеприимная бабка Алёнка.

Чулан от передней был отгорожен хорошо выструганными досточками. А щель между голландкой и забором служила дверью. Петр еле протиснулся в чулан через нее. Хозяева по себе видимо её рассчитывали. Чай пили в прикуску с сахаром и пирогами, заправленными на выбор и по вкусу: с капустой, со щавелем и с морковью.

- Еште пироги гостечки дорогие, - советовала Петру и Маше гостеприимная тетка Аленка, - а к завтраку напекутся пироги другие. Отведаете пироги и с луком, и с капустою. Испечь можно и с яйцами? Укусные они. Да вить Козьма?

- Очень вкусные у вас пироги тётушка Алена, - похвалил Петр. – Не ел никогда я таких. Правда. Спасибо вам и за чай, и за них, за удивительнейшие пироги ваши.

- Вот и Маша анадысь туда же в похвалу ударилась, - хмыкнул в бороду дед Козьма. – Это вот ему хвалить, он впервой у нас - и приезжий. А ей пора и привыкнуть к пирогам-та.

- Ну, как же, дядя Козьма. А если пироги и, правда, у вас хорошие. Их еш, еш и не наешся никак. И как такие пироги не похвалить.

- Пироги как пироги, - не соглашался дед Козьма, - такие и у Дарьи Димитриевны.

- Так и анадысь хто-то мене хвалить, а Козьма и давай ему перечить и мене корить, – обижалась Аленка. – Из таких он мужиков. У- ух! Акаянная твоя душа - намахнулась она. Гости рассмеялись. – Зато каши ему подавай. Сварю хоть какую, он есть и мене хвалить.

- Вот как! – удивился Пётр, - другие мужики хлёбово любят, а он каши. Дядя Козьма, а вам кем тот человек доводился, который сундучек с реликвиями историческими оставил?

- Эт вон энтот штоль? – переспросил он.

- Да. Откуда те бумаги появились у вас?

- Дык эт сын наш Костя их принес, будучи еще мальчёнком. И вот с тех пор стоять они. У дяди ево они сначала побыли, почитал он листики. Брат вон её – Алёнкин на хранение нам их передал. Я сам вроди по фамилии Зуев и писал их Зуев. Стало быть, по адресу они пошли. А ты чево ими али дюже заинтересовалси?

- Заинтересовался, поглядеть на архив Зуевых нужно, - ответил серьезно Петр. – А дядя отдавал их на хранение когда с Костей вашим, он чего сказал? Ведь не будь они для Зуевых ценными, он не принес бы к вам сундучек на сохранение. Значит, там и вас касается.

- Тади проглядишь их када, у другой раз как заявитесь, за чаем с пирогами нас и уведомите. - Козьма видать и сам теперь к этому ящичку проникся интересом. Он принёс ящичек из переднейпошел, поставил на видное место, чтобы гостям не забыть. - Эдак тады. У Машы ты ночуешь-то паря? – поинтересовался дед.

- У них, у Субботиных я остановился, - уклонился от прямого ответа Пётр.

- Тады у вас они нехай, бумаги-то энти до молотьбы и побудуть, - решился дед Козьма.

 

ВДВОЕМ В НОЧИ

 

Уходили Петр и Маша от Зуевых уже за полночь. Яшичек нёс Петр за ремённую ручку. Темнота была кромешной, места для Петра незнакомые, поэтому Маша вела Петра за руку. Не далеко слышался смех и голоса молодёжи. По обрывкам фраз Петр понял, что молодёжь видела их, когда подходили они с Машей к Зуевым, или когда выходили.

- Шляются тута полуношники какие-то? – всё доносились их голоса до Пётра.

- Айда Петя сюды, - увлекла его куда-то в сторону Маша. – Тут тропинка в траве должна быть. По ней пойдём и прямо выйдем на кладки, - Маша хорошо теперь обгляделась и ориентировалась. - Сычас тут мостик должен быть через Ветлянский спуск, потом плотинка и там будуть кладки. Тут не оступись, гляди на кочки - пока плотина не облеглася.

- Вижу теперь и я это, Маша. И край плотины вижу тут, а вот и её средина.

- Тс-с-с, Петь. Тут не дюже бубни. А то услышат ище, увяжутся за нами. - Пётр знал повадки деревенских ребят. Они и побьют парня постороннего за девку. Подумают, украл он у них Машеньку. Он засмеялся. Притянул её к себе, сказал ей об этом. Она не отстранилась:

- Украл у Трифона - не у них. Увидал бы он – убил и мене, и тебе.

- Неужто он сердитый такой?

- Он ревнивый дюже стал. В церкви редко бываеть, а я часто церковь посещаю. И рас - на пасху туда приходить. Как раз христосовались все. И чей-то парень поцелуй мене. Чево он вытворял! Ревновал ужасно как. А я хто ему была? Нихто. А щас…, - Маша замолчала.

- Ну, щас-то нас никто не приревнует, - Петр приостановился и опять ласково привлёк её к себе. Маша легонечко отстранилась, сказала:

- От стыда и совести человек никуда не скроиться, мне говорили. Так и пойдем с тобою тут по выгону. Через овраг перейдём, а там и наши гумны за могилками будуть. - Спустились на самое дно большого лога, сразу повеяло свежестью и прохладой. - Ой, кажись застёжка на сандалике у мене порвалась, - Маша нагнулась и стала шарить руками в траве. Поставив ящичек, Петр тоже нагнулся и ощупью определял, что с застёжкой.

- Нет, Маша, расстегнулась твоя застёжка, - успокоил её Петр. А, выпрямляясь, как бы невзначай обнял её за талию, привлек к себе. От волнения Маша часто и глубоко задышала ему в лицо. Он нашел ее губы и крепко впился в них ртом. Жадно прижался к ее талии и целовал, целовал. Маше понравилась его смелость, сила и ласки, она теперь висела на нем, находясь в объятиях. Оторвавшись от его рта, с волнением зашептала:

- Отстань от мене ведьметь. Зябко дюже у низу, айда на верх.

Петр нащупал в траве ящичек. Попытался опять взять её за руку, но она отстранилась.

- Ты обиделась на меня Маша, да?

- Раньше надо было мене лапать, а теперь опоздал.

С этих обидных и не до конца понятных слов Петр тоже замолчал, думая о присшедшем:

«Не складно и тут опять вышло, - подумал Петр. – Но она права. Уехал к Трифону вроди, а очутился у Насти. Это нормальная девушка никому делать не дозволит. Думал, не догадается, не захватит. А о хитростях Трифона ты и не знал. Теперь за деяния свои и расхлёбываешься. Хотел синичку поймать в небе, а упустил журавушку».

- Как сандалии Маша? – спросил он осторожно. – Не расстегнулись опять, сандалик не потеряла? – Он и не надеялся, что она ответил. Больше невыносимо ыло молчать.

