Солнце тихо опускалось к горизонту, забирая с собой жару и суету летнего дня. Молодые мамаши на парковых скамейках, не прерывая общей беседы, потихоньку собирали разбросанные вещи и игрушки. Детки, чувствуя, что их скоро уведут, старались напоследок покататься на всех качелях и скатиться со всех горок на площадке. Малышня из песочниц уже перебралась в коляски, клюя носами, каждый раз вздрагивая, когда кто-то из спорщиц прокуренным голосом выкрикнет шутку, вызывая взрыв смеха.

Аккуратные старушки, в которых угадывались выходцы из бывшего Союза, степенно вышагивали со всех сторон парка к резной зеленой беседке в глубине. Седые старички за двумя столами уже закончили не одно сражение в шахматы и домино. Один из них, бросив взгляд на цепочку приближающихся женщин, пробурчал: "Ну вот, российские сопли под названием "Танькины слезки" закончились, и наши дамы снова в строю". Все засмеялись.

–Иван Абрамович, не бузите,– погрозила сморщенным пальчиком одна из старушек. Остальные продолжали спор о перипетиях сериала.

Как только они уселись, к ним подошла женщина средних лет и, поздоровавшись, примостилась рядом. Дождавшись паузы, она обратилась к моложавой веселой старушке:

–Тетя Таня, что-то я вас вчера не нашла.

–Мы были на лекции в Бейт Оле, где нам рассказывали о пособиях узникам гетто и бывшим фронтовикам второй мировой.

–Да...,– протянула молодая женщина, – сколько вам пришлось пережить.

С минуту на скамейке воцарилась тишина. Только слышно было, как галдят дети, окружившие толстенького забавного щенка дымчатого цвета.

–Все-таки замечательно,– продолжила вдруг она,– что закончилось это тысячелетие. При всей жестокости нашего времени, оно куда милосерднее вашего.

–Я не согласна, – сокрушенно покачала головой самая пожилая – уж не мне ли, в черном дыме войны потерявшей родню, включая собственных детей, говорить о ненависти? Но поверьте, простого человеческого милосердия было не меньше. Обычные люди, порой рискуя своей жизнью, дарили тепло своей души, не за деньги, не за идеи– а просто во имя милосердия. Именно оно спасло меня.

–А мне,– неожиданно перебила ее тетя Таня,– вслед за Вайнерами хочется назвать наш век эрой милосердия. Все мы уже старые и больные, и нам тяжело вспоминать об ужасах войны, поэтому, давайте-ка, я вам расскажу одну очень простую невыдуманную историю.

 

Фаня

Это было в 90- е годы. Перестройка, с ее хамоватой уверенностью все перестроить и переделать в короткий срок, смела с прилавков магазинов и те нехитрые продукты и лакомства, что были доступны простым строителям коммунизма.

Приближался Новый год, а магазины родного Днепропетровска блестели пустыми прилавками, витрины – пугали каскадами консервов, с истекшим сроком годности. Старенькие пластмассовые елочки, украшенные бусами с отбитым перламутром и старыми, еще советского содержания, флажками, придавали пустым магазинам еще более убогий вид.

А тут подходит ко мне Фаня, соседка моя, и говорит:

–Танюша, у тебя, говорят. есть знакомство на базе, и ты можешь достать дефицит. Мне срочно нужны три плитки шоколада. Плачу любую цену. Достанешь?

–Подожди, а шоколадные конфеты на развес или в коробке не подойдут?

–Нет, нет! Только плитки и именно три.

Я очень удивилась, но промолчала.

Через неделю захожу к ней и разворачиваю сверток с заказом.

–Достала, - говорю,– и, не дав ей произнести ни слова, добавляю,– а вместо благодарности расскажи-ка, для чего тебе понадобились именно три шоколадки?

Фаня молча взяла меня за руку и повела на кухню, также молча поставила чайник на плиту и села напротив. Глубоко вздохнув, она снова развернула сверток. Задумчиво повертела плитки с темно-красной оберткой, бережно завернула и начала.

–Во время войны наш металлургический завод был перебазирован на Урал. Я с маленькой дочкой эвакуировалась вместе с ним. Мой муж в начале войны ушел на фронт, и был очень рад, что мы не остались на Украине.

