Падение Чернигова

/глава из повести/

 

Бог нам прибежище и сила, помощник нам в скорбях, обретших ны зело.

Псалтирь, псалом 45, стих 2-3

 

В Детинце ударил набат.1 Громкую барабанную дробь услышали во всех концах города. Отставив свои привычные дела, люди заспешили на тревожные звуки. Подол, Предградье и Окольный град вмиг обезлюдели, только холодный октябрьский ветер блуждал по опустевшим улицам.

 

Через настежь распахнутые Киевские, Любецкие и восточные ворота Детинца толпа с пересудами стекалась к кафедральному Спасо-Преображенскому собору, а подойдя, ужаснулась при виде зловещей картины: три отрубленные головы раскачивались на копьях, воткнутых древком в землю. Длинные косички теребили порывы ветра, на оскалившихся в звериной улыбке ртах застыла кровавая пена. Остекленевшие раскосые глаза, казалось, бешено уставились на людей. Кто-то в толпе испуганно ойкнул и прикрыл ладонью рот, торопливо перекрестился. А кто-то, тяжело дыша в ухо соседу, выдохнул: «Дурное знамение!» Сердца у многих сжались в недобром предчувствии. Народ на площади всё прибывал, волновался и глухо шумел. На княжеском дворе, расположенном неподалёку, беспокойно заржал конь.

 

Князь Мстислав Глебович,2 епископ Порфирий,3 тысяцкий и другие знатные черниговские мужи скучились возле собора. Перед ними, широко расставив ноги, правая ладонь на рукояти меча, застыли гридни.4 Когда народ в смятении подступил, князь зычным голосом произнёс:

 

— Люд черниговский, обращаюсь к вам с горьким словом! Вы уже знаете, что беда ступает по нашей земле. Жестокий ворог разоряет места и погосты руськие! Черниговцы вместе с Евпатием,5 кинулись на подмогу рязанцам, но храбро пали в неравной сече. И козельцы рубились до последнего вдоха. Все вместе с малолетним княжичем6 углебнули7 в бесовской крови!

 

И вот теперь зло стучится в наши ворота! Лиходеи требуют уступить град, а за это обещают нам волю. Но мы-то хорошо знаем честь басурманскую! Трава не растёт там, где ступит их конь, а потому послам татарским оказали достойную встречу! — он взмахнул рукой, указывая на копья. — И не отступи наши сердца вспять! Лучше смерть в поле от стрелы залётной, чем позорный сговор с вражиной! Люд честной черниговский, соберёмся множеством и дадим достойный ответ пришельцам!

 

Глухо и негодующе зашумела соборная площадь. С деревьев и церковных куполов поднялось вороньё, зловеще галдя и опрастываясь, закружило над головами людей. Перекрывая гул толпы, послышался зычный выкрик: «Княже, твои слова серебром расплавленным обжигают сердца наши! Черниговцы костьми лягут в Мать Сыру-Землю, а честное имя своё не осрамят!

 

После Мстислава Глебовича слово держал епископ Порфирий.

 

— Братья! Обращаюсь к тем из вас, кто по немощи своей бессилен для брани. Забирайте жён и чад своих, и уходите, но торопитесь, пока неверцы не обошли град со всех сторон. Как стемнеет, откроют ворота на Любеч. Рассеивайтесь по глухим лесам и болотам, всюду, где они не пройдут. Да будет с вами Господь и Пресвятая Дева!

 

А кто способен держать оружие, благословляю на священную рать! Здесь, перед святым Спасом, оденемся клятвою, что нашу правую веру не отдадим язычникам на глумление! Пусть она будет нашим защитным поясом! А поганые — вон, уже недалече от стен кличут. Но не испугать нас бесовскими кликами! Мужайтесь, и да поможет всем нам Бог!

 

Порфирий перекрестил толпу большим золотым крестом, висевшим у него на груди.

 

Речь князя и епископа всколыхнула сердца людей. Многие гневно сжимали кулаки, готовые в сию же минуту ринуться на брань с супостатом. А кто-то, робкий душой, с надеждой смотрел на князя, веря его властному слову, что город он отстоит, не отдаст врагу на издёвку. Но были и такие, кто недобро думал: вы-то спасётесь, ворон ворону глаз не выклюет. А вот что будет с нами? Нет уж, своя рубаха родимее, уходить нужно!

 

Понурив головы, народ расходился с вечевой площади. А скоро по всем черниговским дворам послышались плач и стенания. Испуганно завыли собаки, жались к ногам хозяев коты, всхрапывая, бились на привязи кони. Матери со слезою наскоро собирали своих чад, чтобы скорее, не мешкая, выйти из города. Черниговцы — все, кто способен был дать отпор иноверцам, — острили мечи и копья, проверяли надёжность своих доспехов; среди них было немало и женщин, которые в такой гибельный час желали остаться со своими любимыми. А кто не мог уже подняться с постели, полагался только на волю Божью.

 

В переполненных церквах и монастырях служились молебны. Священники, воздевая руки горе, призывали небесные силы избавить православных от внезапной беды, вставшей под стенами города. И люди, внимая их гласу, истово клали поклоны перед святыми образами, просили Всевышнего о заступничестве: «Спаси, Господи, люди Твоя…»

 

В церкви на Красном дворе князь Мстислав Глебович, бояре и старшие дружинники с опущенными главами смиренно стояли на хорах. С амвона звучала гневная проповедь.

 

— …Нет, не опомнились, не воздержались от неправедного пути своего! Пророк сказал: «Обращу праздники ваши в плач и песни ваши в рыдание»8 И ещё сказано: «Падёте перед врагами вашими, погонят вас ненавидящие вас, и побежите, никем не гонимы. Сокрушу наглость гордыни вашей, и будет тщетной сила ваша. Убьет вас мстительный меч, и будет земля ваша пуста, и дворы ваши будут пусты…»9 Но промысел Божий непостижим!.. Братья, в столь тяжкую годину мужайтесь, и поострите сердца ваши ратным духом!..

***

В старой харчевне на городской окраине, — отсюда начинался загородный тракт на княжеский городок Любеч, — некий путивлец Доман, высокий крепкой стати мужик, тайно встречался с дружками. Изрядно хлебнув, он рассказывал, что в давнюю пору здесь любил сиживать его отец Вяхирь. Но недолго он предавался тут земным радостям. Князь Всеволод, отец киевского князя Михаила Черниговского, посадил его за провину в яму. Живым он оттуда уже не вышел.

 

На что сидящий рядом, пьяно указывая на застолье, выдавил:

— Вот и получается: здесь нам радости, а перед Богом — гадости!

