Ч А С Т Ь 1

«Не мала баба клопоту...».

 

Г Л А В А 1

«И ю л ь. С е з о н н ы й м а р а з м».

 

" ... Да пёс с ним, с Семёнычем!!! А у тебя -

свой генерал есть, и он скучает..."

 

Х/ф "ДМБ".

 

... Дом он, конечно, нашел, хотя и не был здесь года четыре, а то и больше. Потёртая жизнью пятиэтажка была рождена бело-голубой, но уже давно выцвела и органично вписалась в местный пейзаж: полуразрушенный заводик, доисторические гаражи и в хлам разбитая дорога.

Есть, есть ещё в славном Екатеринославе такой райончик - Самаровка.

Стас отсчитал третий подъезд, скроил рожицу пятилетнему аборигену, по самые уши измазанному в растаявшем пломбире, и затопал вверх по лестнице.

 

***

- Тебе звонил Георгий Францевич.

- Кто?

- Конь в калошах! Телефон на холодильнике!

Вика зазвенела ключами и, на удивление, несильно хлопнула дверью.

Жизнь налаживалась.

Стас вылез из-под горячей простыни - солнце палило "як скажене" - и прошлёпал в ванную. Холодная вода была не холодной, полотенца сухими, зеркало - чистым. Большое оно было, зеркало... вместительное. Занимало это чудо всю боковую стену и отражало реальность - Станислав Маленко, 31 год. Плавки синие, волосы русые, длинные, не Ван Дамм, не Фредди Крюгер, женщинам нравится - и ладушки. Надо бы бородёнку, что-ли, отпустить...

 

На кухне было ещё лучше. В мире бушевал июль, в холодильнике лежала вчерашняя буженина и даже четыре бутербродика с сёмгой. Стас внимательно и строго посмотрел на одинокий "Туборг", но не взял.

Жуя восхитительно холодную рыбу, он изучал боковую стенку холодильника. Это было единственное удачное деяние Вики за месяц их совместной жизни: огромный "Донбасс" сверху и по колени был исписан чёрным маркером - "Зайти к маме", "Позвонить Светлане Вл.", "Урод! Пива нет, денег нет, я - у мамы!"

В самом низу, дикими каракулями, - писать-то неудобно! - было начертано: "Звон. Георг. Франц. " - и телефон.

 

Знакомых "Георгиев" было два. Один - московский бард, средне признанный гений, второй - шестнадцатилетний Гоша из соседнего подъезда. Оба не стыковались с отчеством "Францевич". Никак.

Стас заглотал остаток бутерброда и вдруг вспомнил.

 

Три дня назад, когда ресторан уже почти закрывался, и они чехлили аппаратуру, из последней догуливающей бригады подошёл весёлый мужик и попросил "урезать" что-нибудь из "семидесятых". Грубый Макс сказал: "Всё, отец, всё… ток закончился". Но мужик оказался ещё тот.... Он выкатил бутылку "Хеннеси", и подсунул под неё двадцать американских гривен.

Кобзон - в миру Максим Кобзович - закрыл рот и метнулся к своим клавишам, а Стас молча надел гитару и они "урезали".

Так. А потом дядька долго и азартно говорил что-то о том, что сам в молодости "стучал рок", что всё класс, и - что скоро свадьба сына, он, мол, им позвонит.

Вот он-то, похоже, и представился Георгием. Теоретически - даже Францевичем.

А это уже серьёзно.

 

Стас пошёл к телефону, но тут в голове что-то привычно щёлкнуло, он схватил карандаш, и сволочной куплет - два дня не рожался! - был пойман:

 

Разогнался жизни экипаж,

И случайно сбил меня в кювет.

Столько лет я дрался за мираж,

Путал зло - с добром, и с чёрным - белый цвет!

 

День начинался шоколадно. Во-первых - выходной, во-вторых - Вика куда-то ушла (кстати, надо что-то делать!). В-третьих.., в-третьих.., да, в-третьих - надо позвонить.

Телефон взяли так, будто его звонка ждут уже минимум сутки.

- Алло! - голос был низкий и с хрипотцой.

- Добрый день. Мне звонил Георгий Францевич и просил перезвонить.

Длинная пауза. Потом в трубке что-то забулькало, запершило, и через секунду Стас понял, что на том конце кому-то очень весело.

- Так ты шо-ж, пацан, не чуешь, кому звонишь?! А как знал-бы, то, мабуть, и не позвонил?

Стас опешил.

- Вы - Георгий Францевич?

В трубке продолжали веселиться.

- Та Францевич же, Францевич! Я ж твоей девке представился, всё чин-чинарём, як у лучших домах Лондона и Магдалиновки! Ну - дал Бог родственничков!

Да-а-а... Такого апперкота Стас не ожидал. Вот тебе и Г. Францевич! Вот тебе и выходной, и шоколад с малиной!!!

Это был дядя Жора.

Дядя Жора, родной дядька, которого Стас никогда не знал ни как Георгия, ни как Францевича, да и видел всего три раза в жизни. Дядя Жора, легенда семьи Маленко, о котором говорили редко и с неохотой.

Чёрная легенда.

 

- Ну, шо, племяш, - загрустил? Та не боись, не так страшен чёрт, як его тёща!

Но Стас из нокдауна уже вынырнул.

- Дядя Жора! Вот это да! Чего - загрустил? Конечно, не ожидал. Как поживаете?

- Поживаем, поживаем. Об этом и разговор. Ты, друже, подъехал бы, проведал старика, мы б и погутарили за жисть…

 

Всё это было дико. Звонок от президента или, скажем, Марадоны - выглядел бы более природно.

Дело в том, что дядя Жора был "отрезанный ломоть" могучего клана Маленко. Его как-бы и не существовало - даже говорить о нём... не то, что неприлично, а вроде и… незачем. И была здесь какая - то тайна! Стас знал очень мало: в призрачных 60-х юный Жора "был в Семье", и был любим, что-то там закончил (техникум? училище?), и где то там работал, а потом - какая-то жу-у-у-ткая история! То ли со спекуляцией, то ли с валютой, то ли ещё круче... Вроде - валюта, а чудил он где-то в середине семидесятых... Тот ещё дядя...

И, ясное дело, сел. Причём так, знаете, плотно - лет на восемь.

 

Но интрига заключалась не в этом. Подумаешь - тюрьма... Маленко этим не расшевелишь! Сиживали, понимаешь, сиживали, - деды, внуки, и даже тёти - юного и не очень юного возраста. Не последняя, чай, фамилия: строили страну, участвовали... Но маленький Стасик помнил: были крики, были скандалы типа: "…знать не хочу! …не желает - и не надо! … мы ему - всё, а он..."

Мать рыдала, просила деда Сашу и тётю Марину, - они тогда были где-то там, в Партии...

Не помогли. Не захотели.

А потом всё утихло.

 

В середине 80-х Жора объявился - но ненадолго. Страсти, ясно, улеглись, только теперь тормозил он. Попытки семьи "породычаться" нарывались на жестокий сарказм или откровенную грубость. Именно тогда, на каком-то семейном торжестве, младой Стас видел дядю во второй раз.

А вот года четыре назад Судьба вообще взбрыкнула.

 

Стас редко, очень редко бывал среди родни - но тут случилось.

Средняя - по возрасту - прослойка клана Маленко, возвращаясь со Дня Рождения бабушки Нюры (какая дача! какие тюльпаны!), - попала на окраину города, в район, именуемый "Самаровка". И кто-то сказал:

- Вон, видите, - дом? Там живёт дядя Жора!

И они пошли! Народ был "на подъёме", портвейн имелся, и все, - ВСЕ!! - потом орали, что повёл их именно Стас!

Кончилось плачевно.

В квартиру дядя Жора толпу впустил, на диваны-стулья усадил, и спросил конкретно и как-то очень обидно: "Чё надо"? В общем, через три минуты все были свободны и спешили на улицу, чтоб спокойно, не торопясь, объяснить Стасу, кто он такой.

 

- Чё молчишь, племяш? То как татарин, без приглашения, а как зовут - так маешься. Чуешь?

- Чую. – Стас, выкатив глаза и роясь в затылке, активно придумывал "отмазку". - Только не сего-дня,... я, дядь Жора, сегод...

- Не, Стас. Сегодня. И не гони пургу - ты выходной, с Викой раздрай полный, она, может, вообще до ночи не прийдёт. Уразумел?

Вот это - да-а-а! Стас чуть не уронил трубку. Но откуда, же он, родственничек криминальный....

Телефон опять булькал и хрюкал.

И Стас сдался.

Дом он, конечно, нашёл…

 

***

В комнате висел полумрак, а улица полыхала солнцем - поэтому единственное небольшое окно выглядело, как элитный телевизор. Квартирка была однокомнатная, убогонькая, - бывшая "малосемейка" какого-то забытого заводика. А вот обстановка смотрелась очень даже неплохо. Диван и пара удобных мягких кресел, в углу - аудио-видео узел, возглавляемый плазменным "Сони", ламинатный пол, и - на полкомнаты - бурый медведь, насмерть убиенный где-то в Сибири.

Четыре года назад всего этого не было.

 

Дядька принял Стаса хорошо, без подколов и подначек, даже его жутковатый хохло-российский "суржик" стал мягче и внятнее. Стас нырнул в предложенное кресло, а хозяин сказал: "Щас", - и пошел на кухню звенеть бокалами и хлопать дверью холодильника. Наконец он выгрузил на журнальный столик четыре "Славутича" и тарелку холодных красных раков.

Здоровенный рыжий котяра с хлёсткой кликухой "Киссинджер", тут же, не таясь, спёр самого большого - при полном попустительстве со стороны Францевича.

 

Они сидели друг против друга. Дядя Жора, хохол в 10-м поколении, внешность имел чисто татарскую - чёрный, жилистый, лицо плоское. Что-то в районе шестидесяти. Левая рука повреждена – полностью не сгибается и пальцы скрючены. Была какая-то история: то ли нож, то ли "лесоповал" отметил. Дядька щурил рысьи глаза и изучал Стаса хладнокровно и беззастенчиво, будто выполнял нудную, но очень важную работу.

- Ладно, родич. Позвал - значит, говорю, а ошибусь… так вся моя жисть - сплошная ошибка и про-счет. - Он ловко, одной рукой открыл бутылку и разлил по бокалам.

Стас "взломал" рака.

-Я щас буду казать, а ты не перебивай. Я за тобой смотрел, ты хлопец фартовый, с башкой. А нет - так и Бог тебе судья....

Стас молчал.

Дядя Жора хмыкнул, прикурил "Ронсон", и началось...

 

... 1978 год. Молодой и шустрый Жорка Маленко работает на допотопном экскаваторе. В конце сентября его перебрасывают на новый объект - в районе Лагерного рынка надо "порушить" старый частный дом, готовый к сносу. На стрелу цепляется огромная чугунная чушка, которая лупит по ветхим столетним стенам, превращая историю в пыль и горы мусора. Угрюмый прораб строго и бесполезно инструктирует Жорку, спотыкается о кирпич, матерится и пропадает. Жорка - один.

Так. Ломать - это всегда захватывает... Чушка крушит стены, ползёт часть крыши, обнажая мощные балки перекрытия. Одна из них падает на излом, трескается, и из неё что-то высыпается. Что? Маленко глушит своего "динозавра", бежит к балке и тупо смотрит на приличную горку золота, беспорядочно смешанную с битым кирпичом, пылью и мусором. Кольца, кулоны, броши и серьги, но больше всего, почему-то, взгляд притягивали большие грязно-желтые монеты. Червонцы. Царские. Червонцы!!!

 

По нормам того времени, на снос дома было дано два дня.

Через четыре часа от здания не осталось ничего - Жорка разнёс его в пыль, перещупал каждую балку и каждый третий кирпич, простучал остатки фундамента.

Больше ничего не было.

 

- Понимаешь, Стась, золото - оно мутит разум. Я был как скаженый... хотя делал всё вроде как и верно. Охреневшему в жопу прорабу я навертел что-то о стахановском методе работы, руган был изощерённо и затейливо. А как же! Таких темпов работы он не видел николы! На завтра я взял отгул. Боже мой! Вже майже тридцать лет прошло, а вижу всё, як вчора! - Дядя Жора действительно разволновался, он покраснел, и левая рука начала подёргиваться. - Шел додому, а в сумке ... Я не сказал ничего. Никому. Даже жинке…

- Жене? - Стас первый раз слышал, что дядька был женат.

- Та... щас не о том.

Стас уже давно забыл о пиве и слушал, открыв рот.

 

Но дальше события полетели в пропасть. Младой Жорка решил жить честно и спокойно. Так никому ничего и не сказав, ни с кем не посоветовавшись, он на следующий день поперся в милицию и торжественно сдал клад. Социализму - развитие, стране - помощь, ему, Жорке - 25%. По закону! И фото в газету!

 

Удивительно, но почти так всё и было. Менты червонцы не "зажали", он писал кучу каких-то бумаг, заявлений. В "Днепровке" появилась статья (правда, без фото). Его поздравляли и куда-то там приглашали пионеры.... Находка была оценена в 300 тысяч полновесных советских рублей - деньги бешеные! - а обещанные семьдесят пять "штук" законопослушный Георгий мог заработать за тридцать пять - сорок лет праведного труда.

 

Природу клада раскопали тоже быстро. Оказалось, что в героическое время "гражданки", в этом доме обитал то ли сам Махно, то ли его "братки". Дело тёмное, фигура Батьки до сих пор чёрной тенью размыта по Истории....

Гораздо хуже всё обстояло в "Семье". Жена, в ожидании денег, была, конечно, рада. Но - явно обижена, что Жорка решил всё сам, не посоветовавшись с ней, с "лучшей половиной". Но это - так... лёгкий жанр... А вот могучий Клан Маленко....

Он разделился на две о-ч-ч-ень неравные части. Очень. Низы - процентов семьдесят - элементарно завидовали. Верхушка - профессура и Партийные Боги - ругали за юный идиотизм и сопливый романтизм. Не посоветовался. Не доложил. Зажал и пренебрёг возможностями.

Дурак.

 

Бойкот был мощным. Жорка переживал и свято верил, что - да, дурак, но - ничего, перемелется....

Не перемололось.

Через две недели к нему пришли. Какой-то дантист - Жорка его не знал - написал заяву, что гр. Маленко Г. Ф. предлагал ему пять золотых червонцев антисоветской царской чеканки по крайне спекулятивной цене. Маленко был спокоен - ищите! А через двадцать минут он, полностью потеряв лицо, бился в руках двух нумизматов в штатском, и кричал, что ЭТО - не его, а на столе росла небольшая кучка из монет, брошек и колец.

 

- Ось так. - Дядька уже успокоился, сидел, нахохлившись, и смотрел в окно. - И поехал я до Хазяина, в Соликамск.

Стас молчал - на этот раз грустно. Наследства, оказывается, не будет. А дядьку, конечно, жалко... Он потянулся за пивом, подыскивая какие-то подобающие слова, и вдруг услышал знакомое бульканье и хрипенье - старый смеялся!

- Та не журись! Шо было - поросло... Ясный пень - суки. Кинули мальца... А теперь - слухай.

Он встал и подошел к окну.

- Рыжевьё я ментам скинув всё. Ни цацки себе не оставил. Ни червонця. Та кое-шо залышыв....

 

... Уже под вечер, прощупав и вылизав все руины, Жорка вернулся к сломанной балке в сотый раз. Ниша в ней была глубокая, а лежала она неудобно, вниз разломом. Сделав из проволоки длинный крюк, он начал шуровать внутри. Ничего не выпадало, он уже собирался бросить, и вдруг - зацепило!

Жорка вытянул маленький бумажный тубус, трубочку, обёрнутую в кусок пожелтевшей от времени газеты и аккуратно перевязанную тонкой бечевой. На "бантик". Распаковав газету, он сначала поймал на ладонь выскользнувшую из трубки... ладанку?... кулончик? Он не знал. Керамическая бляшка с Мадонной, явно не в золоте, вместо цепочки - грубая толстая нить. Ясно. В карман. Развернул бумагу до конца....

Это было письмо. Привет из мрака Истории более чем полувековой давности.

 

Дядька опять сел напротив и почему-то сердито уставился на Стаса.

- Пысав брат - брату. Младший - до старшого. Шо, як договорились, залышае тут МАЛЕНЬКУ ЧАСТЫНУ, а остальное - в другом месте, старший знаэ…. Пысав, шо, как и домовлялысь, бижить от Махна до Одесы, где будет ждать с рештою клада.

Старый откинулся на спинку дивана, почти лёг.

- Ну, так от. Зараз я ЗНАЮ, где та РЕШТА.

 

***

Был поздний вечер. Стас сидел у себя дома и в одиночестве хлюпал " Немиров". Дядя Жора дал два дня на принятие решения.

- Мне 62. А чую себя на 80. Два инфарта. Калека - он приподнял левую руку. - Жинки нет, дитей немаэ. Родычи... За тобой я дывывся, ты с головой и с фартом. Я знаю - добудем цацки, ты старика не кинешь... Да мне, мабуть, много и не треба, но глупо ж так - пить "Жигули ", коли можно "Хеннесcи", и не в сраной Самаровке, а хотя б у Мисхори...

 

Мисхор… Дальше фантазия дяди Жоры не распространялась.

Стас уже изрядно нарезался - в бутылке оставалось грамм сто. Как стоял вопрос? Коню понятно - ребром... Ребром! Он сфокусировал взгляд перед собой и прямо возле рта увидел огромный бутерброд. В левой руке. Правильно! Даже отлично....

И всё-таки - всё-таки! - вопросов было вагон и маленькая тележка. Почему дядька ждал тридцать лет? Что мешало? Врёт? Но - зачем? ЗАЧЕМ?!! Крыша съехала? Не похоже... Почему не показал письмо? Правда, пообещал, что всё объяснит и покажет, но тогда зачем эти идиотские два дня на размышления? Что б Стас решил, хочет ли он чемодан долларов? Ведь пока от него требовалось одно: сказать - да, дядя, я с тобой. Я тебя не кину, ты голова, я - руки, мы это сделаем... Хотя... Хотя это тоже не мало!

Стас закурил.

 

В клад он поверил. Сразу. Вот так взял - и поверил! Видимо, какие-то авантюрные гены - немаленковские! - долго бродили и вот - превратились в вино. Какие бывают клады? Клады бывают разные! От флибустьеров и Флинта, до Остапа Ибрагимовича вместе с умопомрачительным Кисой. Кстати, кто из них будет Кисой? Ему что-то не хочется... Ладно. Были бы стулья, а Ипполита мы найдём.

Маленко затушил сигарету, откинулся на подушку и практически сразу заснул.

 

Утро получилось дрянное. Организм тихо постанывал, а к одиннадцати надо быть в студии… И тут, конечно же, позвонила Вика. Ей срочно надо было сказать Стасу какую-нибудь гадость, что б подзарядить себя на текущий день. Он немного послушал, буркнул: "Не пори чепуху. Её лучше пороть вечером" - и положил трубку. Конечно - перезвонила, но он был уже в ванной.

Дальше всё двигалось по плану: в одиннадцать залетел в студию, в кратчайшие сроки переругался сначала с Кобзоном, а потом и со всеми остальными, и в 12-30 уже звонил на Самаровку. Дядя Жора не удивился, сказал: "Добре, через час у "Бисквите", - и отключился.

 

"Бисквит" - он только назывался так нежно. На самом деле - это суровый и недорогой пивбар, и только сторожилы помнили, что в своей юности он был непорочной кондитерской.

Дядя Жора крутил в руках почти чистый бокал и зыркал по сторонам. Стас открыл папку - тоненькую пластиковую папочку с тремя прозрачными файлами. В первом находился старый и грязный, в трёх местах надорванный газетный лист. Титульный. "Екатеринославские губернские ведомости" за 9 мая 1917 -го года. Ну - ну. Во-втором - та самая "ладанка", блёклая и некрасивая. Бечёвка порвана.

А вот в третьем....

Стас нырнул почти на восемьдесят лет назад.

 

"Мирон! Я зробыв, як ты и казав! Тут я залышив десятыну, усю решту – знаешь, де. Братка! Благаю тебе и звертаюся до Бога нашого, - хай вiн тобi допоможе! Хутор Петра Рудого не знаэ нiхто з наших. Нiхто! Та й хай йим грець! Як ты казав, так усе й выйшло…. Нема ничого святого! Батько зовсим здурiв - пьэ горiлку та лякаэ краснюков як може, але вже нiхто не боiтся. Тримайся, брате. Вже нема Сашка, загинув Кущ, вчора поховалы Чумака....

Братка! Цей оберiг до тебе шле Оксана. Вона кожного дня бье за тебе колiна и благала мене, щоб я взяв ii з собою, до тебе. Мироне… вона без тебе помре....

Про схованку не знаэ нiхто. Але вона не зверху, вона пiд лядою - мене побачив малюк Рудого, я переховав. Ты знаеш, трошки далі ...

Вже завтра я кину Батьку, пiду до Одесы, де мы и домовились зустрiтись - у Семена Хворого. Я чекатиму тебе до кiнця вересня. Якщо нi - Господь нам судiя и Пресветая Дева Мария!

Колы поiдеш по скарб, до Лiсового не бери нiкого - сам знаеш....

Твiй брат, якого ты ще у дитинстви навчив писати - Семен Грицiв.

 

***

Бумага была грубой, серой, чернила выцветшими, перо часто рвало строчки. И вдруг Стас понял, что он уже инфицирован. Он хотел верить! И не будь этого чёртового письма - пусть только дядька скажет, ГДЕ - и он пойдет, бросится, найдёт, порвёт, вгрызётся...

 

- Ты знаешь - где? - Голос получился какой-то чужой.

- Знаю.

Дядька резко перегнулся через стол и своими дикими азиатскими глазами впился в лицо Стаса. Вид у него был полусумасшедший, и Стас отшатнулся.

- Знаю. Тепер - знаю. Он, падлюка, мени всю жизнь зламав - всю жизнь я полз до него, шкрябовся, а он - утекал, прятался, засылал меня до Хозяина. Но тепер – знаю! Хутор "Лисовый"! - Старый зашёлся своим неподражаемым смехом-кашлем. - Хрен вам, а не хутор! 40 лет! Два инфарта....

Дядька схватил кружку и мелкими глотками допил пиво.

 

- Полтора роки назад я знайшов чортов хутор. И - второй инфарт. Я понял - он мене не допусте! Он меня не хочет! Всю жизнь он грается.... И я порешил: то ты, Стась. Я не родычаюсь з Маленками, но я - Маленко! Ты найдёшь и меня не бросишь....

Стас немного отошел, по крайней мере, дышал уже без пауз.

- После вийны "Лисовый" зросся з деревней. Як я знайшов його - отдельна песня. Зараз это крайня хата села, возле кладбища, дали - поле и лис. Велыкый.

- А село? Какое село?!

- Село "Марьивка" Магдалиновського району. За Царя и до Советов - "Разлывне".

 

Дядя Жора сказал - и вроде-как постарел.

А вокруг было лето, жаркий июль 2006-го года, и бар наполнялся очень разносортным людом, и каждый из них имел крайне важную и конкретную цель: выпить пиво.

У Стаса цель тоже была.

 

Г л а в а 2

«Ф а л ь ш с т а р т».

 

- Твой муж бегает за каждой юбкой!

- Ну и что? Моя собака бегает за каждой

машиной, но ей ни разу не удалось

сесть за руль....

 

С. Чукаев. "Устные портреты"

 

На Украине, как известно, две беды - плохие дороги и Парламент. Причём дороги уже кое-где начали улучшать...

Стас гнал свой солидно-пожилой, беленький опель-рекорд по неширокой, второстепенной трассе сквозь море подсолнухов, строго на север. Францевич не просто рассказал, он нарисовал подробную схему.

 

- Марьивка лежить за Котовкой - через поля, навпростець - четыре километра. А по трассе - шесть мимо Котовки и шесть вливо от трассы. Село не мале, три улицы, но - ни газа, ни водопровода, одни колодцы. Транспорт - автобус со школярамы, дважды в день, только до Котовки. 19-й век! Два года тому я нашёл " Лисовый" - теперь это самая дальня хата левой улицы, живуть там баба с дидом…. Петренки. Я сторгував хату за копийки - 500 баков, село помираэ, а тут - второй инфарт.... Ехай, сторгуйся, и покупай. Адрес - Советская, 23.

- Чего - ехай? Чего - не вместе?

- Сам не знаю. Но - чую... так краще. Как повернется....

- А как хутор нашёл?

Дядька махнул рукой.

- Нашёл. Всё сходится - "Лисовый", Петро Рудый - був такой, дочка Оксана... Розкуркулилы, как полагается, у 20-х, и - за Урал...

 

Через полтора часа Стас влетел в Марьевку - и асфальт сразу закончился. Аккуратно переступая колёсами через вековые колдобины, он поплыл по крайней улице села. В основном - глинянные хаты, беленькие, под шифером и "пид стрихою", пару кирпичных, старых. А в конце улицы, справа, громоздился серьёзный коттедж - красного кирпича, двухэтажный. Он выглядел красиво, но нелепо, как "Мерседес" среди овечьего стада. Вот напротив-то него, только двумя дворами дальше, на высоких деревянных воротах висела выцвевшая табличка: вул. Совецька, 23.