- Не потеряла. С тобою мне вот голову не потерять бы, сердито ответила Маша.

- Машенька извини! Еще и еще раз прошу тебя, коли, в чём я тебя обидел.

- Не в этом дело Петя, а в том, што до твоего приезду он в гости к нам приходил.

- Это ты о Трифоне речь опять ведёшь?

- Да. Придеть, поговорить, бывало, с нами за самоваром посидить. Када и с пол-литром приедеть. Отец мой, Трифон и дядя Борис выпьють её, поговорять сядуть и уедуть. А тут ни с чего под матицу сели и стали мене за нево сватать. А я-то злющая на тебе. Они четверо на мене наседали. Папка со сватовством согласилси када, а следом и мамка. Он по капиталу не чета тебе - богатый. Насели, я и согласилась. А не по душе мне Трифон.

- И скажи ему об этом, и родителям, - Петр был рад развязки в их отношениях. – Зачем жизнь-то портить и себе и ему, - осторожно советовал он. – Выходит - не приедь я к вам день другой и - тю-тю моя невеста. Да Маша, выходит так?

- Сычас не от мене, от нево это зависить и от тебе. Выручай, я при чём теперь тута?

К примеру, он к другой уйдеть, до свадьбы дело не доведеть, откажется. Я согласная.

«Может, откажется Трифон, - подумал Петр. – Эх, и слепоту же я проявил. Семья уважаемая, она не чета Насти - тоже уважаемая. Такое допустить нельзя. Нет и нет!»

- А давай я повод ему дам, - уцепился за Машины слова Пётр.

- Тада тебе тут не жить и не работать. Он тебе не то у писари, у землекопы не возьметь, - засмеялась Маша. - На это не решимси. На нём одном свет клином не сошелси.

– Соглашайся Маша на время в Самару со мной уехать. Там есть квартира. А хочешь, к купцу Иголкину в Землянку уедем? Отец видать партнёром ему был по имению, или подельник. С тобой обсудим и этот вариант. – Петр даже приостановился, чтобы обсудить этот вопрос.

- Пока не горячись! Иш нашолси парень самарский. Никуда с тобой я не поеду. Утро вечера мудренее. Обглядимси, съездиешь у Землянку, там удеть чево, тады и решим.

Не удовлетворило Петра Машино решение, но ничего не поделаешь. Он понимал: сам свою судьбу с проблемами связал: «Сам кашу сливную заварил, сам слив от неё и расхлёбывай». – Они подходилили к свежевыкопаним канавам. За ними утрамбованные площадки:

- Кармышовские гумна это, на них ведуть молотьбу снопов» - пояснила Маша. - Наши гумны тут и соседские. На них хлеб молотют хто цепами, хто молотилками. А Федянины лошадьми приспособились снопы молотить. А до этого стога у них стоять и стоять бывалчик. Совы в них до весны зимують. Вот их и прозвали: «Совухины». И служил Федяня в царской армии долго, ево и призвали: «Содат Совухин», - Маша тихо рассмеялась.

- Интересно! Маша напмнишь потом мне и про это. Запишу в грамотку и в ящичек этот вложим. – Петр уже обдумывал заняться записями событий этих мест.

- Петь глянь, не спять наши? - заволновалась Маша. Они шли уже по плотинке старого прудика. который зарос кустарником и был почти без воды. – И накосмыляеть мне теперь мама. С кажеть: идее она до полуночи шлялась. Чё ей скажем-то?

- В конторе были, мол, к Трифону насчёт работы моей заезжали, - нашелся Пётр.

Они уже с задов входили во двор, в избе у окна при фитильке коптилки стоял стол.

- Нету там мамы, - заглянув в окно, шепнула Маша. - Ужин видать нам приготовила, а сама спить - хохотнула Маша. На столе в чашке стояло что-то под полотенцем. Раздели пиджаки, Маша пригласила Петра к столу, хотя тот не был голодным.

Маша в домашнем халатике была красивой. Он аккуратно облегал ее фигуру и груди.

Петр, ссылаясь на сытость, поглаживал живот, от ужина вежливо отказался.

- Тады их штобы не булгатить - ты тут на полатях и переспишь, – предложила Маша. Улыбнувшись, вспомнила чего-то, добавила: - привыкай к жизни деревенской. Зима подойдёть када - на печь к папане залезешь. У трубе вой домовова слухать будешь.

- А я и на печке и на палатях усну быстро. Приучился в Сызрани, практику, когда проходил. Городишко так себе, захолустный, домишки деревянные, низенькие. В передней курсистки жили, а мы с Сашкой Батуриным - в задней. Столовались там и ночевали.

- А курсистки-то, небось, красивше девок деревенских? - расстилая на полатях шерстяной ложник, поинтересовалась Маша. Она не раз о них слышала. Когда она слезала, он подошел сбоку к ней и нежно обвил руками за талию, ответил:

- Нет, Маша, курсистки они и есть курсистки. Грамотные они – да, а такой привлекательной и красивой как ты у нас курсисток во всем училище не было. – Маша вежливо от него отстранилась, отвела в сторону его руки:

- Так уж и не было? – засомневалась она и тихо рассмеялась. - Межин, а ну погляди мне в глаза. – Вставилась ему в глаза своими глазищями. Петр отвел взгляд: - Правду тебе говорю, - перекрестил себя. – Одну барышну Леной звали, мне она была близким другом. Это создание родом тоже из дворянской семьи. Трифон её знает хорошо. Лена у его деда Прохора Неклюдина секретарскими делами и теперь ведает.

- Вот и женись на ней, на Лене своей, на курсистке – Маша отталкнула Петра обиженно – А я пошла спать. Устраивайся тут сам как знаешь. И свет потом погаси.

- Спокойного сна тебе Маша.

- Спокойной ночи, - Маша оглянулась, но не улыбнулась Петру.

«Опять обидел девку, - укладываясь удобнее на палатях, подумал он. – Высовываться с языком тебе было зачем?» Но ночь брала свое, мысли ушли, Петр куда-то провалился, скоро заснул глубоким сном. Зато Маша долго не спала, думала, сравнивала Петра с Трифоном и как заснула, не помнит.

 

Петр в новой должности

 

Прошло лето. Время для крестьян самое хлопотное, насыщенное делами в огороде, в поле, на подворье. Главная забота сельчан - за лето вырастить и убрать урожай. И у Межина - писаря дел невпроворот. Он и домой папку с бумагами прихватывал, по вечерам с документами занимался. А днем, пока управляющий до обеда посетителей принимает, Петр сидит рядом и записывает их просьбы, жалобы, пожелания. В Зуевке 230 хозяйств, все имеют земельные наделы, большая часть неклюдинские. Арендную плату надо каждому правильно учесть. Для этого надо урожай правильно на его участке определить. Надо кадастр земли найти, посмотреть. После обеда Петр уходил в поле, навещал арендаторов. Раздроблена на клочки земля у Неклюдина, это и прибавляет хлопот. Крупных землевладельцев - раз-два и обчёлся: Безгин, Лебедев, Пономарев.