 

— Укороти лепетун свой, али в праведники записался! — Доман зло прищурился. — Но полно, я тут с вами для дела!

 

Хмельные головы низко склонились над столом, Доман жарко зашептал:

— А дела плохи, слышали, что князь и епископ сказывали народу. Заутре город падёт. Татарва убийство своих посыльных не простит. Резня будет страшная. Никто не спасётся! Только дурень пойдёт против силы. Пусть и прутся, а нам что за дело?

 

— Так ведь епископ обещал выпустить из града, как стемнеет, — возразил кто-то.

 

— Ордынцев, что саранчи в поле, повсюду сыщут. Нет, надо хитрее! — Доман передёрнул плечами. — Все от татар, а мы к ним. Только так свой живот не загубим. Но уйти нужно не просто, приглядывайте, что тут и как. Сведения наши будут пропуском в стан татарский, — он цинично осклабился и мелко перекрестился.

 

— Крамолу затеял! Мы народ православный, а к нечестивцам бежать? Вера не позволяет!

 

— Вера? А что вера? Пустой звук в церкви, твоя вера! Она что, сделала тебя богатым или здоровья прибавила? Бог всегда на стороне сильных! Я слыхал, наши предки тоже были худого обычая! Если нужно сменить веру — не откажемся, и залопочем по-ихнему! А потом, — он напружинился вепрем, готовым к прыжку, и нехорошо посмотрел на говорившего, — дело наше вольное, силком никого не тянем!

 

Никто больше перечить не стал, и компания начала обговаривать детали своего ухода из города.

***

Скромное жильё княжеского кузнеца было ярко освещено: всюду горели свечи. Коваль Андрей собирал в дорогу жену и, вспомнив о своих детях и внуках, которые находились в Киеве при дворе князя Михаила Черниговского, тяжко вздохнул: как-то им сейчас в эту тревожную пору? Агафья, всхлипывая, укладывала вещи на своей половине. Её слёзы бередили сердце, и Андрей, чтобы не слышать безутешных рыданий, прошёл в кузню, соединённую сенями с домом. Здесь, вдалеке от любопытных глаз, лежал выкованный им в давность меч. Вынув стальной булат из ножен, он задержал взгляд на замысловатом узоре, змеившемся по стальному лезвию, гордясь в душе своей искусной работой. Плотно сжав рукоять, широко рубанул мечом воздух, глубоко выдохнул: «Вот и пригодился ты мне на склоне лет!» Потом кликнул мальца, прислужившего в кузне, а заодно и по дому, и приказал истопить баньку. «Завтрашний день нужно встретить с чистой душой и телом!»

 

А пока он мылся, Агафья выскользнула из дома, держа в руках резной деревянный ларец с драгоценностями: золотыми и серебряными височными кольцами, браслетами и перстнями. И побежала к настоятелю Борисоглебского собора отцу Никону, крёстному отцу её старшего сына Алексея, и слёзно просила его спрятать шкатулку.

 

— Только на вас, батюшка, и надежда! Бог даст, вернёмся!

 

— Да куда же я их скрою в столь опасное время? — Никон беспомощно развёл руками и задумался, потом позвал пономаря и велел ему выбить в восточной стене собора невеликую нишу. А когда тот сноровисто выполнил поручение, перекрестившись, бережно уложил в выбоину шкатулку. «Святые стены сберегут!»10 Пономарь аккуратно заложил тайник и старательно затёр кладку наскоро сделанным раствором. Никон удовлетворённо осмотрел место.

 

— К утру подсохнет, и никто ни о чём не догадается! А ты, дитя мое, ступай с миром! Да бережёт тебя Матерь Божья! — он осенил её крестным знамением и благословил в нелёгкий путь. Она же, горячо поблагодарив старца, поклонившись ему в пояс, заспешила домой.

 

Андрей, помывшись и переодевшись в бане в чистое исподнее и верхнее бельё, зашёл попрощаться. Подалась навстречу Агафья, они жарко обнялись.

 

— Береги себя, много лет вместе, а вот, вишь, ты, как расстаёмся! — Андрей крепко поцеловал свою ладу в уста.

 

А она, не сдержав чувств, заголосила и стала медленно опадать у него на руках. Удерживая её вдруг омертвевшее тело, Андрей прикрикнул: «Воды!» Когда мальчонка примчался с корчажкой, он схватил её и сбрызнул студёной водой лицо жены, она застонала и открыла глаза.

 

— Я останусь с тобой, если суждено умереть, хочу быть рядом!

 

— А коль попадёшься им в руки? Мне дурно об этом помыслить! Нет, уходи!.. Провожу только до врат, дальше поедешь с мальцом, мне он теперь ни к чему.

 

Они вышли из дома, Андрей бережно усадил жену на воз, где уже покоились заботливо уложенный сундучок с вещами и торба с едой. И хлопнул ладонью по крупу лошади. Мальчишка натянул поводья, заскрипела телега, а пока она катила по княжьему двору, Андрей шёл рядом, держа плачущую Агафью за руку, неловко её утешая.

 

Вокруг пылали костры, в неверных отблесках пламени мельтешили тени, слышались беспокойные возгласы, звон оружия. У ворот с надвратной церковью они крепко обнялись, Андрей провёл заскорузлой ладонью по волосам благоверной.

 

— Прости, если когда обидел... Прощай! — отстранившись от своей половины, он быстро пошёл прочь.

 

Женщина безумно вскрикнула и вдавилась спиною в расстеленную на телеге солому, словно предчувствовала, что расстаётся с любимым навсегда.

***

Юнец вывел лошадь с княжьего двора. Проехали мимо Борисоглебского и Спасского собора. На соборной площади всё ещё раскачивались копья с головами монгольских послов, да кружилась в обречённом танце, подхваченная студеным ветром, горсть осенней листвы. Всюду пылали костры и слышались тревожные возгласы. Пахло смолой и гарью. Дружинники выкатывали из подземелий бочки с дёгтем. Густую чёрную жидкость выливали в огромные чаны, а под ними разводили огонь. Дёготь дымился и закипал, готовый в любую минуту обрушиться с крепостных стен на головы неприятеля. Детинец готовился к обороне.

 

Через Киевские ворота Агафья въехала в Окольный град. В предзакатном небе дико дымили трубы, всюду, как и в Детинце, пылали костры, беспокойно сновали люди. В воздухе пахло гарью. Малец то и дело понукал лошадь, затёртую в толчею главной улицы мастерового предместья. Люди, сбившись гурьбою, неуёмно бранились, тянули на двухколёсных тележниках, уносили в руках и за плечами свои немудрёные пожитки. Там и тут раздавались истошные крики, плакали дети. Скрипели телеги, возницы с усилием сдерживали испуганных лошадей. Полосуя направо и налево кнутами, они свирепо орали: «Дорогу!»