На новом месте я устроила дочь в заводской детский сад, а сама пошла на работу. Подселили нас к очень хорошим людям. Хозяйка работала врачом в местном госпитале, два ее сына близнеца были школьниками, а муж – летчик где-то на передовой. Все было бы хорошо, но переезд на новое место плохо сказался на моем пятилетнем ребенке и она начала часто болеть. Бедняжка не успевала отойти от одной болезни, как тут же подхватывала другую. Последняя доконала малышку окончательно. Ее организм уже устал сопротивляться, и моя девочка начала постепенно угасать. Она перестала смеяться и бегать, а целыми днями лежала и смотрела в потолок. Катерина, хозяйка, привела к Сонечке знаменитого профессора.

–Вашей малышке сейчас бы к морю погреться на солнышке, – серые глаза старенького доктора смотрели сквозь толстые стекла с грустью, – поесть фруктов, попить молочка. Но. Вы же знаете – война.

Катерина достала детям молоко. Сначала она разбавляла его и давала всем троим. Потом – только Сонечке. Но та все не выздоравливала. Приближался Новый год. Несмотря на войну, дети в доме готовились к нему: украшали елку, вырезали флажки, игрушки. Я пыталась расшевелить Сонечку: сажала ее в кресле напротив шумных хозяйских мальчишек. Но она, обычно смеявшаяся над каждым их словом, серьезно и грустно на потешные измазанные красками рожицы. Как маленькая старушка. А я-то раньше переживала, что она у меня такая смешливая и вырастет беззаботной стрекозой. Теперь не вырастет.

Наступило тридцать первое. Я как обычно отработала утреннюю смену и пришла домой. К празднику у меня ничего не было. Ребенок мой почти не ел, и мне не хотелось.

Часов в десять вечера вдруг звонок в дверь. Слышу детские крики, смех, и мужской бас что-то отвечает. Голоса перешли в столовую.

–Я так гнал машину, боялся не успеть. Завтра мне возвращаться, но я счастлив, увидеть вас, мои родные.

–Папка!– закричал Пашка.– Кто тебе орден вручал?

–Товарищ Ворошилов Климент Ефремович. Лично! Катюша, неси миску для тушенки! Погоди, а где жиличка? Ты ж писала, что у нас жиличка с ребенком живет. Зови ее, пусть с нами посидит.

–Да не пойдет она,– в голосе Катерины прозвучала грусть.– У нее ребенок тяжело болен. Не до праздника ей.

–Не положено так,– настаивал мужской голос,– Новый год все же. А я вот сейчас сам ее позову.

Сильная мужская рука негромко, но уверенно постучала в мою дверь.

–Да,– сказала я. Никого видеть не хотелось. Но Катерина так заботилась о моей дочери, и мне было неудобно грубить ее мужу.

Дверь открылась, и в комнату вошел крупный мужчина в форме военного летчика с орденом на груди.

–Иван Иванович,– представился он.

–Фаня,– я протянула ему руку. Он слегка пожал ее.

–Вы приехали с Украины?– спросил он.

–Да,– сказала я тихо, предполагая следующий вопрос.

–Родня там осталась?

Я просто кивнула в ответ.

–Не теряйте надежды,– сказал он неожиданно мягко и повернулся к Сонечке.

–А это что за грустная мышка?

Она посмотрела на него безучастно.

–Ты знаешь кто я?– Иван Иванович постарался перейти на шепот. Но и шептал он очень громко.

Малышка ничего не ответила, но в ее взгляде читался интерес.

–Я – Дед Мороз!– он поднял указательный палец.

Поймав ее удивленный взгляд на своем подбородке, он нагнулся пониже к кровати и так же громко прошептал:

–Ты ведь знаешь, что сейчас идет война?

Девочка еле заметно кивнула.

–Твой папа на фронте?

Она опять кивнула.

–И Сашкин-Пашкин папа на фронте. Даже товарищ Сталин воюет с врагом! Так что же я на Северном полюсе отдыхать буду? С бородой же форму не выдают, и мне пришлось ее временно сбрить. А ты знаешь, что сегодня Новый Год? Вот я и пришел к детям с гостинцами. Погоди-ка.

Летчик вдруг резко вышел из комнаты и вернулся со свертком в руках. Он развернул газету, и я увидела три плитки шоколада.

–Ты ведь знаешь, что дедушка Мороз волшебник?

Раскрыв свои и так огромные глаза, она зачаровано закивала.–Это доктора дают больным детям горькие лекарства, – убежденно продолжал он,– а волшебники дают сладкий шоколад, только волшебный. Шоколадки разделены на квадратики. Каждый день после обеда мама будет отламывать их по одному и растворять в стакане с молоком. И запомни: когда закончится первая плитка, ты будешь сама есть, пить, садиться на кровати. Когда закончится вторая, – ходить по квартире. Когда кончится третья,– пойдешь в садик. Договорились?

