Осень 1729 г., Москва

 

…В палате Мастерской под вечер

Они встречалися порой –

Татищев – споров друг извечный,

И князь Голицын – наш герой.

В тот день они ещё не знали,

Что будут биться на войне,

И свои образы ваяли

Правленья лучшего в стране…

 

«Я слышал, князь, правленьем шведским

Ты озаботился давно

И когда был там по-соседски,

Узнал, как действует оно.

Неужто шведы нам примером

Сегодня могут послужить?

Не православной они веры,

Да и душа к ним не лежит!»

 

«О да, мы с ними воевали

И чувств к ним добрых пока нет,

Но они, будучи в провале,

Смогли уйти от новых бед!

А вот для этого - правленья

Свершили полный передел

И ныне, всем на удивленье,

Их статус снова возлетел!

У шведов высшую палату

Мы видим возле короля,

А Карл Двенадцатый когда-то

Один глумился у руля!»

 

«Понятно, князь, король имеет

Лишь ограниченную власть,

А кто над ним теперь довлеет –

Теперь и больше будет красть!»

 

«Зачем ты так, Никитич? Властью

Поди, лишь честный наделён,

А кто испортился, к несчастью, Достойным будет заменён».

 

Воззрился на него Татищев,

Увидев будто в первый раз:

 

«Он – праведник один из тыщи –

Таких не видно среди нас…

Послушай, князь, а что России

Из тех новаций подойдёт?»

 

Голицын был, похоже, в силе

И в речи был горяч и твёрд:

 

«Уйти от власти абсолютной

Нам, как и Швеции резон,

Чтоб рядом с лидером могутным

Был орган избранных персон.

А суть новаций – в разделенье

Всех государственных властей

И чтоб закона повеленью

Никто не ставил крепостей!

Особо в Англии он дельный

И назван «Биллем о правах»,

И всем и каждому отдельно

Он ведь защитник, а не враг!»

 

Скривился от словес крамольных

Его упрямый оппонент,

Да и попятился невольно,

Готовя речь ему в ответ.

 

«Совет Верховный, две палаты,

И власть судебная – Сенат,

Такой бы обществу сосватал

Я свой правленья вариант!»

 

Историк крякнул, усмехнулся,

И горячо стал возражать:

 

«Я чуть, Михалыч, не свихнулся,

Поняв, что пыл твой не сдержать!

От Петербурга до Камчатки

Россия очень велика,

Многоязыка, и порядка

В ней недостаточно пока.

Мы – не Европа - просвещенья

Почти не знает наш народ!

Твоих забот и ухищрений

Никто из бедных не поймёт!

И может вовсе разозлиться,

Себе увидев только вред,

Ведь под монаршею десницей

Привык он жить так много лет!

 

У шведов дело-то другое –

И территория мала,

И европейского покроя

У них монархия была.

А потому народоправство

Им может пользу принести,

И быть такому государству,

Где самодержец не в чести!

А нам, чтоб справиться с народом,

И при огромности такой,

Лишь самовластие пригодно

С могучей царскою рукой!»

 

Лицо верховника темнело,

Пока Татищев говорил –

Порочил умник его дело

И этим страшно разьярил:

 

«А если он – тиран жестокий,

Высокомерный сумасброд,

Само вместилище пороков,

Каким был Грозный-живоглот?!

И ты историю России

Себя подвигнул написать?

В твоей ли, сударь, это силе –

Российским Геродотом стать?

 

Самодержавия пороки

Тебе известны, как и мне,

Фаворитизма в нём истоки, -

Явленья, мерзкого вдвойне!

А на любимцев нет управы,

Пока всевластен государь,

Временщики вредят державе,

Как и Руси вредили встарь!

Доколе властью абсолютной

Нас будут в рабство обращать?

Мы сумасбродной воле лютой

Доколе всё будем прощать?»

 

От слов колючих, ядовитых,

Налитых гневом, бледным стал

Историк наш, но в этой битве

Он всё равно не уступал!

 

«Я, князь, не мню себя пророком,

Но о грядущем расскажу:

И к дальнему Россия сроку,

Не перейдёт твою межу,

А скоро будет просвещённой

И в себя новшества вберёт,

И станет, ими заряжённой,

Быстрее двигаться вперёд!»

 

Глазами волчьими Голицын

На него глянул и исчез.

Но этот спор их повторится

Неоднократно ещё здесь…