 

Народ покидал обречённый город.

 

Худенькая женщина с трудом волокла в руках огромный узел. До слуха Агафьи долетели её слова. Всхлипывая, она рассказывала, что недавно видела наваждение. Ночью вышла во двор, а за тыном кто-то ползал, громко смеялся, а потом тяжко стонал. Осенила себя крестом, сразу смолкло. Фу-у, знать, нечистая сила, бесы рыскали! Самое для них время, луна то сияла во все глаза. На что шедший рядом мужчина заметил, что недавно в небе видели великий круг, а потом из-за тучи упал на землю трёглавый змий, все кругом ужаснулись. А всё потому, что потерял народ веру, не кается, вот по грехам нашим и воздаётся!

 

У дальних городских укреплений движение толпы замедлилось, злобные выкрики переросли в ожесточённую ругань. Несколько мужиков безбожно ругались, тумаками и пинками расталкивали женщин и стариков, пытаясь прорваться к ещё не открытым воротам, чтобы первыми вырваться за пределы города. Околовратные караульщики сдерживали напирающую толпу.

 

— Ишь, сколько народу уходит, — не то одобрительно, не то осуждающе заметил Добрыня, обращаясь к товарищу.

 

— Мои тоже подались, в дальнее сельцо к родичам. Может, там переживут лихую годину, — отозвался Всесвет.

 

А я своих отвёл к брату, монах он в Елецком монастыре. Даст Бог, всё образуется...

 

— Глянь-ка, Добрыня, не похожи они на «немощных», ишь как торопятся, костыли свои побросали!

 

— Бог их суди! — ответил Добрыня. — Эй, вы там, полегче!

 

Стражники, угрожая копьями, остановили расходившихся мужиков, в которых можно было признать Домана с дружками.

 

Ещё кровавилась в полнеба заря, когда обезумевшая людская масса выдавилась из городских ворот и растянулась по дороге на несколько поприщ.11 Все стремились как можно скорее отойти от города, чтобы рассеяться в чёрных непроходимых лесах, едва виднеющихся на быстро темнеющем горизонте, надеялись там пережить лихую годину.

 

Стар и млад свято верили, что торопятся от беды, но оказалось, что обойти её не суждено. Едва занялся рассвет, как налетела татарская конница, и всё смешалось в диком зверином свисте татарских нагаек, сабель и обезумевшем крике людей. Только немногие, бросив свои скудные пожитки, сумели добежать до леса, а татары, отягощённые награбленным, не стали преследовать. Не суждено было добраться до спасительного укрытия и Агафье с мальчишкой. Лихой татарин поддел юного возницу копьём, когда тот пришпорил коня, надеясь уйти от погони. Малец, охнув, выпустил вожжи и свалился с телеги, конь в испуге шарахнулся, опрокинувшийся воз удавил Агафью.

***

Однако несколько человек, как только открылись ворота, выскользнуло из толпы и проворно нырнуло в сгустившиеся сумерки. Осторожно крадучись, они пробирались в тени городских укреплений на север, к реке Стрижень, надеясь найти на берегу струг, чтобы на нём переправиться на другую сторону: где-то там, за рекой, уже бродили язычники.

 

Они уже подходили к реке, когда их окрикнул ночной дозор, и тогда, рассыпавшись во все стороны, они побежали. Тревожно заржал пришпоренный конь, послышался громкий топот. Звонко прозвенела стрела, один из убегавших вскрикнул, схватился за грудь и ничком рухнул на землю, а через мгновенье та же участь постигла ещё двоих беглецов. Только Доман сумел увернуться от преследователей, споткнувшись, кувырком скатился по крутояру, увидев у реки чёлн, проворно стянул его на воду. Вскочил и подхватил лежащее тут же весло, оттолкнувшись от берега, спешно погрёб вниз по течению, прячась в тени густо разросшихся на берегу верб.

 

— Ушёл, веролом! — дозорный тревожно всмотрелся в прибрежную мглу.

 

— Зато эти не ушли! — отозвался товарищ.

 

Спешившись, он подошёл к лежавшим ничком на берегу беглецам и аккуратно выдернул у них из спины стрелы. Потом носком сапога перевернул тела, вгляделся в лица.

 

— Нет, не знаю. Но позорно приняли смерть свою!

 

— Да, показали спину! Нынче первая пролилась кровь. А сколько прольётся завтра?!

***

Доман, отчаянно размахивая веслом, грёб вдоль берега и всё тревожно оглядывался, а когда убедился, что его не преследуют, направил утлую лодчонку, которая едва не черпала низенькими бортами воду, через реку. В лунной дорожке посреди реки бесшумно заскользил тёмный силуэт, его заметили татарские лазутчики, рыскавшие в эту тревожную ночь вблизи городских стен. Они спешились и встали в тени деревьев, держа под уздцы своих низкорослых коней, ласково что-то шепча и поглаживая их по храпу.12

 

А когда Доман выбрался на берег, молча метнулись к нему. И, не дав опомниться, повалили на землю, туго спеленали руки и ноги сыромятными ремнями. Доман пытался что-то сказать, но ему заткнули рот тряпкой. Один из лазутчиков коротко свистнул, появились лошади. Гортанно рассмеявшись, татары перекинули Домана кулём через круп запасного жеребца, которого водили за собой на длинном поводу, вскочив и пришпорив коней, помчались в свой лагерь.

 

В стане монголо-татар

 

Монголо-татарский стан раскинулся на лесистом холме13 недалеко от города. Отсюда хорошо просматривались прилегающие окрестности. Несмотря на позднее время, лагерь кочевников гудел множеством голосов. Ревели, настойчиво требуя корма, быки, выпряжённые из высоких двухколёсных повозок, на которых перевозились лёгкие разборные юрты. Переминались, помахивая хвостами, уставшие за длительный переход неприхотливые монгольские лошади, рядом суетились в длиннополых кафтанах скуластые с раскосыми глазами женщины. Возле уже собранных войлочных юрт пылали костры. Рыжие языки пламени играли на закопчённых боках больших медных котлов, опоясанных бронзовыми треножниками. Варилось мясо.14

 

Приземистый нукер15 с лоснящимися косичками за ушами сноровисто доставал из котла дымящееся жирные куски. Десятник16 разрезал их на тонкие полосы и остриём ножа поочерёдно раздавал сидящим возле костра. Степняки грязными руками жадно хватали горячие ломти, с хрустом разгрызали кости и высасывали их содержимое. Насытившись, они вытирали сальные руки о пожухлую траву или сапоги. Появилась женщина с глиняным кувшином в руке. Ловко лавируя между сидящими, она разливала в подставленные чаши кумыс. Предварительно сбрызнув из чаш на землю, воины стали утолять жажду после сытного ужина.

