Лев Троцкий прибыл в Питер только в мае. Время его прибытия и маршрут заранее не были извесны даже ему самому, поэтому на вокзале его встречали лишь четверо самых близких последователей. Разместив жену и детей в гостинице, он взял извозчика и направился в штаб большевиков к дому Кшесиньской. Необходимо было встретиться с Лениным и убедиться насколько серьезен он в своих апрельских тезисах. На входе у Троцкого потребовали предъявить пропуск. Троцкий возмущаться не стал, а про себя отметил, что охрана организована грамотно и это хорошо. Окошко в бюро пропусков было закрыто. Не дождавшись, Троцкий вышел на крыльцо в надежде увидеть знакомого среди людей в гимнастерках, расположившихся группами на подходах к зданию. Прислушался к разговорам, переходя от одной группы к другой. Спорили о том, пора ли расходиться по домам крестьянствовать или маленько погодить. Хлопнул по плечу солдатика:

Дай-ка, братец, пройти. Я сказать хочу.

Сказать? Это завсегда-пожалуйста. Эй, раздвинься там, пропусти человека. Он сказать чего-то хочет.

Пробравшись в центр круга, Троцкий устремил жесткий взгляд в подбородок заросшему рыжей щетиной солдату, только что призывавшему к дезертирству. Солдат замолк, почувствовав угрозу. Так всегда бывает, когда собеседник смотрит не в глаза, а в подбородок, на кончик носа или в переносицу: желание контакта обозначено взглядом, а вот намерения не понятны. И от этой неизвестности становится не по себе.

Вот ты, - громко сказал Троцкий, уперев пятерню в грудь солдату, - домой придешь, что будешь делать?

Как что? Пахать буду, сеять, крестьянствовать.

А землю где возьмешь?

Ну так в общине, знамо дело.

А много в той общине земли? На всех хватит, аль нет?

Так, известное дело, маловато. Так ведь революция. Вернемся, помещика в расход, а землю его между народом и поделим.

Правильно толкуешь, да только баловство это. Это все равно, что хлеб сеять в снег.

Это как это? … Это почему это?... - раздались вопросы со всех сторон. - Эй, там, бочку прикатите сюда. Пусть на бочку заберется, чтоб всем видно было.

Троцкий, взобравшись на бочку, звонким с хрипотцой голосом начал свою пламенную речь. Тембр голоса, построение фраз, интонации завораживали. Одну и ту же мысль Троцкий повторял еще и еще, пока не убеждался, что дошло, и лишь после этого переходил к следующей. Так и вколачивал, как гвозди, свои мысли в головы слушателей.

Революция не в том, кого скинули, а в том, кто встал у руля. Вам землю обещали? - Обещали. Где земля? - Нет земли. Земля, как и раньше, при кровавом царизме, у помещиков да капиталистов. Ничего не изменилось. А почему? - А потому, что у власти встали пособники помещиков и капиталистов. Во Временном правительстве собрались предатели интересов народа. Вам забрили лбы и бросили в кровавую мясорубку мировой войны. Бросили по прихоти царя. Где теперь царь? - Нет его, тю-тю.... А Временное правительство? - А Временное правительство гонит вас назад под пули ваших братьев по классу, таких же, как и вы, тружеников, рабочих и крестьян Германии, Румынии, Австро-Венгрии.

Вам говорят: «Землю даст Учредительное собрание, войну остановит Учредительное собрание, порядок наведет Учредительное собрание, - наглое вранье. Кто будет представлен в Учредительном собрании? - Те же помещики и капиталисты. Скажите мне, кто из этих паразитов откажется от своей собственности? Сейчас помещик ничего не делает, пьет, жрет, баб ебет, а на Учредительном собрании добровольно, по собственной воле от такой райской жизни откажется? - Скажите, есть тут хоть один дурень, который в это поверит? Дураков нет. Хватит!

Вот тут разговорчики идут, что мол возвращаться надо, помещичью землю делить. Дурачье. Ведь Временному правительству только этого и надо. Сейчас вы кто? - Сила, ого-го... А уйдете из Питера, разбредетесь по деревням, там вы кто? - Да никто. Как были нищетой в дырявых портках, так и остались лапотниками. Это сейчас в стране двоевластие. Вы через свой совет можете добиться чего надо, а уйдете вы? Вот тогда-то у Временного правительства руки-то и развяжутся. Восстановят они казачков, полицию, да жандармов. Забыли что ли? Вот тогда-то они и передушат вас всех в глуши вашей по одиночке, а землю отберут и вернут хозяевам.

