Сколько себя помню, я всегда боролась за выживание. Нет, не за физическое, хотя иногда и это имело место. Выживанием для меня было первенство. В любой области. Вот я отбираю игрушки у толстой девочки, имени которой не помню. Нам с ней – года по два. Она – сонная, ленивая, со слегка заплывшими младенческим жирком голубыми глазами, с белобрысой всклокоченностью на круглой голове - еле передвигается на четвереньках по мягкому ковру. В руках у нее – плюшевый медведь. Я – быстрая, худенькая, с темными, слегка вьющимися волосами и темно-коричневыми глазами в пол-лица, в розовом байковом платье, в красных туфельках с пуговкой на боку – устремляюсь за ней, развивая ту скорость движения, на которую максимально способна в силу возраста и мешающего движению коврового ворса. Через секунду добыча – у меня в руках. Девочка даже не плачет, ибо едва понимает суть произошедшего. Вихрь, налетевший на нее, не поколебал мирного внутреннего устроения, не разозлил и не огорчил. Она даже слегка улыбается. Она готова поделиться. А я – нет. Следующая сцена. Мне – шесть лет. Гуляю во дворе. Девочка-соседка, моя подруга по играм, вертит в руках женскую сережку-«слёзку»: розовый камень удлиненной формы, расширяющийся книзу в виде капли. Говорит, что нашла у подъезда. Мы разглядываем чудесную находку вместе, голова к голове. Ах, какая красота! Какое богатство! Я видела такие в ушах у маминой подруги. Быстрым жестом выхватываю сережку у её обладательницы и – сую в рот. Зачем? Не знаю. Девочка возмущена. Она кричит на меня, просит вернуть. Я хочу что-то ответить, но чувствую, как длинная и узкая серёжка легко, как по маслу, проскальзывает в моё горло. И – застревает там. Страх, ужас, затрудненное дыхание, расширенные глаза, спазм, толчок – серёжка выплюнута на асфальт. Через секунду она снова у меня в руках, зажата в кулаке. Еще через секунду – летит через забор, в чужой двор, куда нам, детям местного двора, хода нет, и там, скорее всего, теряется в высокой траве. Я торжествую, источая из своих мстительно мерцающих черных глаз громы и молнии. Серёжка, найденная подружкой, пропала, растворилась, исчезла, как дым. Пусть она досталась не мне, но – и не ей. Далее. Я бегу наперегонки со знакомым мальчиком. Впереди – длинный-предлинный коридор. Паркетные полы только что натёрты уборщицей до блеска. Мои ноги скользят, заплетаются, и я чувствую, что победа достанется не мне. Едва заметным, стелющимся движением конькобежца выбрасываю ногу в сторону бегущего соперника, он спотыкается и падает. Время, затраченное им на поднимание с колен, я использую для того, чтобы вырваться на полметра вперёд. Там, в конце коридора, пожинаю лавры победительницы забега от болеющих за нас друзей. С годами я научилась добиваться первенства не столь очевидными способами. Прямое, вплоть до физического, воздействие на противника уступило место воздействию косвенному, опосредованному. Распространить какой-нибудь не совсем проверенный слух, нелестно о ком-то отозваться, кого-то с кем-то столкнуть лбами, кому-то на кого-то пожаловаться, преувеличить свои достижения в какой-либо области, похвастаться отношениями «на короткой ноге» с кем-то из очень уважаемых людей – и т.д. и т.п. Весь арсенал юной интриганки, озабоченной поднятием своей самооценки путём обесценивания окружающих. Единственным оправданием моей тогдашней стратегии может служить (если может!) только тот факт, что я не отдавала себе отчет в собственных действиях. Я просто не понимала, зачем и почему я делаю именно так, а не иначе. Я была убеждена: первенствовать во всём – вот цель, достойная того, чтобы затрачивать на неё максимум энергии, отпущенной мне жизнью. И, надо сказать, мне это вполне удавалось. Подруги одаривали меня своей любовью, взрослые - уважением, сильные со мной считались, слабые – боялись. Звание неформального лидера – смелого, дерзкого, авторитетного, умеющего задавить всех своей харизмой (во времена моей юности это называлось «дурью», в более мягком варианте – «наглостью») - прочно закрепилось за мной. Так думали про меня все, и так думала я про саму себя. И только иногда… А что бывало иногда? Я даже не могу толком объяснить. Тогда, в начале жизни, я обозначила это явление глаголом «подступать». Что-то неведомое, жуткое, необъяснимое, чёрное, как разверзнутая бездна, не имеющее формы и границ, липкое, кричащее и удушающее - временами подступало ко мне. Иногда оно оставляло после себя мокрую простынь с желтым, дурно пахнущим кругом посередине – врачи называли это энурезом и долго и безуспешно лечили меня от него. Иногда «оно» пронзало меня с ног до головы внезапным ощущением приближающейся смерти – сейчас, здесь, в эту вот самую минуту или даже секунду, на виду у всех, прямо на занятии (в спортзале, туалете, столовой, на прогулке и проч.). Иногда «оно» накрывало меня, словно прозрачным колпаком; его звуконепроницаемые стены лишали меня возможности докричаться до мира, который жил и бурлил вокруг этого колпака; я открывала рот, но меня не слышали, и я, в свою очередь, не слышала никого из тех, кто меня окружал, а видела только их беззвучно открывающиеся рты… В общем, когда бы и в каком виде ни подступало ко мне это «оно», я понимала, что со мной происходит что-то страшное, неправильное, унижающее и обессиливающее меня. Но я об этом никому не рассказывала. Тайну своей внезапно подступающей и абсолютно мною не контролируемой слабости я хранила мужественно, как Зоя Космодемьянская. Зубы мои были сжаты, лик – непроницаем, а сердце – захлебывалось в одиноком крике «sos!», которого никто не слышал. |