 

А под облетевшими осинами, сбившись в гурьбу, дрожал на стылом ветру полон, взятый кочевниками в сожжённых и разграбленных близ Чернигова сельцах и погостах. Ноги пленников, охваченные тяжёлыми деревянными колодами, вспухли и кровоточили. Молодая с измождённым лицом женщина развязала двух полонянок, повела за собой и заставила собирать разбросанные возле костра кости. Наскоро собрав, они отнесли их своим товарищам по несчастью, те похватали и стали жадно обсасывать обглоданные мослы.

***

Возле большой белой юрты, рядом с которой реяло священное монгольское знамя — пять чёрных хвостов монгольских быков, закреплённых на перекладине, прибитой к высокому бамбуковому шесту, — лазутчики спешились и скинули Домана наземь. Пока его развязывали, старший подошёл к стоящему возле юрты крепко сбитому молодцу из личной охраны хана и объяснил суть дела. Тот понимающе кивнул головой и, подняв пёстрый ковёр, закрывавший дверной проём, вошёл в юрту. Посреди округлого большого пространства дымился сложенный из камней очаг. У северной стены на возвышенном месте в шёлковом тёплом халате полулежал на постели, устланной шкурами, хан Менгу.17 Над его головой висела кукла из войлока. Скрестив ноги, полукругом возле него сидели нойоны — знатные монгольские воины.18 Взгляд присутствующих обратился на вошедшего. Приложив руку к сердцу, упал на колени, он пополз к хану, а приблизившись, распростёрся перед ним ниц. Хан нетерпеливо взмахнул рукой и недовольно спросил о цели визита. Охранник, заискивающе поймав его руку, почтительно поцеловал, и, не поднимая лица, сказал, что лазутчики поймали у реки уруса, бежавшего из города, у него есть важные сведения.

 

— Пытайте шайтана, пусть скажет, что знает! — хан жёстко посмотрел на нойона Елдегу, отвечающего в тумэне за разведку. И опять повелительно взмахнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Охранник вновь подобострастно поймал его ладонь, угодливо поцеловал и на коленях попятился к выходу. Следом за ним также подобострастно удалился Елдега.

 

Перед тем, как допросить, Домана заставили пройти обряд очищения (по поверьям кочевников прошедший такой обряд избавляется от дурных мыслей по отношению к ним). Между двух кострищ воткнули копья, а между ними натянули верёвку с привязками, на которых покачивались идолы. Он послушно прошёл между огней и под верёвкой, поклонился войлочной, в рост человека, кукле, которая, по понятию кочевников, являла собой лик Чингизхана. После очищения от скверны, его привели в юрту к Елдеге. И Доман, раболепно грохнувшись перед ним на колени, выложил всё, что знал о черниговской крепости и слабых местах в её обороне. Рассказал, что многие жители сегодня ночью вышли из города, что оборонять его будет в отсутствие Михаила Черниговского новгород-северский князь Мстислав Глебович, свои половцы19 и оставшиеся в городе жители.

 

Презрительно выслушав уруса, Елдега приказал накормить его сытно, а когда тот, низко согнувшись, попятился к выходу, подумал: «Если не лжёт, верным псом будет. Только крепче нужно держать на привязи и кормить впроголодь, чтобы слюни текли. Такого спустишь с цепи, беспощадно порвёт всех, даже своих близких».

 

Оборона города

 

В предутренних сумерках занялся за Стрижнем пожар. Отблески далёкого зарева коснулись крепостных стен Детинца и заплясали на них неистовым хороводом. Восточный ветер навеял из-за реки стойкий запах гари.

 

— Никак горит княжеское сельцо Гюричев?!20 — затревожился Ходята, дозорный на сторожевой башне у восточных ворот. Неловко задев Светозара древком своего копья, указав его остриём на густые клубы дыма, поднимавшиеся на горизонте. Они закрыли взошедшее над кромкой дальнего леса светило, казалось, оно неустанно вспухает и чёрным огромным колесом накатывается на город.

 

— Ходята, глянь! — вскрикнул товарищ.

 

На бревенчатый мост, перекинутый через протекающий под стенами крепости широкий и полноводный Стрижень, ступило и молча бежало несколько человек. И тут же из-за крутого поворота показались всадники. Они отчаянно хлестали нагайками своих коней и что-то свирепо кричали, натягивали на скаку свои луки. Вот один из беглецов, резко взмахнув руками, заметно отстал от товарищей. Оперённая монгольская стрела глубоко пронзила ему плечо. Послышались торжествующие крики преследователей. Оглянувшись, двое товарищей подхватили упавшего под руки и с трудом его поволокли. До ворот Детинца оставалось всего-то ничего, а гонители уже их настигали. И тогда Ходята, крикнув привратникам, чтобы открыли ворота, натянул тетиву... Монгольский конь, едва ступив на бревенчатый настил, споткнулся, а его седок, стремительно вылетев из седла, ударился об ограждение моста и перелетел через него в воду. Монголы, окоротив своих взмыленных коней, злобно проревели и, сверкнув в сторону крепости саблями, повернули обратно.

 

Дубовые, окованные железом двери восточных крепостных врат отворились. Беглецы, вбежав, в изнеможении упали, а когда отдышались, их провели к князю Мстиславу. Он с нетерпением поджидал их в небольшой башне-церкви, встроенной в крепостную стену Детинца в самой возвышенной его части. Эта место отделялось от остальной территории глубоким рвом, по дну которого торчали острые колья, и дубовым частоколом на высоком валу. Попасть сюда можно было только по узкому мостку, именно со стен этой «крепости в крепости» открывался широкий, панорамный обзор заливных заречных лугов, откуда ожидалось нашествие иноплеменников.

 

Беглецы рассказали князю о своём чудесном спасении, как бежали из сожженного язычниками села. Всех его жителей татары избили, не пощадили даже детей и стариков, а ремесленный люд, надев на них путы, увели в свой лагерь, который находится на высокой горе за Десной. И добавили, что в стане татарском руських пленников многое множество, их принуждают участвовать в осаде руських мест.