Лодыри не хотят на земле самостоятельно работать, у них богатеи и выкупили землю за бесценок. Теперь не поймёшь, кто кого учит работы на земле. К Безгину или к Лебедеву не ушли бы сельчане с арендой – эта забота беспокоит Трифона, а значит и Петра. Больше земли передано в аренду, больше и доходов в казне. Повышать арендную плату при конкурентах теперь боязно. Времена монопольные для Неклюдина миновали. Помещик Лебедев высокими урожаями цены сбивает. Его за это в Зуевке и уважают.

Но как ни конкурируй, а первые обозы с зерном отправлены от Неклюдина в Землянку, ссыпаются регулярно его обозы в амбары купца Иголкина. Рожь особенно удалась в этом году.

- Там у него амбаров уйма за селом, рассказывает Петру Трифон. - Иголкин давно их по-выстроил, а прошлым летом обновил. Помещик Безгин по моему поручению к нему поехал с зерном когда, Иголкин ему и говорит, мол, узнай у Неклюдина, есть ли в Зуевке знакомые или родственники Павлу Межину из Самары. А тут и ты заявился. Вот схлынет заготовка на зерно немного - с обозом к нему и поедешь. Разузнаешь о родителях. Заодно и по зерна анализы у него заберешь. – Трифон ценил способности Петра. - По цене с ним порядишся, по расчётам.

Ездил к купцу Иголкину и Кавешников, ловченный на язык. Петр как с ним на сенокосе познакомился, так дружбу и поныне поддерживает.

- Затискалси на вышку он - и зыркаеть по фургонам оттудова, хто рожь чистую привез, хто сорную. – Рассказывает в конторе о купце Кавешников. – Как беркут смотрить. У кого увидить сор посверху, отвечаеть в грамотке у себя и фамилию спрашиваеть. Тады сдатчик тот держися, хозяин отправлял таких домой с рожью. С нами, слава богу, всё обошлось.

Петр мог бы съездить к купцу и с обозом, но дядя Борис давно озадачен. Он напоминает Петру, не забывает. Межину домик казенный управляющий в конце улицы Алешанской выделил, извозчик к вечеру писаря отвозит туда. Разговорчивый дед, дорогой обо всем с Петром калякает. Домик и дворик обойдет и обглядит. Домик добротный, у реки стоит, окнами с пригорка на её излучину и на прилегающий лужок смотрит.

А на другом порядке, напротив - Гвардины проживают. С ними Петра познакомил Борис Горлов. Они гостеприимные, добрые. А правее по планту - семья Павловых проживает. Эти семьи Петр знает по дочерям. Дочери взрослые: «простушки-хохотушки» - называл он их.

Груня Гвардина и Дуняша Павлова по возрасту Межину ровня. Они в жаркие дни спускались к речке и у мостульки купались. Зайдут за густые заросли ветляка, разденутся и оглядываются по сторонам. Нет никого, заходят на мостульку Петроу с нее и бултыхнутся головой в тёплую воду. В воде уже не стесняются, купаются нагишом, звонко разговаривают, плавают шумно, брызгаясь ногами по-бабьи. Петр, когда обедает, видит их, глядя в окно.

- А по правую сторону берега Ветлянки, выше по течению у капустника по вечерам Машу Субботину увидеть можно, и тоже купающей. Груня с Доней накупаются вволю, и пошли вдоль речки шастать за девками или парнями подглядывать. В руках у каждой либо цветы луговые, либо метёлки от цветущего камыша. Петру не раз они такие букеты вручали со смехом и с жеманным поклоном. И чтобы на виду они потом стояли у него на подоконнике.

А в этот день Петр по совету управа раньше взял папку с документами и отправился пешком домой. Работа в поле и на гумне теперь схлынула, появлялась возможность съездить наконец-то и в степную Землянку. А там и до усадьбы Льва Толтого не далеко. Трифон в тот день какой-то план себе наметил, сказал Петру: «На твое усмотрение, перед дорогой отдохните с конюхом сами». – Сам он почему-то от традиционного приема сельчан отказался?

- Уж не заболел ли ты - Трифон Митрофанович, - официально осведомился Пётр.

- Нет, просто чертовски подло и тошно на душе нынче. Одному побыть хотелось бы. Изволь повесить на двери табличку «нет приема» и тоже пойди домой. Там поработай.

Петр по этой причине и шел теперь домой через кладки. Услышал девичий хохот, понял, что это его соседушки за камышами купаются. Они плескались водой друг в друга и весело смеялись. Завидев Петра, притихли и стали из мели в воду углубляться. Скрыв полненькие грудки, Дарья Павлова девка смелая и острая на язык нашла чего Петру сказать:

- Небось, запарились вы от ходьбы тут Петр Павлович, вон жарища у низине, какая. – Сама весело рассмеялась, глядя на подружку. - Да вить Груня, ты этова не против?

Груня стеснительней, ушла в воду, нырнула с голокой, вынырнула далеко и замахала отрицательно. Распустившаяся коса, еще не намокнув змейкой плавала за её затылком.

- Чё, тады и новость ему, што видели учера расскажим?- спросила она.

– Отвернулси бы от нас, бесстыжий ты штоль? - предложила Дуня.

Петр отвернулся, но не уходил, ждал от них обещанной новости. Пригнувшись и зажав ладонями промежности, Груня и Доня шмыгнули к одежде в камыши. Петр в ожидании прошелся по лужку. И пока девки одевались, успел им собрать ответный букетик цветов.

«Так что мы с вами будем квиты», - улыбался Петр, гадая о намерениях девчат. Чего они ему расскажут? Село оно и есть село, в одном конце что-то случится, а на другом уже все знают об этом. Девушки подошли с мокрыми платьями и волосами. Платья, облегали их стройные тела.

 

СЛУЧАЙ С МАШЕЙ

 

- Здрасьте! – подошла первой Доня, улыбаясь и подавая Петру маленькую ручку. Несмело подала загорелую ладонь и Груня. Они присели рядом на траву, натянули подолы.

- Ты штоли первая расскажешь? – обратилась Доня к подруге. Та пожала плечами. – А надо ли о том и гутарить? – засомневалась и Доня.

- Как же Доня, вы мне новость сообщить обещали,- подзадорил их Пётр, вручая по большому букету. Девушкистали цветы нюхать, морща носы и улыбаясь. Дарья захихикала.

«Не обо мне ли чего они в селе слышали»? – подумал Пётр. Вслух другое проговорил:

- Хотел подглядеть за вами из кустов, плаваете как? Непосмел.