 

Стас заглушил мотор. Было как-то доисторически тихо и совершенно безлюдно - ни бегающей пацанвы, ни старух на заваленках - правда, жара, полдень....

Не сомневаясь, что ворота закрыты на три засова, он смачно грюкнул по створке кулаком - а те открылись! И тут же Стас потащил их обратно - прямо за воротами залаяло и захрипело что-то очень страшное и свирепое. Через щель можно было разглядеть: пёс был явно пролетарского происхождения, но размером чуть не дотягивал до пожилого сенбернара. Гостю он был, безусловно, рад: скука-с, господа, скука-с....

Наконец кто-то вышел из хаты, загнал куда-то там слонособаку, и створка ворот открылась.

 

Это была ещё совсем не старая тётка, лет 45 - 47, по дядькиным словам Стас ожидал увидеть древних бабу или деда. И выглядела не по-крестьянски: чёрная короткая стрижка, белая, правда, грязноватая блузка, синие, обрезанные под бриджи джинсы. Несколько полновата. Улыбается.

- Добрый день, - Стас лыбился во все зубы, - Вы простите, я ищу Петренко, адрес вроде тот....

- Петренко? - Тётка удивлённо изогнула брови. - Тут такие не живут. - Говорила она на чистом русском, без малейшего акцента.

- Ну, как же? Советская, 23, в годах уже такие....

-А-а-а! Ну, надо же, я и фамилию их забыла, - женщина заулыбалась ещё шире, - это ж у них я хату купила! Так давно ж! Уже почти два года... Да, дед Юрко и ... вот её не помню, забыла. Они вроде-как в Россию собирались. Ну, проходите. Я как раз кофе …

 

Стас пошёл за хозяйкой, подозрительно косясь на огромную будку, возле которой развалился пёс, занимая собой пару квадратных метров. Надежду вселяла только мощная цепь, которая, похоже, до дорожки не доставала... А тётка - явно городская. Полдень, кофе, - джентельмены, понимаешь, выпивают и закусывают....

Посадили его в небольшую летнюю кухню, сплошь завитую виноградом. Подворье было серьёзное, соток пятнадцать, и всё здесь смотрелось не так, как у других в этом селе: дом стоял не вдоль улицы, вплотную к забору, а в глубине и перпендикулярно, вокруг - сплошной сад, земля не вытоптана тяжкими крестьянскими буднями, а вся в траве. Не газоной, а дикой, очень низко скошенной. Два длинных больших сарая, колодец и какое-то вообще непонятное Стасу сооружение - маленькая, очень низкая хатка, залезть в которую можно только согнувшись пополам. "Пiд стрiхою".

Значит где-то здесь, под какой-то "лядою"....

 

Кофе оказался растворимым. Раиса Ивановна - общительной. Два года, как переехала из Днепра - очень довольна, а весной-летом здесь вообще Рай. Да и зимой, - с Люськой же! - тут не скучно.

- С Люськой?

Тётка мотнула головой на спящую зверюгу.

- Люська. Была у меня подруга, стерва ужасная, так я и назвала в ёё честь.

Злющий пёс оказался барышней. Бывает. Логично... Только назвать надо было - Вика....

Наконец Стас нашел паузу и влез со своей легендой. Он от фирмы "Пупкин и К". Его босс уже много лет ездит в эти места охотиться и рыбачить. Два года назад он присмотрел именно это подворье и хотел купить - у Петренко. Но жизнь бизнесмена - как свежевымытая зебра. Чёрное - белое. Сейчас - сильно белое. Продайте.

- Продать? Но я и не думала! - Раиса Ивановна даже расстроилась. - Что Вы, Станислав! Мне тут так нравится! Да и пройдите по селу - тут полсела продается! От 1000$! Вон, даже наш буржуй, - она ткнула пальцем в виднеющуюся над деревьями красную башню коттеджа, - то ли продал, то ли сдал в аренду.... Уже неделю, как....

-Да, я в курсе, но шеф сказал - только самую крайнюю и на левой улице!

- Но я не продаю!

 

Стас продолжал уговаривать, а хозяйка всё больше расстраивалась и перестала улыбаться. Спустя пятнадцать минут он почувствовал, что дело совсем плохо, скоро его просто попросят, и вдруг тётка прищурилась и сказала:

- Ясно. Вашему шефу нужен только мой двор. Хорошо, я продам.

Неожиданно она улыбнулась, встала с кресла и окинула взглядом всё вокруг.

- Сорок тысяч.

Стас тупо смотрел на неё.

И тут Люська, тварь Божия, встала, подошла к Стасу, насколько хватило цепи, и очень активно зевнула. Потом ясно, чисто по-человечески мотнула головой влево, в сторону ворот.

 

Возле "Опеля", на корточках, сидели два пацана - лет восьми и двенадцати. Увидев Стаса, старший солидно сплюнул и ушёл в соседний двор, а малец заговорил:

- Дядь, вы до Города?

- До какого? Полтавы?

Хлопец удивлённо задумался, потом понял.

- Не. До Днепра.

Ясно. Город здесь был только один - Днепр, остальные - что Харьков, что Вашингтон, были чистой географией.

- Да. В Днепр.

- То пидвезить татку, он зараз выйде.

Но татка уже вышел - опрятный чернявый мужичок, приблизительно ровестник Стаса.

- Добрий день. До Города не заберете?

Стас был зол, да и попутчиков не любил в принципе.

- Только до Котовки, у меня ещё дела.

- Та и на том сенкаю.

Понятно. Англичанин. Кокни.

 

Мужик был из тех, кому собеседник совершенно не нужен, Стасу оставалось только согласно хмыкать и убедительно кивать головой. Но в этой словесной пурге кое-что, было: село старое, "ще за Царя Панька", молодёжи мало, все в Городе, диды та бабы, а вон деду Кириллу уже за сто, а сколько - никто не знае....

На автобусной остановке англичанин, наконец, вышел, "сенкая" в полную мощь, и сказал:

- Номера у тебя - прямо хоть покупай! Мне б на телегу такие....

Стас захлопал глазами.

- Та как же! 405 - 74 , это ж - 4.05.74! Мой день рождения... Ну - ще раз сенкью!

Наконец расстались.

 

Настроение было гадкое. Маленко поморщился, вспоминая, как задёргался и "потерял лицо", обьясняя вредной тётке, что хата стоит две, пусть три тысячи, они дадут пять, но та стояла намертво.

- Я продавать не собиралась. Вам надо - и как хотите... Если и отдам, то так, что б и себе взять что-то приличное, и сыну машину купить. И что б осталось.

Деньги у Стаса были. Конечно, не сорок штук, но что-то около двенадцати с половиной. Причём баксы - совершенно фартовые, сумасшедшие. У кабацких музыкантов, люда творческого и безбашенного, серьёзные деньги приходят редко и ненадолго, и, как правило - случайно. Так оно и вышло. В конце мая...

 

***

...Море было синее-синее, холодное - прехолодное. Стас лениво брёл по ялтинской набережной, с ужасом поглядывая на экстремальных пляжников. Пару раз в год он приезжал в Крым подшабашить, друзья-коллеги в своих заведениях объявляли его как "тот, кто лучше всех играет блюз!". Был не поздний вечер, до встречи в "Бригантине" оставалось пару часов, Стас жевал подсоленные орешки и настраивал себя на позитив. Дело в том, что уехал он со скандалом - первым Викиным скандалом. Магия тел у них ещё не прошла, Стасу и самому не очень хотелось ехать без Вики, но у неё была сессия - никак... А тут - пять свободных дней, позвонил Брэм, говорит, пипл пошёл раньше, крупным косяком. И как Стас ни объяснял, что едет работать, - понимаешь? - бабки колотить, ботву косить, лавэ скирдовать, - ну как ещё?! - ничего не помогало. Он уже про себя решил остаться, но тут подруга напряглась и выдала такой вопёж, что он понял - надо ехать. По мужски... вот так, ясно?!

 

Солнце почти зашло, Ялта наносила вечернюю косметику. Под развесистой магнолией Стас присел на скамью и решил достать куртку. Вообще, этот май больше походил на октябрь... Начало осени... приблизительно - вот так:

 

От Мисхора до Урала

Осень листья обрывала,

Лето в море утопив.

Я сижу на парапете,

Подперев спиной Ай-Петри,

И листаю детектив…

 

Он посмотрел вдаль, на горизонт, и не увидел его - небо идеально сливалось с морем, образуя единое целое.

 

Пляж уныл, второй день кряду.

Дождь на нём лабал ламбаду,

Где-то танец подсмотрев....

 

Дальше Музе стало неинтересно, и она ушла.

 

А на соседней скамейке происходило что-то занятное. Совсем молоденький парнишка играл "в шляпу". Он сидел наверху, на спинке, гитару держал как-то неудобно, а огромное чёрное самбрерро с завлекающей мелочью лежало в метре перед ним. Дело в том, что играл он не Агутина, и даже не "Арию", - он старательно, и очень неплохо выпиливал "Лестницу в небо". Led Zeppelin. Народ проходил мимо, денег не бросали.

Неожиданно для себя Стас подошёл, послушал, кинул гривну и сказал: " А ну-ка, дай аппарат".

 

Последний раз в "шляпу" он играл лет пятнадцать назад, в азартное перестроечное время. Ностальгия... Маленко спел " Калифорнию" и понял, что позитив приходит. Тогда он завёлся по-серьёзному, от Блэкмора до Клэптона, и очнулся только тогда, когда увидел почти полную шляпу и толпу человек в двадцать.

- Вот такие дела, Джимми, - сказал он хлопцу, взял сумку и пошёл через дорогу, подальше от моря.

Но далеко не ушёл. Возле него тормознула стандартно-серебреная "Ауди" и из неё даже не вышел, а буквально выпрессовался толстенный мужик самого что ни на есть курортного вида - шорты, гавайка, весёлая рожа и обязательный запах "Мадеры".

- Ну, ты, брат, даёшь! Я такого ещё никогда не слышал! - Он протянул пухлую ладонь. - Стас.

- Стас. - Маленко пожал руку, и оба заржали. Из машины вылез второй - тот же набор, вплоть до мадерцы, только нежирный и в очках.

 

- Слушай, тёзка, тут такое дело: мы чуть-чуть гуляем, сегодня двинем в горы… шашлык, понимаешь, девочки... поехали! Поиграешь немного, я, знаешь, как нарежусь, сразу в юность впадаю, душа гитары просит... Лёшка, скажи ему!

Лёшка согласно улыбался, но молчал.

- Поехали! Что ты тут... на улице, фуфло всякое кидают, медяки... Вот, держи! - Толстяк протянул 50 $. - Будет мало - нальём ещё!

Ситуация, вообще, была достаточно рядовой, не первый раз такое происходило.

Поехали! "Скрипач всегда в законе"...

И - завьюжело, завертелось... Четыре дня они носились по Крыму, раскачивая полуостров в силу своих фантазий и возможностей. Стас так и не понял, кто они такие: то ли круто загулявший Мелкий Бизнес, то ли чересчур нежно гуляющая "братва". Денег не считали. За эти дни, из разных ситуаций, Маленко перепало не менее штуки зелени.

 

Утром четвёртого дня Стас проснулся в какой-то гостинице и вспомнил старый анекдот:

"Вечер на природе: сочный, гарячий шашлык, холодная водка, молоденькие, красивые девушки.

...Утро на природе: холодный, сухой шашлык, тёплая водка, и какие-то тётки..."

 

Зашёл Лёха.

- Стась, тут такое дело... Нам срочно надо в Симферополь, на пару часов. Заплати за номера, вот бабло, и жди возле "Парадиза" в два часа - махнём в Судак! Там у меня есть такая Маринка, с подругами....

Судак так Судак. Стас кивнул и сморщился - к башке, определённо, привязали кирпич...

 

Когда он уже умывался, вкатился злой, сильно похмельный Толстяк.

- Этот очкастый урод забыл сумку. Я оставлю тебе - кстати, наберёшь пойла. Всё, до двух!

Стас снова кивнул - очень осторожно.

Но в два часа никто не появился. Он честно прождал до четырёх, сходил в гостиницу - нет, не приходили, - оставил записку: "Завтра там же" и двинул на пляж.

Но и завтра никого не было.

И Стас уехал домой. В Днепр.

 

В Лёшкиной сумке было барахло - носки, полотенце, пара не новых шведок... Барахло. Но сама сумка - чудо! Какой-то светло-коричневой, очень тонкой, и очень прочной кожи, масса карманов и австралийский лейбл. Кенгуру, наверное... Шмотки он выбросил вместе со своей старой сумкой, а своё сунул в "кенгу".

Деньги он обнаружил уже дома.

 

Баксы были распластаны аккуратным слоем в тончайшем потайном кармане "второе дно". Десять тысяч пятдесят. Ноль - ноль копеек. За пять дней кутежа Стас заработал 11,5 тысяч долларов.

Найти его было сложно. На "гастролях" он всегда, чисто интуитивно, говорил, что из Донецка, менеджер. А гитара - из далёкого, доброго прошлого.

Вообще, кому расскажешь - не поверят. Но Маленко и не собирался трепаться. Удивительнее всего было то, что за несколько месяцев он умудрился не разбазарить почти ничего - так, колечко Вике, к примирению, и ещё долларов триста....

 

... "Опель" отмахал уже полдороги, когда Судьбе стало скучно. Посередине какого-то села, из хорошо продуманной засады, выскочил молодой гаишник и, теряя от усердия фуражку, бросился наперерез Стасу. Шёпотом матерясь, Маленко причалил к обочине. Страж подошёл уже медленно, но сильно запыхавшись.

 

- Сержант Лядов. Ваши...

- Скорость?

- Да.

- Сколько?

- 30.

Понятно. Стас перестроился на гривны.

- 20.

- 25.

- Хорошо. - Стас рассчитался.

- Не нарушайте.

- Не буду.

- Счастливого пути.

 

Но счастье не особо спешило. Вообще не спешило.

Строго между сёлами, в поле, "Опель" дернул мордой и завилял, как нашкодивший пёс. Понятно - правое переднее колесо.

Замена заняла минут сорок, с гайками Стас не дружил никогда. Но проблема была не в этом. Его "запаска" была вдвое лысее, чем пять Розенбаумов, вместе взятых… Шиномонтаж - срочно!

 

Медленно, молясь за жизнь клятой "запаски", и обещая себе завтра - завтра же! - поменять резину, он вкатился в Спасское и завертел головой. Наконец увидел плохо окрашенный вагончик с дерзкой надписью "Итальянский шиномонтаж". К нему вышел мастер, и Стас понял, что Судьба продолжает куражиться - хлопцу было лет десять. Он серьёзно осмотрел автомобиль, сказал: "Зараз", - и полез через высокий деревянный забор. Стас подсадил.

Хозяин появился на удивление быстро, работал споро, и через полчаса Маленко уже нёсся дальше.

Он опаздывал.

 

Вернее, уже опоздал - по крайней мере, к дядьке. До работы оставалось два часа, а ещё обязательно заехать домой... Да и вообще - идиотский день. Эта ненормальная Рая, слонообразная Люська, колесо, отмороженный гаишник… Жрать хочется... .

Поворот на Самаровку был в самом начале города, но Стас его решительно пролетел. На первом же светофоре он набрал Францевича, тот сразу ответил. Как мог, он начал обрисовывать ситуацию, но старый часто прерывал и требовал к себе. Донельзя злой Стас вспылил, первый раз назвал дядьку "Жорой", на "ты", и чуть было не послал.

 

- Завтра, понял?! Часов в 11! Что значит - в 9? Я работаю до 3х ночи! Всё!

И кинул мобилу.

 

***

В середине июля город работает как аккумулятор - днём впитывает жару, а ночью раскалённый асфальт и бетон с радостью вышвыривает её обратно. Пользуйтесь.

 

Три часа ночи.

Дядя Жора, обмотанный мокрым полотенцем, курил на балконе. Весь вечер он ждал звонка - его не было. В общем - ничего страшного, ведь договаривались и на утро. Но зона, - ЗОНА! - учит многому, в частности она очень развивает "жопное чувство". Шестое, так сказать. Хотя "точка", понимаешь, пятая... Что, собственно, произошло? Да ничего! Всё як маэ буты... Хотя малец странный был, дёрганый. Да мало ли? Он же казал - сложности...

Жора фыркнул и замотал головой.

Не. Что-то не так. Опять всё через...

 

А вот Стас спал великолепно, и снилась ему бывшая подруга Дина. Клип был яркий, многоцветный и очень эротичный - местами сильно зашкаливающий в порно. Потом сюжет сменился, появились кони, - дикий табун, мустанги, наверное. Они неслись по первозданной прерии, выкатив лиловые бешеные глаза, и хвосты их сплетались с потоками ветра. Себя Стас не видел, но он был где-то там, среди них, а его длинные патлы ничем не отличались от лошадиных грив. Было легко, дерзко и бесшабашно-весело.

Карикатура с паранойей пришли под утро.

 

Злющий Махно мерзко скалился и грозил Стасу нереально огромным маузером. Причём сидел атаман не в положенной ему по рангу лихой тачанке, а на крыше белоснежного, очень знакомого опеля....

Стас проснулся.

- Конечно, - пробормотал он, - поэта каждый обидеть может... .

Взгляд упал на часы - четверть первого. Ни фига себе! А дядька ждал к одиннадцати. Телефон, наверное, оборвал... И тут Стас вспомнил, что "телефон оборвал" как раз он - вчера, когда в полной суматохе собирался в кабак, его до самой печени достали звонки - наяривали все, кому не лень. После четвёртого: "Привет! Как живешь?" - Стас осатанел и выдернул шнур.

 

Жора-Георгий уже ни в чём не сомневался - всё опять шло вкривь и вкось. Звонка он так и не дождался - раз. Племяш не объявился и телефон не брал - два. Вчера Стась был сам не свой и орал, как сильно изнасилованный павиан... Три. Надо ехать, и ехать срочно... Францевич рассовал по карманам деньги и сигареты.

 

Стас поднялся с дивана и пошёл включать телефон.

 

Жора ещё раз набрал Стаса - сначала мобилку, потом квартиру. Послушал, нестандартно выматюкался и бросил трубку.

 

Стас вонзил резетку и стал звонить на Самаровку.

 

Дядя Жора закрыл дверь и пошёл вниз.

 

В квартире заорал телефон.

 

В этот момент Георгий Францевич был между четвёртым и третьим этажем.

 

Стас прождал восемь гудков, пожал плечами и отключился. Он поискал глазами мобилку, не нашёл, поискал руками - в сумке, в карманах, - не нашёл и тут до него дошло, что трубка осталась в машине. Так. Ну а дядька - мало ли? В магазин пошёл... Напевая себе под нос: " Если долго дрючиться, что-нибудь получится!", Маленко двинулся в ванную.

 

Весь день Стас названивал дядьке - впустую. В полседьмого его осенило, что всё очень просто - там что-то с телефоном! Время было достаточно, сегодня он играл в зачуханом ресторанчике аж в десять вечера, и он помчался на Самаровку. Зарулив во двор пятиэтажки, сразу увидел дядю Жору, - тот входил в подъезд. Стас припарковался и поднялся на пятый этаж.

Позвонил.

Дверь открылась.

Георгий свет Францевич смотрел на племянника, как на привидение - выпучив глаза и отвесив челюсть.

И началось что-то невообразимое.

 

Дядька ухватил его за чуб и неожиданно сильно дёрнул на себя - Стас влетел в квартиру. Дверь захлопнулась.

- Сука, ах ты сука! Ты шо ж робыш?! Козёл драный! - старый шипел прямо в лицо, бешено вращая зрачками. - Сопляк вонючий! - и тут у Стаса выключили воздух. Удара левой, покалеченной рукой куда-то в район солнечного сплетения он не заметил, стал оседать, и тут же получил правой, совершенно по рабоче-крестьянски - в ухо. "Убьёт" - подумал Маленко, хватая ртом воздух.

 

А дядька то подскакивал к нему, шипя и брызгая слюной, то отскакивал на пару шагов, примеряясь для очередной затрещины. Рычал он уже на какой-то допотопной "фене", из которой иногда выпадали знакомые "мудак", "урою!" и совсем уж классическое "блядь".

"Не убьёт!" - вдруг понял Стас. Вообще - это больше походило на родительскую взбучку, когда "потерявший планку" отец даёт подзатыльники нашкодившему чаду.

 

- ... мурло! И что б ноги твоей! Пойняв?! - страдалец получил последний тычок, потерял равновесие, и вдруг, каким-то необъяснимым образом, был развёрнут к двери и, цепляясь за порог, полетел на лестничную площадку.

Дверь захлопнулась.

Всё. Все свободны, всем спасибо.

 

Г л а в а 3

«П е р в а я п е т л я».

 

... мальчишка сразу же засветил Биллу

камнем под глаз.

- Это обойдётся старику в лишние 500

долларов, - пробурчал Билл, спрыгивая

с кибитки на землю.

 

О’Генри. "Вождь краснокожих".

 

В машине Стас начал приходить в себя и обижаться. Дело в том, что трусом он никогда не был - суровое детство на Воронцовке, шальная юность в парке Шевченко, - драться он, в общем, умел. А тут, скорее всего, случился этакий локальный ступор - слишком уж дико и нереально всё произошло. "Да он что, уродище, себе думает?! Крыша рухнула?! Ну, проспал, ну не встретились, так и - что?!! Пердун старый! Вот поднимусь сейчас, настучу по морщинистой жопе..."

 

Но пока мысли дрались, руки делали своё: чиркнули зажигание, врубили первую скорость, и опель выкатился со двора.

На проспекте, как всегда в это время, было полно машин, возникали мелкие и средние пробки. А тут, ещё стал «доставать» телефон – Кобзон, Вика, Александр Маркович (с этим пришлось переговорить – продюсер!). Опять Кобзон… Стас не отвечал. И вообще – он никогда не думал, что забитая им в телефон мелодия будет звучать так нагло-издевательски… Уже перед самым домом Вика стала звонить без перерыва, и неподражаемый Тимур Шаов, - соответственно! – не переставая мурлыкал:

 

Всё будет а-а-абалдено, и не о чем скорбеть,

Нам надо е-е-ежедневно сто сорок раз пропеть,

О том, что всё-ё-ё-ё отменно,

Всё просто офигенно, всё нищак !!!

 

Это было невыносимо, и он схватил трубу.

- Стаська, ну Стась, ну что ты, как это… ну я не знаю… Давай поговорим…

- Нет, - очень убедительно сказал великолепный Маленко, щупая пылающее ухо, - нет, не сегодня.

- Да я совсем рядом, я сейчас подойду… .

- Нет! – Уже заорал он. – Я ухожу! Меня нет! Это вообще не я! И зовут меня Петя…

 

Стас отключился. Про себя он решил, что надо быстро, просто мигом, залететь домой, переодеться и – на работу. На работу, на работу…

Он ворвался в квартиру, на ходу сбросив сандалии и стягивая любимую, совершенно чёрную – без надписи! – футболку, зашвырнул на кресло джинсы – и в этот момент в дверь позвонили.

 

- Удушу, - страшным шёпотом пообещал Стас и ринулся в коридор.

- Удушу!!! – рявкнул он, открывая дверь.

На пороге стояли два мужика.

Один – молодой, румяная здоровая дылда, на пол головы выше совсем немаленького Стаса, второй – уже в годах, невысокий, но очень плотный, этакий шкафчик с грустными глазами. Причём, с первого взгляда было понятно, что вот сейчас, в данный момент, они – в штатском, но это бывает редко, далеко не каждый день… Дылда приветливо улыбалась.

 

- Вы – Маленко? Станислав Юрьевич?

- Да.

Молодой, словно фокусник, достал из воздуха удостоверение и в открытом виде протянул Cтасу.

Маленко повёл себя, как все нормальные люди. Он внимательно изучил корочку, не разобрав ни единого слова, кроме «лейтенант», удовлетворённо кивнул головой и сказал:

- Я слушаю.

- Может, пройдём к Вам? У нас серьёзный разговор… – Дылда поправил несуществующую фуражку. Улыбнулся.

- Конечно. – Стас сделал ответный жест, подтянув плавки.

 

Он усадил их на диван, а сам запрыгал на одной ноге, натягивая не успевшие остыть джинсы.

И тут улыбочки закончились.

- Это ваш опель внизу? Белый? 405 – 74?

- Мой. – Стас удивился и лихорадочно стал вспоминать… Да ничего ж не было! Ни аварий, ни наездов… Ничего!

- Вы знаете гражданку Ярнитскую?

- Да. Конечно. – Стас удивился ещё больше. Ленка Ярницкая пела у них в группе.

Мужики быстро переглянулись. Вообще, все вопросы задавал молодой, шкафчик тихо-мирно сидел и грустно осматривал комнату. Почему-то это раздражало…

 

- А как давно знакомы?

- Да Бог его знает! Давно. Когда-то даже роман, понимаешь, был…

Дылда посмотрела явно удивлённо, а пожилой безразлично пожал плечами.

