Старинное поместье на холме давно заросло травой. От роскошного

особняка остались лишь коринфские колонны, исчерченные паутиной

трещин да балюстрада с обломками ваз. Одеревеневшие лианы хмеля давно

выжили виноградные арки и розарий, а у подножия террасы, обрамлённой

стоптанными лестницами, пустым битым блюдцем темнел когда-то шумный

фонтан. Чудом сохранился, перекинутый через него, каменный арочный

мостик, на котором в былые годы стояли вазоны с цветущей бегонией и

горели кованые керосиновые фонари.

 

Дурная слава была у этой усадьбы. Старики сказывали, что проклята она, и

ни добра, ни счастья не видать тому, кто позарится на заброшенный дом,

на конюшни, да на фамильную церковь с синей луковкой, разрисованной

серебряными звёздами. Безмолвными стражами толпились вокруг неё

столетние ели, а на одной из них, словно статуэтка, восседала золотая

кошка – с кисточками на ушах и одним изумрудно-зелёным глазом. Она

видела им за тысячи километров, и каждую ночь, вглядываясь в

бесконечную мглу, искала того, кто разорвёт заколдованный круг и,

наконец, отправит её на покой.

 

Лунный свет освещал имение, окутывал тревожной дремотой, но уснуть не

давал. Сверкали тонкими клинками аквамариновые травы, искрились

островки глянцевых фиалок, мерцали фиолетовыми спинками

земляные жуки и вились над флоксами мохнатые бражники.

 

Полыхнула молния, приглушённо застонал гром, воздух наполнился

влажной прохладой, и тяжелая дождевая туча, похожая на каравеллу с

развевающимися рваными парусами, поплыла над усадьбой. Ветер

Грозовей держал одну руку на штурвале, а другой обнимал юную Ветряну.

С первыми дождевыми каплями они весёлым вихрем обрушились на

цветущую липу и запутались в её душистых букетиках, словно два тумана в

рыбацкой сети.

 

- Вот тоска, и поговорить-то не с кем! – раздался чей-то всхлипывающий

голос.

Грозовей свесился вниз головой и, увидев под липой плещущийся Ручей,

сказал:

- Не хнычь, дружище! Нынче мы твои собеседники - пилигримы небесные

знатного ветряного сословия! Я – Могучий Грозовей, а это – невеста моя,

Луговая Ветряна.

- Ах, я рад, я рад! – заплескался Ручей. – Летаете, значит? А кто быстрее,

вы или птицы?

Ветер усмехнулся:

- В Атлантике люблю поднимать штормовые волны и ни чайкам, ни

альбатросам меня не догнать, в Средиземноморье - первенство уступаю

стрижам, а вот в Шотландии со стаями скворцов в унисон кружим.

- Это как же?

- А вот так! - Грозовей пронёсся над развалившимся амбаром и, подхватив с

земли ветхий мешок, одним рывком вытряс из него гору пыльных

многократно перепревших семян подсолнечника. Те едва коснулись земли,

как Ветер увлёк их за собой и они, напоминая птичью стаю, стали летать в

лунном сиянии удивительными, перетекающими друг в друга, формами:

каскадом, спиралью, волной, танцующей коброй а, напоследок -

тучей-каравеллой, точь-в-точь, как та, что плыла по небу.

 

- Прелестно! - воскликнул Ручей. - А девонька твоя так умеет?

- Не-е, слишком нежна она! Ей под силу лишь ивовые ветви качать, да

серую полынь гладить, - Грозовей обнял возлюбленную. - Но когда-нибудь

мы вдвоём облетим всю Землю потому, что любим друг друга, и будем

любить всю жизнь, и все будущие жизни!

 

- Ой, что ты, что ты!!! Нельзя произносить здесь такие слова! - зашумел

Ручей, но было уже поздно.

- Любим, любим... - зашептали наперебой травы.

- Будем любить… все будущие жизни... - по-старушечьи заскрипели сосны.

- Лю–бить! Лю-бить! - подхватил дождь, щёлкая мириадами невидимых

пальцев, и навстречу его прохладным брызгам потянулись ростки

барвинка, раскрыли объятья опахала папоротников, а бутоны сон-травы,

глотнув влаги, вспыхнули ярко-оранжевой сердцевиной.

Колдовские чары, дремавшие долгие годы, встрепенулись и сбросили

пелену забвения. Будто в театре теней стали проплывать сцены из жизни

старой усадьбы - силуэтами, бликами и сгустками потусторонней энергии

стали двигаться таинственные призраки прошлого.