–Да,– прошептала Сонечка и глазки ее слабо заблестели.

–Отлично! Ну а мне пора к другим детям.

Он вышел, пожав мне на прощание руку. Вскоре Сонечка уснула.

 

Фаня замолчала и принялась разливать чай в чашки. Она выложила вишневое варенье в вазочку и поставила на стол.

–Зная, что Софа уже бабушка, шоколадки помогли, – прервала я молчание.

 

–С того дня моя девочка пошла на поправку.

Фаня опять замолчала и я уже думала, что она закончила рассказ и собралась задать вопрос, но она вдруг неожиданно заговорила снова.

–Никогда не забуду тот день. Я торжественно развернула последний шоколадный квадратик. Сонечка с минутку подержала его на раскрытой ладошке, полюбовалась, закрыв глаза, положила в рот, смакуя. Подождав, пока последняя долька волшебного лекарства растает во рту, запила молоком, вздохнула и сказала:

–Ну, вот и все. Я - здорова. Больше болеть не буду.

–Идем, расскажем тете Кате и мальчикам,– предложила я.

Она вскочила и помчалась в другую комнату.

В комнате было тихо. Катя сидела в кресле, а мальчишки прижались к ней с двух сторон. Я удивилась.

–Тетя Катя!– закричала Сонечка.– Шоколадное лекарство, что мне подарил военный дед Мороз, закончилось. Теперь я ни столечко,– она показала на пальчиках,– не болею.

Катерина вдруг начала рыдать, мальчишки не отрываясь от ее плеча, сначала зашмыгали носами, а потом заревели в полный голос.

Сонечка испугалась и посмотрела на меня растерянным взглядом.

И тут я увидела на столе письмо. Это была похоронка. Все еще не веря, я взяла его и пробежала глазами. "Гвардии лейтенант Иван Иванович Иванюха погиб..."

 

Фаня вздохнула.

 

–Закончилась война. Мы с Соней вернулись домой. На снегу вражеских дорог и печах концлагерей погибла вся моя родня. А муж, волею судьбы, вернулся с фронта. Это он предложил послать гостинцы детям того, кто спас его дочь. С тех пор каждый Новый Год я готовлю небольшой ящик, долго с любовью подбираю подарки, а сверху кладу завернутые в газету три шоколадки. Вот и в этом году я доложу их в готовую посылку и отошлю.

Прошел месяц. Я как-то не встречалась с Фаней, все не получалось. Но однажды в субботний день увидела ее во дворе.

–Фаня,– окликнула я.– Ну, как посылка? Дошла?

–Не только, – улыбнулась она,– и ответ получила. Заходи, прочитаешь.

Листочек в клетку заполнен размашистым врачебным почерком:

" Дорогая Фанечка. Спасибо, что ты меня не забываешь. Мальчишки мои, ты знаешь, по гарнизонам с семьями, но я не одна, потому что по-прежнему работаю в больнице. За гостинцы спасибо. Особенно за теплый платок. Что-то я в последнее время мерзнуть стала. А шоколад Ванечкин я, как всегда, отнесла в детское отделение. Там выбрала трех самых неухоженных и безнадежных детишек и подарила им, сказав, что это от деда Мороза. Они поверили, потому, что у нас сейчас шоколад в дефиците. Как знать, может быть, Ванечкин шоколад еще одному ребенку подарит веру, надежду, а возможно и саму жизнь.

Спасибо тебе. Катерина"

 

Старушки помолчали.

–Я ведь тоже осталась в живых, вопреки человеческой ненависти и благодаря человеческому же милосердию, – сказала вдруг другая старушка,- но не буду о себе, давайте-ка я вам расскажу о своей сестре.

 

Нина

–До войны Нина работала учительницей музыки при Доме пионеров. Весной ее ученики выиграли какие-то музыкальные конкурсы, и за это ее наградили путевкой в санаторий в Крыму. Муж убедил ее взять с собой десятилетнюю дочь. Сказал, что там можно договориться насчет еды, а спать они смогут на одной кровати. Когда, мол, будет еще такая возможность, пусть ребенок тоже отдохнет. Он не просто так заставил ее взять ребенка на курорт. Вы ничего такого не подумайте, ведь Нинка моя была очень красивая, муж ее безумно любил и немного ревновал.