- И когда Вы виделись в последний раз?

Так. Понятно. Ленка опять куда-то встряла… Это несчастье попадало в различные неприятности с каким-то фантастическим упорством… Ну и что на этот раз?

- Вчера.

Менты опять переглянулись.

- И о чём был разговор?

- Разговор? – Стас захлопал глазами. - Какой с ней разговор?

- То-есть как – какой?!

- Да что, собственно, случилось? – Стас начал раздражаться, и, поэтому, забыл, что по закону жанра, ему сейчас скажут: «Здесь вопросы задаём МЫ».

- Вопросы, Станислав Юрьевич, будем задавать мы… Так зачем Вы у неё были?

- Я? У неё? Да я у неё уже лет пять не был!

Зависла пауза.

 

Шкафчик встал и уныло посмотрел на Стаса.

- Не морочте голову. Дело гораздо серьёзней, чем Вам кажется, Станислав Юрьевич. Она убита, понимаете, - УБИТА! – и Вы, похоже, последний, кто видел её в живых. А Вы тут… то видел, то не видел… То вчера, то пять лет… .

Стас обмер. Ленка убита…

- В общем – хватит! Гражданка Ярнитская Раиса Ивановна умерла вчера насильственной смертью, и Вам, Станислав Юрьевич, прийдётся рассказать нам всё.

Если б Стас умел падать в обморок, он бы сейчас это сделал, и похлеще многих актрис.

 

Выпутывались из ситуации не менее часа. Елена Ярницкая была жива и здорова, в то время, как Раиса Ярнитская – нет. Ситуацию для Стаса, это, кстати, не меняло – ведь пришли к нему именно по поводу Ярнитской, его вчерашней знакомой. Нашли просто, через ДАИ, по его уникальному, пропади он пропадом, номеру. Благо, сосед-англичанин свой День Рождения не забыл…

 

Рассказать, конечно, пришлось всё. Честно и без утайки, Стас объяснил, что уже давно хотел бы прикупить в том районе домик, так как он заядлый рыбак и гриболов, пардон, - грибник. Так он и познакомился с Раисой Ивановной, а что она – Ярнитская, узнал только сейчас, от Вас, господа. Дом она, кстати, продать отказалась. Нет, раньше не встречались. Уехал он… да Вы ж и сами знаете, когда. Соседа ж подвозил… Нет, не возвращался. Более того – очень спешил, так как не рассчитал время, а ему надо было на работу, к восьми.

 

Стас чувствовал, что если он и был подозреваемым, то не особым. Что-то у них не срасталось, а – что, выяснилось под занавес, когда молодой устало спросил :

- Вы ведь гитарист, да? В ресторане? Работаете допозна?

- Бывает, и ночью.

- А где Вы были этой ночью, с полуночи и до четырёх?

- До четырёх алиби нет, спал дома и, к сожалению, сам. Но вот домой меня подвёз мой продюсер, Альтович Александр Маркович. И было это без десяти два.

 

Наконец Власть ушла. Провожая её до дверей, Стас не удержался и спросил:

-А как её убили?

Пожилой шкаф ответил очень красиво:

- Если Вы, Станислав Юрьевич, здесь не при чём, то Вам и знать не полагается, а если Вы «при чём» – то и сами знаете.

 

Маленко закрыл дверь и прислонился к ней, прохладной, всем телом. Лоб он упёр в «глазок».

«Вот так, значит, дядя Жора. Вот так… ну, ничего, параша лагерная, ты мне за всё ответишь! И куда ты меня втянул, и в какие игры ты играешь! Ведь зачем-то это всё заварено»?

 

***

На работу, конечно, не пошёл – да он уже давно хотел расплеваться с этой полукафешкой, где условия были на «троечку», а хозяин – жмот, то ли азербайджанский еврей, то ли еврейский азербайджанец… Весь вечер Стас блуждал по квартире, пытаясь проанализировать события последних дней. Получалось плохо.

 

Версия, собственно, была одна, и простая, как пять копеек: дядька мутил какую-то свою поганку, то ли не посвятив его, Стаса, в неё целиком, то ли вообще элементарно подставляя. Скорее последнее. Смущало одно: в схему никак не ложилось поведение Францевича этим вечером. Сначала он был явно потрясён появлением племянника, а потом – похоже, напуган, и не знал, что делать…

 

Ночью влупила гроза.

Она именно «влупила» – природа устала от жары и взорвалась страшным громом. Неожиданно и жутко. Полнеба было в белых трещинах молний, ветер гнул пирамиды тополей почти под прямым углом. Стас высунулся из окна лоджии, пытаясь поймать дождь, но ничего не вышло: ливень проходил стороной, в направлении Запорожья, и городу было подарено пару десятков капель.

Грозу Стас любил и в молодости… он вспомнил одну грозу, лес, май, понял, что думает стихами и побежал искать карандаш. Тот – молодец! – лежал на месте, под журнальным столиком, возле правой тапочки.

Так. Нашёл позавчерашний лист, который заканчивался:

 

Путал Зло – с Добром,

И с чёрным - белый цвет…

 

...и начал творить.

 

На этом самом месте,

В такой же хмурый день,

Стихи мои развесьте на мёрзлую сирень.

Пусть снег их обметает

И ветер сушит в дым,

Пусть снегири читают, как я был молодым…

 

Он осторожно скосил глаза на диван. Муза улыбалась и благосклонно кивала головой.

 

В карусели лет мельканье лиц,

Поезда и сны меняю, как такси,

Но куда-то делись тени птиц,

Что ночами рифму мне несли…

Тревожными ночами,

И в суматохе дней,

Забыл я, что в начале

Был бег лихих коней!

И в Зодиака знаках,

Читал я, что любим…

Был строчек тёрпкий запах,

А я – был молодым…

 

«Так!» – сказал очень довольный Маленко, плюхаясь на диван рядом с Музой. – Вот так! – И добавил без всякой логики и связи с предыдущим: «А тебе, дядя Жора, завтра – кранты!»

 

***

"Опель" утром не завёлся. Он чихал, фыркал, один раз даже забормотал что-то ругательное и, наконец, гордо замолчал. Пришлось ехать на маршрутке, через сорок минут Стас уже входил в знакомый двор. Почему-то был убеждён, что дядька дома. Он сел на лавочку возле подьезда, набрал номер. Трубку долго не брали, потом Францевич сказал: "Алло"!

Стас отключился.

 

Маленко ещё посидел на лавке, докуривая сигарету и наблюдая двух дворняг, самоотвержено занимающихся сексом, потом пошёл наверх…

Он был спокоен, как только что зачатое цунами.

 

Старая, ничем не оббитая синяя дверь, без "глазка" и, помнится, без цепочки. Доисторический звонок.

- Хто? - спросил невидимый дядя Жора.

К этому Стас был готов. Когда они сидели в "Бисквите", старый перебросился парой фраз с интереснейшим типом... Мужичок был маленький и тщедушный, но обладал поистене уникальным, сочным басом. Дядьку он называл "Францевич". На удивлённый взгляд племянника дядя Жора махнул рукой:

- Та... Сосед это, снизу. Колюня.

 

- Хто там? - повторил дядька.

- Та это я, Францевич, - прогудел Стас голосом сильно простуженного Армстронга, - Колюня. Открой.

Замок щёлкнул, и когда щель начала образовываться, он отмочил "коронный" номер - развернувшись вполоборота, резко подпрыгнул и врезал правой ногой по краю двери. Дверь была старая и он запросто мог сорвать её с петель, не будь за ней, слава Аллаху, дяди Жоры, который и принял всё на себя...

 

Стас зашёл в тёмный корридор, аккуратно закрыл замок, и посмотрел на дядьку, который возился на полу, пытаясь встать. Это был классический нокдаун.

Подхватив родственничка под мышки, он оттащил тело в комнату и бросил в кресло. Старый не шевелился, на лбу красовалась серьёзная ссадина, но крови почти не бало. "Знаем, проходили," - буркнул Стас, огляделся и связал дядькины руки шнуром от старенькой электробритвы, валявшейся на столе. Смысла в этом, строго говоря, не было, но беседа сразу становилась солиднее...

 

Мститель вздохнул и пошёл на кухню. Всё-таки не каждый день приходилось бить пожилых родственников... В холодильнике он нашёл пиво, прихватил бокал, явно украденный дядькой в какой-то пивнушке, и вернулся в комнату. Да-а-а... А ведь верно - век живи, век учись...

 

Шнур Францевич уже почти развязал.

 

Они долго - секунд десять - смотрели друг на друга, потом Стас сказал:

- Ладно. Всё равно ты не страшен - ни справа, ни слева, - и сел в кресло.

- Значит, так, Георгий Батькович, умничать будем потом, а сейчас ты быстренько и очень честно рассказываешь, куда ты меня втянул и что за хрень такая завертелась. Понял, урод?!

 

Дядька разминал кисть повреждённой руки и как-то непонятно смотрел на племянника - спокойно, без испуга и даже вроде бы одобрительно.

- Хрень… Хрень, оно, конечно, завертелась, только вот ты, племяш, откуда это знаешь?

Стас открыл рот, что б сказать классическое: "Здесь вопросы задаю Я!" - но вдруг подумал, что о приходе ментов старый не знает, значит, считает, что Стас, - вообще не в курсе.

- Не твоё, блин, дело! Ты думаешь, мне долго опять повязать руки-ноги и всунуть в зад паяльник? - он специально себя накручивал и говорил, как в идиотских боевиках середины 90-х. Чувствовал, что роль ему удаётся плохо, что непонятно, - почему, но к дядьке не было ни положенной злости, ни справедливого гнева.

 

- Паяло... На старого чоловика кидаешься, як скаженный... . А я, между прочим, и так до тебя збирався! Я, понимаешь, только ночью додумав, шо ты - непричём...

- Я!!! Я - непричём?!!! - Маленко сорвался на неприличный фальцет. - Да я сейчас...

- Тихо! - неожиданно рявкнул дядька. - Я и так всё розкажу. До буквы. И розкажу, и покаюсь... Дай йод - там, на кухне...

 

Неимоверно, но Стас посмотрел на разбитый лоб и пошёл на кухню. Неимоверно.

 

***

- Всё, шо я тебе казав про клад - правда. И как знайшов червонцы, и про той свиток, - говорил через пять минут дядя Жора, поглаживая расписаный йодом лоб, отчего вид у него был крайне несерьёзный. - А збрехав... Збрехав, что цацки мне подбросили. Здал я только половину, а другу, кретин, через месяц спробував, как щас говорять, р-е-а-л-и-зу-ваты... Взяли меня аккуратно, и поехал я лес добывать. Молодый дурень... И дальше - правда! Повернувся, стал тот хутор шукать, "Лисовый". Потом опять сел, по дурости... тогда это було просто... Так всю жизнь...

Старый говорил тихим, скучным голосом, глядя в пол прямо перед собой.

- Как и казав - нашёл. Два года назад. А вот дальше - Францевич быстро глянул на Стаса и отвёл глаза. - Дальше - брехня...

Он потянулся за сигаретой.

 

- Хату я купил. У тих Петренкив... но оформил не на себя. С Райкой мы ста-а-а-рые знакомые... . Жили-были, сходились-расходились... Третий срок я вместе с ней взял. Она - первый... А хитра була баба! Та и вредна – в меру... Она ж потом всё и придумала.

Стас курил и играл в игру "веришь - не веришь".

 

Получалось так: сильно постаревшие бывшие любовники опять сошлись. В это время дядька сделал дело всей жизни - нашёл указанный в письме хутор. Из хитро-тайных соображений дядя Жора оформляет дом на Ярнитскую, и только потом открывает секрет, что покупка не простая. Раиса не верит, относится скептически, но в поисках помогает. Полгода они лопатят подворье, дом, подвал, сарай и погреба. Клада нет. Райка мягко издевается, но всё равно довольна - у неё есть хата. Дядька хватает второй инфарт.

После больницы уезженный жизнью и сдавшийся Жора едет в Марьевку в приймы. Полгода он живёт там, переодически ругаясь и сбегая на Самаровку в самоволку. И вот месяц назад Раиса Ивановна выдаёт номер....

 

... Уже в хорошие сумерки они сидели в беседке и ужинали под "Абсолют" местного надомного производства. Шёл четвёртый день, как в силу совершенно непонятных причин им не удавалось поругаться.

- А знаешь, Маленко, - сказала она, разминая сигарету, - я вот что подумала... Ты, вот, всю жизнь искал эту хату. С кладом. Его нет. Но ведь... твоя история - правда, и свиток тот, письмо - настоящее... Ты ж не один такой... кладоискатель. А?

- Шо - "А"?

- Ну, если б кто-нибудь узнал - хитро так - что где-то здесь - золото... А?

 

Дядя Жора принял уже грамм 200, настроение было хорошее. Он засмеялся.

- Да, ото б кутерьма почалася тут...

Раиса смотрела на него в упор, не мигая.

- Вот я и говорю. Хату можно продать. Дорого.

- Та шо ты городишь, шо ты городишь! Ну, подумай - объяву в газету дать, чи как? "Продаю дом с кладом, дорого". Так?

Райка фыркнула и замолчала.

А на следующий день она выдала полный расклад.

 

- Нужен очень специальный человек. Такой, знаешь... не лох, нет! а - романтик, скорее, что ли... Из знакомых. И - не близких. Он должен поверить и загореться! И ещё... Сам он на такое дело не пойдёт, а вот в доле... Ну, подумай! Ты кому-то из своих, под большим секретом, рассказываешь ... да всё! Всю правду-матку рассказываешь! Чистую правду! Но - до тех пор, как хата была куплена. Документы, газета, свиток. Ты старый, сам не справишься... В долю - пополам! Едете ко мне, купить хату, а я - ни в какую! А потом, - бац! - ладно, продам, но - пятьдесят тысяч! Ну, - дура баба, что возмёшь?! А здесь - миллионы! Миллионы!

 

... Стас не верил своим ушам.

 

А дядька монотонно, уже развалясь в кресле, объяснял Стасу, каким образом его собирались "развести", - тысяч на двадцать, как минимум. Идея состояла в том, что было неизвестно, как поведёт себя племянник, узнав, что между ним и миллионами стоят сорок - пятьдесят тысяч долларов.

 

- И ты серьёзно думал, что я выложу такие бабки? - Стас дико смотрел на старого.

- Да хто ж тебя знает! Всё ж оно - вилами по воде... Сам, конечно, - нет, вряд ли... Но тут як раз и была фишка... Райка достала фальшиви баксы - не супер-пупер, банк не прийме, но - глядяться прилично. И шо б ты робив, если б я не пообещал, а просто выложил на стол свою долю? Тысяч пятнадцать - шестнадцать? А? А упёрся б - сказал, что достану ещё две-три штуки?

Они долго, секунд десять, смотрели друг на друга, словно играли в "гляделки". Потом Стас начал косить и, наконец, отвёл взгляд. Да чёрт его знает! Может, и пошёл бы деньги искать... В принципе, достать 20 - 25 тысяч он мог...

Дядька победно лыбился.

 

- Вот, дывысь, - он шустро, не по-стариковски, сбегал на кухню и притащил потёртый пакет с красным трафаретом "АТБ ". Из пакета на диван посыпались купюры – не новые, потёртые, в основном – сто- и пятидесятидолларовые. Стас машинально взял одну бумажку, повертел в руках... - шероховатая, как положено, знаки, понимаешь, водяные...

Ай да Георгий Францевич! Ай да Райка - Раиса, маму твою, Ивановна! Психологи хреновы! Вот он - "развод по-днепропетровски"!!!

 

Сейчас, когда Стас смотрел на ситуацию как бы со стороны, его авантюрно-артистическая натура целиком оценила красоту афёры. Никакого риска! Никакого криминала! Ну, не пойдёшь же, в самом деле, жаловаться, что купил мираж, фантом... Да и следов этих сорока тысяч не будет - хату, как всегда, оформят в три - четыре штуки гривен... Шедевр!

С трудом оторвав взгляд от захламленного баксами дивана, он встал, засунул руки в карманы, и навис над дядькой. Тот сидел нахохлившись, изподлобья зыркая по сторонам.

 

- Ладно. Оценил... просто и красиво. Красиво и просто, говнюк ты криминальный. Ну и что ж помешало?

- Помешало... Да хрен его знает - шо!!! - старый вскинул голову и вдруг окрысился. Теперь они стояли друг против друга. Стас уже давно понял, что дядя Жора живёт в двух лицах - то это пожилой домашний пудель, которого хочется погладить, то вдруг - хлоп!- и на тебя смотрит старый, но ещё очень опасный волчара, голодный и шерсть дыбом.

 

- Опять всё - через анус! Ведь как было просто! Ехаешь до Райки, ехаешь, базаришь, потом - до мене, я цокаю языком, говорю - надо подуматы, а вечером, в край - утром! - звонит Ивановна, каже, як, шо, чи побачила тебе, чи - ни... И шо дали робыты...

- А чего - вечером? Чего - не сразу?

- Так у Марьевке телефона нема. А мобилки не беруть - то ли низина там, то ли ще щось... До Котовки треба… И шо ж выходыть? Тебе нет, потом звонишь, весь на понтах, взъерошенный, несёшь якусь пургу, мене посылаешь... Кажешь - завтра. Ха! Завтра ... Райка - не дзвонит. Ни вечером, ни утром. Жду тебя - нет! 12-00 - тебя нема! Звоню додому - нихто нигде! Звоню тебе на мобилу - не берёшь... Половина на першу... шо робыты?!!!

Францевич разошелся, махал руками и метался по комнате.

- И я сорвался - в Марьевку.

Стас слушал, стиснув зубы, и какой-то холодный ужас заплывал в комнату, вязал воздух с дядькиными словами, с диваном, с развалившейся кучей баков...

 

- Я шел полями, огородами... нихто не бачив! Кризь соняшныки и - в подворья. Хата открыта, я - туды...

Дядька сел и потянулся за сигаретой.

- Райка була мертва. Сначала думал - спить. Кричу: " Райка"!.. и до неи... Мертва. Она, як и я, була з сердцем... И астма. Померла.

Стас встрепенулся.

- Умерла? Сама? Своей смертью?

- Своей, своей... токо допомоглы... Нихто не резал, нихто не катувал. Я сел рядом, и вдруг - як сполох! - а де ж Люська? Не зустрила! Я - до будки... цеп затянут в кущи роз, а там - Люська. Ось вона вбита, конкретно. Насмерть.

Стас молчал, холодея.

- Я повернувся, что б накрыть Райку. Тяну плед, а он за щось зачепився.... . Так от! У неё ноги булы спутаны! Проволкою!

 

Как выстрел, хлопнула форточка - вчерашняя гроза решила вернуться. Хлынул ливень!

Ливень!

Ливень, ливень!!!

Францевич чуть вздрогнул от грома - стихия его мало интересовала - и он продолжал:

 

- Шо робыть? В хате - порядок. Документы, понимаешь, Райкины цацки - в буфете, на виду... ничего не тронуто! Щи прокисшие - на плите... И я побиг... Мне с ментами базарить... .

 

Дождь был "косой" - он заливал балкон и нагло просачивался через щели старых, давно не крашеных оконных рам. С подоконника закапало.

 

- Стась, ты меня прости, я только ночью прийшов до тямы.… А шо ж было думать?! Я тебе - про скарб, ты едешь и пропадаешь, Райка не звонит и отдаёт Богу душу... В башке - каша, захожу домой - и тут ТЫ...!!! Лыбишся...

- Не - я... Стас замахал головой справа налево. - Не - я...

- Знаю, шо не ты.

Стас поднял голову.

- А ты б Люську не завалил. Люську порешить - это, знаешь... специалист нужен, не простой собак был... Тем более таким образом...

- В смысле?

- Ножом её хлопнули. Пером. В ухо.

Помолчали.

 

Гроза неслась над Днепром в полную силу: ломала, трещала, хлопала окнами и заливала проспекты. С трёх холмов хлынули мутные селевые потоки, увлекая за собой не прибранный годами мусор, неосмотрительно оставленные авто, а кое-где и людей.

 

- Но это - не всё. - Дядя Жора глянул на Стаса, и это опять был оскаленный волк. - Я вже прошёл огород, когда подумав, и - повернувся. И знаешь, - куда?

Стас кивнул. Он знал.

- Правильно! До погреба! Пид ляду! А там... !!! Усе розворочене, пол взломан и перекопан, стены кирпичные порушены, и - лом валяется, и - две лопаты... Вот так, племяш…

 

Прошло два дня.

Два дня с тех пор, как Стас сказал дядьке: "Да пошёл ты... ", - и хлопнул дверью.

Но всё было так, как накаркал старый ворон - ни о чём, кроме золота он думать не мог.

 

***

 

- … пришли двое... чи трое. Ночью. Люська кинулась - порешили. Хозяйку вбываты не хотели, связали только, шоб не мельтешила... И одразу ж - в погреб! Стась, они точно ведали, куда йти, що робыть! Они знали, шо три-четыре часа, и червонцы будуть у них. Но - не выйшло... - старый хмыкнул. - Я ж той погреб точно так же разгрёб год назад... по кирпичику... А потом зробыв знову - шо ж за хата без ляды... Вылезли они, а Райка - мертва.

 

Дядька говорил ещё долго, и получалась крутая заморочка: клад всё-таки был, лежал, зараза, и ждал своего часа, и кто-то, кроме них об этом очень хорошо знал. Так хорошо, что думал достать его слёту, за пару часов.

 

- А я - Жора развёл руками, - просто его не нашёл... Не знайшов, дурень старый, козёл...

Вот тут Стас и сказал: "Да пошёл ты!" - и двинулся на выход. - Всё, дядюшка, с меня хватит! Шутки пошутили, а вслед за Райкой вашей, а особенно - за Люськой - я не хочу...

- Ничего у тебя не выйдет, - твёрдо, но грустно сказал Георгий Францевич вслед уходящему племяннику. - Золото так просто не от-пус-ка-ет...

 

Ч а с т ь 2

"Г л у п о с т и п о - м а к е д о н с к и ".

 

Г л а в а 1

"Д е п р е с н я к"

 

Перед операцией:

- Доктор, скажите, я жить буду?

- Г-м, а смысл есть?

 

Ресторан назывался «Берлога» и находился … ну, в общем, многие в Екатеринославе знают, где он находится. Статус «Берлоги» в кабацком мире был так же высок, как и рейтинг Маленко в мире музыки. Короче, - лидеры, два сапога….

 

Пятница заканчивалась, ночь начиналась.

У Стаса были три свободных номера, поэтому он курил возле фигурного бассейна с огромными белыми лилиями, и с омерзением слушал, как Ленка Ярницкая докладывала в микрофон, что «лучшие друзья девушек – это бриллианты». Утверждение было спорным, но публика, судя по аплодисментам, соглашалась. Стас метко швырнул окурок в самую дальную урну, попал, повернулся уходить, но тут за противоположным концом бассейна мягко отъехала стеклянная дверь и под ивы вышли двое. В ночном полумраке лиц не было видно, зато слышно – превосходно.

 

- Да послушай же! Я делаю только то…

- Не морочь голову! Вы все … - барышня дала чёткую народную характеристику «этим всем», - и ес-ли ты ещё хоть раз…

Голоса смолкли, до Стаса донеслись звуки возни, потом – такой знакомый всем мужчинам звонкий «ляп» пощёчины, и из-под ивы вылетело два тела. Мужское, нелепо хватаясь за воздух, перецепилось задниками туфель за край бассейна, и рухнуло спиной в самый центр лилий. Женщина бросилась к стеклянной двери, но неожиданно развернулась, и промчалась мимо изумлённого Стаса к дальнему входу в крытые залы. Молодая, волосы до плеч, чёрные. Тёмные брюки, бардовая блуза, красный оскаленный рот – пантера!

Сочувственно ухмыляясь, Маленко подошёл к барахтающемуся в воде «несчастью» и протянул руку.

- Пошёл вон, - чётко сказало несчастье.

Стас хмыкнул и пошёл вон, к себе, за сцену.

 

Всё началось на предпоследнем номере.

 

Свет медленно угас сначала в зале, потом на сцене. Зашелестел клавишами Кобзон, а сверху ударил красный кинжальный луч, упёршись в одинокую стойку микрофона. Стас шагнул из тьмы в пульсирующее пятно, положил пальцы на гитарный гриф и зашептал:

 

Сон

Был чёрно-белый:

Асфальтовый мольберт…

Мелом, твёрдым мелом,

Пишу я свой портрет…

Мелкие ошибки

Смывает дождь грибной,

Скрипки! Стонут скрипки!

И вторит им гобой…

 

Блюз потихоньку начал крепнуть, заполняя собой пустоты зала и пространство между столами. Прекратился звон бокалов и вилок.

 

Странный сон мне снится!

Мел в руках крошится…

ЛОЖЬ !!!

С асфальта на меня

Глядят кривые лица,

И злость в глазах таится,

Опущены ресницы…

Неужто, это - Я?!!!

