Одна жительница поселка Брейтово (на р.Сить) поехала в Троице-Сергиевую лавру. Возле Троицкого собора к ней подошел «странный» человек и сказал:

– Вы приехали одному святому помолиться, а у вас там их тысячи».

 

Его именем в России не названа ни одна улица, не носит его ни один российский ракетоносец. Оно не звучит в связи с годовщинами громких побед в посвящаемых им реляциях, нет в России ордена его имени и, конечно, нет фильма хотя бы о тех грозных и скорбных событиях, с которыми оно связано. (А фильм такой, кстати, при должном подходе, мог бы превзойти и «Короля Артура», и «Трехсот спартанцев», и «Властелина колец», и «Ночной дозор», и прочие, прочие, поскольку трагизм, накал страстей, магия и героика этих событий не сравнима с любыми фантазиями или домыслами на данную тему.) Тем не менее, именем этим – именем Святого Благоверного князя Юрия Всеволодовича – стоит гордиться уже потому, что в годину страшной напасти, когда «сила тяжкая» навалилась на Русь, не нашлось иного, которое собрало бы, а после вдохновило бы русских на рать под Коломной, Москвой, Владимиром и, конечно, на Сити, по роковому стечению обстоятельств не ставшей гордым когноменом (прозвищем) его, как стали для Донского и Невского соответственно Дон и Нева, но надолго (хотелось бы верить, не навсегда) связавшей его с позором поражения и последующих трех веков тяжкого ига.

В основном, хула в его адрес сводится к следующему:

1. «Трудно понять, что заставило князя Юрия бросить жену, двух сыновей, свою столицу Владимир, за владение которым он положил столько сил, и отправиться на далекую, затерянную в лесах реку Сить… Невольно напрашивается вывод, что это не просто тактическая ошибка, а элементарная глупость, которая дорого обошлась и самому Юрию, и всей Руси»;

2. «… как можно было проворонить подход татарского войска и оказаться во вражеском окружении на собственной земле?»;

3. «… во многом из-за безрассудной надменности погибшего Юрия, Россия лишилась главного государственного сокровища – независимости…».

Но ведь уже тогда было известно, что за крепостными стенами войны не выигрываются, а стало быть, стольный Владимир был обречен. Да и никакой России тогда еще не было…

Беда страшная нагрянула в лютую зиму 1237 – 1238 гг. Из сегодняшнего «далека» известно, что не только у Северо-Восточной Руси, даже объедини она свои войска с новгородским ополчением и войсками Руси Киевской, но и у «просвещенной» Европы с ее духовной силой (папством) и силой воинской (рыцарством) не хватило бы сил противостоять полчищам Бату – Субудая!

Но в том-то, на мой взгляд, и состоит великое его геройство, что, понимая, что победы не одержать и надежды никакой нет, он возглавил борьбу и в кровопролитной сече сложил свою голову! Верно ли он при этом расставил полки, организовал взаимодействие, наладил разведку, храбро ли лично сражался, не суть важно, ибо ошибок и роковых просчетов во все времена допускалось немало, в том числе самыми выдающимися полководцами, но ведь войны в целом, как известно, выигрываются не ими, а народами, и тот факт, что Великий князь до конца оставался со своим народом не то, что бы извиняет его, но являет собой несомненную его личную победу и достойный ответ любым хулителям его на все времена!

Если верить летописцам, он был весьма добронравен: старался исполнять Божьи заповеди; всегда имел в сердце страх Божий, помня заповедь Господню о любви не только к ближним, но и к врагам, был милостив сверх меры (так откуда, скажите, выше упомянутая «безрассудная надменность»?); строил церкви, чтил священников и монахов… Только и всего. Ибо не дошло до нас не только ни одного сколь бы то ни было доподлинного описания Князя, но даже о последнем, смертном, часе его ничего неизвестно (летописи молчат, и версий смерти его кружит множество), скорее всего, потому что свидетелей, переживших то кровавое лихолетье, не было. Так что теперь, спустя века, невозможно представить себе его облик. Выходит, сплошная безликость какая-то… Лишь воображение рисует иконописные лики монахов Ваалама и, наконец, лик артиста Назарова в образе Князя в «Андрее Рублеве»…

Оно – воистину драгоценный дар, непостижимая память сердца, дающая возможность любому из нас, русских, сквозь тьму веков прозреть, как наяву, потерянные страницы истории! Зачастую одни и те же картины рисует оно перед мысленным взором совершенно разных людей, оказавшихся на берегах Сити, Мологи, Ветлуги и сотен других рек и речушек, поименованных так давно канувшими в Лету народами либо вовсе безымянных, поскольку сами ландшафты их, сохранившиеся с тех пор почти неизменными, столь бесподобно красноречивы…

Сердце Русской земли. Река Сить… Воды ее, как когда-то, уж не текут кровью. Однако величественные ландшафты ее подспудно напоминают о трагедии, когда-то разыгравшейся на ее берегах и положившей конец нашей древней прародине – Владимирской Руси. Здесь, как в песне, «похоронены сны и молитвы. Слезы и доблесть», но… «память – жива…»

И вот уж эта память рисует перед мысленным взором темно-синие небеса над застланным толстым снежным покровом простором, туманную хмарь незамерзающих даже в самые лютые морозы болот и сосны, прикрывающие до поры русские полки… А вот и они – в проблеске приподнимающегося над застывшими лесными массивами солнца, в морозной дымке над широкой заснеженной поймой неподвижно и безмолвно стоящие в ожидании стремительного удара, а во главе их – сам Великий князь – не гипотетический Король Артур, не лихой рубака, а реальный человек, проживший долгую, удачную, в общем-то, жизнь, но вот теперь, на закате ее, столкнувшийся со смертельной угрозой, приведшей, как мы знаем, к последствиям для Руси чудовищным и необратимым…

Что ощущал он, когда донесли, что его грады, включая и стольный Владимир, обращены в пепел, что враг, рассыпавшись по всей его земле, не оставил на ней камня на камне, а паче, уже перед самой битвой, о внезапном его появлении в «силе тяжкой», гибели сторожевого полка Дорожа и окружении главных сил?.. – «Не влезешь в душу человека, да еще из такого далека!», – рассудил В.Чивилихин («Память»: Роман-эссе, т.3, М.: Патриот, 1993) и, надо полагать, рассудил верно, ибо, на самом деле, в душу Князя не влезешь, однако вряд ли ошибусь, предположив, что душу его, как и всех прочих владимирцев, суздальцев, ростовчан, уроженцев других градов и весей, собравшихся под его знамена, переполняла растерянность, скорбь, но, одновременно, и решимость противостоять врагу «егда возможем», хотя многие, как, наверное, сам Князь, понимали, что спасения от такой силы нет. О звездный, скорбный час! Тяжело было на душе его, но, несомненно, он, как и защитники Москвы, спустя века, в столь же лютую зиму 1941– 1942 гг., встретившие удар стальных танковых армад под Подольском и Волоколамском, осознавал величие момента и необходимость жертвы...

И еще. Вольное или невольное забвение собственной истории равносильно утрате национального самосознания. Уважающий себя народ этого допустить не может.

Так вечная память ему, Благоверному князю, и воям его!

 

P.S. Он погребен в своем стольном граде. Накануне 9 мая, годовщины нашей великой Победы, я посетил Успенский собор и, благоговея перед светлой памятью Князя, прикоснулся к его святым мощам, а он спал вечным сном, прижимая к груди меч, и не ответил на горячий призыв моего сердца...