- Гляди, он стеснительный стал какой! – съязвила Доня. Не смолчала и Груня:

– Учера подглядел один тут за девкою, с нею же и расскандалил. - Чего-то перебарывало ее стеснение. – Расскажи ему новость Доня, не тяни. Можеть её он услыхал? Все теперь про Субботиных гутарють. На службе они не были. Об них там разговору было-о-о… - Груня не к Петру обращалась, а, как бы к Доне только. Но Пётр решил кое-чего уточнить:

- О ком же речь в церкви шла, о Маше Субботиной или о Дарье Дмитриевне?

- О тете Дарьи им говорить чево? – уточняет Доня, - им Маши бы косточки промыть.

- Вчера, как щас вот, искупались мы и удоль речки отправились, - продолжила сообщать Даша. - Глядим, купается у мостульки с Машей мужик какой-то. Подумали што Тришка с молодухою капусту понежить пришли и опосля окупнуться залезли. Они, как прошел запой, тут купалися. А када шум поднялси, мы за вётла с Донею спрятались. А Трифон шумить на Машу: «Не терпится, свадьбы не дождалася!» Упрекаеть, с глупым связалася.

- Степка с ней был что ли? – догадался Петр.

- А хто же еще-то? С кем она еще купаться осмелится. Он и айда девку у воде лапать. – Доня захихикала, - к Маше Трифон и приложил Степана.

Петру вспомнилось, как на стойле Степан родниковой водой поил их с Машей. С виду он нормальный здоровяк, но по уму он недоразвит. Как в народе говорят: «У него не все дома». Но это не его вина, а его беда. «К нему приревновать Машу красавицу? – в мыслях рассуждал Пётр, не слушая почти рассказ девчёнок. – «Тут сомнение возьмет и о Трифоне. У этого мужика все ли шарики дома?»

- Маша таких недотёп всегда опекала и защищала. На доброте мир держится, на доброте своей и попалась, - Пытался доказывать Пётр девочкам. - Это же ему надо понимать».

- Он можеть и понимаеть, но с ревностью не справляется, - мудро рассудила Груня, вставая с примятой травы и разглаживая платье. Встали и Петр с Доней. Пётр теперь только понял, что от волнений и переживаний он от мыслей перешел к прямому рассуждению.

- Что же девицы за новость вам спасибо. Пойду, а то поесть не успею до службы.

- Погоди Петр Павлыч, нам букеты набузовал, а сам без цветов. – Положив свои букеты, они шли по лугу и набирали теперь ему цветы. Пётр сердечно отблагодарил их и попращался.

За обедом продолжал обдумывать случай с Машей. Он понимал, Трифону лишь бы повод найти её опорочить. «И Доня с язычком простодушным, как и Стёпка такая же. Увидели купающих людей, шум подняли, затрезвонили с конца в конец Зуевки. Эхе-хе повидаться бы с Машей, поддержать её чем-то».

Петру вспомнилось, как приезжал сюда. Тогда они тоже купались, где сейчас купаются Доня с Груней. Девченки купались отдельно от мальчиков. И только Степан купался с ними. Они при нем так и прдолжали быть совершенно голенькими. Не стеснялись Степана и повзрослевшие девицы. Подростки тайно умудрялись видеть их прелести и запрещенные таинства, сквозь заросли тростника с противоположной стороны за девочками наблюдали. В этом плане у Степана и до сей поры остаются привелегии. Говорили, что он и в баню к женщинам вхожий. Он им спинку потрёт, они потрут ему. И проходит это в хутку ему.

Петр наметил для себя скорейший визит к Субботиным, благо, что причина неосуществленная оставалась. В свое время отец Машин его приглашал на мельницу: «Заодно уже теперь и в гостях у них побуду и на мельницу схожу с дядей Мишей. Рад он будет показать мне свое детище».

Теперь прояснивалась и причина утреннего состояния Неклюдина: «Состояние скверное, не до работы, одному побыть хочется». Сам проблему себе сделал.

И у Петра теперь на работу идти желание отпало. Он сменил одежду конторскую на походную и решил прогуляться. Куда пойти? Вспомнил овраг голубец, который является продолжением святого лога. Его советовали поглядеть, а там и мельница Лебедева рядом. Говорили, по голубцу зуевцы землями граничат с кулешовцами. Шел Пётр солонцами, где росли только скудные кустарники и блеклые осоки, терпящие избытки солей. Природа неприглядная, за солонцами пошли сплошные озёра, в них Петр как в зеркале сам погляделся, стаи уток из камышей поднялись. Поверхность озёр сразу покрылась мелкой зыбью. За озёрами и между ними шли густые заросли лугового разнотравья. На них паслись стада кулешовские. У стада овец стоял пастух с длинным кнутом, без собак. А коров и подтёлков с двух сторон оберегали пастухи с длинными палками и с четырьмя собаками. Петр не решился к ним подходить, повернул свой ход в сторону лебедевой мельницы.

Она точно расположилась крайней стеной по краю речки Ветлянки. С другой стены её обрамлял бережок голубого озера. Петр разглядывал её, а о Маше думал. Шел Пётр медленно и утки его не замечали. Спугнулась с гнезда только одна утка кряковуха. Она была крупной и неуклюжей. Она взлетела, кувыркаясь, будто подранка. А, чуть отлетев - камнем плюхнулась на воду. Когда он ближе подошел, она сделала тот же манёвр. Петр догадался: «Наверно от гнезда меня отводит. Обойду сторонкой, а то застудит яйца, птенцов погублю».

В вётлах Петр обнаружил заросли спелых ягод:

- У кого узнать бы, едят или не едят эти ягоды, - озираясь вокруг, проговорил он. Но ни на мельницу, ни с мельницы никто на подводах не ехал. Хотя накатанная дорога проходила рядом. Попробовал одну ягоду - вкусная. Наелся их и домой набрал. Кулек сгондобил из лопушных листьев, заполнил ягодами, опустил в широкий карман спецовки.

«Вечером на капуснике Машу угощу» - спланировал он. На природе хорошо. Мысли тревожные остроту теперь потеряли. Радуют ветловые заросли, ягоды и порхающие птицы.

Ворота мельницы оказались на замке. «Хозяин видимо с реализацией зерна хлопочет». Петр поглядел время на карманных часах, стрелки подходили к шести. Опустил часы в кармашек на золотой цепочке, вспомнил отца. Это он подарил часы на один из дней его рождения. И радостно, и грустно стало на душе. Желание увидеть Машу возрастало. Дойдя до заветного поворота, в зарослях схоронил кулёк с ягодами, стал всматриваться в плантацию. Маши не было видно. Петр решил подождать. Всё равно придётся ждать её отца, в это время ветры дневные затихают и Михаил Евстафьевич с мельницы возвращается на ужин. По пути он заглядывал к Маше на капустник. С головы до ног мучного, его издали видно. Их дороги в этом месте часто пересекались. Поздороваются, парами слов обмолвятся и разойдутся. Так бы и шло. Теперь другой коленкор, Петр Отца Маши специально ждал.