А чего делать-то? Ты уж скажи, мил-человек, чего делать-то? - раздались со всех сторон вопросы.

Троцкий поднял руку, призывая к тишине:

Власть надо брать в свои руки — вот что. Вся власть Советам. Долой Временное правительство. Землю крестьянам, фабрики рабочим. Вот, что надо делать. Царя скинуть — это только полдела. Взять власть в свои руки — это дело. Долой министров-капиталистов. Да здравствует власть рабочих и крестьян. Ура!!!

Завороженные кипучей энергией Троцкого слушатели ответили громогласным «Ура!!!». Троцкий с удовлетворением оглядев революционную массу запел: «Смело товарищи в ногу...». Многоголосый хор грянул в ответ: «Духом окрепнем в борьбе...»

 

* * *

 

… Зиновьев докладывал Ленину об обстановке в Питерских первичных организациях партии большевиков, когда с улицы раздались звуки революционной песни. Ленин поднял ладонь, останавливая доклад:

Давайте-ка Григорий Евсеевич полюбопытствуем, кто это там песни поет.

Вышли на балкон, увидели поющую толпу с Троцким на бочке в центре.

Ба,..., да это же Троцкий, а говорили, что его сняли с парохода, посадили в концлагерь. Вы поглядите, Григорий, не успел приехать в Россию, а уже митинг собрал, уже ведет за собой народ. Вот это трибун, вот это вождь. Интересно, он с нами или по-прежнему как кот гуляет сам по себе? Пойдите, Григорий, к нему, приведите его сюда.

Да, Владимир Ильич. Я мигом.

Через несколько минут Зиновьев наблюдал встречу Ленина с Троцким. Ленин вышел из-за стола, а Троцкий замер в дверном проеме. Мгновенное замешательство, острые взгляды друг другу в глаза, стремительное движение навстречу. Обнялись, похлопали друг друга по спине, сели на стулья у стола. Начал Ленин:

Григорий, распорядитесь, пожалуйста, пусть чайку нам заварят - и, обращаясь к Троцкому, - Ну-с, рассказывайте, Лев Давыдович, как добрались, как оцениваете произошедшие события.

Троцкий, улыбаясь, свел пальцы замком у подбородка:

Пообщался эпистолярно с Мартовым и Плехановым, прочел Ваши апрельские тезисы и решил, что Ваша позиция, Владимир Ильич, мне ближе.

Так может к нам в партию, Лев Давыдович? Можете расчитывать на мою рекомендацию. - Ленин хлопнул Троцкого по колену и заразительно расхохотался.

Может, может. Все может быть, - улыбнулся в ответ Троцкий.

 

* * *

 

...Стук в дверь разбудил Гришу Гольца, дремавшего в кресле у письменного стола. Гриша крикнул:

Ленка, открой дверь. Стучат.

Не услышав в ответ ни звука, Гриша вспомнил, что он дома один, т.к. жена уехала с ребятишками на все лето на дачу к подруге в Гатчину. Встал, потянулся и, надев шлепанцы, пошел к двери.

В дверях стоял сухой, жилистый незнакомец. Чисто выбритые щеки и подбородок в отличие от лба совсем не загорели, что указывало на то, что прежде незнакомец носил бороду. Открытый прямой взгляд карих глаз был спокоен и внушал доверие. Выгоревшие на солнце светлые волосы почти закрывали лоб. «Такие обычно нравятся женщинам» - мелькнуло у Гриши.

Здравствуйте, Григорий Михайлович — незнакомец улыбнулся, — Не узнаете меня? Не удивительно. Мы знакомы, но коротко и давно. Я был у Вас в гостях на Литейном в 13-м году. Моя квартира была на том же этаже. Вы книги у меня брали читать. Помните?

Да. да, что-то припоминаю. Кажется Вас зовут Иваном?

Так точно. Шалыгин я, Иван Иванович.

Гриша распахнул дверь пошире:

Да, да, Иван Иванович, проходите. Гостем будете.

Гриша скучал без семьи и свежий человек был очень кстати.

