Вечер. В трехкомнатной квартире на седьмом этаже типового дома спального района Санкт-Пертербурга свет горит только в одной комнате. У мерцающего экрана монитора в кресле сидит пожилой человек с сухим узким лицом и коротенькой седой бородкой, звать его Евгений Иванович. Уже несколько лет он один. Дети, сын и дочь, выросли и уехали искать счастья в другие города, а жена давно живет со своими старыми и больными родителями. Евгений Иванович преподает в институте, а в свободное время много читает, размышляет о судьбе России и вспоминает прошлое. Собственная жизнь до последнего времени казалась ему серой, малоинтересной, и только совсем недавно пришло осознание того, какую необыкновенную жизнь он уже прожил и еще продолжает жить. Смысл, логика и ценность прожитой жизни стала проявляться только тогда, когда он стал жить один. Наверное, совсем не случайно монахи уходят в скиты. Только одиночество, пост и молитва могут помочь разобраться в жизни человека на этой земле. Интересно, что каждому в течение жизни судьба дарует возможность побыть одному. Чаще это происходит в зрелые годы, но бывает и в молодые. Оказывается каждый такой момент одиночества хоть сколько-то, но продвигает человека в постижении им жизни.

Давно-давно, целых тридцать пять лет назад занесла судьба Евгения Ивановича в Польшу вместе с молодой женой и маленькой двухлетней дочкой. Занесла тогда, когда Советский Союз был на пике своего развития, и мало кому из рядовых граждан выпадало в то время пересечь границу государства, а тем более застрять за ее пределами на целых два года. Работал Евгений Иванович там специалистом по монтажу и наладке оборудования, произведенного в Союзе. В то время страна много чего производила, и производство наше было вторым в мире после Штатов. Так случилось, что Евгений Иванович полгода жил в Польше один в похожей квартире гостиницы города Домброва-Гурница, и тоже на седьмом этаже. Это замеченное совпадение и было толчком к воспоминаниям, которые нахлынули на него в этот вечер.

Начал он с того, что полюбопытствовал в Интернете о жизни в современной Польше и был удивлен ее прекрасным состоянием не только по отношению к России, но и ко многим европейским странам. Оказалось, что демография у них положительная, женщины не стремятся делать аборты, брошенных детей нет, и редко там распадаются семьи, меньше всех в Европе разводов.

«И с какой стати так получилось?» – думал Евгений Иванович. Ведь когда только он приехал в Польшу, показалась она отсталой по сравнению с Союзом: и паровозы на железной дороге, и гужевого транспорта много, и поля маленькие, и сеятели с лукошком попадаются, совсем как на картинках из учебника истории. Но самое главное какие-то странные люди, показавшиеся сначала тоже отсталыми. По выходным почти все ходят в костелы на службы, любят говорить и шутить на темы взаимоотношения полов. Был уж и совсем полный разврат, по его тогдашнему пониманию. В каждом городе существовало кафе, в котором поздним вечером можно было увидеть стриптиз.

Сплошной чередой шли воспоминания. Вспоминалось все подряд, в том числе и моменты не очень красивые, причем имеющие массовый характер и, как ему тогда казалось, неспособные привести к положительному результату, который он увидел в Интернете.

Евгений Иванович устроился удобнее у компьютера, надел очки и начал последовательно записывать все, что вспоминалось.

