«Шушукало», «Долговязый», «Очкарик» и другие

 

Хорошая все-таки страна был Советский Союз! Правда, не всегда. Особенно тогда, когда «жить стало веселей». А вот 1970-е годы отличались хоть и «застойным», но пикантным своеобразием. Специфика своя была, колорит, увлеченность, песня, романтика... Прелесть неожиданных встреч. Идёшь себе, к примеру, по центру славного города Киева, по делам или просто так, прогуливаясь и вдруг… «Марки надо?», — могли вас внезапно спросить на одной из самых оживлённых улиц. Оглядываешься в недоумении. Стоит перед тобой странный тип, делает непонятные пассы, мимикой жестикулирует, боязливо оглядываясь по сторонам. Да-да, это он, обычный марочный спекулянт, один из многих, околачивающихся неподалеку от столичного магазинчика со скромным названием «Филателия», что на Красноармейской, служившего при этом, несмотря на свою кажущуюся простоту настоящей своеобразной Меккой для киевских коллекционеров почтовых марок всех возрастов, от октябренка до ветерана. Тяжел и порой неблагодарен труд филателистического барыги. Будь все время настороже: «Как бы не нарваться на милицию, дружинников или подставных!». Так и получалось, что по настоящему «успешными» в своем деле, и, таким образом, прославившимися были лишь единицы из сонма легендарных «толкачей». Среди них выделялся карликоподобный «Шушукало», этот вечно небритый, тщедушный и потрепанный мужчинка неопределенного возраста, обладающий сиплым и очень характерным шепелявым голосом. Сейчас бы такого, забитого алкоголем субъекта запросто приняли бы за сексуального маньяка или людоеда, а тогда все было не так. Другие времена... «Какие марки надо? Колонии? Траванкор, Кочин. А вот Саравак, что надо?», — нервно, задерганно спрашивал «Шушукало», разворачивая перед малолетним филателистом свои потертые альбомчики где-нибудь в парадном или под аркой проходного двора. Глаза разбегались от загадочных заморских марок; изображённые на них индийские принцы, узкоглазые султаны, гордые шейхи, разномастные короли и королевы будили воображение и унылые пыльные дворы, изнывающие под летним зноем, расцветали субтропическими красками; явственно чувствовался свежий ветер и пряный аромат южных морей, остро манило в дальние странствия…

«Ну что? Будете брать?», — отрывал от грёз нетерпеливый вопрос спекулянта. «А сколько вот эта?», — наконец, определялись мы, робко указывая, скажем, на зеленую, красную или оранжевую марку-«колонию» с профилем короля Георга. «Эту? Девяносто копеек; это очень хорошая, дорогая, редкая марка!», — втюхивал спекулянт. Скажем, такая цена «кусалась», ведь месячная зарплата в 120 рублей считалась довольно неплохой. Ох, с какой же неохотой расставались мы с такими драгоценными гривенниками, полтинниками и порой даже рублями, припасёнными из маминых денег, выделенных «на завтрак или обед», собранными за счет сбора бутылок…

Типажи, при всей своей схожести отличались и манерой поведения, и уровнем солидности предлагаемого товара, да и другими достоинствами. Взять того же «Долговязого». В отличие от «Шушукало» у «Филателии» его можно было встретить нечасто. Одет он был вполне прилично, достойно. Если осень — серое драповое пальто, летом — стильные костюмчики. Сам высок, худощав и даже импозантен. Сами марки у «Долговязого» — это не буровато-выцветшие «кусочки раскрашенной бумаги», а настоящие британские и прочие солидные «колонии» — Ямайка, Питкерн, Антигуа, Фиджи и Бермуда, Барбадос, марки карликовых государств, сбросивших, наконец, ярмо угнетателей, наподобие Маврикия и прочая экзотика, причем «новье» и в отличном состоянии. Но «Долговязый» знал цену своим сокровищам и заламывал ее немилосердно. Таким образом, ребята опасались подходить к высокомерному «Долговязому». Не всякому по карману было с ним связываться...