 

Седовласый садовник, в рубахе из конопляного полотна и мятых суконных

штанах, ловко орудовал ножницами, срезая верхушки самшита. Необъятная

бонна, в пышном, до пят, платье, отороченном рюшами и воланами,

баюкала туго спелёнатого младенца, а кондитер - в белоснежном фартуке и

поварском колпаке, выкладывал на блюдо замысловатые пирожные. Словно

в театре теней, сквозь плывущие веера еловых лап, торопливо пробегали

борзые, сутулый конюх вел под уздцы вороного жеребца, чинно

шествовали соседи-помещики: кто с тростью, кто с трубкой во рту. Хозяйка

сидела за роялем и плавно водила руками по расстроенным клавишам, а

хозяин всё

поглядывал сквозь монокль по сторонам, словно опасаясь чего-то. На их

лицах, словно тончайшие пенки на поверхности горячего молока, дышали

тысячи морщин, а глаза были чёрными и пустыми.

 

- Ах, Глафира Лексевна, - бормотал барин, морща лоб, - наш сын, наш

единственный наследник, вздумал влюбиться в простолюдинку, жениться

собрался! Нельзя допустить, чтоб и имение, и лесопилка , и паровая

паркетная фабрика достались Настьке безродной, ведь уж немолоды мы с

вами, милая вы моя!

 

- Да, Гордей Игнатьич, - барыня поджала губы и отодвинулась от рояля. -

Петя очень меня огорчил, я ведь ему генеральскую дочку сватала, а он

одно твердит: «Любим друг друга, будем любить всю жизнь, и все будущие

жизни!» Картины с неё пишет, вот полюбуйтесь!

Она протянула акварельный рисунок - на берегу солнечной реки сидела

смеющаяся синеокая девушка с длинными пшеничными косами и плела

венок из полевых цветов.

 

- И что в ней нашёл, скажите на милость? Глафирушка, матушка, нужно

что-то делать! Хоть и грех это большой, - он перекрестился и зашептал, -

но,

придётся к ведьме одноглазой идти! Нате вот, перстень золотой ей

поднесите, пусть отведёт от нас беду. Камушек-то в нём – кошачий глаз,

для ворожбы самое то! И велите, чтоб помалкивала...

 

Завеса густого дождя внезапно накрыла их, а на смену им пришли,

подёрнутые рябью, полупрозрачные конюх и садовник.

- Эх, жаль молодого барина! Обманом отправили его в Европу мануфактуру

изучать, а Настю опоили и тайно обвенчали с кузнецом. Смириться бы ей, а

она всё слёзы льёт… и ведь рожать-то скоро!

- Слышал я, что старуха с Чёрного хутора ворожила, кости кидала, чтобы

разлучить их.

- Ох, не к добру это!

 

Ударил гром, прокричал сыч, а по поляне, с ворохом пелёнок, бродила-

маялась заплаканная бонна:

- Горе, горе-то какое! Дитятко всего несколько дней пожило - крошечная

чудесная девочка! В саду, под крайней вишней похоронили её, словно

собачонку бездомную. Настя не выдержала - в реку бросилась! И кузнеца

молодого жаль - жену и ребёнка в один день потерял, а Петеньке написали

в Неметчину, что уехала она по доброй воле незнамо куда. Эх, не вернётся

он сюда, не вернётся.

 

Ослепительно полыхнула молния, да не одна, а целых три подряд.

Рассвирепел Грозовей от увиденного и услышанного, поднял настоящую

дождевую бурю, деревья ломал, гнул орешник до самой земли, а потом

подхватил длиннокудрую свою Ветряну, и умчался в неведомые края,

подальше от заброшенной усадьбы и страшных людских страстей.

Два дня и две ночи стонала, грохотала и ревела навзрыд непогода, а

откуда-то из-под земли доносились глухие удары – то ли чьи-то

удаляющиеся шаги, то ли стук чьего-то затихающего сердца.

 

* * *

 

На следующий год, в середине июня в поместье опять моросил дождь.

Обмелевший Ручей был этому несказанно рад, ведь после той майской

грозы, ни одна дождевая капля не упала в его ладони. Ни старые призраки,

ни залётные ветры с тех пор не появлялись здесь, лишь ежи да совы

охотились по ночам на мышей, да сойки лакомились ягодами в одичавшем

фруктовом саду.

Старая Вишня доживала свой век - ствол её дал трещину, склонив ветви до

самой земли. Она буйно цвела по весне, зная, что это - в последний раз.

Когда же отяжелела от небывало щедрого урожая, то стала мечтать лишь о

том, чтобы в сад вернулись люди - и дети, и старики, и обязательно -

хозяйка, умеющая варить варенье и настаивать ароматную тягучую

наливку.

Её маленькие внучки - густая вишнёвая поросль, были настоящими

почемучками:

- Бабуль, а было щекотно, когда пчёлки и шмели собирали твою пыльцу?