Проходите, располагайтесь как Вам удобно. Выпить? Закусить с дороги?

Не откажусь, Григорий Михайлович. Дорога действительно была долгой. Я ведь как загремел тогда в ссылку в 13-м году, так вот только сейчас и выбрался в цивилизацию.

Ну тогда давайте расположимся прямо на кухне, Вы уж извините, по-холостяцки. Я, Вы знаете, жену и детей отправил на дачу, а сам вот здесь парюсь. Жду, не дождусь, когда смогу к ним присоединиться. Июнь, знаете. Экзаменационная сессия, завершение учебного года, отчеты, консультации, переэкзаменовки.

Гриша выставил на кухонный стол графин клюквенной настойки, нарезал тонкими ломтями сухой конской колбасы, разложил свежие огурцы, помидоры, лук, чеснок. Положил в кастрюлю несколько картофелин, залил водой, поставил на кирогаз. Оглядел стол, потер ладошками друг о друга, наполнил рюмки из графина:

Ну давайте, Иван Иванович, примем по рюмочке за встречу, пока картошечка варится.

Чокнулись. Выпили.

Хороша настоечка Ваша, Григорий Михайлович — Шалыгин крякнул, шаря глазами по кухне, - а хлеб у Вас имеется?

Ох, про хлеб-то я и забыл, - Гриша поставил на стол хлебницу — здесь ржаной и пшеничный. Ножик на стенке висит. А вот еще пироги. Эти вот с луком и яйцами, а вот эти с картошкой и печонкой. Может согреть? У меня ведь и шкаф есть с электрическим обогревателем.

Шалыгин не рассчитывал на такой уровень гостеприимства от просто знакомого. Виделись давно, да и все знакомство — встречи в коридоре мебилированного дома: «Здравствуйте» да «До свидания», теперь же почувствовав со стороны Гольца реальный к себе интерес, решил попробовать сварить кашу из топора. Да и вариантов других у него не было: коллеги по работе в охранном отделении растворились без следа, а товарищи по ссылке разбежались кто куда как тараканы. По большому счету в Питере кроме Григория Гольца у него и знакомых-то не было. А Любаша? - Да где она теперь?

Григорий Михайлович, хочу посоветоваться с Вами по личным делам. Как Вы считаете, это будет удобно?

Гриша провел пятерней снизу вверх по густой жесткой бороде и она, и без того кудрявая, распушилась, закрыв губы.

А вот сейчас я ругаться буду. Это что за вопросы такие? Во-первых, и не сомневайтесь. Выкладывайте. Чем смогу помогу. А во-вторых, чего это мы с Вами выкаем? Вас кто к нам в дом привел? Любаша? Помню, Любаша. А тот, кого к нам приводит Любаша, автоматически становится другом нашего семейства. А с друзьями семейства мы только на «ты».

Выпили на брудершафт как знак перехода на «ты». Закусили.

Так в чем проблема-то Иван?

Да проблемы-то особой нету, Гриша. Дела житейские. Ты же помнишь тогда в 12-м году, когда мы познакомились, я только-только как поступил в институт корпуса инженеров путей сообщения. А в начале 13-го меня арестовали, отправили в ссылку в Туруханский край на вечное поселение. И вот четыре года прошло. Революция дала свободу. Спасибо ей за это. Но абсолютная свобода хороша на время, а для жизни нужно какую-то точку опоры найти, связать себя некими обязательствами, закрепиться, окружить рутиной. Вот над этим сейчас размышляю.

Гриша широко улыбнулся:

А ты, Иван, философом стал. Обосновываешь прямо по Фихте: от общего к частному. Это ссылка тебя так перевоспитала? Ну там-то да, торопиться некуда. «Размышляю»... Тут не размышлять, а действовать надо. Ты в путевом к какому факультету приписан был?

К механическому. Мосты, сооружения, дороги, подвижной состав.

Понятно. Думал возобновить учебу?

Возобновить учебу? - Иван широко раскрыл глаза. - А это возможно? А как же война, революция, неблагонадежность моя? Да и как за учебу платить? После ссылки то? Да и жить где? Нет, видно мой поезд ушел. Стар я для учебы. Не потяну я.