«Ах, аказия, нет ни её нынче, ни его. Идти придется к нему на мельницу», - решился Пётр. Забрал лапушный кулек, опустил его в карман и отправился по тропе на Субботину гору. Дорогой вспомнился визит к Зуевым с Машей. Ящичек, который теперь находится у него, он так и не открывал. Летом было ежедневно колготно, а в уборочную страду и подавно.

«Приболел Козьма, анадысь говорили. Возвратить бы Субботиным ящичек. А там они найдут способ переслать его им. Хоть бы через церковную службу. Или сходить к Зуевым на пироги и прведовать». – Словом о чем бы Пётр не начинал думать, а на Машу натыкался. Вспомнил, как бабушка Аленка о своей молодости рассказывала, о посиделках, где они пели, пряли и кружева вышивали. Те же посиделки и они с Машей в юности посещали. От Зуевых с Машей, когда шли, вспомнили общих знакомых парней и девчёнок. Маша попрекала девчатами: «Они вечерами целыми увивалися вокруг да около тебя», - у Зуевых за чаем бабка Алёнка ее от упрёков отвлекла:

- Миша Субботин нам на балалайке плясовую на посиделках наяривал бывалчик, - рассказывала бабушка. - Он степенный, а другие парни чего только не вытворяли там. Пляски устраивали, игры, а кто за кем и ухаживал. Небось, и у вас нынче ухажоров много. За кого раньше парни дрались? Теперь за Машу дерутся небось. Тады на посиделки штобы собраться, по кизяку хозяевам несли. Топить избу надо? Дверьми молодежь одно только: хлоп, хлоп. Избу за один минт - и выстудили. А у Совухиных и у Матрёниных мы до петухов засиживались на посиделках бывалчик.

Дарья Мишу тама и выбрала. Не чета он другим. Мельницу сам на горе выстроил, эт наш куманёк-то родимый. Ни киросина ей не надыть. У Лебедева вон на пару (Движок работающий от пара). Эт как? На гарциях и он, и куманёк наш - теперь и живуть. С нас он, как кум поменьше гарций береть – жалееть. - А ты Петруш возьми и сходи к нему на мельницу-то. Када свободный будешь. Поучись чему у нево. Хоть молоть как, приглядывайся, али камень ковать, крылья по ветру када поворачивать? Там не равен час и тебе ево разумок пригодится.

И её рассказ о мельнице теперь как совет пригодился: «Только вот ветра-то нет - и помола. Иду, а глядеть там чего буду?» - Издали увидел Пётр замершие гиганты – крылья. Лопастями они крестами безмолвно глядели на юго–запад. Оттуда обычно дуют господствующие ветры. А ветер с другой стороны повернет, то и кресты мельник туда же повернет приспособлениями. Петр по книжкам знакомился с мукомольным делом. А на практике сельские мельницы до этого не видел.

Подойдя к мельнице, с крыльев начал осмотр. Внутри вертикальная ось удивила. Деревянный, толщиной в два человеческих охвата он принимает на себя энергию ветра от крыльев через передаточное устройство. Вращение от горизонтальной оси, на которой насажены крылья, переходит к вертикальному вращению вала. Ветер подул, горизонтальная ось крыльев завертелась, а оси закрутилась червячная шестерня. Она в свою очередь соединена с такой же шестернёй вертикального вала. А далее всё просто: на нижнем конце вала закреплен помольный камень диаметром 1,5 метра и весом 1,5 тонны. А под ним лежит неподвижный камень. Зерно сыплется в центральное отверстие вращающего камня, попадает в специальные ручейки между двумя камнями. Там зерно перетирается и по специальным желобкам идет на сита, разделяясь на фракции. На муку и отруби.

Петру еще при первой встрече Михаил Евстафьевич рассказывал о мельнице Лебедева, которая работает на вальцах. Там камней нет. С вальцев идет мука более качественная (вальцовая). Это из нее в Самаре выпекают первосортные калачи. На мельнице с вальцами перед уездом в Зуевку и Межин в Самаре работал.

Строении сельской мельницы округлой формы, маленькие оконца, низкие потолки, земляные полы. Чтобы далеко не таскать тяжелые мешки, груженые подводы въезжают в эти ворота и вплотную подруливают к засыпке. «Оригинально продумано», - постепенно привыкая к темноте, разглядывал Петр. В левой стороне от ворот под общим шатром коридора приютилась и мельничная сторожка. Петр открыл дверь, обитую войлоком, вошел внутрь. Не было здесь никого, а голоса людские доносились. В углу сторожки накрепко сбитый из струганных досок столик. Вдоль стен крепкие лавки. Стены над лавками засалены овчинными шубниками, от дыма и табака закоптились углы и потолки. Топчан для отдыха приезжих, сторожа и мельника завален одеждой и постелью. Добрую половину бытовки занимала печь.

«Шикарная избушка, ничего не скажешь, - засмеялся Петр. – Тут в бураны греться и отдыхать хорошо. Чего помольщики видать и делают. По стенам смолёным видно». Петр и не заметил, как вошел Михаил Евстафьевич:

- О-о Межин! Пора, пора. А я не пойму, слышен вроди топот – и никово. Опять стали камень ковать. Иди, погляди, говорю я Феде, к нам пришел кто-то. Гляжу, тут же возвращается. Нету, говорить, там никово. Тады я сам, думаю, схожу. Из окна тебя и признал. И ты нам как раз кстати. Лебёдка заела, камень не можем на место положить. – Михаил Евстафьевич весь мучной стал обнимать Петра. Пошли к камню. Там парень богатырского роста и тоже весь в муке. Петр подал ему руку и назвался. Тот свое имя не озвучил.

- Фёдор он, Рагузин. Можеть о нём слыхал? – представил помошника Субботин. А Федор забрал с настила увесистый молоток, клестместер и направился, было к камням. Но возвратился, взял из сторожки отбойный секачь. - Желобки у камня поправим и на этом закончим, - осведомил Петра Субботин. А Фёдору добавил: - Ты Федор пока с клестместером-то не мелочись, а бери секачь, он поувесистей. Ты сильный, проворнее будешь рубить им.

- А я думаю, пойду, погляжу, как тут на ветрянках-то зерно размалывают. Оказалось, жернова стоят тут большущие какие.

- Большущие, - согласился Федор, ударяя со всего размаха по лежащему ниже круглому камню. Но его перебил Субботин: - «Устроено так. При ковки всё тут Пётр Павлович и разгляди. Энтот вон камень, на лебедки который висить. Он давить на зерно и вращается. А што Фёдор обрабатываеть, этот на месте лежить. Мы в них выбьем канавки и жернов верхний опустим. И вал опустим в нево с концом квадратным. Ветер подуеть, вал завертиться, а с ним и верхний жернов завертиться. Тады им зерно и подсыпай. У зимние дни ветры, какие бывають? Я одно пошумливаю: «Фёдор, сыпь прибавляй!». Он лоток нижний чуть отзынул от верхнего, и сыпь сама прибавляеть. И к утру на помоле ни одной подводы не остается. – Федор довольный, улыбается. Мельник постороннему человеку и его имя упомитает.