- Бабуль, а не было больно, когда синицы и воробьи клевали твои ягодки?

- Ба, а смородинки говорят, что они полезней!

- Ба, а люди – тоже деревья? Они, как и мы, расцветают весной?

 

Вишня только улыбалась и, держась за больную поясницу, тихо отвечала:

- Щекотно, конечно. Ни капельки не больно. От каждого - своя польза.

Люди немного похожи на деревья, но от любви расцветают в любое время

года.

– Бабушка, я очень хочу посмотреть на людей! - воскликнула младшая

Вишенка.

- Глупышка, люди жестоки - они убивают друг друга.

- А мне опять снился сон про речку, и про русалку: она целовала меня и

плакала, а потом я плясала у костра! Бабуля, помоги мне, подскажи, как

быть!

 

Старая Вишня склонилась ещё ниже:

- Что ж, пришло время! Нынче последний раз в году кукует кукушка,

последнюю песню поёт соловей и наступает зачарованная Купальская

ночь, в которую деревья могут переходить с места на место, а травы

наполняются чудодейственной силой. Если сможешь дойти до реки и

окунуться в воду до полуночи, то превратишься в речную русалку. Сплети

венок из цветущей крапивы, надень себе на голову, а на рассвете - брось в

воду. Коль на дно пойдёт – останешься навеки в царстве Водяного, а коль

подхватит его течение - станешь прекрасной девушкой. Ты научишься

петь,

танцевать и любить, но учти - это не всегда приносит счастье.

 

- Я cмогу! - прошептала Вишенка и стала высвобождать свои корешки из

глубинных земляных оков, разрывая тысячи древесных капилляров,

сосудов и вен, крепко-накрепко переплетённых с корнями всей её родни.

Сестрёнки-почемучки участливо подталкивали её и, как всегда,

любопытствовали:

- А если ты не успеешь окунуться в речку, вернёшься к нам?

- А ты хочешь научиться варить варенье?

Старая Вишня напоследок прижала к себе Вишенку, а затем, из последних

сил, оттолкнула как можно дальше. От резкого рывка, словно от удара

топора, хрустнул пополам её покалеченный ствол, а крона, усыпанная

спелыми ягодами, покорно легла на траву, окропив её алым соком:

- Беги, внученька! Беги вдоль Ручья, он приведёт тебя к реке!

 

* * *

 

Наступила ночь, и поплыли над хутором протяжные девичьи песни, в лесу

заухали совы и зашуршали атласные гадюки, а капли росы рассыпались по

плакун-траве, чтобы на рассвете одарить силой тех, кто пробежит по ним

босиком.

Луна стала медленно подниматься по небосводу, пробираясь сквозь

частокол чёрных осин и тополей. Зазвенели цикады и заискрились

повсюду нити волшебства, а золотая кошка, выглянув из-за еловых ветвей,

стала пристально вглядываться вдаль. Ей были видны и купальские костры,

и хороводы русалок у реки, и лешие, дымящие камышом в зарослях осоки,

а ещё - летящие на шабаш, хохочущие ведьмы и плещущиеся в темной реке

звёзды, а под черноклёном, увешанным венками и лентами - звенящий

монистами, соломенный бог Купала.

 

В изумрудном кошачьем глазу отражались заросшие ковылём равнины и

сонные острова кувшинок, красные крыши заморских деревень и

снежные вершины перевалов в зыбком океане снов. А вот - заплескалось в

ущелье альпийское озеро с многократным эхом, гуляющим между уступами

берегов, а вот - у подножия бурой горы показался высокий человек в

лётных очках и с рюкзаком за спиной.

Преодолевая крутые тропы, он стал подниматься всё выше и выше, пока не

добрался до горизонтального плато на вершине - зелёного оазиса в море

клубящегося тумана. Там его ждал серебристый длиннокрылый планер с

мигающими красными огоньками по бокам. Человек сел в его кабину и,

взлетев, стал плавно лавировать среди воздушных потоков.

 

- Мрр-мррр, - одобрительно замурлыкала одноглазая кошка, наблюдая за

полётом. Она пригнула голову так, что стали видны её худые, отливающие

лоском, лопатки и мягко соскользнула по стволу, словно тягучая капля

золотисто-янтарной смолы. Коснувшись земли, кошка выгнула дугой спину

и

крутнулась на месте – кисточки на её ушах опали и свесились длинными

прядями, а мордочка вытянулась в измученное женское лицо. Под

прохладной дождевой моросью её спина выпрямилась, а когтистые лапы

превратились в руки с тонкими пальцами, на одном из которых сиял

золотой перстень с «кошачьим глазом»

- В царстве слепых, одноглазая – королева! - прохрипела она. - Спешите за

мной, незрячие призраки! Сегодня мы обретём вечный покой, ведь

содеянное зло никогда не позволит нам возродиться. Столетнее проклятье

истончило наши души, превратило в призрачную дымку, которая в эту

Купальскую ночь развеется без остатка, а убитая любовь даст новые

ростки! Пусть будет так!