«Мне тридцать лет. Я спортивный и, как сейчас понимаю, привлекательный в то время мужчина, остался в Польше один, отправив жену с дочерью за полгода до окончания командировки домой, в Ленинград. Как только уехала семья, отношение людей ко мне резко изменилось, особенно женщин, как будто я стал другим. В гостинице на партерной дамы не только стали загадочно улыбаться и строить глазки, но и как бы между прочим затевали со мной разговоры, чего раньше за целый год моего пребывания здесь не наблюдалось. Поделился впечатлениями от этой метаморфозы на работе. Реакция была бурной, с несколько пошлым уклоном. Удивляться тут нечему. Отношение к полякам у многих советских специалистов было, мягко говоря, своеобразным. Утром, вернувшись с обхода своего рабочего участка, я в нашем офисе иногда слышал эмоциональную фразу: “Бл….е пшеки!” Из Ленинграда “подпорченных” культурой было всего двое. Остальной народ в основном прост как правда, с интеллектом, сосредоточенным почти полностью на профессиональной деятельности – это жители Макеевки, Липецка, Кривого Рога и Нижнего Тагила. В грубых шутках проглядывала зависть ко мне, ведь все были здесь с женами. Точку поставил начальник участка: “Удивляться нечему, мужики! Я давно вижу, что полячки слабы на передок”. Советы всех сводились к тому, что это подарок судьбы и его надо использовать.

Несмотря на постоянную озабоченность, которая, возможно, в виде каких-то флюидов исходила от меня, привлекая женщин, я проявлял нерешительность и шага навстречу не делал. Да, пожалуй, не нерешительность, а неприятие и, как это не может показаться странным, верность жене. Животные потребности хоть и были сильными, но совсем не главными. Следующий шаг был сделан, но не с моей стороны, а опять со стороны дам, работающих в гостинице.

Возвращаюсь с вечерней прогулки, иду за ключами, а из партерной мне навстречу выходит Молгоша, блондинка, высокая и чрезмерно пышная, весом за девяносто килограммов точно. Идет как-то неуверенно, но очень уверенно требует сигарету “Золотое руно”. Эти сигареты самые популярные у польских дам, делаются в Союзе, вариант только экспортный, из очень качественного табака, с медовым ароматом. С готовностью вынимаю из кармана пиджака сигареты, угощаю. Стоим, курим. Молгоша, покачивая бедрами и выставив могучий бюст, откровенно рвущийся на свободу из большущего выреза светлого платья, с улыбкой Джоконды в упор смотрит на меня. Наконец произносит:

– Кто-то обещал угостить армянским коньяком.

– Пошли, коньяк есть, – отвечаю с покорной готовностью.

Идем к лифту, мой номер на седьмом этаже, везде пропускаю даму вперед. Идет она очень неуверенно, а в лифт еле входит, завалившись на дверцу. Приходится ее везде придерживать и направлять.

В душе паника, как раз к Молгоше не испытываю я никакой симпатии. Уж больно она уверена в собственной неотразимости и оттого, наверное, излишне шумлива и манерна, что совсем мне не нравится. Успокаиваю себя тем, что, мол, выпьем по рюмке, выкурим по сигарете, и я ее выставлю.

Заходим. В гостиной услужливо подаю Молгоше стул. Сев, она подозрительно качнулась на бок, но тут же села прямо и медленно оглядела меня все с той же загадочной улыбкой. Я кинулся накрывать на стол. Поставил пепельницу, сигареты, два сорта конфет, коньяк и рюмки. Молгоша небрежно взяла сигарету, я тут же зажег зажигалку и дал прикурить. Она закурила и уставилась на меня немигающими глазами.

Всю дорогу до номера я что-то нервно говорил, в номере комментировал свои действия: предлагал на выбор конфеты, пытался согласовать форму рюмок. Молгоша не проронила ни слова, как будто ничего не слышала. Я чувствовал себя кроликом, находящимся в одной клетке с удавом.

Налил по рюмке и предложил тост за гостью. Она, опять же молча, хлопнула одним глотком и с неизменной улыбкой Джоконды снова уставилась на меня. Я нервно наполнил рюмки и предложил следующий тост, на этот раз за «пенькных пань», прекрасных женщин по-нашему. Не отрывая глаз от меня, она также бодро опрокинула вторую и тут же сделала резкое движение в мою сторону. Я мгновенно покрылся испариной, но ноги Молгоши подогнулись, и она рухнула на палас гостиной. Я наклонился к ней, пытаясь понять, что произошло. Моя гостья спала.

Только сейчас мне стало все понятно в ее поведении: Молгоша шла ко мне в гости, будучи в стельку пьяной. Сдуру я сначала даже обрадовался. Сел за стол и нервно закурил. Подумал, что сейчас покурю, успокоюсь, потом разбужу ее и уведу в партерную.

Полчаса я бился над Молгошей; тряс, пытался поднять, лил холодную воду, шлепал по щекам – безрезультатно, она крепко спала. Ситуация была ужасной. Время – девять вечера. Скрыть, что Молгоша ночевала в моем номере, будет невозможно, а этого достаточно, чтобы меня отправили в недельный срок на родину с соответствующей характеристикой. От нервного напряжения я снова взмок. Пошел в ванную, включил холодную воду и подставил голову под кран. Это помогло принять правильное решение. Через пять минут я уже поднимался к себе с коллегой по работе Вячеславом, единственном человеком, в котором я был уверен, и знал, что он мне поверит и не сдаст меня. К сожалению, многие наши специалисты стучали друг на друга.

С великим напряжением сил два молодых, здоровых мужика дотащили Молгошу до комнаты обслуживающего персонала гостиницы в партерной и уложили на диван. Она так и не проснулась. К счастью, нам никто из наших специалистов не встретился.

Пока несли пьяную даму, в голове копошились разные мысли. Одна из них хорошо запомнилась: “За все в жизни надо платить”. Вот же подарил Господь Молгоше чрезмерных размеров женские прелести, и невозможно представить мужчину, носящего ее на руках. Во всяком случае, мы с Вячеславом не смогли нести даже вдвоем, тащили чуть ли ни волоком.

Поднялись ко мне в номер и на радостях, что все удачно обошлось, допили бутылку коньяка.

Оказалось, что мое новое положение взбудоражило умы не только женщин гостиницы, но и моих польских друзей, и польских коллег по работе. Правда, тогда мне было совсем неведомо, что взбудораженность эта имела разные планы и направленности, включая и такой, как сострадание моему одиночеству, выливающееся в разнообразные формы скрашивания его. Мое же восприятие резкого увеличения внимания к собственной персоне было уж очень упрощенным.

Гостиничная история имела продолжение. В дальнейшем, когда Молгоша выдавала мне ключи от номера, ее колежанки весело смеялись, поскольку она о визите ко мне ничего не помнила. Ну а видно потому, что я остался равнодушным к неотразимым Молгошиным чарам и никак не отреагировал на их внимание, дамы из гостиницы прозвали меня законником, монахом по-нашему.

Не прошло и недели с визита Молгоши, как после совещания у директора доменного цеха ко мне подошел директор по энергоснабжению пан Сташек:

– Ходят слухи, что пан временно холост.

– Да, это действительно так, – ответил я.

– В выходные скучаешь, наверное, – загадочно улыбаясь, спросил Сташек.

– Еще не успел по-настоящему соскучиться, всего две недели как один.

– Приходи в субботу к семи ко мне в гости. Вот адрес. – Сташек протянул мне заранее заготовленный листочек.

– А что за событие у тебя? – поинтересовался я.

– Моей жене исполняется 29 лет. Заочно она тебя знает и хочет познакомиться лично. Кроме тебя будет еще две пары.

– Хорошо, приду, – ответил я. И мы разошлись.

Приглашение Сташека меня не удивило. Из польского начальства именно с ним у меня сложились особенно теплые отношения.

В субботу купил подарок, цветы, взял советских конфет, которые очень ценились поляками, и отправился. Сташек жил в собственном двухэтажном коттедже, на склоне холма, всего в двадцати минутах ходьбы от гостиницы.

Шел я в волнении и трепете. Никак не мог привыкнуть к их жизни, ведь все мои польские друзья жили в собственных домах и представлялись мне какими-то буржуями. Мы-то тогда в СССР жили в коммуналках, а в лучшем случае в хрущевках. То, что можно иметь собственную землю и дом, в сознании советского человека не укладывалось. Ходить в гости было интересно, но и напряжно. Очень разнились наши культуры и мировосприятие. Я всегда пытался быть свободным, раскованным и искренним. Искренность мне здесь явно мешала, ведь вырос я совсем в несвободной стране, а искренность – это стриптиз стереотипов, наработанных в ней. После встреч я всегда подсознательно ощущал удовлетворение от проделанной важной работы для души и сердца, а сознательно ругал себя именно за искренность, из-за которой я в некоторых моментах выглядел совсем не в лучшем свете.

Звоню. Открывает дверь хозяин, Сташек, на лице нескрываемая радость гостю. Рядом с ним симпатичная высокая женщина в красивом удлиненном вечернем платье – жена, Каролина. Сташек представляет меня. Я целую даме руку, вручаю букет, подарок и говорю заранее заготовленный комплимент. Так здесь принято, и, имея много польских друзей, ритуальные отношения я усвоил, тем более что они мне нравятся. Выслушав комплимент, Каролина обнимает меня на шею, и мы расцеловываемся, как близкие родственники. И к этому я уже привык и приучен, не может не нравиться, когда к тебе относятся с доверием и любовью.

Хозяйка искренне радуется цветам и подарку, мне приятно и в то же время неловко. Кажется, что радость намного превосходит ценность подаренного. Меня ведут в гостиную к красиво накрытому столу, за которым сидят две дамы и мужчина. Сташек меня представляет. Гости вышли из-за стола и с нескрываемым любопытством рассматривают меня. Я, в свою очередь, тоже рассматриваю их. Мужчина чернявый, высокий, худощавый, лет сорока оказался Адамом, старшим братом хозяйки. Рядом его жена – маленькая, полненькая, улыбчивая – и подруга хозяйки Агнешка, стройная дама среднего роста с искрящимися шаловливыми глазками. Адаму крепко пожал руку, а с дамами расцеловался.

Такое сердечное знакомство с лобызаниями дает удивительный эффект. В одно мгновение взаимно открываются друг к другу сердца и устанавливается особенная родственная доверительная связь. В дальнейшем, вернувшись на родину, я долго завидовал полякам и думал, что это возможно только у них. Выяснилось, что я ошибался. Такая традиция существует и в России, причем целых тысячу лет, но поддерживается она только в православных приходах.

Хозяйка усадила меня рядом с Агнешкой и сказала, что еще будет пара, но они позвонили и сообщили о своей задержке, поэтому, если мы не возражаем, она принесет эротические журналы, чтобы время пролетело быстрее. Дамы с радостью согласились, правда Адам выставил условие, что согласен, но только если это блюдо будет подано еще раз в конце вечера, на десерт. Все засмеялись, а Каролина сказала, что желания гостей для нее закон.

В этом эпизоде не смеялся только я, изо всех сил старался быть максимально сдержанным, демонстрируя высокую нравственность советского человека, на самом же деле находился в замешательстве и даже в некотором шоке, принимая все за чистую монету. Хотя по правде для меня тогда альбомы эти представляли собой желанный «запретный плод», которого в Союзе мы были лишены, а за хранение таких альбомов у нас даже сажали. В Польше запрета на эротику не было, и в известном журнале “PANORAMA” на последней странице всегда можно было найти девушку недели. Интересно, что в каждой польской семье журналы с эротикой хранились и при случае демонстрировались гостям. Через три года после командировки я с женой приезжал в гости к своим польским друзьям. Ночевали в разных домах и каждый раз перед сном, как обязательный ритуал, хозяева заходили в комнату не только пожелать спокойной ночи, но и с неизменно загадочной улыбкой положить на журнальный столик у кровати несколько таких журналов.

Ну а пока хозяйка ходила за журналами, гости наперебой расспрашивали меня о том, как нравится мне Польша, о моей семье, о Ленинграде. Наконец появилась Каролина и, положив журналы перед нами на столе со словами: “Смотрите, но не забывайтесь”, удалилась на кухню. Адам разделил стопку на две. Одну часть дал нам с Агнешкой, а другую принялся рассматривать со своей супругой.

Открыли первый журнал: на весь разворот очаровательная блондинка с большими глазами и чувственными губами, с полуулыбкой наезжает на нас кажущимися неестественно громадными по сравнению с худеньким телом грудями, вызывающе выставив при этом круглую попку. Забывшись на мгновение, внимательно рассматриваю красоты, и по моему телу пробегает волна возбуждения. Я пугаюсь, начинаю гнать свое внимание от этого чувственного образа и, чтобы погасить возбуждение, пытаюсь вспомнить что-нибудь гадкое, противное. Но не тут-то было. Должно быть, Агнешка уловила эту волну и, как бы чтобы лучше видеть, придвинула свой стул к моему, прижавшись своим бедром к моему бедру, да еще развернулась вполоборота ко мне, уткнувшись левой грудью в мою руку. Я оцепенел, понял, что пропадаю, по телу побежала вторая теплая волна возбуждения. Агнешка повернулась ко мне. Мы встретились глазами. Она улыбалась, а в глазах явно скакали веселые чертики. В моих глазах, наверное, были испуг и паника. Правой рукой Агнешка легко провела сверху по моим бедрам. Я мгновенно оцепенел, а она невинным голосом произнесла: “Проверяю реакцию пана”.

В прихожей раздался спасительный звонок, позволивший мне достойно выйти из роли памятника, изображавшего стойкого к таким провокациям советского специалиста. Все встрепенулись. Сташек оставил свой магнитофон, на котором подбирал музыку для вечера, и пошел открывать дверь. Каролина подошла к нам и встала у стола. В дверь гостиной энергично вошла элегантная пара: он – с громадным букетом в руках, она – в невообразимо красивом платье. Все ахнули и повыскакивали с мест. Каролина зааплодировала и восторженным голосом крикнула гостье:

– Марийка! Это то, французское?!

– Да! Это то! – встав в картинную позу, гордо ответила гостья.

– Какая красота, – прошептала хозяйка. Вдруг встрепенулась и задорно спросила: – Под платьем у тебя тоже Франция?

– А как же! – воскликнула Марийка, подняв платье выше головы и продолжая стоять в картинной позе, с явным удовольствием демонстрируя всем свою точеную фигурку и действительно красивое белье, украшающее ее. Когда платье было опущено, все стояли у стола, и только себя я обнаружил сидящим. Когда упал на стул, я не помнил. Это была явная, почти смертельная передозировка эротики. Гражданину Советского Союза такое испытание выдержать было трудно.

Дальше, как и положено, мы познакомились, расцеловались и провели вместе чудесный вечер. Много говорили, смеялись, танцевали. Агнешка оказалась самой веселой, остроумной и своими шутками постоянно держала меня в напряжении. В конце вечера разбились на две группы; отдельно мужчины и отдельно я с дамами. Разделились естественно – по интересам. Мужчины обсуждали законы, покупку земли, варианты строительства дома, стоимость стройматериалов и работ. Я, советский человек, был далек от этого и ничего в этих темах не понимал. Зато органично вписался в женский коллектив и с удовольствием обсуждал с дамами вопросы театральные, литературные и воспитания детей. Оказалось, что моя информированность в них произвела на женщин такое впечатление, что каждая своему супругу в дальнейшем высказала претензию, поставив меня в пример. Было так интересно, что мы с трудом расстались уже ночью.

Читатель может нафантазировать логическое продолжение, и он точно ошибется. Российская логика здесь не подходит. Шутка Жванецкого – “Стакан налил, на трамвае прокатил – твоя” – там была бы непонятна. Оказывается в Польше между представителями разных полов изначально более доверительные отношения, а женщина, чувствуя свое особенное положение в обществе, свободнее и естественнее в поведении. Это всего лишь легкий флирт, или маленькое хулиганство между близкими людьми, и чаще всего оно не предполагает дальнейшего углубления событий. Зато позволяет выстраивать отношения легко, весело и сердечно. Продолжение было, но совсем в другом ключе.

