Свежий

морской бриз теребил пунцовую ленточку

вокруг талии на белом свадебном платье.

Её повязал младший брат жениха, как требует древний

обычай.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

 

Узкие бакинские улицы старого города, обнесённого крепостной стеной,

часто заканчиваются тупиком, из которого есть только два выхода:

вернуться назад или взобраться на крышу по выступам в стене и парапетам

ветхих балконов. А крыши домов примыкают так близко друг к другу, что

образуют длинную многоступенчатую террасу, потому что постройки разной

высоты. Булыжное мощение, плотно запертые окна и гирлянды

развешенного выстиранного белья над головой, а во дворах часто общий

туалет на несколько семей. Жалкое зрелище. Умай жила на одной из таких

улочек. Вернувшись из школы, девочка помогала матери по хозяйству, а её

младший брат крутился возле отца в авто мастерской. Тот сам содержал

семью, как его отец, дед и остальные мужчины многочисленной родни.

Родители любили дочь, но воспитывали в строгости, придерживаясь

обычаев, которые почитали их предки. Она была средним ребенком в семье.

Её старший брат женился и жил со своей семьёй в пригороде Баку. Умай,

как и её сверстницы, почти всё своё свободное время проводила дома —

вышивала бисером и рисовала акварелью. Девочке шёл всего двенадцатый

год, а её отец, седовласый Ильдар, уже задумывался о судьбе дочери,

прикидывая, не погорячился ли он, договорившись со своим давним другом

десять лет назад о свадьбе их детей. Солмаз, жена Ильдара, на эту тему

ничего не говорила, только вздыхала иногда, когда кто-то из соседей

выдавал дочку замуж. О чем она думала только Аллаху известно.

Черноглазый коренастый Вахид, живший на этой же улице, был на пару

лет старше Умай и учился с ней в одной школе. Часто, сидя на скамейке во

дворе школы, он терпеливо ждал, когда она после занятий в группе

продленного дня выйдет на крыльцо с подругами. Вахид не подходил к ним,

а молча шёл следом до тех пор, пока Умай, оставшись одна, не сворачивала

на свою улицу. Когда вдали уже был виден её дом, юноша замедлял шаг и

провожал её взглядом до самых ворот двора. И только потом возвращался к

себе. Она же делала вид, что не замечает его.

— Твоему жениху это не понравится, — подшучивала то одна, то другая из

подружек. А Умай, слегка покраснев, улыбалась и отворачивалась, а в душе

боялась, что об этом узнает отец. Что будет тогда, она даже представить не

могла. Ведь Вахид ей нравился. Она сама не знала, что её привлекает в нём:

его внешность или сдержанность в поведении. Но желание нравиться,

заложенное в каждой женщине, даже в таком раннем возрасте, брало верх.

Как-то, собираясь в школу, она попыталась вплести в косы ярко-синие

банты вместо тусклых чёрных форменных. Солмаз, заметив это, удивилась.

— Что это с тобой? Ты на занятия идёшь или на чью-то свадьбу? —

спросила она дочь и, не дождавшись ответа, ушла на кухню. А когда к Умай

заходила лучшая подруга, живущая рядом, начиналась примерка цветастых

платков, бус и браслетов перед большим зеркалом в родительской спальне и

разговоры о будущих женихах, о белом свадебном платье с красной лентой

и о махре, предсвадебном подарке, напоминающем калым у тюркских

народов. Разговор всегда затевала подружка. Вот только махр интересовал

Умай меньше всего на свете.

Ильдар хотел выдать дочь замуж сразу по окончании школы. Сыну его

приятеля будет уже тридцать. Самое время: и профессия, и место в

обществе, и заработок, и дом, наконец, всё, как положено. От таких мыслей

ему становилось на душе легче и радостнее. Но с женой он это не обсуждал.

— В семье всё решает мужчина. Так было, есть и будет, — размышлял отец

семейства. Особенно хорошо думалось вечерами после работы, когда

поужинав, он в полном одиночестве пил чёрный индийский чай из

«армуды»-стакана, имеющего грушевидную форму, вприкуску с колотым

сахаром. Ильдар любил это время. Солмаз занималась детьми, готовя их ко

сну, и его никто не беспокоил.

Так и жил он с этой иллюзией, пока Умай, наконец, не окончила школу.

 

Бакинский базар был многолюден и напоминал муравейник. Хаотичное

движение торговцев туда-сюда, разговоры у лотков, пестрые навесы,

разноцветные ткани, прозрачные платки и всевозможные безделушки, и ко

всему еще яркие лучи палящего южного солнца. Все это было утомительно,

а тут ещё хочется то пить, то чего-нибудь вкусненького… Умай, находясь

на седьмом месяце беременности, последнее время редко выходила с мужем

в город, боясь преждевременных родов. Резус ведь отрицательный, а это не

шутки.

— Правильно. Сиди дома, занимайся хозяйством. И мне спокойнее, —

говорил ей Вахид. Но в это утро она сама предложила пойти на базар. Лавка

со сладостями просто вскружила ей голову.

— Хочу пахлаву! Нет, мютаки и фешмак! — лепетала она.

— Фешмак не надо, зубки сломаешь, — шутя, сказал Вахид и отошел в

сторону, чтобы закурить. Умай уплетала мучное, как пятилетнее дитя,

перепачкавшись в сахарной пудре. Оба засмеялись, когда он, не

предупредив, щелкнул аппаратом, делая снимок. А потом они бродили по

набережной, взявшись за руки. Тёплый ветер с Каспия обтягивал тонким

сатином ее вытянутый арбузиком живот и спутывал каштановые локоны.