 

От шёпота не осталось и следа. Гитара в руках Стаса стонала и вздрагивала, басы вытесняли из воздуха кислород, а Кобзон, закрыв глаза, плёл какие-то, только ему доступные, космические кружева и набрасывал их на голос Маленко.

 

В краски сны оделись,

Их ветры нанесли…

Мне к ногам слетелись

Все снегири Земли…

Я курю устало,

С портретом сходства нет!

Жизнь меня ласкала,

А здесь глаза – стилет!!!

 

Обрушилась тишина. Только эхом металось под потолком: стилет… стилет… стилет… .

 

Сумерки сгущались.

Звуки в танце дрались.

Дождь

Их моет не спеша…

Дымилась сигарета…

И сон мой – без секрета,

Ведь на меня с портрета

Глядит моя душа…

 

Стас, молча, стоял в красном луче. Где-то звякнула, упав, вилка. В зале начало светлеть…

Она стояла прямо перед сценой. Совершенно одна, на идеально пустом танцполе, и, подняв голову, смотрела ему в глаза. Потом медленно, как в танце, подняла обе руки и протянула их Стасу. Он взял её холодные ладошки и легко вздёрнул девушку на сцену. Теперь в красном луче молчали двое.

Зал грохнул аплодисментами. Сказка закончилась.

 

Конечно, это была она, пантера из внутреннего садика с бассейном. Ей было лет восемнадцать… или двадцать пять…или…да Бог их знает, сколько им лет! Красота девушки была дикой, азиатской, но не китайской или японской, а скорее скифской… древнеполовецкой… Стас не знал.

 

- Саша! – возле сцены, на том месте, с которого Маленко «выудил» незнакомку, стоял крепкий, отлично одетый мужик лет шестидесяти, а может и больше.

У красавицы не дрогнули даже ресницы. Смотрела на Стаса.

- Пойдём, Саша. Хватит.

Девушка вынула руки из стасовых лап, легко спрыгнула вниз. Пара повернулась, и, не оглядываясь, двинулась в глубь зала. Маленко смотрел вслед.

Саша. Вот такая, значит, Саша…

 

- Ну-ну, - завистливо протянул Кобзон, - бывает же…

- Самец, - сказала Ленка, - мачо мандрыковский.

Она подождала пару секунд, и, не дождавшись от Стаса в ответ никакой едкой гадости, округлила глаза.

- О-о-о! Ни фига себе!

Стас повернулся и пошёл курить. К бассейну.

 

То, что он увидел там, Маленко воспринял как Дар Судьбы.

Сначала.

Пожилой красавец – похититель Саши, - держал её за подбородок и что-то яростно шипел в лицо, а рядом – ну, прямо праздник души! – стояло относительно высохшее «несчастье». Дурацки ухмыляясь, мачо ринулся на спасение Прекрасной Дамы.

Дальше всё было плохо.

 

«Несчастье» уронило рыцаря на мраморный пол одним ударом, отмахнувшись, как от мухи. Стас вообще решил, что подскользнулся. Но это было не так – его уже поднимали под белы руки два неандертальца, невесть откуда взявшиеся. Пожилой тащил Сашу к двери, «мокрый Брюс» провожал их взглядом. Стас рванулся – две анаконды и не шелохнулись.

 

- Ну, вот что, гитараст, - «несчастье» обернулось, наконец, к Стасу, и тот увидел, что хлопец красив, как молодой Аполлон, - если ещё раз…

И Маленко вырубили.

 

Били его, видимо, грамотно и недолго. Очнувшись, минут через двадцать, он понял, что жив, так как болело всё и везде, а вокруг сновали люди, лили ему на голову что-то холодное и визгливо причитала Елена.

 

Прошла неделя. За это время Стас сделал три важных дела: зализал раны, сначала посоветовался, а потом поссорился с Ангелом-хранителем, и принял совсем уж парадоксальное решение: найти дядькино золото, во что бы ни стало. С ним или без него. А потом…

На третий день «больничного» пришёл шеф, Александр Маркович, (типа – проведать), и, отведя глаза, сунул 200 долларов.

 

- Понимаешь, Стас,… ты, я знаю – резкий… так это… в общем, - не ищи…это от них. Сказали – дёрнешся, на похороны ничего не дадут…

Вот тут-то Маленко и поругался с Хранителем, решил судьбу клада и что будет потом…

Потом будет Саша.

 

***

Стас не был особым философом. Он не знал, что мысль – материальна, что принятые решения начинают действовать до первых поступков. А Судьба корчит рожи и смеётся там, где от неё ожидают совсем иного,… свои виражи и зигзаги закладывает, как хочет и где хочет. А иногда и вовсе – петляет…

Он сказал: завтра, во вторник, он найдёт дядьку, Карабаса уголовного, и они решат, всё решат… Завтра.

 

Маленко включил холодный душ, долго плескался, потом добавил горячей воды, вымыл голову, понял, что он – орёл! – и пошёл на кухню, за пивом.

Георгий свет Францевич, в желтой шведке и серых летних брючатах, (тоже – орлом!), сидел в неглубоком кухонном кресле и пил его, Стаса, «Туборг».

 

Г Л А В А 2.

« Апачи, Монтессума и прочие Великие Змеи».

 

Собрались как-то Ельцин, Чапаев и Чингачгук

сыграть в «русскую рулетку»…

(начало анекдота)…

 

- А шо было робыты? Звоню, звоню, - нихто нигде, а вода, чую – бижить, чи душ, чи кран забыли… Так и соседей же, паразитов, залить можна! Ну, я это… и зайшов. А ты тут – умываешьсси, и пиво, глянул – есть…

Ну - не Карабас?!

 

- А замок? Замок же…!

- Замок? Який замок? А...а... а …, та тож цацка якась болталась там… Сказал: «Сим-сим», мы з тобой одной крови…

Но дальше разговор был серьёзный и содержательный.

Дядька не сидел, сложа руки. Пока Стас умничал, пел блюзы и сражался с анакондами, он переговорил с Игорьком – сыном Райки.

- Главное – шо? Получить хату официально. Там щас, знаешь, - и участковый, и менты с города… А Игорёша… он в наследство вступит только через 6 месяцив. Сам - то он – наркоша начинающий, тихий и безобидный… Я дал 300 гривён – так он мне и сдал дачку, на полгода… Може, и не по закону, но - бумага. Знает-то он меня давно…

 

План оригинальностью не отличался - а что тут придумаешь? Ехать в Марьевку, и искать ту клятую «ляду», будь она «знизу», или « трошкы дали». У Стаса, правда, была идея: за полувековую историю подворье перестраивалось, может, на том месте, где сейчас стоит гараж, как раз и был погреб с грёбанной «лядой». Копать прийдётся «запойно» - от сих… и до послезавтра.

 

***

…Залитый жарой красавец-проспект не смотрелся, а странное название – «имени газеты «Правда» вообще отталкивало. Опель проскочил его удачно, на зелёной волне, вырвался на простор Новомосковского шоссе и тут Францевич матюкнулся, хлопнул себя по ляжке и сказал: «Тормози!».

Выяснилось, что в запале кладокопания, был напрочь забыт рыжий Киссинджер – в дядькиной берлоге, без еды и пития. Пришлось разворачиваться и давать круг на Самаровку.

 

Во дворе никого не было, только возле мусорных баков сидел на пыльной раскалённой лавочке опрятный маленький бомжик. Дядька как-то недовольно уставился на него, пробурчал что-то типа: «ходють, тут, понимаешь…» и полез из машины.

Стас не собирался подниматься наверх, но в последний момент припекло в туалет. Жорку он нагнал уже перед дверью – после Стасовой атаки замок привередничал.

 

Котяра сидел на кухне перед идеально пустой миской и смотрел так, как могут смотреть только очень умные и о-о-очень обиженные коты. Сюсюкая, старый начал заталкивать животину в допотопную спортивную сумку, а Стас добежал до клозета, смыл, и выключил свет.

 

- Подывысь,… вода не бежить? - эта, у ванне… - дядька стоял уже возле двери с сумкой наперевес – а то заллём Колюню… паразита…

Маленко нашарил выключатель, щёлкнул и открыл дверь в ванную.

- Ну?! - через несколько секунд не выдержал Жора, - ну, шо ты там…

 

Стас стоял в дверях малюсенькой ванной комнаты и, зло оскалившись, смотрел на два огромных серых кроссовка, надетых на соответствующие ноги в джинсах. Ноги торчали из ванной, перевесившись через её край.

 

- Та шо ж ты там…- дядька отпихнул племянника, заглянул, сказал: «хы-ы-ы!» и уронил сумку.

Заорал Киссинджер.

Стас медленно, как башню танка, повернул лицо к родственничку.

 

- Та ни в жисть… Стаська… как на духу… - старик выпучил глаза и не попадал губами в слова, - я ж… Христом Богом…

Как это не звучит странно, но они оба, молча, будто по команде, повернулись и пошли в комнату, сели в кресла и уставились в пол, перед собой.

Медведе-ковёр лыбился и нехорошо подмаргивал.

 

Только минут через пятнадцать, накурившись и абсолютно нечленораздельно поговорив ( « Ё-ё-ё…твою маму… та шо ж это… ё-ё-ё… бля…бля… ё-ё-ё…») - вернулись к трупу.

 

Чернявый, жилистый мужик. Тонкий, но очень горбатый нос. Лицо повёрнуто в профиль. Синяя шведка разорвана до пупа, а крови нет нигде… нет… хотя… - очнувшийся Францевич решительно повернул голову мертвеца – и отпрянул.

Да. Кровь была… а вот глаза – не было.

Пуля вошла точно под бровь, разворотив всю левую сторону.

Вернулись в комнату, вытряхнув из сумки слабо вякающего Киссинджера.

 

- Ну, так что, - не знаешь?

Дядька скривился и замотал головой.

- Водка есть?

- Шо?

- Водка, блин, водка!… кажу тебе на ций … ваший мови - есть?

- Есть… - старый, казалось, о чём-то думал - та тебе ж низзя, ты ж за рулём…

И Стас не выдержал.

 

Истерика была стопроцентной, настоящей – он ржал, повалившись в кресло, подвывал, хлопал себя по ляжкам, а дядьку - по спине. За рулём! За рулём, бля! Тут жмурики - листопадом, - так это фигня, а вот сто грамм за баранкой…

- Да ты понимаешь, человече, что творится? Да мы ж для ментов – подарок! Мы ж уже упакованы! После Райки – твоей, кстати, твоей! - кто ж поверит, что ты этого… этого… м-м-м… - Стас не находил слова – не знаешь?!

А Францевич-то как раз и пришёл в себя.

 

Он встал с кресла, медленно протянул руку, взял со стола большую чайную чашку, и, не изменив выражения лица, грохнул ею о стену – сантиметрах в десяти выше головы племяша. Тот замолчал, оглянулся на мокрое пятно, и вдруг начал икать - быстро-быстро.

- Чушь. Менты, це-е-е… не боись! – старый, как ни в чём не бывало, разгуливал по медведю - им хоть чуть, хоть цяточку, а доказать - треба. А вот эти,… шо вокруг нас пляски половецкие пляшуть… цыганочки, понимаешь, з выходом… - он зло зыркнул на присмиревшего крикуна, – эти - да.

- Так нас - что? Грохнут? Ик. Ик. Грохнут?… - но Стас уже успокаивался.

- Хай спробують.

 

Волк. Волчара…

Вервольф.

 

Следущие пару часов принесли и много, и мало. Быстрый осмотр квартиры ничего не дал - поначалу. Никаких следов обыска, взлома, беспорядка. Кто такой, что хотел, сколько их было? Нашли, правда, место, где Биг Фут ( ей-Богу, 46-й - минимум!) закончил свой бенефис - в дальнем углу комнаты, между креслом и шкафом. Потом, зачем-то, его перенесли…

 

Вопрос «что делать?» больше не поднимался. Обсуждался вопрос «КАК?». Как? Проще простого. Как в фильмах с Аль Пачино. Или Де Ниро. Ночью, в покрывале ( в киноинструкциях рекламировался ковёр, но прижимистый Францевич сказал «Щас!»), всё это несчастье отвозится в ближайшую посадку, благо рядом - дорога на дачи, конец города, посадок - немеренно.

И - в Марьевку!

 

«Идиотизм, конечно, полный» - мелькнуло у Стаса где-то глубоко, на нижнем, самом тонком уровне подсознания.

- А если кто увидит? Подъезд, двор… опять же, пока - в багажник…

- Не увидит. Ну, - осторожно… Часа в три ночи…

 

Близость валявшегося за стеной трупа почему-то не раздражала. Дядька ходил по комнате, бормотал, пытаясь увидеть картину убийства.

- Значить, так… он был там, биля окна… щось шуровав. А стреляли прямо с коридора… через всю хату… - старый стал напротив двери в комнату, в полутёмной прихожей, опершись плечом о самопальный шкафчик-вешалку, навёл кривой толстый палец на племяша.

- И - что?

Тот пожал плечами.

- Ниччо. Свет в глаза. - Жора оглянулся и автоматически открыл оклеенную бумагой «под дерево» узкую дверцу шкафа.

Стас подошёл, и они тупо уставились на внутренность – одиноко висевшая куртка, старый плащ, с надорванным накладным карманом, внизу – две пары обуви – туфли и сандалии, и в одной из них…

 

Да, работа была незаурядной. Полунож, полустилет, красавец, с удобной светло-коричневой ручкой… чей-то кости… обоюдоострый… лезвие чистое… Красавец.

Они вертели его в руках, совершенно не думая об отпечатках, пытаясь разгадать очередную загадку, и тут Стас брякнул:

- Слышь,… а Люську-то… не этим пером? А?

Старый надул щёки, прищурился:

- Запросто. И ещё – смотри – он положил нож на ребро ладони в точке, где лезвие переходило в ручку – бачишь?

Оружие было идеально сбалансировано.

Стаса осенило повторно. Он полез через дядькино плечо к грязно-коричневой куртке и взвыл:

- Вот! Смотри, блин, - видишь?!

На мягком рукаве щерилась приличная рваная дырка.

- Понял, да?! Его ж кидали! Метнули! Понял? Те – стреляли, а этот – кинул перо…

Дядька кивнул.

- А шкафчик был открыт,… похоже. Только тот, шо стрелял, поспрытнее был… Нож встрял у мягкое и выпав. В сандалю.

 

…Депортация груза прошла, как по маслу. Ночной подъезд спал, во дворе - ни собак, ни кошек. Ни бомжа - дядька остро зыркал по ареалу его обитания, - никого. Да и дальше – дорога пустая, луна, звёзды, небольшая посадочка акаций…

Отгрузили.

 

- Всё – сказал Маленко, - по прямой. Через час будем на месте. Да?

- Не. - Францевич возился, запутавшись в ремне безопасности - котяра ж, шоб ему грець…

Стас застонал. Ну, да. Киссинджера ж так и не забрали… Ладно. Бомба, как известно, два раза в одну траншею… или - бывает?

 

Как показали дальнейшие события, количество попаданий в одну траншею - не ограничено… Нет, в квартире было пусто, котяра, от восторга, что его не забыли, чуть сам в сумку не сиганул, да и двор молчал. Стас шумно вздохнул, когда дядька устроился на сидении, плавно вырулил со двора, завернул за угол и… резко затормозил.

 

В свете фар, чуть не уткнувшись в капот, стоял, воздев руки в начинающее сереть небо, маленький опрятный бомжик.

До-о-о-лго, секунд десять, никто не шевелился. Потом Стас с Жорой, как по команде, высунули головы каждый в своё окно.

И тогда чудак опустил руки и просто сказал:

- Возьмите меня с собой.

 

***

…Опель летел по шоссе, летел прямо в зарю - небо уже розовело. Пассажир – на заднем сидении – вел себя крайне прилично: молчал, пока не спрашивали, отвечал, когда вопрошали. Худо было другое… Вся его речь была абсолютно невразумительна. Какие-то деньги, родычи, Житомир, часто проскакивающие клятвы, что он - ни при чём… Паспорт, непонятные сволочи, и, как апофеоз всего этого бреда - гуроны. Да?! Не слабо? Гуроны, понимаешь… падлюки…

 

Дядька уже дважды порывался достать здоровой рукой назад, с разворота… по «наглой семитской роже». А именно такая, похоже, и была - но реакции у юродивого хватало. Наконец Стас не выдержал, и свернул к обочине.

 

- Значит, так, - сказал он, обернувшись назад и убивая придурка шварцнегеровским взглядом, - вдумчиво и внятно: кто, что, и каким краем ты вообще влез в наши заморочки… ясно? Иначе…

Францевич нехорошо лыбился.

Бомжик быстро закивал сморщенным лобиком, как-то по детски шмыгнул носом и …

 

… И звали его Яша. И была у него простая, распространённая во многих южно-украинских местечках и городках фамилия - Левензон. И жил он себе, поживал в славном Житомире с юных лет, переехав из не менее славной Одессы, облаченный ещё в пелёнки.

И была у него профессия, очень мирная, но крайне неспокойная: катал он шарики по малороссийским бильярдным, да картишками баловал возомнивших себя игроками непутёвых командировочных. Деньги перепадали скромные, ибо его уровень, как каталы, был очень средним, чтоб не сказать больше…

Но всё было хорошо. В принципе. Все сорок два года. До нонешней весны…

 

В середине мая он оплошал. Собираясь пощипать в покер лопоухий средний бизнес, он сам попал на крупную, для него – очень крупную! – сумму. Попытка «замылить» долг привела к катастрофе.

Прямо домой, в его однокомнатную хрущёвку, не вынимая изо рта ‘кэмэл’, ввалился угрюмый Сашка Гурский. Они были знакомы – ещё со школы, и давно, с тех золотых времён, дружбы, мягко говоря, не водили…

Конечно, они изменились. Яшка, из интеллигентного еврейского мальчика с неизменной скрипкой, превратился… ну, в то, во что превратился. А Гурский… он, впрочем, и тогда был бандит, только – маленький. Теперь это был большой, ярко выраженный отморозок-одиночка. Он, даже, не входил в какую нибудь группировку – характер, понимаешь, вздорный…

 

Отдать пришлось всё – старенькую «восьмёрку», квартиру, ублюдочные соцнакопления, поддельное золото.

Не хватило.

Много… не хватило.

Положение было тупиковое, выход один – валить, но – куда? Дело в том, что даже классических бедных родственников Яков Наумович не имел – умерли, отказались от «этого таки несчастья», шлимазл, понимаешь… Один дед имелся под рукой, да и тот – контуженный ещё с войны, восемьдесят седьмой пошёл, почётный клиент Житомирской психоклиники…

Дед.

Дед!

Дед!!!

Идея всплыла из подсознания, как утопленник со дна Марианнской впадины.

 

…Яшке было лет пять, когда он первый раз услышал эту семейную байку. Дед Лёня, уже тогда выглядевший на все семьдесят, и уже тогда имевший любые положенные справки, увлечённо и косноязычно рассказывает о каком-то кладе, золоте, который благодаря своей лихости и молодцеватости, он обнаружил в ходе войны (Великой, естественно, Отечественной). Глаза горят, по плохо выбритому подбородку течёт слюна… Очень молодой Яшин папа невнимательно кивает головой, подсмеивается дядя Миша…

 

***

…Взрывом убило Маруху. Ей оторвало обе задние ноги, и, пролетев метров восемь, они шлёпнулись прямо перед носом распластавшегося на пустом огороде Лёньки. Коровий хвост стеганул каску – хлёстко. Царапая губами по земле, приподнял голову.

Танки.

Чёрные черепахи ворочались возле леса.

 

Он скосил глаза влево – Сашка и Казах лежали метрах в пяти, обнявшись. У обоих не было ног.

« Надо бы…» - успел он подумать, - и тут началось.…

Как он оказался в погребе этой полуразвалившейся хаты – не помнит. Наверху гуляла Смерть, домишко вибрировал, подвал – льох, як тут кажуть, - дрожал и осыпался. Вжавшись комочком в самый низ сырого земляного угла, солдатик тоненько подвывал, обхватив окровавленными руками стучащие в голове взрывы.

И тут грохнуло особо сильно, как-то с остервенением, и что-то тупо ударило по затылку.

- А-а-а-а-а-!!! - завизжал Лёнька, упал на пол и застыл.

И - тишина.

Полная, абсолютная. Можно потрогать.

 

Секунд через пять осторожно открыл глаза. Так как он лежал щекой на земле, картинка была перевернутой: мусор, осколки кирпича, огромная куча обвалившейся стены, всё это – сквозь плотное марево висящей пыли. А перед его носом валялся на боку коричневый, практически не запыленный – как новый! – саквояж. Старинный, дореволюционный – с такими доктора ходили раньше, врачи уважаемые…

 

Соображал он плохо, вернее – совсем не соображал.

Открыл.

Золото. Камушки какие-то.

Закрыл. Посмотрел по сторонам. Пыль медленно оседала. Открыл снова. Взял золотую (наверно!) монетку и сунул почему-то в сапог.

И полез с этим всем барахлом наверх, - к солнцу, ветру, тишине. К людям.

 

А людей – не было. Он стоял один, посреди просторного подворья, в центре Весны, и щурился в сторону леса. И ему было как-то пофиг, что из-за ярких, зелёных елей выползают много, - гораздо больше, чем в первый раз! – чёрные силуэты с крестами.

Через минуту всё опять ревело, взлетало, стонало, ахало и визжало.

Лёнька пробежал метров пять чуть вправо и рванул маленькую, в четверть человеческого роста дверцу какого-то сарая, убедился, что и тут есть люк в погреб,… рванул крышку и сиганул вниз.

 

… Здесь он просидел почти сутки.

Здесь же он обнаружил лопату и закопал саквояж у подножия дальней стены, справа.

Глубоко.

Надёжно.

Очень надёжно.

 

Да нет, конечно же, и мысли – даже мысли! - не допускал комсомолец Левензон о личном обогащении. Клад зарывался инстинктивно, рефлекторно, так как клады – ежу понятно! – должны быть зарыты, а место притоптано. А завтра он обратится к товарищу капитану Приходько и доложит: так и так, кулацкие сокровища - найдены…

Так бы и было.

Так бы и было, если б через три минуты после Лёнькиной вылазки из погреба глупая, шальная, одиночная пуля не уложила хлопца на два месяца в кому, окончательно прекратив его, Лёнькину, войну.

 

Далее – как всегда. Трагедия уверенно и неотвратимо превращалась в фарс. Думаете, выживший Яшкин дед затаился и молчал, хихикая? Да куда только он не ломился, кому не пытался открыть жуткую тайну!

Как в омут. Никто не принимал всерьёз контуженого инвалида с официальным нарушением психики. Бред, говорили. Вздор.

Или вообще – головой кивали, улыбались. Как дядя Миша…

И вот… Боже мой! - шестьдесят лет прошло, - полвека, больше! – и его услышали, поняли, и – кто? – внук, внучок, да будет ему таки удача… Полоумный старик рисовал дрожащей пергаментной рукой каракули в Яшкином блокноте, мыча от усердия и ломая карандаши. Всю свою жуткую жизнь он рисовал этот чертёж, эту карту, помнил – всё…

Так ему казалось.

Время – странная и неумолимая категория. Закрывая глаза, он видел каждый штрих, цвет… и запахи того дня заполняли его сознание. Но шутка, сыгранная судьбой много дестилетий назад превращала долгожданый триумф в труху и ёрничество.

Он начисто забыл одно.

 

Он забыл, что перебежал в другой погреб.

Кривя непослушный рот, старик с полной уверенностью рассказывал внуку, как с началом второго боя пришлось вернуться обратно, в хату, и нырнуть «пид ляду»…

 

***

- … ну, вот, - Яшка опять по-детски утёр нос – в тот же вечер я собрался на вокзал, и если б не Гурон, падла…

- Кто?!!!

Трое дико уставились друг на друга.

- А-а… ну, да, я ж не сказал… Гурон… Сашка, сволочь… кликуха ещё с детства. То ли фамилия -Гурский, то ли… Ножи он кидает – что твой Оцеола. Натуральные индейцы просто плачут…

 

Гурон перехватил беглеца прямо на вокзале. Нежные семитские яйца выдержали только один удар…

Выложил гражданин Левензон всё. И карту. И клятвенное обещание… идиотизм, конечно - полный. Если Сашка верит, то неужто удовлетворится остаточным долгом? Если – нет, значит, Яшка просто линяет, по ушам, гад, ездит…

Гурский не просто поверил. Через два дня они выехали вместе – на бывшей левинзоновской тачке, с яростным веселием одного и чёрным страхом другого. Гурон – коммерческий партнёр? С вас Житомир весь смеётся…

 

Яшка превратился в раба. Документы и деньги были изъяты. Иногда получал по морде – не сильно. Положение Кисы в истории с Бендером было не в пример лучше. Пропуская стенания о том, как ехали, устроились, отыскали адрес - Стас с дядькой узнали главное: всё было так, как и предполагал Францевич – ночь, Люська нарвалась на стилет Гурона (метров с пяти!), хозяйку связали, и - копать!

Пусто!

Ввалились к Райке… не дышит.

 

Гурон – в шоке, Яшка уверенно седеет и начинает тихо поскуливать.

Смывались огородами, как и пришли.