Начало войны Нина с дочерью встретили в Крыму. Муж ее сразу же ушел на фронт, отписав жене, чтобы она не в коем случае на Украину не возвращалась. Что, мол, известно, как немцы поступают с евреями, не стоит рисковать, а войну, мол, мы быстренько закончим. К холодам как раз вернетесь.

Время шло, война не заканчивалась. Сестра с ребенком перебиралась с места на место, пока не оказалась в небольшом уральском городке, не помню названия. Хозяйка квартиры, где она снимала комнату, устроила Нину на свой завод. Женщина жила одна. Муж ее был на фронте, а дочь – актриса ездила с труппой по госпиталям.

Нина была в постоянной тревоге за нас, оставшихся в оккупации. Она жила только письмами с фронта. Ее Додик писать любил и умел. Каждое письмо его было законченным художественным произведением. Он не жаловался, не писал об ужасах войны, старался выдержать шутливый жизнерадостный тон.

Но однажды вместо очередного письма пришла …похоронка. Зарывшись в подушку, чтобы никого не разбудить, Нина проревела всю ночь, а утром не было ни сил, ни желания встать и куда-то идти. Но хозяйка насильно подняла и ее, и дочь, буквально одела их и отправила на работу и в школу, приговаривая: "Нельзя терять надежду. Иногда Господь за нашу веру и любовь вершит чудеса". Сестра рассказывала, что именно благодаря мудрости и поддержке этой женщины она не сошла с ума. Нинка всегда была чувствительная натура!

Прошел месяц. Однажды, пока Нина была на работе, к хозяйке неожиданно приехала дочь. Их труппа выступала перед ранеными в соседнем городке и ей разрешили навестить мать.

Рассказав о себе, хозяйская дочь стала расспрашивать о жильцах. Какие они, не доставляют ли матери беспокойства.

–Да, уж какое беспокойство,– махнула в сердцах женщина,– жиличка молодая, красивая. Музыкантша, а на нашем заводе работает. Сама из евреев, родня вся на Украине под немцами осталась. Да тут давеча еще и похоронка на мужа пришла. Как она убивалась, сердешная.

С этими словами она взяла фотографию молодого мужчины в солдатской форме со стола и подала дочери.

–Красавец, какой,– она смахнула слезу.

Актриса взглянула и…подавилась вареной картошкой. Еще не до конца откашлявшись, она прохрипела;

–Мать,– да я же его видела! Буквально вчера. В госпитале.

Вернувшись с работы, Нина поздоровалась с молодой женщиной, не спускавшей с нее горящих голубых глаз, подошла к плите и поставила кастрюлю.

–Я что хотела сказать, Ниночка,– начала хозяйка,– моя Оленька, ты ведь знаешь, артистка и выступает в госпиталях. Так вот, она говорит, что вчера видела раненого, похожего...

–Да не похож, а он,– крикнула Ольга, вскакивая.– Все наше выступление в палате тяжело больных, он равнодушно смотрел в потолок. Я подошла и увидела на его тумбочке фотографию женщины с малым ребенком на руках, видно кто-то из санитарок специально положил.

Актриса встала напротив Нины:

–На фотографии были вы! Это точно! А на обратной стороне надпись:"От Нинки-картинки"!

Если бы не Ольга, Нина ударилась головой об пол.

Додик смотрел на нее карими бездонными глазами. В них не было ни удивления, ни боли, ни радости. Это был взгляд человека, посмотревшего в глаза смерти и понявшего всю суету и никчемность земной жизни. Он был уже готов покинуть ее и потому не понимал, что хотят от него эти полные слез такие родные глаза.

–Понимаете,– молодой доктор старался не смотреть в глаза красивой, словно актриса из трофейного фильма, женщине,– он потерял слишком много крови, да к тому же получил воспаление легких. Мы долго не хотели делать операцию, но не было выхода. Операция прошла успешно, но он очень слаб. Надежда на то, что выживет, ничтожно мала. Разве что, от домашнего ухода и еды? Хотя какая в наше время еда! Но вы не опускайте руки. Если судьба дала ему такой шанс, и вы нашлись, значит, чудеса случаются. Теперь чудо в ваших руках.

 

Старушка замолчала.

–Чудо, скажите вы? Настоящее чудо произошло потом.

 

Она сидела возле постели и лихорадочно думала, чем накормить мужа. В дверь постучали. На пороге стояла соседка.