 

Выслушав исповедь, князь Мстислав сокрушённо покачал головой, ведь когда шёл он с дружиной из Новгорода-Северского в Чернигов, проходил через Гюричев, и не смел даже смыслить, что скоро от него останется лишь пепелище, а все жители будут избиты либо взяты в полон. А потом потребовал подробнее рассказать о монголо-татарах. И молодой боярский отпрыск Никодим, имение которого находилось в Гюричеве, тронув туго спеленатое плечо, именно ему татарская стрела пронзила его на мосту, поведал:

 

— Нагрянули они на рассвете, когда все спали, многие пытались укрыться в церкви, но они её подожгли. За такое святотатство Господь ослепил нечестивцев. И тогда их главный хан Менгу в страхе воскликнул: «Велик Бог урусов!», а его воины завыли в испуге, заскребли пальцами землю. Княже, мы уже собирались послать к тебе за подмогою, но Господь рассудил иначе, видно, больно грешны перед Ним.

 

Татары в страхе большом стали просить пленников, если кто излечит от этой беды, тому даруют свободу, и много добра впридачу. Все полонённые молчали, но нашёлся некий Доман и сказал, что знает источник, его вода целительна и лечит глазные болезни. И повёл туда басурман. И хотя вера запрещает им мыться, смочил хан родниковой водой свои глаза и тут же прозрел. А следом омылись целительной водой его воины, и тоже все стали зрячими. На радостях они поставили на берегу своих идолов и стали им преклоняться, а Домана этого хан хотел отпустить, но тот сорвал с себя крестик и остался с ними.

 

Переведя дух, Никодим добавил, что татар сорок сороков — сила несметная, всё черно от них окрест, и скоро они будут под стенами града.

 

— Да, несметная сила татарская, а моей дружины всего-то, — князь задумчиво посмотрел на ладонь и сжал пальцы, — десять раз по столько, — он кивнул на кулак.21 — Столько же наберётся наших половцев, да немногим более чем дружины моей вместе с ними, черниговского полка.22 Но они без доброго навыка и доспехов, в открытом бою уязвимы...

 

— Позволь, княже, в твою дружину, — обратился боярин Никодим, — хочу поквитаться с татарами за обиду свою и нашу!

 

— Да куда же тебе с раной твоей? Останешься здесь, чуешь, что вершится вокруг?

***

В Окольном граде в яростном единоборстве сошлись русичи и татары. Боевой клич несся со всех сторон, скрещивались, высекая искры, руськие мечи и татарские сабли; трещали, проломленные секирами щиты, лязгали, ударяясь в доспехи, копья. Бешено ржали и шарахались испуганные кони, волоча за собой трупы седоков, всюду, перемежаясь, росли горы руських и татарских тел. Везде слышались безумные крики, стоны и плач, татарская сабля беспощадно вырезала всех обитателей черниговских предместий. На кровлях и стенах деревянных строений ядовито дымились татарские стрелы. Предградье, Окольный град и Подол мигом схватились ярким факелом.

 

Высоко в небе заполошно кружило и каркало вороньё.

 

В ветхом срубе дети от страха забились в печь, а когда дом занялся, отец и мать, воздев руки горе, с жалобными криками выбежали и пытались загасить пламя, но тут же упали, усечённые жестокой татарской саблей. Стремительно вспыхнув, жилище сгорело. Среди прогоревших руин дымилась только чёрная печь, в её утробе покоились, тесно прижавшись другу к другу два обуглившихся детских тела.

 

Монашки Пятницкого монастыря укрылись в церкви, и наглухо заперли изнутри тяжёлые двери, но татары её подожгли, и тогда из неё послышались молитвы и пение. Покрытый свинцовыми листами купол церкви Параскевы-Пятницы оплавился и рухнул, но долго ещё шевелились дымящиеся развалины, из-под них долго ещё доносились жалобные стоны монахинь.

 

В Елецком мужском монастыре монахи, упав ниц, истово молились перед святыми образами в храме Успения Богородицы. Чудотворная икона Елецкой Божьей Матери в храме отсутствовала, с благословения епископа Порфирия иноки замуровали её в монастырской стене, чтобы над ней не поглумились язычники. И сталось великое чудо: монастырские стены татары обошли стороной и устремились на Болдины горы. На подступах к ним сожгли монастырь, и подобрались к Болдиногорскому монастырю. Иноки оказали отчаянное сопротивление, но татары ворвались в Ильинскую церковь... Пытались срубить могучий дуб, который посадил ещё Антоний Печерский, но только притупили свои топоры о его, словно железо, ствол. Увидев, как на могучем дереве проступают капли крови, приняв сие знамение за гнев христианского Бога, татары в ужасе разбежались.

***

Чёрный дым, поднимавшийся из городских предместий, накрыл Детинец. Когда клубы дыма рассеялись, все увидели, как через растворённые Киевские ворота промчался всадник. Увидев у церкви воинов, он направился к ним, а узнав князя, осадил жеребца и неловко скинулся наземь. Кто-то из княжеских гридей подхватил под уздцы нервно прядающего ушами коня, а воин, сняв рассечённый ударом татарской сабли шлем, припал правым коленом к земле.

 

— Княже, татары уже в перестреле23 от нас! Сожгли Подол и Предградье, ратуют Окольный град! Оборона изнемогает, многие лучшие мужы уже пали… Княже и дружина, все мы надеемся на вашу помощь!

Услышав такую речь, взволновалась дружина, послышались гневные крики. К Мстиславу подвели коня, поправив на голове позолоченный шлем, он взметнулся в седло. Блеснул княжеский меч.

 

— Братья и дружина, вот и пробил наш час! Постоим за жён и детей наших! Знатный пир устроим гостям непрошенным, щедро попотчуем их чёрным вином!24

 

Затрубил рожок, дружина, прозвенев доспехами, вскочила на коней, с возгласами устремилась к Киевским воротам. Под развевающейся на осеннем ветру хоругвью выступал с открытым забралом на вороном жеребце князь Мстислав Глебович. Следом за дружиной, сдерживая своих рысаков, выдвинулись лучшие черниговские мужи и ковуи. Среди них был и коваль Андрей.