Что делал Сашка в последующие дни, Левензон не знал. Но пару дней назад Гурон вычислил Жору, Георгия свет Францевича…

 

В машине было накурено. Дядька вышел, разминая ноги, за ним потянулись остальные. Солнце уже висело над деревьями, трасса ожила – жигули, иномарки, автобусы шуршали мимо.

 

- Он взял меня с собой, - продолжал докладчик, - зачем? - не знаю, показал твоё - он махнул головой на Жорку - фото… а потом и живьём нарисовал… когда из дома выходил. Следи, говорит, когда приходит-уходит, и вот, вчера…

 

Когда Францевич ушёл к Маленко, Яшка был выставлен на шухер, а Гурон полез в пустую квартиру. Зачем? Буркнул что-то про бумаги… или газету… невнятно как-то.

 

- Ну, и – сижу, курю… двор – пуст, никого. Девка из соседнего подъезда вышла. С дитём. Хлопец на велике катался… И тут – джипяра такой… здоровый. А из него – два быка нехилых… только такие… причёсанные. Один даже в костюме. Головами покрутили, и пошли в левый подъезд. Я, значит, и успокоился. А через минуту - опять они, и - в наш.

Бомжик замолчал, виновато отвёл глазки и понёс что-то невразумительное. Да, – ясно, ясно: он просто не знал, что делать. Подниматься наверх? За ними? А – зачем? А, может, они и не к нам? Да мало ли… Гурон сказал: если вернётся хозяин – звони… О-о-о! Звони!!! Яшка вспомнил про мобилу, что именно для «шухера» ему дал Гурский.

 

Прошло минут пять. Без всякой логики, Яков собрался набрать указанный номер, спросить, типа: «как дела?». Но тут появились джипярские мэны. Они относительно неспешно шли к машине, костюм говорил по телефону… нормально, вроде, порядок, но Яшкин фирменный нос чуял: дело очень, ну, - о-о-о-чень плохо.

Джип уехал.

 

Гурон трубку не брал. Скоро села батарея.

Яков ибн Наумыч ещё с полчаса маялся, как закодированный алкаш перед открытой бутылкой водки, потом прикусил губу и так, с прикушенной губой, потопал наверх.

Приоткрытая дверь его не удивила, - а какая она должна быть?!

Как в трансе, прошёл по комнатам, долго смотрел на удивительно спокойного Сашку-Гурона, принимающего сухую ванну, вышел и аккуратно закрыл дверь.

Замок щёлкнул.

 

Потом он сидел на горячей, пыльной скамейке, покачиваясь, как и положено, на молитве, хотя ни одной не знал и никогда не молился.

Денег не было. Паспорта – тоже. Где Гурон оставил машину – не знал. Карту, дедовский чертёж, - падла индейская тоже отобрал… правда, Яшка помнил её до мельчайшей точки.

До пикселя.

Он не знал, сколько прошло времени, пока во двор не вкатился лихой белый опель.

 

Г Л А В А 3.

« ТРОЕ В ЛОДКЕ, НЕ СЧИТАЯ… ВООБЩЕ НЕ СЧИТАЯ… »

 

Не укради… Само-собой. Всенепременно.

Хотя… а как иначе? Было - сплыло.

Не зарекайся… от чего там? Верно, верно,

Кривая вывезет. Но как-то… очень криво!

 

С.Маленко «Так… в карандаше…»

 

Вика.

Опять чем-то недовольна – вон, как руками машет, кричит что-то, ругается, значит. Только звука нет. Выключили, видать…

Стас напрягся и с третьей попытки расклеил веки. Одно… гм-м… веко. Левое упиралось в край по-душки и не управлялось.

Так. Он дома. Вон – портьера рыжая, пропаленная, - Кобзон, гад, сигаретой тыкал, Акопян доморощенный.

Больше ничего не было видно – кто-то лежал рядом, в простыне, закрывая тёмным силуэтом весь обзор. Маленко обречёно выдохнул и, опершись на локоть, заглянул в аверс тела. О-пп-пп-а-а!

Вика. Спит, как умеет только она: завернувшись в кокон простыни (фиг развяжешь!), правую грудь, и часть аккуратной попки, - оставляет на свободе, на обозрение всеобщее. Рефлекторно, на подсознании.

 

Стас повёл лохматой башкой и обнаружил кое-что ещё: через открытую балконную дверь виднелась нога – кривая, волосатая, с не очень чистыми ногтями. Мужская, слава Богу. Там, на балконе, кто-то спал.

На кухне обнаружился Францевич. В кресле. Голова закинута, рот открыт, храп колышит занавески и резонирует в пустых бокалах.

- Пьянь болотная – буркнул Стас и, мотая похмельной головой, пошлёпал в ванну.

Сознание прояснялось. Холодные струи покалывали кожу, и картинки вчерашнего обретали резкость, превращая «сюр» - в реализм.

 

***

Диспут на обочине был бурным, но непродолжительным. Бомжеватый Яков влился в труппу – по умолчанию. А что делать? Дать под зад – себе дороже: начнет самодеятельность, трепологию… Приведёт какого-никакого нового ацтека…

Помчались назад, в Днепр.

 

Стас, матерясь, петлял по Воронцовке – где-то здесь снимала комнатку житомирская мафия. Яшка тыкал пальцем вправо-влево, пока не сказал: стой.

 

В сумке Гурского было неинтересно, но бомжик знал, что искать: небольших размаров барсетку. Нашли банально, под матрацем, в ногах. Там было главное – деньги. Приличные, две американские тысячи. Паспорта, три штуки: Левензон, Гурский и некто Троекуров Сергей Палыч. Судя по фотографии – однояйцевый близнец Гурона, и даже оригинал карты сокровищ. Потянувшегося за паспортом Якова, мнительный Францевич легонько ткнул в ухо, так что положение страдальца изменилось не сильно.

 

- Ты не поспишай, убогий, - втолковывал Карабас обиженному, засовывая в дорожный баул початую бутылку «Немирова». – Ты - хто? Подозреваемый! Дуже, дуже подозрева…

- Всё! - Стас решительно шагнул к двери. – По коням…

 

С этой бутылки и началось. Старый кинулся хлебать, только уместившись в опель, бомжик горько вздыхал и дёргал кодыком. А минуты через две занервничал и Маленко. Чётко вспомнилась ночь, дядькино: «низзя…ты ж за рулём…», истерика, разбитая чашка… Выскочив из воронцовских трущёб на асфальт, он ни секунды не сомневаясь, погнал вправо, через мост, на родную Победу.

Карабас заинтересованно повернулся к племяннику, хмыкнул, подумал и - опять присосался.

 

…Через час всё было, как положено. Дядька и Яша, сдружившись, увлечённо тыкали пальцами в залитый майонезом мятый листок, отдалёно напоминавший оригинал план-карты. Стас пытался думать, что делать дальше, потом – просто думать, потом начал вносить дельные коррективы в бестолковые предложения оппонентов.

Потом кончилась водка.

 

Дружба, как выяснилось, крепла. На предложение Якова Наумыча сбегать мухой, хозяин сказал: да ладно, я сам… и попёрся таки в «АТБ», прихватив внушительную сумку.

 

А когда вернулся - было поздно.

За кухонным столом, в кресле, поджав безукоризненные атласные ножки, сидела довольная собой Вика и попивала его мартини, припрятанный «на праздник». Мужики, в меру сил, изображали светских львов, думая, что получается.

Стас мысленно плюнул и вскрыл свежую бутылку.

 

- Занято! – с удовольствием пропел Маленко голосом поручика Дуба из бессмертного творения Гашека. – Чего ломиться?!

Ломились уже раз пять, и было ясно, чего – санузел–то совмещённый…

Он неспешно выключил воду, завязал полотенце набедренной повязкой и открыл дверь. Страдальцы, подвывая, ринулись к унитазу – оба, вместе… на брудершафт!

 

На кухне царили солнце и Киссинджер.

Обалдевший сначала от многочасового ареста в сумке, а потом от дикого изобилия бесконтрольных деликатесов, котяра лениво валялся под столом, между самостоятельно упавшей куриной ногой и честно стыренным огрызком балыка.

 

В комнате Вика шуршала исподним.

 

- Значит, так, - загудел Францевич, картинно являясь на кухню и застёгивая ширинку. За ним плёлся Яшка. – Погулялы, и будя…. Сегодня…

Стас указал глазами на барышню, шурхнувшую в туалет.

- Та понятно, понятно. – Дядька прикрыл дверь. – Что выходит?

А выходило плохо.

 

Третья сила, мощная и жестокая, ломая все схемы, прочно входила в тему сокровищ. Конечно, можно было предположить, что убийцы Гурона шли исключительно за ним, по какой-то их личной заморочке, а о кладе не имели понятия. Но столько совпадений на одной танцплощадке…

Вряд ли.

 

- Что мы о них знаем? Да ничего! Индейца этого завалили, скорее всего, вне плана… Просто две фирмы залезли в интересующую их хату, столкнулись, и с перепугу – кто за нож, кто за волыну…

Карабас начал шуровать под столом, в поисках недопитой бутылки. Маленко продолжал.

-Дело в том…

-Привет, мальчики! – Вика стояла в дверях, излучая красоту и молодость, было ясно, что сумасшедший ночной загул ей абсолютно по фиг. – Шепчетесь? Ну – ну… - она чмокнула Стаса и взъерошила ему волосы, - менестрель мой сладкий…

Дядька, позабыв светские условности, лениво почёсывал грудь.

И тут она выдала.

 

- Рыцарь, - пропела она Стасу, - а я ведь тебя бросаю. Люди, понимаешь, встречаются, влюбляются, женятся… а листья жёлтые – над городом кружатся… Прощалась я.

От удовольствия она даже жмурилась.

- А ты – пропадёшь. Без меня, в смысле. Ты ж дитё малое, тебе нянька – как воздух! Ты хоть помнишь, чё ты нёс вчера Марковичу?

Стас не помнил.

- Ну, вот… Тебе продюсер звонит по важным делам, а ты ему – стихи свои бессмертные, нетленку, значицца…

Маленко пожал плечами. Ну и что?

Вика уже не улыбалась, задуманый эффект был смазан. Видно, в запланированном варианте прощального спича были другие слова, едкие и ехидные, но – не вышло, отсебятина какая-то получилась…

Ушла. Бросила ключи и ушла.

И сразу заорал телефон.

 

- Да, - буркнул Стас, зажав трубку между ухом и плечом.

- Так, - сказали на том конце. - Жив, значит? Ну, ничего, это временно, вот доберусь до горла…

- Александр Маркович! Ну, что вы? Бывает же… - Стас подмигивал дядьке и строил рожи – наливай, в конце концов, чёрт старый…

Марковича он не боялся – тот сам, бывало, давал джазу… Да и Маленко - не Киркоров, конечно, но и не школяр какой-нибудь…

 

- Закройся, гений. Слушай сюда… У нас крупный корпоратив. Дядьки с России гулять желают, с вот такими – Стас представил, как лысый Александр разводит руками, - кошельками. Чтоб сегодня – как штык. И как стекло. Понял?

Стас уже опрокинул в себя полтинник и, морщась, гонял вилкой по тарелке непослушный маслёнок.

-Что молчишь, синюшный?

- Я не молчу, - Маленко осторожно выдохнул, - я киваю.

-Ну, кивай, кивай, Хендрикс Пушкинович…

 

***

Обсуждение ситуации продолжалось.

Требовалось оружие – ситуация не шуточная, джиповский люд, видать, совсем без юмора. Францевич покивал головой и просто сказал: сделаем.

Сошлись на том, что о Марьевке враг, скорее всего, не знает, поэтому и шарит по Днепру, цепляясь то за Карабаса, то за Гурона.

Выездную акцию наметили на четверг, через два дня.

Яков Наумыч молчал. Нет, ему, конечно, всё понятно, игра по-крупной, но как бы… это… и рыбку съесть, и посидеть, понимаешь, удачно…

 

Если б кто мог знать, что все их схемы полетят верх тормашками именно из-за этого, не имеющего - вроде бы! – никакого отношения к их делам, звонка.

Утреннего похмельного звонка господина Альтовича Александра Марковича.

 

Г Л А В А 4.

«Н Е К Р О Л О Г - З А К А З Ы В А Л И ?»

 

…Это только для козы с козлятами,

волк – сволочь и гад, а с точки зрения

молодой берёзки, именно они – садюги хищные…

А волк, кстати, - очень приличный дядька!

(Дворник Игорёша).

 

Да, такой суеты у них не было давно.

Альтович изблестелся потной лысиной до рези в глазах, появляясь и исчезая с какими-то бумагами, ругался с Кобзоном, хватался за сердце и обещал всему музыкантскому племени Страшный Суд.

 

Играть предстояло для каких-то денежных мешков из России. Мало того – на шикарной красавице яхте, класса «река-море», изволившей прийти из Стамбула. Судя по судорогам Марковича, бабки были обещаны вовсе несусветные, но какие – он не говорил, глаза только закатывал и что-то бормотал на оригинальной смеси идиш и мата…

 

- Стареет Эпштейн наш, - сказал Маленко оскаленной Ленке Ярницкой (её вообще не пригласили), перед тем, как сесть в автобус. – Трясёт лысого…

Красавица сделала неприличный жест в сторону выбритого затылка.

Поехали.

Вечерний проспект имени всё того же Карла Маркса был люден, гулящ, и как-то нервно-праздничен. Их бежевый «Транзит» пробирался между раскаленными от жары авто, пытаясь юркнуть на набережную, в район цирка, а оттуда – на Победу, и выскочить на известную песчаную косу, парково-пляжную зону. Там, на просторе Днепра, котрый, как известно, редкая птица перелетает (и то – на пари), и стояло белоснежное диво.

 

Стас никогда не был на яхтах.

С берега она смотрелась грандиозно – в ярких, больших и малых огнях, размывающих летние сумерки. НЛО какое-то, гаррипоттеровские фантазии… От неё сразу же отчалил катерок, букашка от монстра, и понёсся в их направлении.

- Д-а-а-а… протянул Кобзон, который уже и забыл, когда его называли Максимом, - д-а-а-а, впечатляет…

 

Они стояли на верхней палубе вчетвером. Лишённый романтических иллюзий Маркович что-то увлечёно шептал на ухо штатному «стукачу», меланхоличному повелителю барабанов Валерке. А Стас не мог оторвать взгляда от панорамы тонущего в ночи города.

- Добрый вечер – они обернулись, и увидели средних достоинств даму в строгом серо-белом костюме, к которому очень шли две мужские фигуры, маячившие позади. Секьюрити, значит.

- Меня зовут Алина – она даже улыбнулась! – пойдёмте, я всё покажу…

Как оказалось, в наличии имелось две кают-компании, одна из которых, верхняя, представляла собой концертно-дискотечный зал, метров семь в ширину и десять - двенадцать в длину. Небольшая сцена, захватывая угол и часть ширины, премыкала к барной стойке. Всё было выполнено в ярчайших, прямо калейдоскопических цветах, граничащих с аляповатостью и безвкусицей, но, безусловно – очень дорого.

Очень.

Очень-очень.

 

Музыканты занялись аппаратурой, изподтишка поглядывая на ленивых секьюрити, мирно беседующих на диванчике.

- Посмотреть всю яхту – можно? – спросил неугомонный Макс.

- А – зачем? – приветливо улыбнулся тот, что помоложе. – Я лучше расскажу… Два зала, девять кают-люкс, четыре – персонала, сауна, бассейн, бильярд… Четырнадцать туалетов - гальюн называется… хошь, покажу? Один. - Оба дуболома заулыбались, но не заржали… воспитание, однако…

 

Через полчаса «патти» стартовало.

По сценарию командарма Альтовича, они разминались фоновым инструменталом – Валерка щётками шелестел по меди, Стас без усердия пощипывал септы. И один Макс играл, как всегда – что на приземлённой сельской свадьбе, что на сцене родного Оперного – он проваливался в паузо-звуковой омут, и выплывал из него спустя пятнадцать-двадцать минут после окончания последнего номера программы.

 

Зал наполнялся. Элита собралась не на концерт – дамы и господа общались… Летние костюмы и вечерние платья, лазерные блики от бриллиантовых запонок и изумрудно-рубиновых колье, шампанское и манго, «…боже, Люси, ты - великолепна!... чмок-чмок… Где? Невада? Да это ж пустыня! Нет? Не в Австралии?! А – где? »

Солидная публика. Мальчишек до сорока и девчонок до тридцати практически не было. К тому же трудно было сказать, сколько народу в принципе собралось на яхте – пары и компании выходили на палубу, в нижний зал, а вместо них появлялись новые лица. Правда, очень похожие на убывших.

 

Ещё до перерыва, Маленко обратил внимание на породистого, седовласого джентельмена лет шестидесяти. Во-первых, людской водоворотик возле него был живее, чем в других точках кают-компании, во-вторых,… он где-то его видел. Несомненно! Но где?

Никогда он бы не вспомнил. Но чуть позже…

Под руку с очень пожилой, уже даже не молодящейся дамой, в зал вошёл тип, которого Стас помнил прекрасно! Изумительно помнил!

И тогда он вспомнил Седого.

 

Красавец с идеальной фигурой и лицом непорочного Аполлона, сейчас, конечно же, ничем не походил на «мокрого Брюса». Он галантно усадил увядающую матрону на дальний диванчик из кожи молодого тираннозавра периода линьки, выпрямился, оглядел зал, кому-то махнул рукой.

Стас, шепча в микрофон «…докембрийская эра дала имена паре муз,… а на магме дождя нацарапала свой даббл-блюз!» - не сводил с него взгляда.

Так. Хлопец почувствовал. Закрутил головой, мазнул взглядом по сцене, не узнал, двинулся куда-то к бару.

Узнал. Замер буквально на полшага. Медленно повернул голову… широко улыбаясь, уставился на Маленко.

Потом пожал плечами – вот, мол, даёт же житуха фокусы – тряхнул головой и пошёл за своим «хенесси»… или что они там пьют…

И опять с полчаса - ничего интересного.

 

Седой исчез, красавец периодически мелькал то у бара, то возле стилизированной Пиковой Дамы, то заразительно ржал в тёплой компашке.

Саши не было.

Потом был перерыв – на сцене появился известный в городе иллюзионист, весь в цилиндре и умопомрачительном светящемся халате. Бомонд оживился и подтянулся поближе.

Стас вышел на палубу.

Народ расслаблялся. Человек пятнадцать стояли у перил, тыкали пальцами в звёзды, смеялись, изящно плевали за борт. Ничего не имея в виду, просто – от толпы, он двинулся с кормы в носовую часть палубы. Где-то посередине пути, в наиболее узком месте прохода, резко распахнулась левая дверь, его ухватили за плечо и втянули в чёрную дыру проёма.

 

…Губы.

По волосам, глазам, мочкам ушей и – вниз, по шее, через распахнутый ворот рубашки – на грудь.

Запах.

Мёдом, маем, весной, - диким лесом, русалкой, облаками…

Руки…

Руки вздрагивали, тонкие, дивные пальцы впивались в его волосы, царапали по рубашке, скользили вниз, по джинсам.

 

- Саша… Сашенька… - мычал Стас, вдавливая девушку в невидимую (полный мрак!) стену, полностью проваливаясь в Нирвану. Непослушные ладони шарили по тёплым бёдрам, гладили шёлковый живот, пытаясь зацепить тугую (чёрт! … о, чёрт!) резинку плавок.

Саша охнула, змейкой вывернулась из очумевшего Стаса и, ухватив за руку, потащила куда-то в мрак, в прохладные внутренности яхты. Они влетели в маленькую, на диво хорошо освещённую подсобку, забитую бытовым хламом и пирамидой матрасов в человеческий рост. Наверху валялось тряпьё. Хлопнув дверью, впились друг в друга.

 

- Ни хрена себе – удивлённо сказала груда тряпья и высунула бородатую заспанную рожу. - Трахаетесь, что ли?

Саша пискнула, как пойманная мышь, и каким-то неимоверным прыжком вылетела в коридор. Стас – то же.

- Всё… всё… с ума сбрендили… всё… - красавица привалилась к стене, закрыв глаза. – Всё… сумашедшие… - она дышала уже ровнее, даже глаза открыла. Поправила платье. - Я повоню, мачо… завтра… скоро…дай телефон.

Мачо, как лунатик, полез в карман и протянул ей трубку.

Саша прыснула, очень мило прикусив губу.

- Тьфу ты, - до Маленко дошло, что требуется номер, а не аппарат.

Через мгновение он уже стоял на палубе, возле перил, пытаясь угомонить сердце и разгладить неприлично оттопыренную ширинку.

- Я всё – сама, – последнее, что сказала Саша, выталкивая Стаса на волю, - и будь осторожен. Я не свободна … папик,… но это – ладно, а вот Лёха… Лексей Лексеич…

И сильно, хищно поцеловала.

…Катер шёл к берегу, обозначенному огнями пляжных кафе и светом фар редких машин, шуршащих по косе, наплевавших на висевший при въезде старый, затёртый «кирпич». Альтович блистал вставными зубами, лысиной и остроумием, компания гудела, Маленко пытался не выпадать из темы. Монолит яхты, называвшейся, кстати, «Фристайл», как и положено, тонул в ночи.

Завтра.

Она сказала – завтра.

А это, кстати, уже – сегодня, потому, как – пять минут второго…

 

Летний ночной Днепропетровск. Разгульная, самоуправляющаяся система, клубок веселья и горя, страха, надежд, иллюзий. Пороки… ну, да, пороки, но и - фантазии, мечты.

Любовь. Чистая, нетронутая – в парках, скверах, кафе, клубах. И - продажная, циничная, что интересно, - там же…

Бизнес. Сделки.

 

***

- Вот оно, значить… запамятовал, значить… - с неподдельной грустью впаривал Францевич основы дружбы и справедливости здоровенному детине, с крайне угрюмой физиономией. - А хто клялся, что век не забудешь? Хто казав, что твоё - моё? Хто… а зараз – гроши давай, старый… Да?

Детина хлюпал носом, кричал, мол жизнь – вот она, Монгол, бери, он всё помнит, но ствол – не могу, не его, как сказали – сотка, так и есть…

Карабас уже выторговал чистенький «макар», отказался от палённого «стечкина» и перешёл на хитрые, малоизвестные в народе «примочки».

Расчёстка. Хорошая, большая, удобная. При необходимости – стилет.

Толстая шариковая ручка, четыре цвета. Пишет, правда, одним, зато – колпачёк соединён с телом тончайшей, практически невидимой, но сверхпрочной проволокой. В умелых руках – оружие страшное, Бонд от зависти бледнеет.

Ну, и ещё парочка полушпионских прибамбасов - так в эту ночь развлекался Жора, Георгий, он же - Карабас и Монгол.

 

Яшка в знаменитом «Рассвете» катал шары – по маленькой.

Настроение у него было отвратное: чуял он, что добром эта тема не закончится, не его это, не с руки и не подъёмно. Он хоть сейчас сорвался бы в уютный и безопасный ( Гурон-то…) Житомир, да Францевич… блин!.. - Яшка злобно вмолотил шара в правый угол, через весь гектар.

 

А Стас спал. Спал на удивление спокойно, без эротических позывов и видений. Видимо организм – опять же, на подсознательном уровне, - копил силы, предчувствуя, что они скоро, очень скоро, понадобятся.

 

…Скандал закатил, конечно, дядька, но истинным виновником был, несомненно, племяш.

Францевич, как всякий холерик, требовал безотлагательного отъезда - рыть землю. И так, мол, два дня – Киссенджеру под хвост. Бомжик благоразумно молчал, а вот Стас повёл себя непонятно: вроде и - да, поехали, но… может, чуть позже? Послезавтра? А то тут… Что «тут», он объяснить не мог.

 

- Не, ты скажи, скажи, - горячился старый, хватая Маленко за трусы, ( они сидели в раскалённой солнцем гостиной практически голые ), - кажи, какого рожна? Шо, опять твои балалайки?! Та это ж бред! Там - мильёны, а ты - гитару няньчишь…

Стасу было по фиг. Оживал он только тогда, когда звонил телефон. Тут герой сразу преображался и с блаженной улыбкой идиота кидался на трубку.

И увядал на глазах.

Первый врубился Левензон.

 

- Жора, - лениво протянул он, потягиваясь всем телом на старинном кресле, - или Вы ослепли? Или Вы такой старый, шо уже таки ничего не помните, как это бывает? Мальчик влюбился.

Дядька непонимающе уставился на Яшку, пытаясь сообразить, что тот несёт, потом осторожно, с опаской глянул на Маленко.

Тот их не слышал. Заорал вызов, и Стас засеменил к телефону.

- Мамочка моя… - спокойно, без эмоций, сказал Францевич, оделся и пошёл за пивом.

 

Саша позвонила под вечер, уже в сумерки.

 

И была ночь – дикая, сумасшедшая ночь, когда ничего не имеет значения.

Ночь – нежная и весёлая, звенящая, когда руки, ноги, слова и мысли, губы и звуки, волосы и глаза – всё общее, когда разлетаются подушки и простыни, когда… ба-а-бах!...

