Он и вправду имел сходство с лешим – невысокий, курносый с густыми бровями и огромной лысиной. Мне он казался некрасивым.

Наш славный добрый дедушка.

 

У мамы он числился лесником. Уходил рано, когда мы с сестрой ещё спали, запрягал Серко, серого немолодого коня. Конь был спокойным, флегматичным, исправно тянул свою лямку. Я кормила его с руки и целовала в жёсткую тёплую губу. Иногда дед сажал меня на него верхом, но наездницей я не стала, так как боялась с полутора метровой высоты кувыркнуться. Трусиха!

 

А вот в телеге, или в санях я бы и сейчас с радостью прокатилась.

 

Дед уезжал в лес. Там была его работа. А когда возвращался затемно, то непременно привозил «Гостинчик от зайчика». Это был сильно подмороженный хлеб, пахнущий смолкой и озоном, яйцо, кусочек не съеденного сала и другие незатейливые припасы.

 

Мы с сестрой неукоснительно верили и с большим удовольствием принимали «заячьи» подношения. Нам было интересно, что зайка сказал и где они с дедушкой повстречались.

 

Я не помню, чтобы дедушка когда-нибудь отдыхал. Его руки всегда искали работы. В своей мастерской, небольшом сарайчике, он строгал, пилил, что-то клеил… В округе не было мастера лучше, чем он, по изготовлению колёс и саней.

 

И салазки он мастерил на зависть всем ребятишкам! А меленка? По моему «проекту» и по заданию учителя она тоже блеснула своим индивидуализмом!

 

Все говорили, что руки у дедушки золотые.

 

А ещё дедушка был сентиментальным. Он плакал, когда читал книги.

Особенно про войну. Он сам на ней был связистом, тянул провода...

 

И, когда я несколько дней не разговаривала с бабусей, так мы её с сестрой называли (она на шестнадцать лет его моложе) он тоже заплакал, и я срочно прекратила бойкот.

 

Я сентиментальная в него. И нос у меня тоже его, и брови…