Улыбка не сходила с лица Гриши:

Ну война войной, а еда по расписанию. Давай-ка выпьем и ты закусывай, закусывай. Неблагонадежность говоришь? Это ты в той жизни неблагонадежным был, а нынче все наоборот. Царская ссылка за плечами — лучшая характеристика в любом учреждении. Давай-ка вот что, доедай и поехали со мной. Познакомлю тебя с одним человеком.

Гриша встал, скрылся в кабинете. Вышел оттуда через несколько минут, сменив домашние тапки на сапоги, а полосатые фланелевые брюки на белые парусиновые. Шалыгин встал из-за стола, готовый к чему угодно, и направился к двери вслед за хозяином.

 

* * *

 

… Пока ехали в пролетке молчали. Гриша задремал. А Шалыгин глазел по сторонам. Время весенних восторженных толп прошло. Летний зной расплавил способность обывателя выражать какие-либо острые чувства. В глазах прохожих можно было прочесть лишь желание побыстрее добраться до очередной бочки с квасом.

Приехали, господа-товарищи. Пантелеймоновская 12, угол с Моховой, как просили. - кучер остановил лошадей.

 

* * *

 

… Дверь открыл Михаил Швецов. Настороженность во взгляде мелькнула и растаяла в теплоте душевной улыбки при виде друга:

Гришенька! Вот порадовал так порадовал. Проходи, дорогой. Здесь тебе всегда рады. - Михаил отступил на шаг, обнялся с Гришей, протянул руку Шалыгину, - Швецов Михаил Александрович, доцент по кафедре теоретической механики политехнического института.

Шалыгин Иван Иванович, безработный, только что из ссылки из Туруханского края, - представился Иван.

Рад знакомству. Располагайтесь пока в кабинете, Гриша знает как пройти, а я распоряжусь, чтобы накрыли в столовой. У нас сегодня окрошка — пальчики оближешь.

Кабинет был огромен и сразу же напомнил Шалыгину служебный кабинет начальника аналитического отдела жандармерии Санкт-Петербурга, полковника Еремина, где Шалыгину приходилось бывать по прежней службе. Да, тоже юго-западный угол здания, портрет на том же месте между вторым и третьим окнами, рабочий стол в углу от двери налево. Глухие стены также закрыты сплошными шкафами до потолка, только у Еремина это была его личная особо секретная картотека, а здесь книги, книги, книги... Причем на латинице значительно больше чем по-русски. Вместо приставного стола для заседаний свободное пространство, вмещающее в себя огромный биллиардный стол и стол для карточной игры тоже под зеленым сукном.

Что-то еще совершенно неуловимо придавало кабинету при внешней схожести с государственным официозом неповторимую атмосферу семейного интима. Приглядевшись внимательнее, Шалыгин понял, что это: оловянные солдатики! Они были везде: стояли на страже золоченых книжных томов, заполняли собой оборонительные редуты по защите цветочных ваз, бились насмерть друг с другом на рабочем столе, на полу в углу за столом, на подоконниках. Везде.

 

* * *

 

… Обеденный стол был накрыт на пятерых: хрустальные стаканы и рюмки, китайская посуда, серебро.

С нами пообедают Оленька с мамой, а вы, дорогие гости пока распологайтесь. Можно на кухню пройти, руки помыть. Я полью. Можно в уборную. Это по коридору направо.

Вернувшись в столовую после мытья рук, обнаружили там двух женщин. Маме Михаила было под 50. Гордая посадка головы, корсет, высокая прическа указывали на то, что перед вами представительница высших слоев общества, знающая толк в формальном этикете. Между тем искренняя заинтересованность во взгляде указывала на то, что в ее доме главным в общении является не форма, а содержание.

Проходите, господа, чувствуйте себя как дома. Я мама Михаила Александровича, Мария Антоновна. Ну Гришеньке мне представляться излишне. Подойди ко мне, мой дорогой, я тебя поцелую и рассказывай, кого ты к нам привел.

Марья Антоновна, ну как же, разумеется. - Гриша шагнул вперед, поцеловал руку. Хозяйка дома обняла его лысеющую голову, прижала к груди, поцеловала в лоб. Гриша выпрямился и снова нагнулся, поцеловав руки девушке, - а ты все хорошеешь, Оленька.

Шалыгин стоял по стойке «Смирно», не зная, что ему положено делать: ждать представления от Григория или представиться самому. Размышления прервал голос Гольца:

Знакомьтесь, Шалыгин Иван Иванович, только что прибыл в Питер из сибирской ссылки, из Туруханского края.