…Как неожиданно закончилась кровать… - это кто-то из ценителей… Вишневский, что ли…

 

***

Утром они сидели на кухне, ели омлет с ветчиной, а Саша говорила, говорила и говорила. А Стас стискивал зубы, мрачнел и матерился.

- Вот. Уже больше года. И – никак, никуда. Клетка, конечно, золотая… Да и было вроде… хорошо, что ли… папик – он вообще сначала по мне умирал.

Стас уже кое в чём разобрался.

 

Папик – это не папа, в смысле – не отец. Папик – это Седой, фрукт из Иркутска, местный… не то чтоб олигарх, а скорее «авторитет» уровня – выше среднего, серьёзный дядя, очень серьёзный… Там он и подцепил молодую актрису Александру Дзю, однофамилицу великого боксёра, - Сашу.

- А совсем плохо стало с полгода назад. Вернулся его сын, Лёшка… то ли из Сиднея, то ли с Амстердама. Толковый, умный, красивый. Правая рука папы – Алексей Алексеевич. Аполлон, бля. Сволочь - редкая, хоть в Красную Книгу… И - всё. Нет проходу. Давай меня отнимать у отца родного…

Саша замахала ладошкой возле рта - схватила горячий кусок.

Стас молчал.

- Я - нет, я - по морде. А толку? Он скоро батю и с трона сдвинет, волчёнок сибирский…

- Не нравится?

- Нет. Да и сейчас… ты-то откуда взялся? - Саша съехала с кресла на колени, вжалась щекой Стасу в живот.

- Ладно. Что-то придумаю. – Она легко вскочила, подошла к окну и застыла – точёная статуэтка в лучах утреннего солнца.

- Придумаю я, – быстро заявил Маленко.

- Вот давай только без рыцарства, да? Ты когда-нибудь пробовал тыкать гвоздиком в денежный мешок? Нет? Так вот толку - никакого,… а мешком, кстати, придавить может…

- Ясно, - сказал Стас. – Посмотрим.

Саша ушла, запретив её провожать, но прощалась так, что мачо опять чуть не утащил её на сломанный ими же диван.

Маленко закурил и вышел на балкон.

Вообще… ирриальность происходящего он ощущал давно. Давно… но - откуда? С самого начала? С исторического дядькиного звонка? Нет.

С прихода ментов? С экзекуции старого рецидивиста? Нет, вроде.

С кабацкого ристалища с анакондами?

Сигарета догорела и обожгла пальцы.

А теперь вот - полный, законченный сюжет для Голливуда, тысяча и одна ночь, прекрасная полонянка…

Значит, повезло. Значит - Судьба, такое не каждому выпадает…

 

***

- Всё, - сказал племянник дядьке, когда тот заявился под вечер с однозначно пьяненьким Наумычем, - всё, завтра стартуем… э-э-э, да ты, я вижу, тоже… м-м-м… орлом…

- Всё под контролем, - нагло заявил Жора, сооружая с бомжиком устойчивую конструкцию (плечо в плечо). – Завтра, значицца, - как штык, ни капли - в рот, ни сантиметра… это… С утра, по азимуту - форверст… э-э-э… а что с диваном?!!!

 

Ч А С Т Ь 3.

«КИЛЛЕРИАДА ПО-ДНЕПРОПЕТРОВСКИ»

 

…Красные, зелёные, золотопогоные…

А голова - у всех одна, да как и у меня…

(Х/ф «Бумбараш»)

 

Г Л А В А 1.

«ДЕНЬ ОБЫЧНЫЙ, СКОРОМНЫЙ…»

 

"…Казнить, нельзя помиловать".

 

Орфографию проверил.

Подпись………………

Дата……………………

(Неизвестный бюрократ-юморист).

 

Жара всё-таки стояла неимоверная. Термин «температура» каким-то образом трансформировался в понятие «плотность»: воздух стал осязаемо упругим, вязким, ходить по подворью стало сложнее уже не от жары, а от трения о воздух.

А вот внизу, в погребище, было хорошо.

Хорошо, но - плохо.

Клада не было и не предвиделось. Второй день троица энтузиастов потрошила погреб - по периметру, глубоко, тщательно. Взломали многострадальные стены - третий раз. Углубились по-вскопанному ещё на штык…

 

Яшка швырнул лопату и полез наверх – к пиву и сигаретам. Грязный Стас, в хорошей, жирной глине (совсем не отмывается!), плюнул и последовал за ним. Дядька продолжал копаться.

Они полулежали в противно-тёплой тени молодого ореха и тянули не холодное пиво. Холодильник, древний «Донбасс», был сломан, и провизию, пиво – водку, хранить приходилось в том же осточертевшем подвале.

Маленко равнодушно взирал на последнюю надежду - отдельно стоящее глиняное сооружение, мазанное-перемазанное, «пид стрихою», с малюсенькой дверцей, залезть в которую можно было только согнувшись пополам. Местная архитектура – двухярусное хранилище продуктов. Принцип: холодильник и морозилка. Верхний уровень – быстро положить и легко достать. Нехолодный. Нижний погреб - тот да, холодный и глубокий.

Надежда была слабой. Во-первых, его тоже утюжили, правда, один раз, Райка с Карабасом. Во-вторых, и это серьёзнее, Яшка клялся, что его знаменитый дед сидел в подвале именно хаты, внутреннем, так сказать.

Стас улёгся поудобнее и закрыл глаза.

 

- Что? На пару дней? - Саша широко распашнула свои скифские очи, как умела только она. - Куда, Стаська? А я?

Он гладил её по облаку волос и целовал хлопающие ресницы.

Стояли на набережной, прямо под мостом, и поток урчащих авто мешал говорить. Дядька с Наумычем сидели в опеле, нацеленным прямо на Марьевку, и с расстояния метров сто судорожно старались разглядеть стасову Джульетту.

- Жди, солнце. Всё получится. Пара дней - и я тебя украду. Слышишь? Я тут… прошвырнусь по глубинке…

Саша тёрлась носом о его плечо.

- Возьми меня с собой… прямо сейчас. Давай? … ты ж куда-то лезешь, я чувствую… опасно, да?

- Чепуха. Чепуха… я скоро… жди.

 

…Вылез дядька. Молча лёг рядом.

- Ну, что? - сказал Стас, - на сегодня - кода. Пора жрать делать.

Вообще, солнце уже садилось, чиркало размытым кругом по верхушке леса.

И тут выяснилось, что нет хлеба. И пива. Водка – есть, а пива – нет.

 

Магазин стоял на центральной, первой улице. Пешком - минут двадцать, машиной - три. Но дело в том, что Францевич не водил вовсе, Яшка, заявивший, что он за рулём - с детства, был изгнан через минуту после первой пробы, чуть не приведшей к аварии не менее пятнадцати машин.

Маленко залез в опель и через пять минут выкупил у несчастного сельпо остатки пива и пару очень вкусных (местных) булок хлеба.

Возле машины топталась основная марьевская достопримечательность - дед Кирилл, сам не ведающий, сколько ему лет, но всюду декларирующий цифру 109.

 

- Ты ж это…сынку, пидвиз бы старого додому… га? – он приложил ладонь к уху, будто Стас ему что-то ответил.

Жил старик неудобно, Стас уже подвозил его, - на второй улице посередине, с ужасно разбитой дорогой, но - что делать?

Дед устроился впереди, рядом.

- А что ты, сынку, в глине - до пупа? Стройка, мабуть?

Для ста лет абориген был уж чересчур разговорчив.

- Та… да, диду. Подвал.

- Ляду? То дило… погреб, по-вашему… ту ляду на твоём подворье вже робылы. Давно, писля войны…

Стас резко дёрнул рулём и старик замолчал.

- Ну?! - опель тормознул возле дедовой хаты.

- Та кажу ж - робылы…сам допомогав… розширялы яму, шоб бильш був… на пив метра… чи на метр… - дед уже вылазил, - ну, пасибо, хай тоби щастыть…

Маленко сидел в душной машине, закрыв глаза.

Потом медленно, спокойно покатил к себе.

- Щастыть, - повторял он шёпотом, - хай тоби щастыть…

Он аккуратно, задом, загнал машину на подворье, закрыл ворота и калитку.

 

На завитой диким виноградом веранде шёл процесс - шипела сковорода, и Яшка целился в неё тремя куриными окорочками.

- Отбой, - решительно заявил Маленко, - а ну-ка, старый, плесни на удачу… капель двести. И себе… - Стас немного подумал, - и Наумычу…

Вид у племянника был такой загадочный, что никто ничего не спрашивал.

Выпили.

 

Маленко ухватил две лопаты, и они на карачках влезли в мазанку, открыли «ляду» погреба и спустились по еле дышащей лестнице. Лампочка давно перегорела, свет струился серым потоком только через открытый люк.

Идея заключалась в том, что если стены отодвигали, переносили на полметра, а то и на метр, то клад был уже как бы не у стены, а чуть ли не в центре подвала. А там не копали…

Стас, как шаман, как жрец, отмерил полметра от дальней стены, то же - от правой и вонзил лопату.

- Копайте, - кивнул он, принимая позу Петра Великого перед Полтавой.

За две минуты бойцы вырыли приличную яму, глубокую и широкую.

- Ну, - сказал Францевич. - И - шо?

- Ладно. Сейчас, - но величия в голосе уже не было.

Маленко отмерил от центра ямы ещё полметра, подкорректировал справа и опять вогнал инструмент.

Яшка сделал вид, что ему в башмак попал камешек, начал прыгать на одной ноге, вытряхивая.

Дядька копал.

- И сколько плясать будешь? Давай, блин…

- Та щас, щас… Жора ж копает…

Но Георгий Карабасович уже не копал.

Он сидел на корточках перед очень неглубокой выемкой и смотрел в неё. Потом поднял тёмное татарское лицо и сказал:

- Есть. Есть… сука…

Немая сцена.

 

Стас, не изменяя позы, заглянул в ямку.

С боку, притрушенный глиной, торчал угол … портфеля?.. баула?

В шесть рук его выдрали из глины (коричневый саквояж!) и бросились под падающий сверху луч.

Золото.

Даже в этом ублюдочном свете оно играло. Кольца, колье, браслеты. Червонцы. Кулоны. Килограмм шесть. Семь...

Килограмм шесть-семь.

Скорее - семь.

Килограмм… семь. Килограмм семь… Килограмм семь!!!

 

…Орать и плясать они начали прямо в подвале. Потом завалили дядьку на сырой пол, стали тузить, как футболисты, забившие решающий гол. Карабас вырвался, и, восторженно бормоча: «… Батька, значить… махновцы, бля…», подёрся наверх по лестнице, упал, его опять тузили…

На подворье фестивалили дальше.

Глотали с горла «Немиров», водили хоровод вокруг волшебного баула. Стас, схватив раздолбанную пятиструнную гитару, с болтающимся порванным басом, орал что-то роковое. О том, что кто-то может увидеть их шабаш, они, конечно, и не думали, да и думать было нечего - заборы, спасибо Райке, стояли двухметровые, сплошные. Над ними - только кроны уличных деревьев, да вдалеке, краснея кирпичом и чернея пустыми бойницами окон, маячила башенка местного буржуя. Коттедж всё равно пустовал.

Побежали в хату и высыпали на стол добычу. Что-то брызнуло вниз, на пол, закатилось под кровать, - не обращали внимания. Зачарованные, стояли над грудой презренного металла.

Первым, как всегда, очнулся Францевич.

 

- Годи… всё, побалувалы… собирай, Яшка…

Наумыч пал на колени, зашуршал по полу.

Решение приняли единогласно: сегодня - гуляем, всё равно уже стартанули, а завтра - ни-ни, домой, в новую жизнь.… Представляли её, правда, нечётко и каждый по-своему.

Оторваться от вновь собранного саквояжа было невозможно. Его перенесли на угловой диванчик веранды и занялись праздничным столом, то и дело поглядывая на сокровище.

Уже шипела на огромной сковороде необъятная глазунья с ветчиной, сыром и помидорами, тщательно притрушенная зеленью. Уже нарезан был балык и салями, в конечной стадии изготовления появлялись из рук Жорки бутерброды с красной рыбой и икрой - деньги славной памяти Гурона были потрачены недаром. Уже открыли свежую, к сожалению, не ледяную, пляшку всеми почитаемого «Немирова» с перцем…

 

- Щас, - виновато сказал Яшка. – У меня это… как у плохого солдата - перед боем… И побежал за хату, в синенький деревянный домик.

Стас тынялся с блаженной улыбкой. Сидеть - не сиделось, стоять – не стоялось, надо было вытворить что-нибудь такое… этакое. Не придумав лучшего, он попёрся мешать Левинзону - что, мол, ты тут… стынет всё, понимаешь… и клозет этот - не личный, я тоже, может, солдат неважный… Понимая, что Маленко бузит, Яшка отвечал весело, в масть, и выходить не спешил.

Наконец сели за стол.

 

А на дворе вечерело. Было ещё светло, но дышалось уже легче, солнце нырнуло за лес, воздух опять стал прозрачным.

Гуляли.

Придумывали неимоверные планы, пели, ржали над старозаветными анекдотами.

Где-то через час, Яков Наумыч извлолили отрубиться. Заснул он за столом, почти классически, промазав буйной головой совсем чуть-чуть мимо салата с помидорами в сметане.

Дядька с племянником, обнявшись, вышли сначала на подворье, а потом и дальше, на огромный огород, плавно переходящий в небольшое колхозно-кооперативное поле, засеянное ячменём. За ним темнел лес.

 

- Такие дела, Стаська, - довольно урчал старый, прикуривая в уже прилично сгустившихся сумерках, - Я чуял, шо…

Что он чуял, никто так и не узнал.

- Сука!!! – заорали они в унисон и кинулись назад, к хате.

Опель, рыча, как раненый мамонт, выкатывался в распахнутые ворота. Задев правым бортом калитку, он со скрежетом повернул влево, к лесу, и, вышвырнув задними колёсами полкуба гравия, рванул по улице. Когда Стас, а за ним и дядька, выскочили за ворота, огни уже пересекали ячмень и исчезали в громаде леса.

Старый метнулся на веранду - так, для порядку, - ежу понятно, что баула нет…

 

- Догоним! - Стас потащил родича по улице. - Догоним! Он же и трезвый – за рулём… а тут - бухой… ночь, лес…

И они побежали. Остаток улицы, поле…

- Крыса!.. паскуда!.. – ревел, задыхаясь, Карабас, пытаясь не отставать от молодости, - морду ему… матку… токо дай…

Тьма, обрушившаяся на них в лесу, была жуткой. Там, на полях, - сумерки, здесь, в лесу - глаз вы-коли. Осторожно, почти на ощупь, они всё же бежали по еле видимой просёлочной дороге. Песчаной, ныряющей вниз-верх с холма в яму, сильно засыпанной хвоей - лес был старый, сосновый, настоящий.

 

Белое пятно увидели быстро, метрах в ста от начала леса. Машина стояла практически на борту, съехав, видимо, с колеи, разглядеть которую было уже невозможно. Капот, пропоров небольшой кустарник, упёрся в мощную (не обхватишь!) сосну.

Яшки не было, саквояжа - не было, надежды, сука, - не было…

 

- Всё…. - Стас упал на толстую хвойную подстилку. Закрыл руками лицо. Это надо же! В руках, всё было в руках… и кто? Шлымазл, говнюк, убоище…

- Та уймись,… чуешь, Стас? Найдём, кажу тебе, куда он… - невидимый в кромешной тьме Францевич вылез из опеля. – Не заводится, зараза. Не чихнув. – Он прикурил, осветив небритый подбородок.

- Та ты что, дуралей старый, совсем ё… ?! Не понимаешь?! - Стас редко матерился, сейчас он просто летел с катушек. – Куда он?! Да здесь пёхом, через лес, полтора часа - и Орель! Переплыл, и - полтавская область, в город, на вокзал - всё! Крученый бомжик с сумкой лавэ! Да куда хошь…

- Не ори. Кажу ж - отловим, значит, отловим. И тогда… - голос стал мечтательным, - ох, Яшка…

 

Они уже брели к выходу через ночь, Жора гудел что-то успокаивающее, - и вообще, он был поразительно, прямо до идиотизма, спокоен! - а у Маленко в голове стучало одно, очень не литературное, но красивое и крайне ёмкое слово: «Звиздец».

Ошибался он.

 

Когда они подошли к кромке леса, то увидели, что по их улице, освещённой хоть одним, но всё же фонарём, мчит большая машина. Пролетев последнюю хату, она, согласно дороге, чуть повернулась, и стало ясно, что это - джип. Здоровенный такой джипяра. И ещё они поняли… не то, чтоб даже поняли, а прочуствовали всеми корнями волос: это - по их душу.

Джип урчал по полю.

Маленко с дядькой мчались обратно, во тьму, в лес, куда угодно, только б…

Звук догонял. Спасали взлёты и провалы дороги - фары шарили то по кронам, то по земле. Но везение не вечно.… В следующую секунду и беглецы, и джип оказались на верхних точках своих холмов…

По Стасу ещё никто никогда не стрелял.

Хлопки сзади были какими-то нереальными, детскими. И только тогда, когда Францевич заорал: «Падай!» и сбил его сног, покатившись вправо от дороги, ломая кустарник, он понял: его убивают.

 

Джип опять нырнул в провал дороги, даря спасительную темноту и несколько секунд. Они яростно пытались отползти как можно дальше, но попробуйте в идеальной темноте, цепляясь джинсами и футболкой за всё - сучки, пни, ветки, большие и малые стволы - добыть хоть пару метров. Лицо, руки, грудь - всё изрезано, исцарапано, посечено…

Застыли в плотном кустарнике, метрах в пяти от дороги, вжавшись в тёплую колючую хвою.

Джип вылетел из ямы и замер, уткнувшись светом в багажник опеля.

Захлопали двери, и из него посыпались люди - Стасу показалось, что нереально много! - но уже через секунду он понял, что бойцов только трое. Двое мигом кинулись к опелю, а один, тёмным силуэтом (ни фига себе!.. да у него помповуха!) остался возле джиповской морды.

 

- Нэт, - сказал голос с ярким кавказским акцентом. - Никого нэт. И сумки - нэт.

- Ушли. - это второй голос, молодой и звонкий.

- Ищите! - приказала помповуха.

- Ты в уме, Фил? Где? По лесу? Ночью?

- Нэрэально. Звони.

- Сам звони, джигит. Алекс… ты ж в курсе! Алекс яйца отрежет…

Помолчали.

Видимо - да, Алекс - это было серьёзно.

- Ищите, - без убеждённости сказал тот, что Фил. – Им ещё хуже. И темно, и мы… Они не могли далеко….

Две фигуры вскинули фонари и двинулись в разные стороны.

Молодой светил прямо над Стасом! Но кустарник был такой плотный, что луч не проникал более десяти сантиметров. Если б он додумался вернуться метров на пять назад, то непременно увидел бы пролом, сотворённый беглецами, но он этого не сделал…

- Нет, Фил. Не пролезешь. Иди, сам глянь.

Вернулся и джигит.

- Звони. Ты старший. Я своё сдэлал.

Фил полез за трубкой…

 

- Хрен тебе! - злорадно подумал Маленко, - не берёт здесь, выкуси…

Но это, оказывается, у него - «не брало»…

Помповушный не успел вытащить телефон, как тот ожил. Противно так, по-кошачьи, и совсем уж дико здесь, в ночном лесу.

 

- Да! - сказал он, - да, Алекс… и замолчал. Потом:

- Да тут такие глюки - сам чёрт ногу…. Нет, я ж говорил: нашли они, нашли… да, точно. Эд сутки со своей оптикой глаз с них не спускал… жрать ему, джигиту, носили туда, в башню эту хренову… а как нашли, так плясали вокруг портфеля этого, что твои папуасы… водку лакали… - он опять замолчал, и надолго. Потом:

- А кто говорит? Всё, как приказано: ждали ночи, чтоб без ругани… так у Маленко ж этого с Монголом - всё через жопу! Вроде угомонились, тут - ба-а-бах – вылетает еврейчик этот, с баулом, в машину, и - ходу, а клоуны эти… Алекс! Алекс!.. да мы ж - в лесу!.. они машину кинули… да, как у негра… - он опять замолчал, - нет, я думаю - на Полтаву…

Ещё с минуту он слушал, вставляя иногда «конечно», «понял» и «как скажешь». Наконец - с явным облегчением! - дал отбой.

- Всё, по коням. Растрел отменяется. На Днепр, причём мухой… это что, разворачиваться?

- Нет, - сказал молодой, залезая на водительское место. – По дороге, через лес, - до Лимана, потом налево, четыре поля, и - Котовка.

Джип мягко, аристократично фыркнул, обогнул застывший опель и сгинул в темноте.

 

Вставать не хотелось. «И не буду» - подумал Стас, слушая, как в метре от него завозился старый.

- Да-а-а, - протянул тот, - да-а-а, и куды ж мы это встряли…, а, племяш?

Они выцарапались из кустарника и закурили, привалившись к борту машины.

- Хреново. Ой, как хреновато… И шо ж за пацаны такие? Меня знают, тебя - знают, пасли нас, как бычков на мотузке… а слышь, маэстро, ведь мы Яшке-то, падлюке, спасибо должны вынести… Не «подорви» он, так мотали бы уже Фил с Эдом наши кишки на свои локти…

Стас не ответил.

- Башенка та, значить… Они - с моноклем, а мы им - концерт шефский… песни- пляски…

- Всё старый, всё… пошли…. – Стас, как наяву, вспомнил свой рок–н–ролл вокруг баула…

 

Огородами, огородами заявились они в собственную хату. Сил не было, болела голова - с начинающегося похмелья. Болели руки, ноги, и всё остальное…. Маленко откинулся на спинку дивана, где ещё недавно лежало их будущее…

 

- Та не журись, кажу, - всё не унимался дядька. - Водку - будешь?

- Давай.

- Ото – дило, ото - ладушки! Я - зараз… закусочка….

Он выскочил с веранды, вернулся, и грохнул чем-то тяжёлым по столу.

Стас открыл глаза. Рядом со стаканом водки лежала грязная, потёртая сумка синей материи, сшитая, как положено, из старых джинсов. Даже лейб сохранился - « LEE».

- Закусь?

- Закусь. Натурально.

Маленко лениво растегнул молнию.

 

- Идиот... - он опять зажмурился, и начал раскачиваться, как дервиш на молитве, - скотина. Гений… Красавец. Волшебник, мать твою...

Дядька лыбился во весь рот.

Стас запускал руку в гору золотых побрякушек, набирал полную жменю и ссыпал обратно.

- Когда ж ты успел?!

- А - срать меньше надо, - доходчиво объяснил великолепный Францевич, любуясь магической сумкой, - а то делят парашу, понимаешь, делят... а сковородка - стынет...

Сумасшедший день всё-таки брал своё... не было сил на бурные эмоции.

 

- С чем же этот поц по лесу шарится? С гравием?

- Не. - Карабасыч задёрнул молнию и сунул золото под диван, - с метизами... гаечки там, болтики старенькие.. шаёбочки, опять же...

Выпили стоя - строго, официально, без шуточек и подначек.

-Токо знаешь, Стасюра, - сказал дядька, жуя несколько зачерствевший бутерброд, - валить нам надо. Щас, немедленно. Хто его знает, что у пацанов этих в башке? Ну, как - вернутся?

- Куда? Валить, в смысле….

- А - до Котовки. Переспим в посадочке, на канале - я там плотву ловил часто... окунёк, карасик махонький... И утром - до дому... Та и оттуда тикать треба...

 

Идти никуда не хотелось. Хотелось спать. Но после фокуса с материализацией золотишка, Стас верил в дядькину интуицию, как в первый, второй, и даже третий закон Ньютона.

- Пошли.

Они быстро собрались, прихватив для ночёвки пару одеял, и огородами двинулись к каналу, обсуждая, где сейчас тыняется барбос Яшка, Каин ему имя....

 

...А Яшка очень даже и не тынялся. Он ехал в хорошем, классном автомобиле, и к его правому бедру был плотно прижат заветный саквояж...

 

***

Вывалившись из полу перевёрнутого опеля, он бежал дальше, прижимая к груди ворованное счастье. Откуда только силы! Гнал его вперёд страх и феерическое чувство победы, ликования и уважения к себе, крутому.

И Стас, и неизвестный Фил, в общем, считали правильно.

Бомжик рвался к Орели, и дальше - на Полтаву. А что? На вокзал, кстати - ни-ни, автостопом в Харьков, отлежаться пару дней, а потом….

Каким-то чудом он минут десять не сбивался с дороги, но потом всё же заблукал. Лес, видимо, в том месте был пореже, чем в начале, и ему не пришлось падать и ползать, - везунчик! - он просто бился в полной темноте о сосны, большие и малые, обходил, спотыкался, и в результате-таки опять оказался на дороге! Воспрянув, осторожно двинулся дальше, уже никак не желая её потерять.

До реки он расчитывал добраться часа за два (Стас говорил, что по светлому - около часа). Поэтому был весьма удивлён, когда лес закончился, справа захлюпала вода и зашуршал камыш, а впереди появились огни какого-то села.