Завершив работы с отбоем, Петр взялся выяснять причину заедания цепи в лебедке. Выходило, Фёдор для безопасности её застраховал, когда уходил выяснять, кто к ним пришел.

Теперь опустили на место верхний камень. Дело оставалось за ветром и клиентами. Петр желал бы побыть на мельнице и при помоле. Но Михаил Евстафьевич отряхнул со штанов муку, вытер пот со лба, отправился передом наружу, на ходу распоряжаясь:

- Крылья айдате ещё установим и на этом делов Фёдор по твоей части больше нету. Домой отправляйся, а мы с Петром Павловичем тут о делишках потолкуем. – Он незаметно от Федора подмигнул Петру.

Зайдя после в сторожку, Субботин запустил руку в загнетку и с улыбкой извлек оттуда пол-литру водки-сырца завернутую в тряпку:

- В обед из неё стаканчик выпил и оставил в печурке. А то думаю, наткнётся на неё Фёдор, - обтирая с бутылки пыль, объяснял мельник. – Он так-то парень распотешный, а када ему подашь, он буровить тады и сам не знаеть чево. А как работник – молодец. - Субботин заглянул на дно кружек и стал в них сырец наливать. А налив, спохватился:

- Эка, старая голова! У сумки после обеда осталось там чево. Прости сынок – забыл. Заткни её, а то еще упадёть, разольеться. – На столе появился хлеб, кусок надрезанного на дольки сала, лук, чеснок, складной ножичек. – Вот, по русски теперь и будеть, а то без закуски и куцевато как-то. Теперь айда со свиданьицем и выпьем.

Звякнули медными кружками, Петр выпил быстрей, внутри обожгло крепким.

- Ну, как? – занюхивая коркой хлеба, спросил Субботин.

- Крепка! Внутри теплом прошла, - Петр улыбался, но пока не закусывал и не занюхивал. Испытывал крепость и вкус сырца. Стали закусывать первые стопки молча. До разговоров сырец ещё не пробрал. Петр думал сейчас о Трифоне. Намеревался о нем заговорить.

-У Конторе новостей не слыхать никаких? – наливая в кружки по очередной стопке опередил его Субботин. – У церковь раньше ходил и от бабья чево только не узнавал. Айда ищё по одной потяним и погутарим тада. Она разумочку-то нам и прибавить, небось.

Межин после этого чёканья кружку сразу опрокинул. Ему показалось, что Субботин сам напрашивается на разговор о Неклюдине: «Значит, обоюдная заинтересованность есть».

- В конторе ничего не слышал, - начал разговор Петр, - Трифон ушел рано из конторы, и вчера же прием крестьян отменил? Не бог помочь ему стало как бы. И мне говорит: забирай бумаги и домой с ними шагай. А мне к тебе на мельницу сходить захотелось. Эх, как ты о закуске, так и я о ягодах забыл, – спохватился Межин, принёс лапушный кулёк с голубенькими ягодками похожими по форме на клубнику, развернул его.

- Ты погляди! – удивился Субботин, - осень што ли? Лесная клубника поспела.

- А я бы хоть назвать ее, но не знаю как, - улыбался Пётр, - и едят её, не едят – думаю. Михаил Евстафьевич поел их немного: - «А эт Дарье и Маше отнесём с тобою. Ладно?»

- Ладно, согласился Пётр. Засмеялся и Субботин, опять откупоривая бутылку:

- Нам и с этого хватить, - сказал Субботин, пряча остаток опять в загнетку. - Оставлю, а то внезападно хто - то так вот опять нагрянеть. Отстреливаться чем?

Петр до дна выпил, хотя и до этого почувствовал как на душе у него теперь хорошо.

- Уже несколько месяцев не был я у вас. Как там поживает Дарья Дмитриевна?

- По всякому жисть у нас с ней протекаеть. Мы бы ладныть… - Субботин не договорил.

- Не моё это дело узнавать о сроках, но коль о новостях речь давеча шла, спрошу.

Когда свадьба у Машеньки с Трифоном будет? Я это к тому Михаил Евстафьевич, съездить собираюсь в Землянку по поводу отца. А то мне подменять управляющего придется на те дни. Об этом Трифон говорил мне как-то, а потом замолк.

Субботин молчал, но Петр заметил, как он напрягся. Кружки с места на место беспричинно стал переставлять, руки рассматривать. Лука пучёк за стол свалился. Пётр поднял его. Субботин стал со стола всё собирать и складывать в сумку, тяжело задышал:

- Эх, Петя, сынок. Ты нам теперь почти родным стал. Ближе родни у нас с Дарьей и раньше не было. И Маша к тебе видать привязалась. С отцом твоим мы дружили крепко бывалчик. С той же Землянки поклоны он регулярно нам слал. А вот уже, сколько о нём ни слуху, ни духу. Ты теперь нам взамен. Не за Трифона отдавать бы её, а за тебя. А они с Борисом со сватовством и нагрянь. И как корнями нас обвели - сваты-та. Баб они сначала обалахтали. Я долго был против, не соглашалси с ними ни в какую. А тут вот и согласилси.

Субботин поднялся, обвязал сумку тесёмкой в петлю, с грустью промолвил:

- Айда Петруша к бабке Дарье на ее пироги. Она нынче стряпалась с утра. Сказала - праздник нынче большой. На службу с Машей пошли, а я и Фёдор ушли камень отковывать.

 

ОПЯТЬ В ГОСТЯХ У МАШИ

 

На стук Субботина в дверь из сеней послышался голос Маши:

- Щас папаня, иду – не стучи. - Загремела железная задвижка, на пороге стояла Маша в ночнушке и с косой распущенной на ночь. – Ба, вы удвоем оказались! – удивилась она. Отступила к углу, пропуская отца и гостя в сени. – Пора Межин, пора. Не заявлялси сколько уже.

Пройдя на кухню, она крикнула в переднюю маме, иол, уставай и сюды иди:

- С гостем к нам папа пришел. - Сама она светилась. Пётр хотел взять её руку и по-городскому поцеловать, но Маша поступила по-деревенски, как. Она игриво приподнялась на носочки и, обвив его шею, повисла на Петре. Он в восторге несколько раз крутонулся с ней.

- Пап, а винищем-то от вас... Пётр Павлович ай юбилей, ай на радостях каких вы?

- Ды нет, с отцом на мельнице мы позволили. Пришел поглядеть, они камень для ковки подняли. Помог и я им. За это и угостились с ним.

- И за это, за гостинец ево дочк, - с улыбкой развязывая сумку, объяснялся Субботин.

- Папа и ты всё ему рассказал? – глядя расширенными глазами на отца, спросила Маша.