Как интересно, - Мария Антоновна всплеснула руками. - Никогда не была в Сибири. С нетерпением жду Ваших рассказов.

Иван склонил голову, легко пожал протянутую руку (целовать не стал — не успел):

А я ведь и родился в Сибири, в Бийске. Это родина моя несравненной красоты.

Пожал руку девушке, едва взглянув не нее. В ответ услышал мелодичный голос:

Я Ольга — сестра Михаила Александровича.

Очень приятно, - Иван склонил голову в поклоне.

За круглым столом Мария Антоновна села напротив Ивана, чтобы лучше разглядеть гостя. Рядом с ней сел Гриша, справа от Гриши Ольга, затем Иван и Михаил. Иван откуда-то из книг знал, что за столом мужчинам положено обслуживать женщин, сидящих слева. Значит Ольга находится на его попечении. Это было приятно: можно было проявить возникшую нежность к девушке конкретными действиями: солонку передать, хлебницу, чашку со сметаной.

Рассказав несколько смешных историй из жизни ссыльных, Иван, обращаясь к Михаилу, спросил его:

Михаил Александрович, а почему в Вашем кабинете так много оловянных солдатиков. Это Ваше детское увлечение, или Вы и сейчас в них играете?

Голос Марии Антоновны:

Миша, позволь мне рассказать? - и, получив согласие, продолжила, - Расскажу Вам, Иван Иванович, нашу семейную историю. Мишин дедушка, Кузьма Платонович Швецов, был простым казаком с Кубани. За храбрость и доблесть в Крымской войне он был представлен к офицерскому званию и после войны продолжил службу в столице в его императорского величества лейб-гвардии казачьем полку. Дослужился до полковника, лично императором был пожалован в дворянство и, что совершенно невероятно, получил генеральские эполеты. В экспедиционной поездке на Кавказ был убит в перестрелке. Его сын, мой муж Александр Кузьмич был морским офицером. Погиб в Цусимском сражении в чине капитана второго ранга. Мой сынок Миша как раз в тот год закончил кадетский корпус, и я настояла на том, чтобы он ни в коем случае не связывал свою жизнь с военной службой. Довольно смертей на боевом посту в семье Швецовых. Это какой-то рок. Миша закончил университет, получил мирную специальность математика. - при этих словах Швецов с Гольцем понимающе переглянулись. - Дай бог уйдет из жизни в глубокой старости в собственной постели в окружении детей и внуков. - На глаза Марии Антоновны навернулись слезы. Она промокнула их уголком накрахмаленной салфетки.

Мама, все хорошо, мы все вместе. - Михаил накрыл своей рукой руку матери, - ты ведь хотела о солдатиках рассказать.

Да-да, солдатики. Вы меня извините, Гришенька, Ванюша. Вот я всегда так: задумаюсь о своем и теряю нить разговора. Солдатики — это страсть всех Швецовых. Вы себе не представляете с каким азартом они бились насмерть в кабинете в те несколько счастливых лет, когда все три поколения Швецовых были живы и здоровы. Сейчас для всех нас эти оловянные солдатики — символ-воспоминание о том семейном счастье, что безвозвратно ушло.

Ну что Вы, Мария Антоновна, почему же безвозвратно? - вступил в разговор Гриша. - Посмотрите на своих прекрасных детей. Революция свершилась. Всех нас ждет светлое будущее, а Вас ко всему прочему и роль бабушки многочисленных внуков. Вот тогда и будет снова востребовано оловянное войско.

Да? Ты действительно так думаешь, Гришенька? - Мария Антоновна с надеждой заглянула ему в глаза.

 

* * *

 

… Швецов помог. Шалыгина восстановили в числе студентов и по рекомендации Михаила взяли на ставку учебного мастера по кафедре металлообработки. Сработало реальное училище в биографии Шалыгина. Став штатным сотрудником института, Шалыгин получил право на 50%-ую скидку при оплате за обучение, а при условии сдачи зачетов в срок, а экзаменов на «отлично» и на бесплатное обучение. Дополнительно ко всему Шалыгин получил для проживания каморку в машинном зале с условием исполнения обязанностей ночного сторожа.