 

- Эт - хорошо. Эт, значит, - большая дорога. - Он попетлял по второстепенным улочкам, вызывая собачье оживление, но не встречая ни одной людской особи, и, наконец, вышел на центральный асфальт.

Машин не было. За десять-пятнадцать минут прошелестели только две тачки, не обратив на него никакого внимания, хоть Яшка чуть не кидался под колеса, махая свободной рукой и что-то крича. Только третья - смилостивилась.

Большая иномарка - то ли микроавтобус, то ли внедорожник какой, - сначала просвистела мимо, но метров через тридцать тормознула и стала сдавать назад. Фортуна, значит, пока не отворачивалась.

Яков Наумыч дёрнул заднюю дверь, приготовив слёзную просьбу.

 

- Садись, о путник, садись. Что ж ты так - ночью...

И мощная рука, ухватив его за ворот, буквально вкинула тело внутрь, на пол, между задним и передним сиденьем. Саквояж больно впился в правый бок, а на шею стала чья-то власная нога.

 

- Нэт, - сказал яркий кавказский акцент, - нэ вэрю. Так нэ бываэт.

- Давай, давай, за Котовку, направо – канал там… этот… «Днепр-Донбасс», поболтаем с еврейчиком… – голос был другой, ниже и солидней…

 

***

...Дядька с племянником уже подходили к каналу, когда на многострадальное подворье ворвался разъярённый чёрный джип.

 

Г Л А В А 2.

 

«……………… мать!!!»

 

...Та ничего подобного! Бабу,

женщину то исть, не из ребра сделали...

Её вообще не сделали... Так, поковырялись

маленько... отвлекло что-то, мабуть...

Хотя задумка была - хорошая!

 

(Францевич – Стасу).

 

- Ты что, урод? Ты на часы смотрел?!.. ночь ещё, понимаешь - ночь, десять утра!

Голый Кобзон сучил босыми ногами перед туалетом, где его настиг звонок друга.

 

- И с каких это таких несчастий я тебе должен отдать квартиру? Да ещё и на пару дней?.. Во-во, а то и на тройку!

Стас с Жорой топтались на остановке возле цирка. И дядька, и бубнящий в телефон Маленко выглядели, как кандидаты в бомжи: грязные, но не очень, битые, царапанные, но - не сильно... особо колоритен был старый: рваная в двух местах футболка, непродуманная небритость... котомка какая-то синяя через плечо болтается...

 

Просто - повезло.

Часов в восемь утра их подхватил знакомец из Марьевки, пыхтящий на стареньком «Москвиче» прямо в Днепр.

 

- Макс, я серьёзно. У меня тут... в общем, жопа - полная... выручай, брателло. Два-три дня.

- А я - куда?!

Маленко начал звереть.

- Куда - куда! Ты не понял - кранты мне... друг называется... сказать - куда?!

В общем, договорились.

Оставалось самое главное - бесценная котомка. Конечно, самое разумное - в банк, снять сейф. Но…

Ни Стас, ни... ну, понятно... не знали, как это делается, требовалась консультация. Да и не пустили бы их, немытых, в банк - фейс-контроль... Поэтому решили не заморачиваться, и поехали на вокзал, в камеру хранения... а что, так во всех боевиках делают, и Ван Дамм, и даже Миша Пореченков....

Через час были уже на Фрунзенском, у Кобзона.

 

Тот был категоричен.

- Значит, так, пиплы. Два дня. Ни Ирка, ни потенциальная тёща больше меня не вынесут. Не говорю о себе - мне вообще потребуется реабилитационный период.... Так что с тебя... - он замер в дверях, уставившись в потолок, и, похоже, всерьёз задумался, чтоб такое скачать с Маленко, - ... три желания, как положено....

- Конэчно, дорогой, - говорил Стас голосом джина из старого анекдота, выталкивая хозяина за борт, - всё сделаем, нэт проблэм, бабки только давай…

Они долго мылись, возвращаясь в цивилизацию, брились, зализывали раны.

Пили отвратный ячменный напиток, который Кобзон называл кофе.

 

Проблемы были огромные. Искать их будут, это ясно. Поймают каина Яшку - поймут, что клад у них, не поймают - тем более они нужны, чтоб бомжика вычислить... должны ж подельники знать, куда блудный друг может завеяться - друзья, там, родственники... женщины... Бежать было необходимо, но…

Первое. Идиотский вопрос - что делать с золотом? Его ж надо легализировать, перевести в реальные, конкретные бабки, - банк, счёт, карточки... чеки какие-нибудь... Такая сумма!... – а, кстати, - какая? – они даже этого не знали! Всё было ново, неизведанно, непонятно.

Второе.

Карабаса в городе не держало ничего.

Стаса держала Саша.

- Ты это брось, - горячился старый, - бабы, понимаешь, любовь... э-э-э... по самое «не могу»... вот, устаканимся где-нибудь, деньгу оформим, тогда - пожалуйста, - люби, женись, размножайся...

Но он и сам понимал, что яхта может уйти в любой момент, и тогда - всё, не видать Ромео своей Дездемоны….

 

Стас нервно курил, глотал омерзительный суррогат, и говорил, что дядька - старый пердун, а Саша - его, маленковская, Судьба, да и делов то - вот, сегодня, она позвонит, пару дней, пока решится с деньгами, поживёт здесь, а потом - вместе на самолёт, на поезд, на такси или на оленях....

Францевич махнул рукой.

- Токо так, Стасюра, ты - идиёт влюблённый, да и пацан ещё…. О кладе - ни-ни! Пока всё не решим, не осядем… у Мисхоре где-нибудь (дался ему этот Мисхор!)... баба в таких делах - обуза великая, место твоё слабое, а у нас - мало ли что....

Стас развёл руками - ежу понятно, не вчерашний, мол.

А деньги… Жора брался за день-два реализовать побрякушек ... ну, тысяч на двадцать... тридцать зелени. Чтоб свалить на время - с головой, а в принципе - молекула, мизер. Но на том и порешили, торопиться «нэма куды», пройдёт время, страсти улягутся...

 

Саша позвонила под вечер.

Ромео засуетился, стал подталкивать дядьку к двери - тра-та-та, третий - лишний, а на дворе - лето, пиво, пшёл вон.

- Всё, всё припомню, ничо не забуду, - ворчал старый, надевая кобзоновскую бейсболку, - десять баксов... на пиво, понимаешь… будто нищему…

Ушёл.

 

***

Саша ворвалась, как смерч. Захлопнув дверь они впились друг в друга.

- Стас... Стаська... наконец... где ж ты был?.. боже, а это… это!.. - она гладила исцарапанную физиономию и свежие шрамы на руках, - да ты что, в Чечне был?

Запах. Волосы.

Стас поплыл.

- Всё, всё, - бормотал он, - всё… теперь - никуда, теперь - не отпущу, - он подхватил её на руки и понёс в комнату.

Они плюхнулись на диван, но красавица змейкой вывернулась из стасовых лап.

- Где тебя носило, чудо? У меня тут такое! Лёшка с папиком...

- Всё, - повторил Маленко окрепшим голосом, - никаких папиков.

Он крайне бестолково признался в любви.

- Это - предложение?! Предложение?!

- Да! - ещё твёрже произнёс герой, ощущая, как внутри что-то обрывается.

- Ва-у! - Она распахнула глаза, как умела только она. Склонив голову на бок, Саша внимательно и как-то грустно рассматривала Стаса. - Но мы ж знакомы... ты ж меня не знаешь, Стаська!

- Знаю.

Она поднялась с дивана, подошла к окну, - кобзоновское окно было огромное, просто - стеклянная стена на балкон, - и вдруг плечи её задрожали.

Плачет.

Волна нежности накрыла Стаса.

В следущую секунду он понял, что Саша смеётся.

 

Кошкой прыгнула к нему на диван и взъерошила волосы.

- Украдёшь, значит? - смеялась она, - украдёшь... из золотой клетки в кибитку менестреля…Стас немного опешил. Ему как-то не приходило в голову, что Саша может...

- Ты - против?

- Дурачок... бард ты мой хороший... конечно - за!

 

Ну, - конечно! Она ж дурачится, идиот несчастный... принцесса скифская, полонянка прекрасная...

Ромео схватил добычу и потащил в спальню.

В дверях Саша опять вывернулась и, смеясь, толкнула Стаса на кровать.

- Жди, рыцарь. Наложница явится из ванной, как Афродита из пены.

Быстро, по-армейски, он сбросил с себя всё, что было, и залез под простыню.

Зашуршал душ. Громко так, будто дверь в ванную не закрывали.

Стас взбил подушку и уселся на кровати по-турецки. Душ продолжал шуршать, но вот дверь хлопнула, послышались шаги. Маленко, балуясь, закрыл глаза и протянул вперёд красивые, мускулистые руки - иди, солнце, я здесь….

 

- Ну-ну, - сказал насмешливый мужской голос, - я, конечно, тоже тебя люблю, но вот так сразу, в постель…

Как в кошмарном сне, Стас с трудом расклеил веки.

В спальне, перед кроватью, стоял Аполлон... он же Лёха, Лёшка, он же - Алексей Алексеевич. Он же «мокрый Брюс». Приятно улыбаясь, красавец рассматривал застывшего в позе китайского болванчика Маленко.... Не веря себе, Стас моргнул, но видение не исчезло, а стало намного хуже, потому что возле дверей проявились, как на фотографии, две до боли знакомые анаконды - в одинаковых, не по сезону тёплых костюмах.

 

- Ну, что, гитараст, доигрался? А я – предупреждал… Предупреждал!? - Брюс осмотрелся, подкатил лёгкое, на колёсиках, кресло, и удобно в нём развалился.

Ближайший костюм вдруг резко протянул руку и сдёрнул простыню.

Стало совсем плохо.

Голый человек в присутствии одетых чуствует себя особенно беззащитно... кроме одного случая, к которому Маленко как раз и готовился, но, похоже, приятный секс откладывался, и надолго....

- Одеться можно?

- Нет. - Это анаконда.

- Да. - Лёха строго глянул на телохранителя. Тот сжался.

- Да, гитараст, одевайся, поговорим за жизнь.

 

Стас натягивал плавки. Хреново, конечно. Любовный треугольник, одна из вершин которого - серьёзный бандит, дитё некрупного то ли олигарха, то ли «авторитета». Но не убьют же? Мабуть... как говорит дядька... А Саша? Где она, Саша?

Он уже почти влез в джинсы, когда Апполлон снова заговорил.

- Любовь, значит. Ля мур, тужюр, бонжур. Бывает. Хотя, по большому счёту, - место знать надо, а то – со свиным рылом, да в калашный ряд... и на чужое, опять же, глазёнки свои блядские класть нечего…

Стас, почуствовав себя в джинсах гораздо уверенее, решил похамить.

 

- А кто сказал, что на чужое? Твоё, что ли? Как я знаю...

Брюс всё-таки был Брюсом. Не вставая с кресла, он так лихо подсёк Маленко за голеностоп, что тот кулем рухнул на пол, уже в падении получив подошвой по щеке.

- Так вот, - продолжал красавец, почти не сбившись с мысли, - погоня за чужими женщинами развивает массу дурных наклонностей, в частности - вседозволенность. Все-доз-во-ленность. Я понятно говорю?

Стас сел на кровать, потирая горящую скулу.

Лексей Лексеич достал «Кэмэл», прикурил.

- Но этические нормы этого вопроса мы разберём позже, на досуге, так сказать.

Он неспешно отлепился от спинки кресла, подался вперёд, к Стасу, и, жёстко глядя ему в глаза, чётко спросил:

- Где золото, паршивец?

Это было так неожиданно-дико, что Маленко даже неосознал, что его спросили.

- Какое золото? - практически от чистого сердца удивился он, - Где Саша? Куда Сашу дели?

Но ещё произнося последние слова, он вдруг понял, о чём говорит Аполлон.

- А-а-а-а! - тоненько завизжал у него внутри кто-то фальцетом, - а-а-а-а-а!!!

Фальцет замолчал, а перед глазами вспыхнуло видение: ночной лес, и бубнящий в телефон бандит Фил: да, Алекс, конечно, Алекс...

Ну, вот, и – свиделись.... Алекс, Алексей-Лёха..., Лексей Лексеич.

 

- Где Саша, какое золото… - повторил скучно красавец. - Саша - в порядке, никуда не денется, золото - да какое золото? Обычное, червлённое... кольца там... бранзулетки… Ну?

Стас судорожно глотал слюну, почему-то заполнившую весь рот.

...И вошла Саша.

 

Впрочем - не Саша. Какая-то очень похожая на неё, но... другая, холодная и опасная. Резкие движения, узкие глаза ещё больше прищурены, углы губ чуть опущены и подрагивают. Царица скифская, властная и деспотичная, из тех, что наутро головы любовникам рубит... может - и самолично.

Мазнула взглядом по Стасу, как по не застеленной постели. Отодвинула шторы, запуская солнце. Села в дальнее, стоящее у окна, кресло.

- Такие дела, жених. - Даже голос у неё звучал ниже, контральто. А было, помнится, сопрано....

Стас плавал в полуобмороке, поэтому появление следующего персонажа его не впечатлило.

 

А - зря.

В спальню зашёл папик - Седой.

Личность Маленко его вообще не интересовала, он даже не глянул на него.

- Алексей, - сказал он, - я тебя знаю, заведёшься - не остановить. Если через десять минут не скажет, берите этих барбосов и везите в трюм. Пусть Эдик поспрашивает….

- Да, Алексей Николаевич, - Лёха почтительно привстал с кресла.

Стас удивлёно повёл бровью - странные взаимоотношения у папы с сыном. На Вы и шёпотом….

 

- И вообще, - не нравятся мне забавы эти ваши, - Седой, почему-то смотрел на Сашу, - как дети малые... клады, флибустьеры… что, на сигареты не хватает?

Вот это номер! Балуется, значит, молодёжь... забавляется. Гора золота с камушками... д-а-а, серьёзный папик...

- И ещё... – уже в дверях он остановился. - Алекс, дай мне список... - он пошевелил пальцами, видимо забыв нужное слово, - ну, этот...

И вот тут Маленко чуть не умер.

 

Алекс, Алексей Алексеич, почтительный и примерный сын, - не то, что не вскочил, но даже не глянул в папину сторону.

- Да, папа, - просто сказала Саша, - я всё уже сделала, он у меня на столе, в такой... золотистой папке... знаешь?

Седой кивнул и вышел.

 

- Ты - Алекс?

Саша повернула голову, раздражёно дёрнула плечом.

- Ну... Алекс. Александра... для некоторых.

- Так, - Стас помотал головой, - лихо. Значит, - что? Вынимаем иголки из сердца, вставляем под ногти?

- Вставим, обязательно вставим… И не только иголки... - это Лёха.

- Сигарету! - приказала Саша-Алекс, и красавчик бросился к ней с огоньком. - Значит, так, менестрель ты мой, женишок. В память о нашей ночи ( Стас заметил, как Аполлона передёрнуло), я сейчас быстренько рисую тебе ситуацию, ты меня понимаешь, соглашаешься, отдаёшь золотишко, и мы разбегаемся. Иголок в сердце - не было, под ногтями - не будет. Надеюсь... ОК?

Стас промолчал.

 

- Всё немного не так, милый. Я – Александра Дзю, по мужу... слава Богу - покойному. Вот он, - Алекс дёрнула головой на дверь, - не папик, а папка мой, самый что ни на есть, биологический... И ещё у меня был дед, на этот раз - к сожалению, покойный, так вот, он своими глазами, пацанячими ещё, видел, как махновцы прятали, а потом перепрятывали золотишко, честно награбленное у трудового мещанства и бурно вырождающегося дворянства… А прятали в нашем доме, из которого прадеда с семьёй - четырнадцать душ! - поволокли в Сибирь, так что жениться ты хотел на хохляцкой сибирячке...

Алекс ходила по комнате, размахивая сигаретой.

- Отцу, конечно, - чепуха…. Миллионом больше, меньше…. А вот дед - сколько себя помню! - говорил: Сашура, вот вырастешь, мы с тобой…

Красавица замолчала и зло уставилась на Стаса.

- Теперь ты понимаешь, любимый, что клад - мой! Теперь ты понимаешь, что ты со своим дядькой уголовным… да откуда вы вообще взялись! А тут ещё эти... придурки с ножами... индейцы израильские...

Она в последний раз затянулась, и затоптала бычок прямо на ковре.

- Так что давай растанемся друзьями. Где золото?

 

- А этот, - Маленко кивнул на Аполлона, - брат тебе, что ли?

- Секьюрити. Шеф. И ухажёр мой страстный... так что он тебя ещё побьёт больно... – Алекс засмеялась, - всё, не заговаривай зубы. Где золото?!

- У Яшки. - Стас решил включить дурачка. – Стащил, Иуда... ещё там, в Марьевке...

- У Яшки, - она задумчиво смотрела на Маленко. - Не хочешь, значит, без иголок... У Яшки - не получается. Не катит.

- Почему?

- Да потому, что рыб кормит твой еврейчик! И, кстати, вместе с тем железом, что вы ему впарили!

Плохо. Совсем плохо. Нашли, значит.

- Какое железо? - неубедительно прикидывался Маленко, - каких рыб?

- Всяких. Речных.

- Так вы его...

- Конечно, - Алекс удивлёно пожала плечами. - А - зачем он?

Стас поёжился. Ну, да, в общем - незачем…

 

Лёха встал с кресла, потянулся мягко так, по-тигриному, и хлёстко, без замаха, врезал Маленко по шее. Тот зарылся в подушку.

- Давай, зови дядьку, - он протянул телефон. – А вы, - это анакондам – мухой по хате, по-шустрому, вдруг эти клоуны золото сюда припёрли… хотя – вряд ли.

Маленко принял вертикальное положение.

Теперь в спальне были только Алекс и красавчик, шансов, конечно, - что против двух крокодилов, но что-то надо же делать… Мышцы непроизвольно напряглись.

 

- Не советую. – Алекс спокойно рассматривала бывшего любовника. – Он, - мотнула головой на Лёху, - пять Чаков вместе с Норрисами положит. Да и я не гимназистка…

Красавица ткнула крепким, как карандаш, пальчиком куда-то в район ключицы, и рука тут же онемела, повиснув плетью.

Шансов было гораздо меньше, чем с аллигаторами…

Стас опять сел, не взяв телефон.

- Ладно. Я сама.

Это был номер высочайшего мастерства, в другой ситуации он бы аплодировал.

Алекс порылась в его мобилке, нашла адрес, называемый «Францевич» и нажала соединение.

 

Пока шли гудки, её лицо вдруг разгладилось, брови изогнулись, а широко распахнутые глаза заблестели. Даже чёлка, - сама! – упала на лоб, ресницы вздрогнули и захлопали – быстро-быстро.

Это опять была Саша!

 

- Алло… алло… - дрожащее сопрано зазвенело в трубку, - дядя Жо… простите, я не знаю, как вас называть… да, да это Саша. Я не знаю, что делать… тут со Стасом… - она замолчала, слушая, - да нет, у него нервный срыв, что ли. Кричит о каком-то кладе, миллионах… нет, сейчас заперся в ванне… песни поёт… да, пожалуйста.

Выключила трубку.

Ещё пару секунд обитала в образе, потом вздохнула, и – превратилась в Алекс.

Стас сидел, реально открыв рот.

 

- Что, Ромео, проняло? Искусство, как говорится, - в массы… - она потрепала маленковскую гриву, - я ж не всё тебе врала, была я актрисой, была… и, говорили, - очень даже…

- Золота нет, - доложили костюмы, - зато… вот.

На тумбочку лёг красивый, но так и невостребованный «макаров», Жоркина гордость.

- И ещё… - они вертели в руках большую барсетку, память от Гурона, которая особо приглянулась Францевичу, - тут документы какие-то, газета старая, кулончик… ствол тоже здесь был.

Маленко закрыл рот.

 

***

Минут через пятнадцать грянул звонок, кто-то из анаконд пошёл открывать… Глухая возня в прихожей, и – в комнату, головой внерёд, как бык на матадора, влетел изумлённый Францевич.

Даже не пытаясь ни в чём разбираться, он сразу заблажил, заскулил, забился в угол.

- Я ж ничо…детки… я ж того, малохольненький трошки… а де я?..

- Ещё один Станиславский… - Лёха жмурился, как сытый ягуар, - во чешет… слышь, гитараст, ты скажи ему, что одна Сара Бернар у нас уже есть.

Стас посмотрел на замолчавшего дядьку и кивнул.

- Есть. Артистов тут – как собак нерезаных…

 

Г Л А В А 3

«Неполицейская академия».

 

…Маэстро! Ещё один «изящный вольт»!

Но за спиной – старинный кольт…

Полковник Кольт,

Дружище кольт.…

 

(Народная ацтекская песня)

 

А вот почему так бывает? Погода – сказка: тихий вечер, ветра нет, но на Днепре – волны. Небольшие, конечно, не шторм, но и далеко не штиль…

Яхту покачивало.

Приказ Седого почему-то не выполнили. Они валялись не в трюме, а в небольной каюте, добротно связанные по рукам и ногам.

- Спеленайте барбосов, - сказал, уходя, Алексеич, - уж больно они… э-э-э… холерики!

Это, безусловно, льстило.

Стас с удовольствием смотрел на заплывший глаз пожилой анаконды и на прихрамывающую походку Аполлона.

 

***

… Банальная идейка дать дёру, пришла им, похоже, одновременно. Алекс с молодым "костюмом" вышли заранее, надо понимать, подогнать машину. Лёха ещё в лифте дружески обнял Стаса, больно ухватив за ключицу.

- Выдерну, - пообещал он без улыбки, - только рыпнись.

Старого вообще не рассматривали, как неприятность, а он ею как раз и был.

- Здрасьте! – сказала улыбчивая бабулька, когда они выходили из лифта, - у-у-у… как вас много…

- Добрый день, - автоматически буркнул красавчик, чуть повернув голову.

И в этот момент Карабасыч, рожа уголовная, молодецки засадил коленом в пах своему тюремщику, одновременно распрямляя его хуком в глаз. А Маленко, задержавшись на долю секунды, мощно лягнул главу секьюрити в колено, попал, и, вывалившись из лифта на всё ещё улыбающуюся бабку, ринулся к выходу за Георгием Победоносцем.

 

Они б сбежали, но дверь открылась сама, и в подъезд протиснулась толстенная тётка с двумя кошёлками… Францевич ударился о неё, как шампанское о борт корабля…

Сзади набежали, ухватили, вырубили дух и из беглецов, и из ни в чём неповинной тётки – заодно.

Джип уже стоял под подъездом.

 

… Связанные, изрядно побитые, но – не побеждённые, они провалялись минут сорок. Наконец за дверью послышались голоса, шаги, и в каюту зашла толпа: Алекс, Седой, Аполлон Алексеич и две охранные рожи. Пленников чинно усадили рядышком на койку.

 

- Я не буду Вас уговаривать и пугать, - сказал папочка, тяжело глядя на связанный дуэт. – Вы проиграли, - он пожал плечами, - бывает. Золото вы отдадите… или добровольно, как проигравшая сторона и будете жить, или… а золото вы всё равно отдадите.

- Та Вы ж казалы, шо пугать не будете…

- Я раскладываю варианты, а пугаться или нет – ваше дело.

 

Алекс, в блестящих полусапожках, чёрных леггинсах и чёрно-белой кофточке выглядела потрясно. Она сидела в кресле, закинув ногу на ногу, курила, и сквозь дым рассматривала иллюминатор.

Прихрамывающий Лёха подошёл к столу и из Жорино-Гуроновской барсетки начал вытряхивать содержимое: два паспорта – родной Францевича и господина Троекурова Сергея Павловича, который теперь выглядел уже даже не как Гурон, а как Георгий Карабасович, собственной персоной. Аккуратно вытащил старинное письмо, родоначальницу всех событий, ладанку… На стол выпала расчёска, пара зажигалок, сигареты, какая-то старинная ручка шариковая, четырёхцветная… Потом две мобилки, измазанный в майонезе супер-чертёж по обнаружению клада…

 

- Орлы!.. пробурчал он, изучая оба паспорта с одинаковыми фотографиями, - орёлики… Значит, так. У вас полтора часа – думайте. Через полтора часа приедут Эд с Филом и думать будет не надо… Им всё расскажете – когда первый раз мастурбировали, девичью фамилию школьного классрука, любимые песни своих родителей…. – Он безрезультатно пощёлкал явно сломанной зажигалкой, - дрянь всякую таскаешь, старый. Купил бы «Ронсон»… хотя, теперь…

Францевич угрюмо наблюдал.

- Я не хочу… - начала Алекс, так и не глядя на Стаса… - но тут запел маленковский телефон. Она протянула руку, чтоб выключить, передумала, нажала соединение, включила громкую связь.

 

- Стаська! – зазвенел женский голос, - ты что, обиделся? Ну, ты даёшь… Я ж пошутила! Ну, подразнить тебя, это… чуть-чуть, - Вика сама не знала, чтоб ещё такое повесить на уши, - слышишь?