***

Яростно вклинилась в татарскую орду княжеская дружина, немало изрубив именитых татарских ратников. Куда ни кинется князь, всюду катятся головы басурман! Оконь с князем ратует коваль Андрей, зорко присматривая за ним, уже не одного татарина положил его знатный меч! Но быстро притупилась руськая слава, поредела руськая сила: многие руськие витязи, громко вздохнув, уже уронили свои острые мечи. А татары подрубили хоругвь, княжеский знаменосец, изъязвленный стрелами, уже пригнул свою буйную голову. Но подоспел гридь, обок рубившийся с князем, подхватил знамя и смело ринулся с ним в самую гущу врага, но и его уже настигли татарские стрелы, рубят татарские сабли... Вот татарин уязвил копьём воина, прикрывшего князя, и пытался пронзить самого князя, но тот прикрылся щитом, а, исхитрившись, зарубил булатом татарского смельчака. Вот уже пал, разрубленный надвое татарским батыром черниговский тысяцкий, а его сын, рубившийся рядом с отцом, достал пикой батыра. Рука русича уже устала колоть, а татары всё лезли, всё напирали, место упавшего занимали трое... И некогда было перевести дух руському топору и мечу, а руськие кони уже ступали по голень в крови.

 

Но вот дрогнули, побежали с поля боя ковуи. Мстислав Глебович пытался их завернуть, но тщетно, и тогда князь горько вздохнул: «Благо есть надеяться на Господа, нежели надеяться на человека»! Понимая, что сталось непоправимое: враг может их обойти, он подал знак к отступлению. Заиграл боевой рожок, поредевшая княжеская дружина, подхватив павших товарищей, отошла через Киевские ворота в Детинец.

***

Черно и зло курились городские предместья. Татары грабили не тронутые огнём жилища, глумились над не успевшими схорониться, дико голосившими юницами и жёнами. Обходя поле брани, они тщательно разбирали завалы из мёртвых тел, вытягивали своих, а раненых урусов добивали, снимали с них доспехи и забирали оружие.

 

Среди немногих уцелевших построек обширного черниговского предместья был и шинок возле окраинных Любецких ворот. Жестокие законы военного времени не дозволяли кочевникам хмельное, поэтому заведение с красноречивой вывеской их не прельстило, но, ворвавшись, они избили хозяина и понудили его отдать припрятанную мошну.

 

Шинкарь ещё толком не пережил случившееся, как вновь распахнулись двери. На пороге появился огромный детина в длинноухой татарской шапке и простёганном татарском халате, подпоясанном верёвкою, за которую был заправлен большой нож.

 

— Иди, дядя, сюда, иди, не бойся! Али не опознал? Намедни сидел тут с дружками, царство им небесное, — детина, ухмыляясь, перекрестился и поманил пальцем шинкаря. — Да быстренько собери-ка на стол, не забудь кухоль мёда, нынче мой праздник! Мёд пей, всё кругом бей, будешь архиерей!

 

Трактирщик узнал посетителя, который только вчера попивал у него брагу и перешептывался о чём-то с дружками. Глянув на его татарское одеяние, он всё понял, в глазах его промелькнул ужас, однако, не сдвинувшись с места, твёрдо ответил:

 

— Ишь ты, не тебе поминать архиерея, христопродавец! Предался за татарскую одежку! Нет ничего, твои новые дружки всё вымели. Ступай, откуда пришёл!

 

—Опамятуйся, дядя, и подай на стол, иначе,.. — Доман подскочил к шинкарю, сгрёб его за ворот и сунул в лицо огромный кулак.

 

Шинкарь в страхе зажмурился, но собрался с духом.

 

— Лучше умереть, чем предать свою веру за кусок хлеба! Для тебя у меня ничего нет!

 

Доман в ярости ударил его кулаком в лицо, повалив на пол, стал избивать ногами, потом выхватил нож и полоснул им беднягу по горлу. Человек задёргался в конвульсиях, а Доман, злобно рассмеявшись, вытер об его одежду окровавленные руки и пошёл шарить по сусекам, в надежде разжиться едой и мёдом.

 

***

Догорел кроваво-красный закат, мгла пеплом накрыла сожжённые предместья. Но вот под стенами Детинца запылали костры, а возле них озабоченно засуетился ворог. Защитники княжьего града всю ночь слышали громкий шум: к Детинцу подкатывали мощные метательные орудия — камнемёты и тараны для разрушения стен. Дозорные на крепостных башнях видели, как татары нагайками и пинками заставляли пленных устанавливать эту осадную технику на специально разрытых площадках, с них должны были начать обстрел крепости. Недруг готовился к решающему штурму княжьего града.

***

Добрыня и Светозар стойко ратовали в Окольном граде, отступили только с княжеской дружиной, и вот теперь стояли на сторожевой башне у Киевских ворот. Видя, как ворог плотно и шумно обложил Детинец и готовится к штурму, Добрыня сумрачно произнёс:

 

— Вот и наступил наш судный день, Боже праведный, укрепи мою веру, даруй крепким сердцем пережить сию ночь!

 

Расстегнув кожух, он достал из-под рубахи нательный крестик, поцеловал его, потом, обратившись лицом на восток, стал читать старинный заговор против стрелы и меча.

 

«Стрела калёная басурманская, не тронь моей белой груди, не пронзи моего ретивого сердца! А ты, меч захожий, не коснись моей буйной головы, не переруби мою становую жилу,25 не лиши меня живота моего! Да будет плоть моя дуб морёный, не уязвит её вражий клинок и стрела! Аминь!»

 

Когда он кончил шептать, товарищ ему попенял, что полагаться нужно только на свою силу и удаль, а там, как даст Бог! На что Добрыня ответил, что на Бога надеяться надобно, а заговор этот древний, и баять его нужно с надеждой, глядишь, и останешься жив.

 

***

Едва закровавился восток, как татарское войско черной тучей, которую нагнал ветер, подступило к крепости. Вражеские знамёна простёрлись до самого неба, казалось, огромный татарский аркан обхватил Детинец, и неуклонно его стягивает. И лют бой был у Чернигова! Татары с громкими криками пошли на приступ, от их воинственного клича, вылетавшего из отверстых, как гроб, гортаней, содрогался воздух, деревья роняли свою пожухлую листву. Тучи руських и татарских стрел закрыли взошедшее солнце, они сходились в воздухе, словно противники в поединке, а, надломившись, падали наземь, нередко на головы осаждавших.

 

Таран — платформа на колёсах, на которой находилось подвешенное на цепях огромное бревно, укрытое двускатным навесом — невольники подтягивали к Киевским воротам, но, едва они ступили на мост, как затрещал подпиленный бревенчатый настил, и таран вместе с людьми рухнул в глубокий, заполненный водой ров. Татарские камнемёты обрушили на княжий град огромные валуны, которые едва поднимали четверо. Перелетая через стены, камни с ужасающим грохотом падали на постройки, убивали и калечили людей.