Впервые за последние 5-6 лет к Шалыгину пришел покой. При этом ему приходилось крутиться как белка в колесе. Покой ведь это не безделье. Безделья Шалыгину хватало и в ссылке. Покой — это состояние души, когда точно знаешь, что будет с тобой через час, через день, через месяц, через год. Покой был потерян вместе с окончанием реального училища.

Началось с вербовки шесть лет назад. При устройстве на железную дорогу ему тогда выдали обходной лист, который обязывал Шалыгина обойти различные ведомства и получить допуски к отдельным видам работ. Где-то надо было сдать экзамен по технике безопасности, где-то пройти медицинское обследование, где-то собеседование, а где-то просто зарегистрироваться. Вот на одном из таких собеседований Шалыгина и завербовали. Завербовали быстро и легко. Так легко, что он, подписав какие-то бумаги, и не понял толком, что завербован. Его не тревожили до поры. Шалыгин осваивал профессиональные премудрости на локальной железной дороге в Бийске, ни в политику, ни в начальники не лез, но именно это и привлекало к нему внимание начальства. Оставаясь синим воротничком, Шалыгин быстро двигался по служебной лестнице.

Однажды начальник РММ (Ремонтно-Механических Мастерских) вызвал Шалыгина для беседы в свой кабинет и оставил там наедине с представителем охранного отделения. Представитель обрисовал картину: в пойме реки Лена на севере Иркутской губернии работают стратегически важные рудники по добыче золота и других цветных металлов. Рабочий контингент ненадежен, подвергнут антиправительственной агитации и пропаганде. Растет опасность срыва плановых работ, забастовок и разграбления государственной собственности. Охранное отделение приняло решение усилить агентурную сеть там за счет привлечения лучших кадров из соседних губерний. Выбор пал на него, Ивана Шалыгина. Ему поручается честь встать на защиту закона и порядка в зоне Ленских рудников.

Поначалу защищать закон и порядок было приятно: повысился доход за счет ежемесячных почтовых переводов на предъявителя. Писать ежедневно отчеты о всех подозрительных разговорах вокруг — невелика беда. Потом, когда появились спецзадания, Шалыгин затосковал. От него требовалось не просто прислушиваться к сказанному, но и провоцировать названных ему людей на разговор, втираться к ним в доверие, вести двойную жизнь. Это было утомительно, противно его честной натуре, да и, наконец, просто опасно. Пришел страх, неосознанный и неуходящий — страх предстоящего провала. Этот страх исчез на время, когда посчастливилось вырваться из стылой Сибири и получить перспективную работу в Питере. Шалыгин тогда поступил в транспортный институт. Для его хозяев из охранного отделения поступление в институт было лишь прикрытием, но не для Шалыгина. Иван с увлечением отдался учебе. Агентурная работа лишь отвлекала. Тот неполный год, прожитый в столице в 12-м - 13-м году вернул ему перспективу, возможность строить долгосрочные жизненные планы. Арест перечеркнул все. Вернулась привычная неопределенность, будущее в очередной раз затянулось густым туманом.

Ссылка давалась Шалыгину тяжелее, чем товарищам по несчастью. Да, и на них давил мрак неопределенности будущего, но им как-то удавалось достигать душевного баланса высокими принципами, верой в правоту своего дела. У Шалыгина никаких принципов не было. Сознание того, что где-то там, на материке, ему начисляют зарплату и командировочные за каждый прожитый в ссылке день, грело конечно. Но разве можно оплатить деньгами потерю свободы?

Внезапно упавшая с неба свобода лишила Шалыгина и этой последней компенсации за четыре вычеркнутых из жизни года. Приехав в Питер, он быстро убедился, что надежды получить причитающиеся ему за ссылку деньги нет никакой. Но Шалыгин не смог бы однозначно ответить на вопрос, огорчает его это или нет. Ведь вместе с деньгами кануло в прошлое и охранное отделение, а с ним и все обязательства, тайны, двойная жизнь. Можно было снова вздохнуть полной грудью, строить планы, жить. Вернулся душевный покой, а вместе с ним и вера в то, что смута утихнет, установятся какие-то правила игры и вот тут-то уж он своего не упустит: выстроит свою жизнь по-своему. Удачная встреча с Гришей Гольцем и знакомство со Швецовым стали для Шалыгина счастливыми предвестниками предстоящих перемен к лучшему.

 

* * *