- Слышу, - строго сказала Алекс, - отлично слышу. А Вы, девушка, кто такая?

- Ой! – по-детски йокнула трубка, - а кто это?

- Я – кто? Я-то жена Стаса, а вот Вы – кто?

Гудки отбоя.

- А? Стась!.. ты ж звал под венец? Вот и поженились…

Алекс, наконец, смотрела ему в глаза.

- А с женой – всё, - и радости, и горести, - всё делить надо…

- Так, это… - зашевелился вдруг дядька, - делить, это в смысле… того…

- Да. В смысле. Нам – золотишко, вам – жизнь.

- А-а-а.…

- Ты вот что, Клеопатра, - Стас и не пытался скрыть злости, - ладно, окрутила дурачка, выставила… но позорить–то зачем?

- Позорить?

- Тебе – что? Прямо здесь напрудить? Или ты думаешь, что раз руки связаны, так и писать не хочется?

- Тьфу, - плюнул красавчик, - ему за здравие, а он.…

- Развяжите, - сказала Алекс, - отсюда – то куда они денутся? И в гальюн сведите…

- Деться – не денутся, а набезобразничать могут, - Лёха срезал путы у старого, - хулиганить не будешь?

- С тобой похулиганишь…

Развязали и Маленко.

Поход в сортир ничего не дал – бежать было некуда.

Их опять заперли, выставив на дверях обоих амбалов.

 

- Что, Францевич, - тихо сказал Стас, - приплыли… порежут же… пора сдаваться…

Дядька не ответил. Он чем-то увлечёно шуршал на столе.

- Иди сюда, - так же тихо, совершенно без акцента, позвал он. – Смотри.

На столе валялась дребедень из барсетки – неработающая зажигалка, большая коричневая расчёска, толстая шариковая ручка, - саму барсетку, паспорта, документы Седой зачем-то забрал.

- Держи, племяш, последний бой, похоже….

Он сунул Маленко расчёску.

- Чокнулся?

- Смотри! – сильно потянул за фигурную рукоять. Щёлк! В левой руке остался гребень, в правой – тончайший стилет, больше похожий на шило.

Дядька принялся за шариковую ручку.

- Не пишет… ну и что… зато… - он опять что-то дёрнул и развёл руки в стороны, - ага!.. понял?

Ничего Стас не понял. Просто в одной руке – колпачок, в другой – ручка.

А старый на цыпочках подкрался к двери и как-то лихо присобачил колпак на левую стену, а ручку – на правую, где-то на уровне глаз. Стас подошёл ближе, и…

- Осторожно! – зашипел волчара-Карабас, - ты шо…

И Маленко увидел.

Возле его горла в дверном проёме была натянута тончайшая стальная нить – паутинкой бестелесной, прозрачная, как воздух…

 

- Так. Теперь вот шо… пику отдай мне, ты пацан ещё, а тебе, - он протянул обруганную Аполлоном зажигалку.

- «Ронсон» ему, понимаешь… вот… переворачиваешь догоры, нажимаешь тута, и – в морду! Шо твой хлороформ. А теперь - так…

Он ухватил Стаса за ухо и азартно в него зашептал.

Маленко, расширив глаза, судорожно кивал головой.

И они начали.

 

На пол полетело всё, что могло падать и создавать грохот. Стас швырнул в дверь кресло, заорал «сука!» и кинулся на Карабаса, выхватив у него стилет. Артисты катались по полу в нескольких метрах от входа, хрипели, мычали и всячески убивали друг друга.

С визгом и матом распахнулась дверь, в каюту влетели оба дуболома.

Первый фактически отрезал себе голову.

 

Невидимая нить впилась в горло, а эффект ножа добавил он сам, дёрнувшись в сторону. Второму повезло меньше – он был чуть пониже, и проволока-убийца смахнула ему подбородок, а уже потом скользнула вниз, по кадыку. Не сразу он умер….

Кровь залила пол каюты.

 

Блевать Стас начал мгновенно, как только скатился с дядьки и увидел полтора трупа (один ещё хрипел и сучил ногами). Францевич, тоже пытаясь не смотреть на агонию, схватил с койки простыню и набросил на оба тела. Белая ткань сразу пропиталась красным.

- Давай, давай, Стасюра… бижим… зараз почнётся, - он выглянул в коридор, вернулся и потащил мотающего головой Маленко к двери.

Они помчались по плохо освещённому коридору влево, причём дядька толкал Стаса вперёд… завернули за угол, к лестнице.

 

Таким образом, Маленко и напоролся на Лёху, за спиной которого маячил ещё кто-то.

Оба встречи не ждали.

Рефлекторно вцепившись друг другу в горло, упали назад, завалив уже уставшего Жору, и принялись банально тузить вражину. Ни пытающийся подняться Францевич, ни невидимый спутник Аполлона, в ристалище участия не принимали – да и когда?.. секунды…

 

Стас никогда, ни сразу после, ни много лет спустя, - никогда не мог объяснить, как ему удалось сунуть зажатую в кулаке зажигалку прямо в рычащую пасть супостата и нажать куда-то там, куда и было надо.

Ничего особо впечатляющего, кстати, не произошло. Лёха, как хрипел и рычал раньше, как катался по полу, так и продолжал хрипеть и кататься.…

Просто он отпустил Маленко. И схватился за горло.

Стас вскочил на ноги. Теперь он ясно видел, кто прятался за спиной красавца.

 

Всё-таки это она хвасталась, что, мол, не гимназистка. Сейчас ей было очень, о-о-о-ч-ч-е-е-нь!.. страшно, так страшно, что даже повернуться и бежать – не могла… и лицо… не в образе. Полу-Саша, полу-Алекс…

 

- С-с-с-т-т-а-а-с!!!.. – завопил кто-то дядькиным голосом.

 

Так вот, этот момент он тоже никогда объяснить не мог… почему не крутил головой, не пытался оглянуться… что, мол, дядя… чего хочешь-то?

Он упал, как подрубленный.

Грохнул выстрел.

Звякнула гильза.

Хекнул Францевич, выбивая ногой револьвер из руки приподнявшегося на локоть Лёхи.

Тишина.

 

Саша медленно сползала по маленькой лестнице-трапу вниз, прижав к горлу окровавленные руки.

Сползла.

Откатилась чуть вправо. Как бы уступала дорогу…

И они бросились наверх.

 

***

…Чёрный речной воздух ударил такой свежестью, будто беглецы вырвались из склепа. Дядька заметался по палубе.

- Де?! Де катер, душу его…

- Какой катер?! С ума сошёл… давай! – Стас толкнул Жорку к борту, - прыгай!

Перевалились через перила и полетели в пустоту.

 

Вода ударила ничуть не слабее асфальта. Выцарапавшись на поверхность, они увидели белую громаду «Фристайла», и поняли, что сиганули метров с четырёх. Мало того – не с той стороны. Теперь, чтоб добраться до косы, им необходимо было обогнуть яхту, плыть вдоль неё метров двадцать, в любой момент ожидая открытия сафари – на них… А потом – метров сто пятьдесят-двести – до берега…

 

Плыли.

Кроссовки, мокрые джинсы, ставшие похожими на пуховики футболочки…

Неимоверно, но на яхте стояла полная тишина. Ни криков, ни людей, ни стрельбы… Молчащая белая глыба, сияющая весёленькими огоньками в жаркую днепровскую ночь. Неужели – пронесло?

Аврал, вопли и суета начались, когда до берега оставалось метров тридцать. А когда они ткнулись носом в илистый обрывчик, сзади мощно и солидно зарычал отчаливающий по их души катер.

 

Сердце – не билось, оно выстукивало сумасшедшую чечётку, воздух не мог протиснуться в лёгкие, пальцы скользили по мокрому берегу. Но бежать было надо…

Шатаясь, спотыкаясь и падая, они мчались через полосу дикого пляжа к узкой асфальтовой ленте посередине косы, которая, почему-то, казалась им спасительной. На самом деле сейчас, ночью, там было совершенно безлюдно, машины проходили крайне редко. Да и времени остановить тачку и вскочить в неё практически не было – мотор катера уже молчал, сзади кричали «давай!», «стоять, падлы!», «веером, бля, веером!»…

 

До шоссе оставалось всего ничего, метров десять, когда хлопнул первый выстрел. Второй, третий… их увидели! Ломая кусты, беглецы буквально выпали на всё ещё мягкий, тёплый асфальт.…

Чудеса бывают.

Истеричный визг тормозов, фары, мат, хлопанье дверей. Выстрелы. Вопли.

 

Даже и не пытаясь подняться, они катились вперёд, от жёлтой полосы света, за машину и – дальше, в неглубокий кювет. Только свалившись в него и инстинктивно обернувшись назад, увидели, что происходит что-то невообразимое.

Там, на дороге, шёл бой.

Настоящий, взрослый, как в приличных боевиках.

 

Машина называлась «УАЗ». Даже в тусклом свете единственного фонаря, была видна её национальность – милицейская. За рулём, уткнувшись мёртвой головой в баранку, сидел пожилой сержант, весь обсыпанный осколками лобового стекла. Из открытой задней двери, головой вниз, свисала пышная длинноволосая блондинка с залитым кровью бюстом. Вторая красавица сидела на корточках за «луноходом» и громко, на одной ноте, визжала. А вот два мужика – бритый крепыш в штатском и молодой рыжий мент при полном параде, - активно палили в сторону нападавших, умело прикрываясь изрешеченным в сито «бобиком».

Судя по всему, менты ехали вглубь косы на предмет «отдохнуть».…

 

На анализ ситуации времени не было. Стас с дядькой опять бежали по рыхлому песку, но уже не поперёк косы, а вдоль, к выходу. Когда они выскочили к мостику через протоку, пальба позади уже, конечно, закончилась, и вместе с ними несколько влюблённых парочек, перепуганные канонадой, быстренько сматывались с опасного пляжа.

 

- Живы… живы, спаси и сохрани, господи, помилуй… шоб им повылазило… - выдохнул старый, плюхнувшись на длинную деревянную скамейку. Стас уже лежал на спине, лицом к звёздам и жадно всасывал воздух. Пару минут они молчали, потом Жора завозился, пытаясь закурить насквозь мокрую сигарету, и вдруг заперхал своим фирменным смешком.

- Та это ж надо! Не, ну кому скажешь – грудью ж закрыли! Пуляли, как за родного! И – хто? Менты! Менты – за меня! Спасли, значит, Монгола старого….

 

Маленко что-то не смеялось. Он приподнял голову.

Сидели они возле давно неработающего фонтана слева от кинотеатра «Салют».

Со стороны третьего жилмассива планомерно нарастал вой милицейских сирен – бойцы спешили на помощь героическому наряду, попавшему в беду на косе.

- Ну? Шо дальше? – Францевич так и не прикурил, швырнул мокрую пачку на клумбу.

- Я знаю. Пошли… вон, видишь? – Стас ткнул куда-то в сторону и в небо.

На фоне звёзд выделялись два чёрных прямоугольника.

Это были известные на весь Екатеринослав две «свечки» - многоэтажки, первые, построенные ещё при Советах, «небоскрёбы».

 

- Только б он дома был,… деньги есть?

Они захлопали по карманам грязных джинсов, выуживая мелкую гривну. Потом запасливый Карабасыч крякнул, и достал из «пистона» двадцать баксов – мокрые, но конвертируемые.

- А – на шо?

- Давай, давай… только б дома был,… там у меня корешок живёт, школьный друг, так сказать… партийная кличка - « мерзавчик»…

- Хорошее погоняло, - одобрил старый, - хотя, лучшее б «чекушка», что-ли… та и то – слабо…

 

Они затребовали в ночном киоске сигареты и три бутылки «Немирова», пообещав маленькому корейцу, что если будет «палёнка» - раскатают киоск в блин, на что тот сказал, блудливо юля глазками:

- Хорош водка, настоящий… хотя, лучше, бери вот эту, с перцем.

 

Они прошли мимо мирно спящей неопрятной тётки, гордо именуемой «консьержка», и лифт вознёс их на двенадцатый этаж. Стас терпеливо давил звонок, бормоча, как заклинание:

- Спит, наверно… чукча пьяная… ну, открой же, убоище…

Спустя две минуты Жорка замотал головой.

-Та нету ж, видишь…

Но тут опять ожил лифт, вниз-вверх, и на площадке появился Мерзавчик, несильно пьяный и очень собой довольный.

- Оп-па, - сказал он, увидев Стаса.

-Оп-п-а-а-ньки! – заорал он, увидев Францевича с тремя бутылками.

 

***

… Жизнь налаживалась.

В комнате храпел счасливый Мерзавчик, отгруженный на диван совместными усилиями, дядька курил сухой, наконец-то, «Ронсон», а Маленко с большой (третьей) рюмкой водки и бутербродом, стоял на балконе, выходящим на Днепр.

С двенадцатого этажа этой «свечки», панорама ночной реки и часть жилмассивов выглядела сказочно. Но Стас вышел не любоваться.

- Эй, Карабасыч, - позвал он негромко, - иди сюда, везунчик ты рецидивистический….

Они смотрели в тёплую черноту ночи, на Днепр, где самым большим светлым пятном, была яхта с красивым названием «Фристайл».…

И это пятно уходило, уходило в ночь, вниз по течению, в сторону Запорожья… а, может, и загадочного города Стамбула… если такой вообще есть на свете… по крайней мере – на этом.

 

Г Л А В А 4

«Призраки прошлого».

 

…Ничего не происходит случайно.

А если и происходит, то – случайно.…

 

(Газета «Афоризматик»)

 

Прошло два дня.

Яхта, действительно, ушла.

Город гудел о героическом сражении сил правопорядка и разгулявшейся мафии - даже для Днепропетровска сражение на косе было событием незаурядным. Говорили о тщательно спланированной операции, о серьёзных потерях с обеих сторон. Арестованных, правда, не было, но подозреваемых - пруд пруди, пресса намекала на причастность серьёзных имён, политики делали прозрачные заявления.

 

Маленко два дня пил, отключив все телефоны. Играл на гитаре.

Францевич растворился в полукриминальной среде, занимаясь реализацией десятка бранзулеток - самых дешёвых.

В полдень третьего дня Стас проснулся, посмотрел на себя в зеркало, сказал: « Здравствуй, жопа!» и - включил телефоны.

 

- Ну-ну! - обрадовался старый, - ожил, курилка? Так всё ж в порядке! Короче - сегодня вечером, у Симферополь… а там - и в Мисхор!

Стас вздохнул. В Мисхор, так в Мисхор… для начала.

- Короче, вечером, часов в шесть, я - у тебя… сбирайся.

 

Было скучно и как-то всё - пофиг. Да и голова болела.

Он начал приводить себя в порядок, плюнул, позвонил Кобзону и вяло попытался помириться. Макс бросил трубку.

 

Позвонили из милиции - Стас, было, дёрнулся, но оказалось, что где-то в лесу нашли какой-то опель, с принадлежащими ему, Маленко, номерами. Да, может, и его, уже неделю, как не брал машину… Солнце светило, за бортом по-прежнему было тридцать пять-тридцать семь.

Всё же оделся, и пошёл покупать новые плавки - в Мисхор таки, не пуп-царап…

 

Возвращаясь через час, он увидел, что прямо возле подъезда стоит большой чёрный джип. Не тот, что ещё долго будет сниться ему в кошмарах, а другой, поменьше, но - тоже большой и чёрный.

 

Стас вздрогнул и чертыхнулся. Так и до джипофобии недалеко…

Как бороться с различными комплексами и фобиями, он знал точно. Всё просто - надо лезть на рожон. Боишься, к примеру, темноты - посиди пару часов в закрытой кладовке… это, правда, из раннего детства. Боишся собак - заведи приятеля, с каким нибудь питбулем, или наоборот – бультерьером… Результат, по большому счёту, не всегда гарантирован – вдруг у питбуля фобия на вас? И борется он теми же методами? Но – что делать? Надо пробовать!

Поэтому Маленко остановился возле вызывающего некомфортные ощущения джипа, и спокойно, не торопясь, сунул в рот сигарету. Принялся чиркать зажигалкой, которая, почему-то, не срабатывала. Пожилой усатый водила, лениво опирающийся на идеально вымытый капот – явно ждёт босса! – сначала безучастно наблюдал за стасовыми упражнениями, потом крякнул и достал свою «зиппо».

Позади хлопнула дверь, - кто-то вышел из подъезда.

 

- Классная штучка, - сказал Стас, сильно затянувшись, - бензиновая, правда… воняет?

- Не, - как-то отрешённо промычал усатый. Он вообще смотрел не на Стаса, а куда-то за него – пару секунд. Потом вернул взгляд на место и широко, обаятельно улыбнулся. – Та ты что? Это ж «Зиппо»! Хотя, конечно, - округлил глаза и потушил улыбку, - вздор, чепуха, а вот – ты сюда глянь… ты такое – видел?

Каким-то специальным, швейцарским движением, он галантно распахнул заднюю дверь машины и кивнул головой – вот, мол, это тебе не зажигалочка…

Совершенно автоматически, Маленко сделал полшага в сторону, вперёд, и, пригнув голову, уставился на самый обычный, абсолютно пустой салон джипа, чистую тёмно-коричневую кожу заднего сидения.

 

Именно в этот момент, он и получил не сильный, но очень точный, и от этого крайне болезненный удар коленом под зад – в копчик… Кто хотя бы раз зарабатывал такое – великолепно знает, как раскалённая молния прошивает тело и выходит из глаз…

Его ткнули дальше, на середину сидушки, кто-то сел рядом, а с другой стороны машины – тоже открылась дверь, и в салон втиснулся такой здоровенный парень, что жить стало совсем кисло.

- Спокойно, спокойно, - утешал насмешливый голос корчащегося Стаса, - спокойно, музыкант ты наш виртуальный, бегун-беглец недобежавший…

Джип плавно выкатился со двора.

- Мужики, вы что… - забормотал пришедший в себя Маленко, - я ж вас не знаю… что надо-то?

Сидящие по бокам молчали, а усатый водила, не поворачивая головы, лениво бросил:

- Заткнись, гадёныш. Бегай тут, за ним…

Парни были незнакомые, молодые, уверенные, и какие-то безучастные.

 

Машина урчала по самому новому городскому мосту, «Южному», направляясь, похоже, в Приднепровск. Но на концевой развязке они свернул влево, проскочили Рыбальское и повернули в сторону Игрени. Тут пошёл частный сектор, право-лево… и Стас потерял оринтировку.

В конце концов, бандиты остановились у небольшого, но прилично выглядевшего особнячка красного кирпича. Пленника, без всяких церемоний, вытащили из машины и втолкнули в просторную, красиво оформленную горницу, с претензией на европейский дизайн. На большом мягком диване, стоящем прямо посреди зала, сидел тощий, высокий старик в ярком восточном халате. Он пил кофе – запах был… не ошибёшься.

 

- Вот, Михалыч, - привезли.

- Ну и ладушки… - хозяин как-то совершенно без интереса смотрел на Маленко, - не рыпался, болезный?

- Ни-ни. Он послушный…

Стас понимал, что лучше молчать.

В голове была каша – он почему-то убедил себя, что всё – позади, игра сыграна, джек-пот сорван,… а тут… Да и рожи были какие-то не родные, не фристайловские…

- Садись, мил человек, - его ткнули в кресло, - гостем быть не приглашаю, потому как не мой ты гость, вот Лёша подъедет, он и погутарит.

 

Всё. Стас закрыл глаза.

Всё…

- Да не волновайся ты так… - старик с удовольствием глядел на явный страх добычи, - мы ж тебя это… не больно зарежем…

Братва засмеялась.

- Бек!

Откуда-то из-за спины появился крепкий кавказец, ни дать, ни взять, - Дата Туташхия.

- Ты звонил?

- Да. Едут. – Он обернуля к окну, выходящему на подворье. – Приехали.

Во двор вползали два «бумера» - чёрные, глянцевые, - самого мафиозного оттенка.

 

…В прихожей, за спиной у Стаса, весело здоровались, хлопали по плечам и крепко жали руки. Наконец дверь открылась, в горницу ввалилась толпа.

Маленко медленно обернулся.

Их было человек пять – весёлых, крепких бандитов, и впереди всех, сладко, как ягуар после удачной случки, жмурился Лёха.

 

***

…Прошло часа полтора.

Дым стоял коромыслом.

Старый Михалыч куда-то исчез, зато появились три разноцветные барышни, попеременно сидящие на коленях у разных партнёров. Счастливый, полупьяный Стас, в обнимку с потерявшим очки Лёхой, пытались выжать из раздолбанной гитары незабвенную «Мурку». А ещё более растолстевший Стас-2, неузнаваемый без гавайки и шортов, в пятый раз начинал свою байку:

 

- А что было делать? Ну, прихватили нас с Тощим в Симферополе, пока то, сё, базары-вокзалы… три дня прошло. Вернулись - Стасюры нет, и тут идиот этот, братан недоделанный, - как заорёт! Бабки, - кричит, - бабки! Это ж надо - сумки перепутал!

- Я?! Я перепутал?! Ларёк ты пивной, собака непривязанная…

Общество ржало.

- Так он же, мурло конспиративное, это, - Лёха пытался перекричать застолье, - талдычил, что – донецкий, понимаешь? – наш, донецкий! Мы весь Дон перетряхнули, хорошо, что Янека с его крышей не тронули…

Бандюги уже не смеялись – стонали.

- Не, пацаны, ну а я-то, я-то – причём? А? – пьяненький Маленко развёл руки, и гитара полетела с колен, - я ж ничего не знал! Ну, свалили хлопцы, ну, - забыли сумку… я ж и баксы-то нашёл случайно, недели через три… поехали, всё отдам, надо – с процентом…

- Отпоёшь процент, отпляшешь… наливай!

- Так если б не телик, - захлёбывался толстяк дальше, - мы б его и не нашли! А то вечером, в среду – сижу дома, никого не трогаю, примусы починяю, - мобилит мне Тощий и орёт: "Ящик, ящик включи"! Какой ещё ящик? Я ему: Алексей Иванович, Вы ж обещали, что до сентября – ни-ни, водке – бой, пиву – пиписька… А сам щёлкаю пультом – мамочки!.. Стасюра наш! Микрофон грызёт, балалайкой своей в девицу тощую тычет, клип какой-то дерьмовый, значит… То ли дело тогда пел, в Мисхоре…

Стаса передёрнуло. Похоже, кроме джипофобии, будет и мисхоромания…

- Ну, я и бегом – к Лёшке, тот – Мамонта из сауны выдёргивает, - звони, орёт, Михалычу! По его вотчине наше мясо ходит… Михалыч-то, ясный пень, Мамонту не откажет… Ну, и – всё, за полтора дня вычислили! Подъезжайте, грит, забирайте лабуха вашего, упакуем – хоть бандеролью, хоть в контейнер.

Ржали.

 

…Как ни ругался злющий Францевич, как не рычал он по фене в раскалённую мобилу, в этот день они так никуда и не поехали.

На следующий – то же.

 

***

… Вагон, - ясное дело, - был СВ.

Карабасыч, закусив удила, и слушать ничего не хотел - какая там Турция ещё… чи Италия? Там же эти… турки живут! А вот в Мисхоре он был, это - да! Рай! Когда? Ну, году так… в шестьдесят седьмом… А - шо? Море там стырили, чи как?

Стас, давно махнувший рукой на стариковскую блажь, решил ни в чём не перечить недели две, постепенно усиливая атаку роскошью на патриархальные дядькины принципы и представления о Рае. Сейчас рулил Францевич.

Поезд тронулся.

 

- В-о-о-т-ь-ь… - любовно мурчал старый, пытаясь расставить на столике в два раза больше блюд, чем тот мог вместить, - так, значит… чинно – благородно…

Маленко с восторгом смотрел на чудовищную экспозицию: дорогущий французский коньяк и бочковые солёные огурчики, чёрная икра в домашней поллитровой банке и ярчайшие кремовые пирожные, балык, чипсы, осетрина и креветочный паштет, неизменные шпроты…. Венчали кулинарный шедевр две бытылки «Клико» и стая разномастных пивных баночек.

- Чаёк - желаете? - в купе заглянула миловидная проводница, - а-а-а-а… не желаете...

И тут грянул телефон.

 

… Всё будет а-а-а-балденно,

И нечего скорбеть,

Нам надо е-е-е-жедневно,

Сто сорок роз пропеть…

 

Стас с усмешкой посмотрел на высветившийся номер и нажал соединение.

- Стаська, ну, что ты вытворяешь,… как дитё малое… я ж говорю - пошутила, ну… - Вика разнообразием не баловала, - ты ж сам с юмором… ревнуешь? - голосок закокетничал, - то трубку выключил, то девок каких-то подставляешь, жена, видишь ли…

- Я занят… - начал Маленко, но Вика не дала поумничать.

- Я тут рядом, в двух минутах… зайти?

Стас посмотрел на мелькающие за окном фермы моста, на бережно разливающего по рюмкам счасливого Францевича…

- Ладно, - великодушно согласился он, - заходи. Но - через полчаса… не раньше. Я сейчас очень занят… Очень.

 

Июль 2007; январь 2011.