–Нин, че правда, это твой мужик оказался?– взгляд зеленых глазок готов был просверлить дверь в спальню.

–Да, тетя Люба,– только он сейчас отдыхает,– Нина еле сдержалась, чтобы не нагрубить старой сплетнице.

–А я че это, вот,– она раскрыла сверток, который до сих пор держала под мышкой,– морковка с брюквой со своего огорода. Свари мужику-то. Ему сейчас, это, витамины нужны.

Нинка с удивлением поблагодарила ее. А через час пришла молодая племянница соседки. Она неделю назад получила похоронку на мужа. В руках у нее была баночка домашнего варенья. Еще довоенная. Она молча протянула Нине банку и, опустив глаза, попросила взглянуть хоть одним глазом на солдата. Затем пришла почтальонша с кринкой молока, потом женщины с завода с вяленой рыбой...

Весть о том, что Олька-артистка нашла в госпитале мужа эвакуированной, что проживала у них в доме, распространялась по городу быстрее ветра, пронизывающего небольшие крепкие домики старых построек и новенькие довоенные пятиэтажки.

Даже когда Нина была на работе, поток посетителей не прекращался. Ей стало казаться, что в доме побывали все женщины этого городка. Одни забегали на минутку, другие – сидели часами, беседуя с хозяйкой за жизнь. Многие, кроме скромных гостинцев, предлагали и посильную помощь по уходу за больным.

Затем стали приходить ходоки из дальних сел и соседних городов.

Молодые вдовы, не успевшие толком побывать замужем, женщины, которых война оставила одних поднимать детей, матери, которых горечь потерь превратила в старух. У всех у них, получивших в разное время похоронки, появилась надежда. Маленькая, словно светлячок, зажатый между детскими ладошками, сложенными корабликом.

Нине запомнилась одна из старушек, пришедшая к ней однажды вечером.

Она тихонько зашла в дом, опираясь на клюку, остановилась в коридоре и прошептала:

–Ты только скажи: это правда или нет?

Нина подвела женщину к кровати больного. Он спал на спине. Лунный свет освещал бледное лицо, худые руки, лежавшие вдоль укрытого ватным одеялом тела, казались почти безжизненным. Вытерев уголком косынки слезы, она сказала:

–Ты, дочка, молиться должна. Благодарить Господа за чудесное спасение раба божьего, как его?

–Давида,– подсказала Нина.

–Раба божьего Давида. "Отче наш" знаешь?

–Нет,– Нина опустила глаза,– я от дедушки с бабушкой еврейские молитвы помню.

Старушка вдруг замолчала, уставившись в одну точку. Нине показалось, что она уснула, но та вдруг громко вздохнула и добавила.– Читай, какие помнишь. Но, знай: молиться надо не только в тяжелые дни, не забывай о благодарности Ему и, когда все хорошо.

Она перекрестила спящего, подошла к столу, вытащила из холщевой котомки с заплаткой яблочки. Маленькие, зеленые, с веселыми розовыми бочками. Затем вынула маленький сверток и бережно раскрыла. В нем оказался кусочек сала.

–Ты не побрезгуй, дочка,– сказала она негромко,– дай больному. Ему бы куриного бульончика, да где ж достать?

–Спасибо, бабушка.– Нина помогла ей дойти до двери.

Старушка помолчала в ответ и, вздохнув, сказала, ни к кому на обращаясь.

–Может и мои сыны где-то вот так по госпиталям без сознания валяются. А я, глупая, по ним поминальные молитвы творила.

Она перекрестилась.

–Прости меня, Господи, грешную.

Даже не ответив на приглашение хозяйки остаться, старушка, шепча про себя что-то, открыла дверь и ушла в ночь.

 

Рассказчица опять остановилось. Потом вдруг улыбнулась и продолжила.

 

А муж Нинки стал медленно приходить в себя. Доктор, которого он посетил через три месяца, был удивлен и рад. И даже обещал написать о нем в научном журнале.

С хозяйкой и ее дочкой моя сестра переписывалась до самой смерти, они часто ездили друг к другу.

Вот вам и людское милосердие.

 

В этот момент к их столу подошла шустрая худенькая старушка в полотняной панамке с претензией на шляпку, что придавало ей сходство со старухой Шапокляк.

–Таня,– пропищала она,– мы же с тобой договорились совершать променад перед сном, а не сидеть, прилипнув одним местом к скамейке.

–Жаль, – сказала Таня, вставая.- Всем доброй ночи. Завтра встретимся здесь же.