 

Уже горы татарских трупов замостили ров, а по ним, как посуху, татары погнали невольников со штурмовыми лестницами. Многие из них пали, сражённые руськими стрелами, но вот по приставленным к стенам лестницам с яростными криками стал карабкаться неприятель, и с воплями скатывался, обваренный льющейся сверху кипящей смолой, но тут же место упавших занимали другие. Черниговцы отталкивали лестницы рогатинами, но стоило только выступить из-за укрытия, как смертельную песнь пела вражья стрела.

 

Обмотанные горящей паклей, стрелы усеяли кровлю крепостной церкви-башни — все крепостные строения. Деревянная крепость загорелась сразу во многих местах, но некому было тушить, все защитники из последних сил удерживали лютый татарский натиск. Приподнялся из-за крепостного забрала Всесвет, пытаясь сбросить вниз кадку с горячей смолой, но пал, сражённый стрелой. Добрыня, спешно оттянув тело товарища, вступил в схватку с взобравшимся на стену татарином, и рассёк надвое его своим тяжёлым мечом.

 

Силы черниговцев таяли, вот затрещали, не выдержав ударов каменных глыб, Киевские ворота, татары ворвались в Детинец. И тогда князь Мстислав Глебович вскликнул:

 

— Братья и дружина! Не покажем плечо супостату, кая польза в крови нашей, если не сумеем защитить честь родных и близких своих?! Живота лишимся, но в студенец26 истления сойдём свободными! Только Господь наше упование, надежда и сила в брани!

 

Зло бьются русичи с басурманами! Сверкая очами, дерзко ратует Мстислав Глебович, буйным туром рыкает, булатным мечом прокладывает широкую дорогу среди поганых. Куда ни кинется князь, всюду катятся татарские головы, вот уже выросла их гора величиной с Чёрный курган!27 Но обступили его со всех сторон, только яловец — яркий флажок на шлеме князя — всё ещё мелькает среди татарских шлемов и шапок. И стал изнемогать князь, прикрывается красным щитом от ударов. Но вот татарское копьё расшибло щит, а татарская сабля рассекла княжеское плечо. Видя, что ранен князь, устремился к нему коваль Андрей, ссекает татар своим острым мечом. Но не пробился к князю Андрей, сильный удар пикой выбил его из седла. А гридни, прикрывавшие князя в бою, все уже полегли, и вот уже сбит с коня и туго схвачен татарским арканом Мстислав Глебович.

 

Кружит, вьётся чёрный ворон над полем брани! Всюду стоят крики и стоны, и мёртвые хватают за край одежды живых. Кровь руськая изобильно поит отчую землю! О, злая честь татарская! Уже пал княжеский красный стяг, топчут его копыта монгольских коней!.. Андрей приподнял голову, увидев, как пленили князя, горько помыслил: прости, княже, что не успел, и потерял сознание.

 

Татарские тараны сотрясли, разрушили стены черниговского кремля, через огромные проломы ворог ворвался в Детинец. На его улицах завязался рукопашный последний бой.

 

В белой, чистой одежде крепко бьются черниговцы, до последнего вздоха бьются, но не уступают и пяди родной земли! Боярин Никодим ратует храбро, но вот обступили его недруги, и поникла буйная боярская голова, острые татарские сабли изрубили могучее боярское тело. Приник удалец к земле, прикрыв свои светлые очи, и вылетела душа его через шейное ожерелье,28 умирая, он прошептал: «Вольный свет-батюшка и ты, люд честной черниговский, прости, если обидел чем вольно или невольно!»

 

Падение града

 

К полудню все защитники черниговского кремля пали, кремль был сожжён и разрушен, и всюду на пепелище лежали обгоревшие трупы черниговцев. Прогорели и обрушились купола кафедрального Спасо-Преображенского собора и Благовещенской церкви, второй по своему величию в граде. Княжеский двухэтажный терем лежал в руинах, такая же участь постигла дома бояр и других знатных мужей.

 

Добрыня, Ходына и Светозар сумели уйти в одно из многочисленных подземелий, простиравшихся под Детинцем. В узком подземном ходе, протянувшемся от Спасо-Преображенского собора к Стрижню, они затаились до ночи, а потом по нему вышли к реке. Сев в струг, который предусмотрительно был спрятан в пещере, они бесшумно поплыли вниз по течению мимо пылающих на берегу костров, надеясь выйти в Десну. А пока плыли, держали между собой совет, что по реке доберутся до Киева и расскажут князю Михаилу Всеволодичу о несчастье, постигшем его родной град Чернигов и черниговцев.

 

***

Беспамятного Андрея подобрали татары. Бесстрашные, отважные воины, они уважали такие же качества своих противников, Андрею перевязали рану и поместили отдельно от остальных пленников. Горько встретились в татарской неволе князь Мстислав Глебович и коваль Андрей! В плену оказался и черниговский епископ Порфирий. Хан Менгу, узнав о знатных пленниках, велел привести их к нему и встретил приветливо. Усадив рядом, повелел, чтобы подали им в серебряных чашах кумыс. Епископ Порфирий, бесстрашно глядя на хана, отказался от такой почести, сказав, что негоже православным пить лошадиное молоко. Примеру его последовали Мстислав Глебович и Андрей. Хан усмехнулся, но не разгневался, лишь сказал, что уважает веру урусов, а пленникам дарует жизнь и свободу. Однако князь пойдёт в Киев и передаст киевскому князю Михаилу Всеволодичу условия, на которых тот добровольно сдаст град. Если подчинится воле хана Батыя, убережёт град и киевлян от гибели, сам останется в живых и будет править своей землёй.

 

Мстиславу Глебовичу и Андрею вернули оружие, дали коней, они в сопровождении татарской свиты отбыли в Киев. А хан Менгу, простояв у сожжённого и разграбленного Чернигова несколько дней, направился со своим войском на север Черниговского княжества, захватив с собой епископа Порфирия. В пути епископ неожиданно разболелся, татары отпустили немощного старика только в Глухове,29 где в скором времени он скончался.

***

В неравной схватке с монголо-татарами Киевская Русь, как суверенное государство восточных славян, прекратила своё существование. Некогда полные силы и славы южноруськие города пришли в запустение и попали в зависимость от завоевателей. Монголо-татары не простили князю Михаилу Черниговскому его непримиримого отношения к ним, поэтому безжалостно сожгли его отчину — град Чернигов, и жестоко расправились с черниговцами. И хотя жизнь в опустошённом городе окончательно не заглохла, восстановить свою былую мощь крупнейший град Южной Руси так и не смог. Значение Чернигова как политического, экономического и культурного центра Сиверского края сошло на нет. Роман Брянский, сын князя Михаила Черниговского, перенёс столицу черниговского княжества в Брянск, вместе с ним переместилась туда и черниговская епархия. Выдающаяся древнеруськая эпоха в истории Чернигово-Сиверской земли завершилась.