- Чево рассказал? – на ладони с лопушкового листа он подавал ей ягоды. – На вот ягоды от нево. Этим временем из передней заявилась уже причёсанная Дарья Дмитриевна. Она Петра в лобик расцеловала и нежно потрепала за кудри.

- Маша у порога-то вы чево тут сгрудились. Раздевай гостя дорогова и за стол сажай. А ты отец самовар растопи, - распорядилась она. – Пирожки-то мои по вкусу какие, небось забыл? Щас я о них и напомню.

На расписном подносе в румяненных корочках и появилась стопка пирогов с капустой, со свёклой, с морковью и с луком на яйцах.

- И не время нам Маша разбираться што отец там сказал, не сказал. Люди у селе живуть разные. И глаголють о нас теперь хто чево знаеть.

- Мама! Об этим начинаешь опять…

- А я и буду начинать. Ему пускай стыдно будить. Этому кобелю. Знаеть Петя пусть. О Трифоне - я теперь гутарю. – Маша всхлипнула и прижалась щекой к плечу матери.

- И не скрывайте, я всё знаю. – Петр подошел к женщинам, чтобы пожалеть, - Трифон сам раздул из мухи слона. И ему должно быть стыдно, не вам. – Он нежно разглаживал Машины плечи, а Маша как обиженный ребёнок доверчиво прижималась к нему. Плечи у неё вздрагивали. - Успокойся Маша. Наплюй на всё. В детство впали. Он же взрослый ребёнок – Степка-то. Был им и им остался. – Маша благодарным взором смотрела в глаза Петра, а он продолжал. – Может и Доня с Груней мне чего наплели?

- Не наплели, они видали, как Трифон озверел, подплыл ко мне и хотел топить, а Степка тоже озверел и на нево набросился. Он же пришел на капустник када, я в речке купалась. Ах, говорю, миленький Степанушко, щас я искупаюсь, вылезу и домой пойдём. Он на мостике стоял, говорить: «Мне тут дюже жарко», рубаху и штаны сбрасываеть, в речку – бултых. Глупый, безобидный, думаю пускай залезаеть.

Маша глубоко вздохнула, набрала воздуха полную грудь, пытаясь унять волнение.

- И я поплыла, шумлю ему: - «Плавать не разучился, догоняй!» Он и давай руками как вёслами об воду шлёпать.

Слышу - девки: Доня с Груней за ветловым кустом хихикають. Ну и пусть. До мордочек (Рыболовные снасти) доплыли, к камышам я нагнулась, нашла верёвку, говорю ему – тяни.

Слышу голос сердитый с капустника. Трифон кричить на мене:

- Сука, такая – сякая, до свадьбы тебе не терпится.

И сиганул тоже в воду. А я куда выбегу? Голая. И што так выйдеть, не думала. Ору - када он мене за косы тащил по воде волоком. Стёпка сзади на нево и набросился. Схватил за шею и айда душить ево. Он тут ослабел и косу мою бросил.

Я Стёпку отцепила и не ево ругаю, а Трифона: бесстыжий, говорю на нево. Зверь ты, а не человек, на женщину так кидаться. Он как кошка дикая зыркаеть глазищами и шумить:

- Всё равно до свадьбы или после, но тебе тут девка под водою быть. – И показываеть на глубину. А пошел по огородам, не вдоль плетней – наискось. Я Стёпку обняла и шепчу на ухо: спасительты мой. Он застеснялся и мне отвечаеть:

- Ды ладно, чё уж. Он за мене это тебе топить собрался. Я ему тут помешал.

- Эдак было Петруша, правда. – Маша хоть на словах показывала себя весёлой. - И овдовел бы мой Трифон, не успокой ево Степка.

Пётр обхватил её за плечи легонько, вспомнил, как в таких случаях мать говорила:

- Не было бы счастья, да несчастье помогло.

- Это ты к чему Петя, - спросила теперь Дарья Дмитриевна.

- А к тому Дарья Дмитриевна и Михаил Евстафьевич, что намерения я имею о сватовстве вашей дочери. – Пётр сам удивился своей решимости. Но решился держаться до конца. Хотя Маша смотрела на него и странно улыбалась. - Правда, Маша. Я как увидел тебя впервые такой красивой и такой взрослой - покой потерял. А тут он со сватовством.

- Узнал о случае со мной и решился за мене свататься?

- Я бы сам пришел позднее, а Михаил Евстафьевич позвал к вам сегодня.

- Да, я Петю позвал с мельницы Маш, - Субботин ставил скипевший самовар на стол и стал устраиваться в переднем углу под образами. Позвал и Петра сесть с ним рядом. А мать с дочерью устроились на крашеной лавке напротив. Они теперь переживали за Степана. Кабы ему всесильный управляющий чего плохого не сделал. Мужики про своё за говорили, а мать дочке испуганно шепчет:

- Маша! Быть-то с тобою как теперь нам? – она тяжело вздохнула и горестно закачала головой. – Эх – хе – хе. Вот и красавица ты доченька, а щастья-то тебе нету. Этот супостат от тебе отвернулси, призведя к чему? К посмешищу. И об этом по селу слушок идёть. Правда, это али нет? Может и брехня, што Настя от нево заберемила. Ты не слыхала? И на вечерней службе об этим бабы гутарили. А слыхано ли ей и ему штобы допускать это. И к отцу на мельницу Пётр зачем заявилси? Айда туды вон у закуток сядим. Там и поговорим, поплануем.

- Мамань, ты загодя обо мне и Пети не расстраивайся? – они сидели, обнявшись. – Он к речке шел умываться, ему о нас и рассказали Доня с Груней.

- Не надо бы нам с Трифоном вожжаться, вот чево, – сделала вывод Дарья. - Этот хоть обходительный малый. К ним Маш айда, собча надо поговорить, неудобно одним-то нам.

Но и сообща уже разговора толкового не получилось. Разговор о главном у родителей пойдёт только в спальне. Когда спать легли сначала они молчали и тяжело вздыхали. Заговорила Дарья:

- Боязно мне Миша, доиграется она с ними. Вот придёть он сычас, Трифон-то. И чё мы ему с тобой в оправдание скажем?

- И говорить ничё не надыть, а не пущай ево на порог и баста. - Субботин повернулся со спины на бок и ласково обнял Дарью. – У нас, помнишь, как было? Договор с тобой прошел, выпили и сватов чин-чинарём проводили. А мне батя твой покойный сразу сказал, как отрезал. Сынок, говорить, отныне наш лён не делён. Работы на гумне не есть числа сколько. Оставайси, не уходи никуды прямо нынче. И баста. Помнишь?

- Мене спрашиваеть, помнишь? Неужь я забыла. Уходить тебе некуда было вот ты и прижился сразу у нас. Потому што усурьез сошлися мы с тобой.