 

Она сорвала перстень, бросила его вверх и взвилась над поляной.

Подхваченные струями дождя, за ней ринулись невесомые фантомы

Глафиры Лексевны и Гордея Игнатьича, седовласого садовника и

необъятной бонны, повара и конюха, пронеслись тени борзых, закрутились

в воздухе трости, трубки, монокли и разбитые клавиши старинного рояля.

Призраки прошлого переплелись, смешались между собой и растаяли

навсегда.

 

А далеко на горизонте уже показались тяжелые тучи-каравеллы с

развевающимися парусами, сверкали молнии, гремел гром, и могучий

Грозовей мчал к поместью беспомощный длиннокрылый планер. Ветер

неистово крутил его штопором, кидал из стороны в сторону, обдавал

небывалым штормовым ливнем, и всё гнал и гнал на восток, минуя

деревеньки и города, железнодорожные пути и автомагистрали, острова

кувшинок и заросшие ковылём равнины.

 

* * *

Наступило утро. На поляне стоял молодой человек с рюкзаком за спиной –

высокий, загорелый, тёмные волосы до плеч разделены прямым пробором.

Он поднялся на холм, и замер от увиденной красоты: вычурные,

украшенные лепными буклями, коринфские колонны и балюстрада с

декоративными вазами, рядом - густые виноградные арки и розарий, у

подножия террасы - живой фонтан, а на перекинутом через него, каменном

арочном мостике – вазоны с цветущей бегонией.

 

Под гигантской елью приютился современный домик с черепичной крышей,

на которой сидели спутниковая антенна и пара длиннохвостых сорок.

Юноша огляделся по сторонам и заметил под старой липой искрящийся

ручей, а на берегу реки – девушку с книжкой в руках.

- Guten Tag, Frаulein! Здравствуйте! Невероятная гроза забросила меня в

ваши края! Здесь очень красивые места, так и хочется писать акварели!

 

Девушка встала и пошла ему навстречу. У неё были чудные синие глаза и

пшеничные косы, с заплетёнными в них алыми лентами.

- Вы - иностранец? – щурясь от солнца, спросила она.

- Да, хотя мой прапрадед родом с Украины. Он уехал на учёбу в Германию,

да так и не вернулся. А я живу на полпути к горе Цугшпитце и увлекаюсь

полётами на планере. Моё имя - Питер, а вас как зовут?

- А я - Вишенка!

Они рассмеялись.

- Почему Вишенка?

- Не знаю, меня бабушка так звала. Давайте, я вам покажу парк - в него из

леса приходят олени, и я их кормлю. А в нашей церкви, вон в той - с синей

луковкой, недавно замироточила старинная икона, а по веткам столетней

ели стала стекать целебная янтарно-золотистая живица!

 

Не сговариваясь, они взялись за руки, и пошли по извилистой тропе - мимо

тонких клинков аквамариновых трав и островков глянцевых фиалок, не

обращая внимания на мерцающих фиолетовыми спинками земляных жуков

и, вьющихся над флоксами, мохнатых бражников.

 

* * *

 

Ветер Грозовей лежал на ивовых ветвях, а Ветряна тихонько раскачивала

их, словно садовый гамак.

- Устал, милый? Такую грозу принёс издалека. Хорошо там?

- Хорошо, да только в здешних краях краше! Я ведь увидел в доме этого

парня ту акварель, помнишь, с девушкой на берегу реки? Вот и решил, что

пришло время его закинуть в это поместье! Ты меня любишь? – Грозовей

шутливо нахмурился и вопросительно поднял одну бровь.

- Люблю, и буду любить всю жизнь...

- И все будущие жизни! - добавил ветер.

- Ой, погоди-ка, - Ветряна лёгким дуновением метнулась к цветущему лугу.

Там, тихонько лопоча, кружили над клевером, цикорием да кашкой,

маленькие тёплые ветерки.

- Один, два, три... семь... десять... двенадцать - все тут! – Она вздохнула и,

пригладив серую полынь, прошелестела: - Дети, кто хочет пощекотать

папу? Он уже проснулся!

 

По небосводу неспешно катилось ясное солнце, на осинах и тополях

звонко галдели птицы, а в воздухе витало едва уловимое дыхание ночного

дождя, разноцветные ворсинки полевых цветов и невесомый, словно

шлейф давних воспоминаний, аромат вишнёвого варенья.