 

…Лежал в руинах Детинец, и долгие годы ветер свободно гулял по некогда полнолюдным предместьям: Подолу, Предградью и Окольному граду. Накануне монголо-татарского нашествия (1239) в стольном граде Сиверской земли проживало не менее 25 тысяч человек, а через 450 лет, в конце XVIII века, жителей едва насчитывалось четыре тысячи.

 

Примечания

 

1. Набат — войсковой барабан в Древней Руси.

 

2. Князь Мстислав (Фёдор) Глебович (? — после 1239). В Любецком синодике именуется великим князем Черниговским. По одной из версий, был новгород-северским князем и пришёл на помощь осаждённому монголо-татарами Чернигову. Попал в плен, но был отпущен и ушёл в Киев к Михаилу Черниговскому, своему двоюродному брату. Дальнейшая его судьба неясна.

 

3. Епископ Порфирий II. Занимал черниговскую кафедру в1230-1239 гг.

 

4. Гридь, гридин — рядовой воин княжеской дружины, телохранитель князя.

 

5. Евпатий Коловрат (1200 — 11 января 1238) — рязанский боярин. Находился в Чернигове, когда монголо-татары сожгли Рязань (декабрь 1327 г.). Собрав черниговских добровольцев и остатки рязанской дружины (всего 1700 чел.), напал на монголо-татар в Суздальской земле. В единоборстве зарубил монгольского царевича Хостоврула. Погиб, когда монголо-татары закидали дружину камнями из камнемётных орудий. Хан Батый, изумлённый мужеством руських, отдал тело Евпатия оставшимся в живых дружинникам и отпустил их с почестью. О подвиге Евпатия Коловрата известно только по «Повести о разорении Рязани Батыем».

 

6. Василий (1225/1226 — май 1238), малолетний князь Козельска, входившего в состав Черниговского княжества. Погиб при взятии города монголо-татарами. Монголы назвали Козельск «злым городом», так как при семинедельной его осаде погибло множество ордынцев.

В настоящее время Козельск — город Калужской области, расположен на берегу р. Жиздры, притоке Оки, в 270 км. южнее Москвы. Город воинской славы (5 декабря 2009).

 

7. Углебнуть (церк.) — увязнуть, утонуть.

 

8. Ветхий завет. Книга пророка Амоса, (8:9, 10).

 

9. Ветхий завет. Левит (третья книга Моисея), глава 26, (14, 23, 26).

 

10. «Святые стены сберегут!» — При реставрации собора (архитектор Н. Холостенко) в 1957 году в его восточной стене были найдены замурованные сокровища (19 предметов). Такие же височные кольца, браслеты и перстни были найдены возле собора ещё в 1883 году. Два этих клада взаимно дополняли друг друга. Возможно, что это был один клад, разделённый на две части и спрятанный в разных местах.

 

11. Поприще или верста — староруськая путевая мера. Упоминается в письменных источниках ещё в XI веке. Измерялась расстоянием, которое прошёл плуг по полю от одного поворота до другого. Вёрсты были разными, так как состояли из различных саженей (от глагола «сягать, досягать», то есть насколько можно дотянуться рукой). Саженей существовало больше десяти, измерялись аршинами, по длине варьировались от 135 до 285 сантиметров. «Маховая сажень» — расстояние между концами пальцев широко расставленных рук взрослого мужчины. \"Косая сажень\" (248 см.) — расстояние от конца большого пальца левой ноги до конца среднего пальца поднятой вверх правой руки.

 

12. Храп — морда лошади.

 

13. Имеется в виду Татарская горка, ботанический заповедник площадью 2 га. Находится в 8 км. на восток от Чернигова, расположен между сёлами Анисов и Подгорное. По преданию, здесь перед штурмом Чернигова остановились лагерем монголо-татары.

 

14. Монголо-татары употребляли в пищу мясо домашних животных, преимущественно лошадей, баранов, собак, а также лисиц и волков.

О быте и нраве монголов рассказывает монах-францисканец Плано Карпини, который посетил по указанию папы Иннокентия IV Золотую Орду и ставку великого хана в Каракоруме.

О его путешествии, а также посольстве монаха Гильома Рубрука к монголам можно узнать из книги: Джованни дель Плано Карпини. История монголов. Гильом де Рубрук. Путешествия в восточные страны. Книга Марко Поло. Перев. И.М. Минаев. М.: 1997.

 

15. Нукер — профессиональный воин, дружинник из личной гвардии монгольских ханов или знати.

 

16. Десятник — старший над десятью воинами. Организационно монгольская армия делилась на десять тысяч (тьма или тумэн), тысячу, сотню и десяток, которые возглавляли темник, тысячник, сотник, десятник. Десять тумэнов составляли конную армию в 100 тыс. человек.

 

17. Хан Менгу — внук Чингис-хана, монгольский военачальник, участвовал в походе хана Батыя на Русь (1237-1240).

 

18. Нойонам подчинялись отряды нукеров.

 

19. Свои половцы или ковуи — кочевники, находившиеся на службе черниговских князей.

 

20. Летописный Гюричев — Бобровица, современная восточная окраина Чернигова.

 

21. Сжатый кулак в системе древнерусского счёта означал число «60».

 

22. «Черниговского полка» — здесь в значении «черниговских ополченцев», которые были набраны из простых людей, поэтому были недостаточно хорошо вооружены и не имели серьёзных военных навыков.

 

23. Перестрел — расстояние, которое пролетает выпущенная из лука стрела.

 

24 Чёрное вино в значении «красное», князь имел в виду кровь.

 

25. Становая жила — позвоночник.

 

26. Студенец (церк.) колодец. «Студенец истления» — могила.

 

27. «Чёрный курган» — курган Чёрная могила, сохранившийся до нашего времени в Чернигове. Один из самых высоких курганов Восточной Европы, датируется вт. пол. IX ст., первоначальная высота — 11 метров.

 

28. «Вылетела душа его через шейное ожерелье» — по древнеруському поверью душа князя или знатного русича оставляла тело через шейное украшение.

 

29. Глухов — город Сумской области, население 36 тыс. чел. Известен с 1152 года, во времена Киевской Руси входил в Черниговское княжество.

О пленении черниговского епископа и его освобождении в Глухове рассказывает летопись. \"А епископа Порфирия жива ведоша с собой в Глухов и паки пустиша его\". /Русский библиографический словарь (РБС), т. XIV, с. 588/.