 

Шли годы. Менялись приоритеты. Коллекционирование марок постепенно выходило из моды. А спекулянты упорно цеплялись за прошлое. Как то раз, спустя лет шесть случайно оказавшись на Красноармейской, уже снова Большой Васильковской к своему удивлению повстречал «Шушукало». Жив, курилка! Правда, еще больше облез, обветшал, но двигается, а значит, живет, «работает». Решил, куража ради, понаблюдать за ним. И вдруг, почти подсознательно ощутил на себе изучающий нервный взгляд. Отвернулся. Лишь на мгновение. Этого было достаточно. Доли секунды хватило, чтобы «Шушукало» исчез, растворился. Теперь навсегда...

 

Гоша по кличке «Официант»

 

«Время, вперед!»

 

Ничто не стоит на месте. Канули в Лету и марочные спекулянты. С метаморфозами, которые приносит то или иное «новое мышление» исчезают навеки такие, казалось бы, ставшие однажды неотъемлемой частью нашей жизни «экзотические» профессии. Реалии тотального советского «дефицита» заставили окрепнуть и утвердится представителей «новой волны» — «фарцовщиков», то есть попросту спекулянтов иностранным ширпотребом. По массовости «охват населения» стал несравнимым с прежними масштабами. В период, примерно с 1978 вплоть до конца 1980-х услугами «фарцы» в той или иной степени пользовалось практически все население СССР, не исключая и представителей самых «верхов». Появились и «новые герои», — «купи-продаи», теневые персонажи «золотых советских денечков», успешно «гревшие руки» на тотальном товарном дефиците времен «расцвета победившего социализма». Одним из наиболее ярких фигур и являлся Гоша, более известный в тесных кругах, как «Официант».

 

Иронизируя, Гоша частенько называл себя «фрезеровщиком», — некой кодой. Возможно, это отображало его тщательно скрываемую ностальгию по неудавшейся рабочей карьере (некогда он, как видится, по какому-то недоразумению даже посещал курсы радиомехаников). Но о чем, собственно, жалеть? В те времена Гоша Шарпан, как настоящий «хозяин Крещатика» гордо, уверенной поступью весьма уважаемого человека фланировал центральными улицами Киева. Жизнь хороша, деньги распирают карманы, все жаждут его услуг. Ничто не омрачает налаженного бытия. Вот, разве что, довольно нервная работа: эти вездесущие «цветные» (то есть служители закона), ну нет от них покоя. Но проницательный взгляд «Официанта», с изучающим, «мудрым» прищуром серых глаз, казалось замечал все и каждого, выделял любую деталь. Несмотря на его всего только 40-летний возраст, ежик волос и виски уже затронула ранняя седина, — дань особой преданности очень хлопотному, неспокойному и даже опасному ремеслу. При всем своем желании вы мало когда смогли бы повстречать его без одной, двух, а то и более сумок и пакетов. Положение обязывало: тяжелая профессия «фрезеровщика» предполагал и переноску тяжестей, и рабочее знание иностранных языков, и уверенность в «тыле» — круговой поруке, взаимовыручке «коллег». Но главное — это бдительность и еще раз бдительность…

 

Его занятие отличал не просто «высший пилотаж» высококлассной фарцовки, приносящей стабильный и приличный доход. Эта работа стала для Гоши чем-то вроде второй натуры, сладострастным хобби. Временами, хоть и мучительно больно, но и приятно. Полезно и вредно одновременно. Увлекательно, но больше, чем просто интересно. Не покладая рук, обрабатывать «неограниченный контингент» иностранцев, а временами, частенько и не щадя живота своего — такой была его ежедневная сверхзадача. Гости из «братских социалистических стран», а, случалось и «настоящие», то бишь западные «туристы» не давали расслабляться ни на минуту. А обычные румыны и поляки, болгары и венгры прибывали в страну эшелонами, «золотая рыба» шла косяками, волоча туго набитые саквояжи с «дефицитом». Знай, только успевай вертеться, обрабатывать заграничных «друзей»…

 

«А я вспоминаю, опять вспоминаю…»

 

Однако, естественно, не только трудами жив человек. На досуге не грех и снять стресс в уютной обстановке. И вот вечером, в кафешке, что в «Трубе» на Крещатике «Официант» уже расслабляется, ностальгируя под коньячок. «Бывало, оторвешься от «цветных» и пристраиваешься в «хвост» очередной группы. Сразу видно к кому можно «войти в доверие» и предложить что-то продать, — как то поделился Гоша секретами мастерства. — Наибольшую активность и понимание проявляли поляки, торговый народ. Как бы невзначай подойдешь к «пшекам», скажешь в воздух пару магических слов-вопросов, например, «Кошуле?» (рубаха) или «Сподне?» (брюки) и тут же к тебе оборачиваются несколько заинтересованных голов. Далее дело техники. Тут уж пошла работа: знай «выдергивай» самых «запакованных» продавцов, волоки их подальше от любопытных глаз и торгуйся до победного конца».

В ходе процесса самых глупых, — громогласно-крикливых, привлекающих ненужное внимание или слишком жадных и несговорчивых необходимо было быстро отсекать или жестко отучать от «вредных привычек». Жаль, но при этом приходилось срываться на грубость: из всего лексикона «великого и могучего» матюки «наши друзья» понимали наилучшим образом и без всякого перевода. Наконец, товары перекочевывали в сумки и пакеты, а советские десятки и четвертаки в иностранные карманы. Примечательно, что коллеги по соцлагерю в охотку брали наши рубли, нелепо прозванные кем-то «деревянными». При въезде в СССР меняли-то им мало, а купить здесь хотелось много, например, инструменты или кухонную утварь, — миксеры, кофемолки и прочее. В странах СЭВ эти советские товары пользовались популярностью. Не потому, что высококачественные. Других просто не было.

 

Нередко даже одна сделка давала возможность

отовариться по полной программе. К нам везли «заморские» джинсы, польскую косметику, кондомы «закладив гумовых» и женское белье, югославскую жвачку и обувь, — все-все, — спрос был неутолим. Методы и технологии полевой «работы» применялись разнообразные. В отличие от пристраивания в группу приезжих, «дежурства» около «Интуриста» и других гостиниц, равно как и у кафе и ресторанов были намного опаснее, да, впрочем, и бесплоднее. Там «фарцу» часто «выпасали» не только милиция в штатском вкупе с ретивыми дружинниками, но, случалось, и сотрудники ну слишком уж серьезного и сурового ведомства — КГБ, охотившиеся на «крупную дичь» — валютчиков.

 

Изредка происходили откровенные казусы. Как-то Гоша подцепил парочку пожилых немцев из ГДР. Предложил им продать кое-что (имелись у «гэ-дэ-эровцев» пикантные солнцезащитные очки, конечно же «от Карла Цейсса»). Но стойкие приверженцы партайгеноссе Хонеккера высказались явно в духе учения Карла Маркса. «Искренне» (?) изумились, покрутив пальцем у виска: «Продать ? Подарить можем!». М-да, как говорится, «опустили». Что же, случались и «проколы»…

 

Впрочем, в целом, наполнять баулы зарубежным барахлом было делом не таким уж архисложным. Случалось, что в течение дня «кругооборот вещей в природе» совершался, согласно установленному циклу, не раз и не два. Порой везло неслыханно: Гоша успевал «взять интервью» сразу у десятков «туристов». Одна партия заполненных, туго набитых доверху сумок ненадолго отправлялась в ближайшую «камеру хранения», в роли которой выступали сговорчивые гардеробщики и швейцары столичных ресторанов, кафе, баров, гостиниц и даже театров, вовсе не прослывшие бессребрениками. Другая партия товара уже рассредотачивалась по мелким городским дилерам-спекулянтам, а по совместительству «простым» советским трудящимся, ревностно перевыполняющим план в режиме социалистического соревнования на многочисленных предприятиях «народного хозяйства», в научных, учебных и проектных институтах, на заводах и фабриках, в банях и системе общепита. Наконец, приходил черед «последнего звена». Наступало самое волнующее время в студенческих и рабочих общежитиях, в бытовках, туалетах и аудиториях. Обновками в виде «фирменных» шмоток, косметикой, авторучками, пестрыми наклейками, бижутерией и яркими полиэтиленовыми пакетами, в числе которых суперпопулярными стали обширные цветастые кульки со странной надписью «You and Me» («последний писк»!), привезенными «оттуда» живо интересовались все, от школьниц до партфункционеров, от домохозяек до пенсионеров…

 

Напряженный рабочий день «Официанта» обычно заканчивался затемно, ближе к девяти вечера, да и то не всегда и не полностью. Но вот приходило время отдыха, и за славной бутылочкой «беленькой» или «портвешка» (а то и «коньячина» в гости наведывался) собирались «коллеги» со всего «Креста». Обменивались новостями и «передовым опытом» (какие новые группы иностранцев уже находятся или прибывают в Союз, что везут, по какой цене намереваются «сдавать» товар); делились наблюдениями и «маркетинговыми исследованиями», радовались удачам. Переживали и потери, нередко достаточно жестокие (отнюдь не только финансовые). И еще происходила «естественная убыль». Как «физиологическая», так и явно криминально-социологическая: в стройных рядах «фарцы» появлялись болезненные бреши — люди уходили «на посадку». А вот «разборок» и мордобоя было мало. Зачем привлекать к себе внимание ?..

 

«Не судите и не судимы будете»

 

Гоша Шарпан, как это не удивительно, стал в каком-то смысле уважаемым членом общества, «знатным фарцовщиком», одним из узнаваемых портретов деградирующего социума. Заслужил он эту «честь» странной и сомнительной, но все же очевидно трудовой деятельностью и никто не отважился бы плюнуть в его седины. Бытует же и по сей день такое мнение, что, мол, любой труд почетен. А ведь по сути, «Официант» стал предтечей как «перестроечных деловаров», так и современных «бизнесменов». Но, как неудавшийся «новый украинец», как всякий «оригинальный талант» он явно опередил свое время…

 

Как дошел он до жизни такой? Постиг азы «профессии» и начал свое «дело» еще подростком, перепродавая разнообразные незатейливые товары, пользующиеся спросом на пригородных «толкучих» рынках. Набив руку, приобретя специфический опыт, отважно решил покорить столицу, хотя родился и вырос в небольшом живописном поселке, расположенном в получасе езды электричкой от Киева. Возможно, жизненный опыт его родителей, которые так и не дождались заслуженного вознаграждения за свой честный, самоотверженный труд на благо «социалистической Родины» ещё тогда убедил юного Гошу пойти иным путем к своей «Большой Мечте» — беззаботной, обеспеченной жизни, когда и кушают вкусно и много, и одеваются во «всё престижно-заграничное», и свободно путешествуют по зарубежью. Надо сказать, что

Судьба горько посмеялась над семьёй Шарпанов, — «простых советских людей». Отец Гоши, ветеран Великой Отечественной войны и труда, да и мать-пенсионерка, в сущности, жили теперь за его счет, на деньги, заработанные на киевском асфальте. Они не знали наверняка, и, возможно, даже не догадывались, где и кем работает их любящий сын; они были лишь благодарны ему за заботу и гордились им. Числясь, согласно многочисленным записям в трудовой книжке то столичным официантом, то барменом, то… вахтером ВУЗа, Гоша всегда был талантливым уличным фарцовщиком, человеком с «двойным дном». В ту пору он считал необходимым сохранять некое «облико морале» в кругу семьи. Однако был честен перед собой и друзьями: «Если бы мои (родители) узнали, кем я работаю в Киеве на самом деле, нелегально, они бы не пережили этого известия…».

Однажды, для утешения своего смертельно раненого самолюбия, роста самооценки или окончательной ликвидации остатков «комплекса неполноценности» наш герой, формально отучившись, не мудрствуя лукаво, купил себе диплом Киевской школы радиоэлектроники и стал «радиомехаником»…

Аппетит приходит во время еды, и вот «Официант» уже поступает на Романо-германский факультет Киевского госуниверситета. Конечно, также за солидную взятку, экзамены — это не для него. Шесть лет «пребывания в студентах» пролетели незаметно. Гоша разрывался между престижными аудиториями альма-матер и столичными мостовыми. И зачислен он в университет был за мзду, да и диплом «защитил» за деньги. Всего ничего, но только «несколько тонн» (здесь: тысяч рублей, — слэнг) пришлось выложить. Языки так и не выучил, литературу не освоил. С тех пор, однако, по освоению «высшей школы» укрепился Гоша во мнении, что став профессиональным уличным фарцовщиком, он выработал правильную жизненную философию, сформировал точный (хоть и не скажешь, что трезвый) взгляд на суть вещей и выбрал верный путь: «Я счастливый человек, я свободен и обеспечен. А они (то есть, чиновники там разные, мнящие себя большими шишками, да и ученые, «доценты с кандидатами», преподаватели, аспиранты и прочие писатели) глупы и глубоко несчастны. Ведь в этих самых учреждениях, институтах, министерствах и ведомствах, словом, в «конторах», они лишь штаны за гроши протирают, портят здоровье, а мнят о себе… Сидят там дни и ночи напролет, в духоте, солнца и неба не видя; «зарабатывают» себе инфаркты, ишиас и геморрой, а настоящая жизнь мимо проходит. Мол, «вся их наука и чиновничья практика — это сплошной бред и оправдание нищеты»…

 

Finita La Commedia

 

В «тяжких трудах» незаметно подкрался закат очередной эпохи. В очередной раз сменились вехи. Наступили бурные 90-ые, предтеча бесславного конца тяжелейшего века. История российская, а, следовательно, и украинская вышла на новый виток, искривившись подлейшей гротескной гримасой зигзага неудачи. Дефицитом стали уже не вещи, а здоровье и сама возможность зарабатывать хоть какие-то деньги. Развалился «социалистический лагерь», исчезли и туристы из «братских стран». Шагреневой кожей сжалась советская страна. Фарцовщики мало-помалу отошли в «предания старины глубокой»…

 

Скажем честно, Гошина «профессия» начала постепенно умирать ещё в конце 80-ых. Спасаясь, он стал тогда приторговывать водкой, — одним из очередных и последних видов «дефицита», вызванного горбачевско-лигачевской борьбой с «зеленым змием». Его всегда тяжёлые сумки стали несравненно более увесистыми. Кроме того, носить их стало очень неудобно и не менее опасно, чем иностранное барахло. В них так звенело и булькало, что впору было приклеивать ярлыки: «Осторожно! Хрупкое!». Изменился и круг его «друзей». (Где ты, былая уличная «элита» эпохи «застоя»?). Нынешние «дружбаны» напоминали отнюдь не тех, «брежних» полубогемных франтов «а ля мод, а ля совьетик», а заурядных подвальных алкашей…

 

Называть Гошу «Официантом», даже за глаза уже стало как то неудобно. Он погрузнел, побурел лицом и обрюзг. Григорий Иваныч — теперь так, ведь это более соответствует. Такое имя больше пристало носить немолодому человеку, который стал часто мыслями возвращаться в прошлое, в те «золотые советские денечки», когда он, будучи бодрым и довольно сексапильным юношей, после окончания Киевской Школы официантов и метрдотелей поступил на работу в крайне престижный, недоступный для большинства смертных ресторан «Интурист», бывший на нынешней улице Богдана Хмельницкого. В этом старинном желтом кирпичном здании, где когда-то размещалась знаменитая гостиница «Эрмитаж» он «вышел в люди». Началась безалаберная, но интересная жизнь. Казалось, так будет всегда: «Он молод, в кармане всегда водятся деньги… Он нужен всем, он нарасхват, а вот ему, по сути, не нужен никто»… Кстати, само здание «Эрмитажа», благополучно пережившее бурные исторические события место чрезвычайно примечательное. Согласно городским преданиям, на верхних этажах здесь размещалась белая контрразведка, там всякое случалось. Бывало, что и из окон выбрасывались (или выбрасывали?). Вечерами в ресторане, что внизу кутили офицеры, а перед входом фланировали проститутки. Тогда эта улица называлась Фундуклеевской, а Гоша запомнил ее под именем Ленина. Но это, так, лирическое отступление...

 

И вот всё ближе финал. Не кресло руководителя некой коммерческой фирмы, даже не кабинет директора ресторана или офис бывшего цеховика-нувориша, а просто… столичный асфальт, улицы Киева стали постоянным рабочим местом уже престарелого экс-фарцовщика. Как ни крути, а должность интуристовского официанта, в конце-концов, стала вершиной его карьеры. Немудрено, что «прикольная» кличка «Официант» приклеилась к нему навечно…

 

А однажды случилась странная вещь. Григорий Иванович перестал бояться ментов. А ведь это именно они, в свое время, придали серебристо-серый шик его прическе. Теперь же когда-то заклятые враги — «цветные» стали чуть ли не союзниками и помощниками! В совместной борьбе с криминалитетом, так сказать. Ха-ха. «Бандитские Девяностые» — это вам не шутка. В своём видавшем виды портфеле «Официант» стал носить дубинку, что-то вроде куска арматуры, — для защиты от беспредельщиков. Без опаски демонстрировал ее и ментам: «Да, ношу. А как же? Для самозащиты. На вас ведь полагаться бессмысленно, глупо…». Те кивали в ответ, соглашаясь: «Да ладно, ладно. Но только, смотри уж, не очень-то. А так — мы тебя не видели, не знаем, и ты нас не знаешь».

 

Он, из породы современных Чичиковых, явно не вписался в узкий проход (или щель?) для избранных, названный «переходом к рыночной экономике» и не сумел адаптироваться в новых условиях. В отличие от ряда своих коллег, ставших, пусть и не в одночасье, банкирами, владельцами лавок, кафешек, магазинов и магазинчиков; торговых палаток, а порой даже и рынков, сменивших баулы на газовые баллоны и автозаправки. Некоторые из них выбились в депутаты и даже (что страшно подумать!) в олигархи! Факт этот давил и угнетал… Вот ещё и «старый друже» Васько не преминул посыпать солью его старые раны: посмел как то раз упрекнуть «Официанта» в слабости житейских позиций. А когда-то ведь ходил в учениках-подручных, в сумконосах, подхалимах… Именно в эту тяжкую годину испытаний Гоша поделился со мной сакраментальной и, вероятно, выстраданной мыслью: «Запомни мои слова. Придет время, когда всё в этой стране будет, как на Западе, но нам это уже будет не нужно»…

 

«Что это за бомж?..»

 

На несколько лет он исчез с моего горизонта.

Я стал понемногу забывать о его бренном существовании. Оригинальный киевский тип всплывал в туманном подсознании лишь изредка, чаще всего во время прихода очередной весны или под стакан доброго вина. Но Гоша по кличке «Официант» однажды напомнил о себе. Еще раз. Как всегда неожиданно. Как всегда, эпатажно…

 

…Как-то поздней осенью или ранней зимой я прогуливался с приятелем по центру города. Мы проходили, минуя «Жёлтый корпус» Университета. Как вдруг… Меня окликнули. «Некто», какая то странная фигура то ли в тулупе, не то в полупальто или в кожухе а ля персонаж из фильма «Операция «Ы», — валенки, видавшая виды ушанка плотно надвинута на лоб, — топталась на ступеньках у входа. На парапете, у ступенек, разложены были книги. Потрепанные учебники, словари… Кто это? Какой-то мужик-мужиком. Что-то знакомое, но давно забытое. Красное лицо и глаза навыкат. Он сторговывал студентам остатки скудных «сокровищ» своей «библиотеки»…

Ба, знакомые всё лица! Узнал, наконец, Шарпана.

«Привет! Тебе книги не надо?», — спросил Иваныч. И добавил: «Решил вот избавиться от ненужного хлама»... От былого «величия» прежнего «Официанта» не осталось и следа, а разговор с ним напоминал попытку разжечь костёр из отсыревших поленьев. Перекинувшись с ним парой-тройкой фраз я догнал товарища и пошел дальше.

 

Некоторое время мы шли молча. Я пребывал в плену нахлынувших эмоций. «Былое и думы»… Возникли они как-то спонтанно: что-то встрепенулось и тут же погасло. Я грустно усмехнулся… Потом приятель не выдержал, спросил: «Что это был за бомж?»…