- Ты плетёшь тут Дарья, - не согласился Субботин. - А у ваших Павловых али лишние были хоромы, али богатства у вас были несказанные? Эт Федор, батя твой смекнул сразу, што зять ему у доме позарез нужон. А мне хоть бы и сказать то же самое Трифону. Дык он гора, глыба вон какая. Чета он мне, али вашим Павловым?

- Не поэтому ли ты ничё и не сказал ему? не догадалси чего сказать и я ненапомнила.

- Ищё раз говорю – другому сказал бы. А Трифон не по ней, он дюже гордый.

- А у тебе иде же зенки-то были, - упрекнула мужа Дарья. - Тады и не бурди мне под уху о нём. Давай лучше спать. Сами разберуться: кто из них кому неровня, бог даст.

- И, правда, бабк, ну их обоих к идолу. Утром с ними поговорим, а щас, правда, давай спать. – И Субботин не успел к стене отвернуться, как Дарье его сопение послышалось. Слышала она и как Петр с Машей шептались при горящей свече. Но не разобрать было их.

А между тем у Петра с Машей объяснения и намерения были серьезные.

- Хотел я Маша поставить точку в наших отношениях. Но неудобно вас перебивать.

- Эх, добренький ты человек. Невеста я твоя, как маманя называеть, а не ево. Так на самом–то деле выходить между нами. Не вру, прямота твоя и решительность нравится. Я согласная, но боязно мне соглашаться с тобою пока. Давай с этим мы еще потянем. Образуется пускай немного обстановка в отношениях у нас с Трифоном, мы тогда и погутарим.

- А хочешь, я сам с Трифоном поговорю на эту тему. У вас против меня если нет возражений, то в чем же препятствия? – Пётр понимал, ослабь напор - Машу, он упустит.

- А сумления и у меня и у родителей такие: мести ево боимся. Он на речке прямо сказал: «Если чё, утоплю». И это он, не моргнув глазом, мог там исполнить.

- Да не придёт он к вам, не до этого ему, до срока назначения свадьбы тянуть будет.

- На день святого Михаила Архангела мы её назначали, - сообщила Маша.

- Ну вот, до того времени много воды утечёт, - сказал Пётр. – Успеем и мы поругаться.

- Не смей называть мене скандалисткой! Петя, прошу тебе! – рассердилась Маша. – Ты сам виноватый, што я сватов тада не выдворила. Не блукал бы, то и они мене бы не вынудили.

За стеной в это время сильно чего-то грохнуло. Залился лаем Крот, на цепи стал рваться. После всё стихо, потом послышался ровный стук в калитку.

- Хто это Маша? Уж не Трифон ли. – Субботин босой спросонья вышел из спальни.

- Ево бы Крот узнал папа, и не стал бы понапрасну лаить. - Маша с Петром крадучись вышли в сенцы. Стук повторился. Не выдержал, вышел и Субботин:

- Сычас я сам пойду и спущу на них собаку.

- Окно мы не плотно занавесили, свет увидели лебо? – предположила Маша.

- Прости меня Маша - кого здесь кроме меня подглядывать?

- И пускай себе подглядывають. Не вздумай уходить, устренуть у кладок и наколушматють. Узнаешь, как по чужим девкам ночью шастать.

- Тебе я уже не чужой – надеюсь. - Пока Субботин во дворе непрошеных гостей подслушивал, Петр обогревал собой обнятую Машу.

- А какой же ты, если не чужой? К Насте ночевать ходил, а щас явилси к Субботиным.

- Вот я правда не пойду от вас никуда, пока не получу согласие на нашу женитьбу. Я согласен Маша на тебе жениться хоть сейчас. А ты Маша согласна? – Пётр допрашивая, питался её поцеловать, чувствовалось, она не настойчиво его отстраняла.

- Я может и согласная, а отец и мамка как? – не зажигая света, они опять зашли в дом.

- Чё вы свечу тут загасили? – как смогла спокойно спросила подошедшая Дарья.

Он маманя опять предложение изделал. За место Трифона за нево просить выйти. И тоже свадьбу на Михайлов день сыграть. Ты мама согласная? – Луна скрылась опять за тучи.

- Уздуй Маша свет, темень вон теперь, - посоветовала мать. – А я отца успросить хотела» ушел до стука Петя от нас, ай не ушел?

- Не ушел маманя. У ночь итить теперь ему куда?

- Собрался я уходить, было, и этот стук. Мы с Машей услышали и свет затушили.

- Поддержать бы Маша вас и охота, грех не поддержать. – Дарья обернулась на шаги. – Вот, явилси не запылилси. Ну, хто отец тама у калитку так сильно наяривал?

- А дьявол их знаеть хто. Дед пихто, - сердито ответил Субботин. – Спустил я на них Крота, стащить пусть штаны с них, думаю. Постучали бы и ладно, не наделають ли они нам и другой пакости. – Субботин видно ночными визитёрами не на шутку был встревожен.

- Эт ково ты имеешь в виду папа?

- А всё про тово же я думаю и теперь дочка, Хто у речке тебе утопить хотел?

Маша хотя и была напугана, но решила воспользоваться подходящим моментом:

- Папа ну хватить уже о нем. О нас с Петей повелася тут речь. Ты крошки в ведро помойное за ужином смахивал када, а Петя успроси у вас, мол, согласные вы или не согласные на ночлег ево. И вы с маманей промолчали.

А Субботин, возможно недослышал или не разобрался в словах. И чего мог подумать?

- Ды согласен я Петруша! – поднимая обе руки для объятий, выпалил он. – Ище на мельнице мы выпивали с тобой када, я хотел сказать, што согласный. Ты Маша прости уж мене дурака с Трифоном то. С ним уж вы Пётр Павлович сами аккуратненько сговоритесь. Оставил бы он нас у покое, вот чево.

- Не бойся батя. Тут я сам с проблемой справлюсь. Как писаря ценит он меня.

- Ну, вот и ладненько, - обрадовалась Дарья, - дай-то бог, обошлось бы благополучно. Тады отец я сюды иконку принесу. На ночь их и благословим. – Она засеменила в передний угол за иконкой. А Субботин сказал тогда взволнованно:

- Эх, детки дай вам бог усё штобы получилось у вас благополучно.

- Спасибо Михаил Евстафьевич за Машу. - Пётр был несказанно рад развязки. - Я её не обижу… - Петр не договорил, Дарья Дмитриевна с ликом божьей матери подошла. Велела стать им рядом. Стала молитву читать, крестить, причитывать и благославлять. А времени на часах уже было далеко заполночь.

- Мать, а мать! Хватить им на нынче, видать вон и детям спать охота и нам охота.

- Знаю што охота, отделалась с благословением я зато, - обиженно ответила Дарья. – А завтра с этим бы када. Петю с петухами узбудим, Задами пораньше он домой и ушел штобы.

- Правильно, чтобы в селе загодя разговоров не было, - согласился Пётр.

 

Продолжение следует: