Мне с друзьями письмо передал мой седой Арлекин: "В тихой келье своей ты всё ждёшь ли меня, Коломбина?" Не сожгла, малодушно запрятав листок в молескин, Эту грешную радость, а впрочем, она так невинна. Я отшельницей тихой почти четверть века живя, Попривыкла к застиранной латаной старой рубахе И, склоняясь к реке, я не вижу, как прежде, себя В этом сером лице, как у тысяч таких же монахинь. Помнишь платье моё, Арлекин, из цветных лоскутков И ворчание своё, мол, опять туговата шнуровка? Я смеялась тогда, что твой нос был излишне бордов. В этом деле, мой дзани, нужна, как известно, сноровка. А потом, изворотливый плут, ты ушёл К Розалине, Фантеске, Лауре, а позже к Сервине. Променяв свой лоскутный наряд на роскошный камзол, Позабыв в кабаках о несчастной своей Коломбине. А потом... Впрочем, что вспоминать про потом. Завтра не было, было лишь серое после: Эта женщина с чахлым шафранным лицом Да в подушку зашитые ржавые два колкольца. |