В понедельник в мой офис зашел Сташек, поблагодарил за вечер, сказал, что женщины в восторге, и только Агнешка назвала меня строгим законником.

Она не поняла, что своими шутками напугала меня, выросшего в Советах, а растерянность и скованность приняла за строгость. Монахом я остался на все время пребывания в Польше, но боролся с собой и старался быть нестрогим.

Ну а после этого вечера вернулся я в гостиницу в четвертом часу ночи. Лег в хорошем настроении и надежде, что завтра воскресенье и можно выспаться.

Стою на мосту крана и смотрю, как двое рабочих по моему заданию снимают ловитель колонны. А крановщик звонит и звонит в свой звонок. Я кричу:

– Кончай звонить, слышу! – А противный крановщик продолжает. Я поднимаю голову от подушки и снова кричу: – Кончай звонить! Не слышишь, что ли!

Куда-то исчезает колонна… кран… Я понимаю, что лежу на кровати, а звонят в мою квартиру. Встаю и, спотыкаясь спросонья, иду к дверям. Открываю. На пороге – улыбающийся мой лучший польский друг Роман Завадский. Обнимаемся. Роман, входя в квартиру, говорит с удивлением:

– Что случилось, Эугениуш, не заболел ли, как можно спать днем?

– А который час? – спросил я.

Мой друг сел в кресло и посмотрел на часы:

– Уже одиннадцать.

– Роман, для меня это раннее утро. Я лег в четыре, – лениво промямлил я, все еще до конца не проснувшись.

– Семь часов летом для молодого здорового вполне достаточно. Наполеон больше пяти не спал… Одевайся, едем ко мне обедать. Дело есть, обсудим, – сказал Роман тоном, не терпящем возражений.

Сопротивляться я не стал и выяснять подробности тоже. Спустились во двор, сели в «Ролонез», и повез меня приятель в свой роскошный двухэтажный коттедж, в котором он жил вместе со своей мамой пани Яниной. Оказалось, дело заключалось всего лишь в том, что Роман, зная, что я без жены, решил накормить меня домашним обедом.

Так продолжалось все полгода, пока я жил там один. Каждый выходной я был куда-то приглашен. Тогда такое участие в моей жизни польских друзей я принял как само собой разумеющееся и только много лет спустя оценил их добрые сердца и светлые души. Эти души стремились на помощь в страшные девяностые годы, когда мы с трудом выживали. Роман организовал мне посылку, и отправили ее через границу с верным советским товарищем. Товарищ посылку украл. Я не мог ответить своим польским друзьям, как мне подошли подарки и что мне еще нужно. Мне стыдно было признаться, что советский человек, которому они доверились, украл. Наверное, я поступил нехорошо, перестав писать, оборвав наши отношения, хотя была и еще одна важная причина. Унизительно было стоять с протянутой рукой.

Вспоминая то время, ощущаю себя должником и не могу придумать, как мне этот долг вернуть».

Евгений Иванович поставил точку, снял очки, отодвинулся от компьютера и с трудом встал, затекли ноги. Все еще находясь под впечатлением тех давних событий, начал медленно прохаживаться по комнате. Сейчас он хорошо понимал, что командировка в Польшу оказалась, пожалуй, одним из самых важных событий в его жизни. Она сделала его другим, позволила совершить рывок в познании человека и мира. Оказывается, пара лет существования в атмосфере другой культуры может дать человеку больше любого университета. Именно жизнь там, в Польше, помогла ему в дальнейшем осознать необходимость веры и сохранения национальных традиций и понять, что это для человека прививка от многих социальных болезней.

Теперь, конечно, стало понятно ему и то, почему свобода, и в частности отношений между мужчиной и женщиной, которую Евгений Иванович наблюдал там в свои молодые годы, и которая пришла в Россию в девяностые, в Польше оздоровила народ, а у нас развратила.