Вахид был счастлив — он ждал сына. В его голове было уже множество

планов насчет него. Ей это казалось забавным. Муж баловал Умай цветами:

покупал её любимые розы, а когда денег до зарплаты оставалось совсем

мало, рвал цветы прямо с клумбы в городском парке. Но всегда

возвращался домой с букетом, пусть даже и небольшим. Через два месяца

Умай родила девочку.

 

Маленькая Сабина лежала в кроватке, рассматривая погремушку.

Крошечные пальчики ещё неуверенно держали её и казалось, что жёлтый

пластмассовый медвежонок вот-вот упадет. Умай, задумавшись, сидела

рядом. Ей бы радоваться, что растет здоровый ребенок с глазами-маслинами

и щечками, как спелый персик. Еще в родильном доме она поняла, что

дочка Вахиду не в радость, какой бы красавицей она не была. Это были

вторые роды и снова девочка. Вахид был уверен, что, наконец, родится сын

и даже заранее подобрал ему имя. И вдруг такой «облом». Он нервничал и

уверял, что не приедет забирать их из роддома. Этот невежда искренне

считал, что виновата снова его глупая жена. Как он теперь будет смотреть в

глаза родственникам и соседям?... Позор! Но, немного остыв за неделю, всё

же привез Умай с ребенком домой. Но к дочери интереса не проявлял, будто

её вообще не было. Женщина была растеряна, не понимая, как можно вот

так сразу измениться. Слёзы наполняли её глаза, но муж был, как кремень.

Умай заботливо ухаживала за малышкой, не смотря на подавленное

настроение. В её душу закралась тревога.

— Совсем молока мало, вдруг исчезнет совсем, — переживала она молча. И

только когда Вахид уезжал на работу она забывалась, любуясь своей

смуглянкой. И на душе становилось не так тоскливо. Сабина росла весёлой

и почти не плакала. Умай и представить не могла, что рождение второй

дочери внесет коррективы в её, казалось, очень счастливый брак.

А ведь несколько лет назад ради Вахида Умай поссорилась со своими

родителями и сбежала из дома, чтобы принадлежать только ему. Произошло

это ещё до уплаты махра, а если бы после, то не видать Вахиду

возлюбленную, как своих ушей. Старый Ильдар понять дочь так и не смог:

связать свою жизнь с молодым парнем, у которого ещё ветер в голове! А

главное — уйти к нему до свадьбы — глупая дерзость, похожая на вызов.

Эта история поссорила его с отцом несостоявшегося жениха навсегда. В тот

период Ильдар сильно постарел, да и сердце стало пошаливать. С Умай и

Вахидом он не разговаривал вообще, но полностью отношения не оборвал

исключительно ради своей первой внучки Лалы. Солмаз переживала это по-

своему: уйти к мужчине ещё не будучи женой - такое не укладывалось в её

голове, но в глубине души она всё-таки понимала дочь. Ведь любовь — это

как болезнь. Главное, чтобы была взаимность. Она искренне верила, что всё

постепенно образуется, и эта мысль утешала её.

 

Время шло, девочки росли, общаясь в основном с Умай и бабушкой по

линии отца. Та была уже стара, чтобы как-то влиять на сына, да и что она

могла: Вахид никогда не слушал её советов. В семье всё решает мужчина –

это засело в его голове ещё с детства. Он стал совсем молчаливым, много

курил, теперь прямо в гостиной, не обращая ни на кого внимания. Его мать

Мархамат, как и Солмаз, была воспитана в старых традициях востока и

старалась не вмешиваться в жизнь сына. Она наблюдала за всем со

стороны, всхлипывая по ночам.

Спустя какое-то время Вахид стал приходить домой позже обычного,

ничего не объясняя. Мархамат не поленилась и проследила за сыном. Как

она и подозревала, у него появилась другая женщина, и наследнику вот-вот

должен был исполниться годик. Зов крови и простое женское любопытство

перевесили старость и гордыню. Она познакомилась со своей незаконной

невесткой и внучком. Отлучаясь иногда из дома, старушка, прихватив

фрукты или игрушку, автобусом ехала через весь город, чтобы повидать

малыша. На душе «кошки скребли», но виду Мархамат не подавала,

побаиваясь сына: вдруг что выкинет, тогда — беда. А Вахид, ни о чём не

догадываясь, жил на два дома, будто так и должно было быть. Умай тоже

ничего не замечала, поглощённая заботой о дочерях и уже привыкшая к

равнодушию мужа.

Как-то утром, уходя из дома, Вахид сказал матери: «Накройте к ужину

стол: придёт уважаемый Фируз, мы обсудим наши дела. Гость

действительно пришёл под вечер. Угощение было традиционным : шашлык

из баранины с помидорами, баклажанами, зеленью, лимоном и соусом

ткемали, рис со специями. И, конечно, чёрный чай, свежезаваренный и

ароматный. Мархамат, накрыв стол, сделала вид, что ушла к себе. А сама,

приложив ухо к двери, пыталась разобрать, о чём идёт разговор. Мужчины

ели не торопясь и говорили не громко. Всё, что смогла она разобрать, так

это то, что речь шла о Лале, которой исполнилось восемь лет.

— Пришла теперь очередь Вахида решать судьбу дочери, — подумала

Мархамат и разволновалась, вспомнив историю Умай.

Прошло несколько дней. В один из тёплых сентябрьских вечеров Вахид

позвал в гостиную мать и жену.

— Уважаемый Фируз — отец жениха Лалы. Он — достойный человек. Когда

ей исполнится шестнадцать, она выйдет замуж. Я так решил. А чтобы не

повторилось то, что было с нами, — он посмотрел на Умай, — глаз с Лалы не

спускать! Когда подрастёт Сабина, я ей тоже пару найду. Всё это

говорилось напряжённо и жёстко, совсем не так, как бывает в таких

случаях. И Умай почувствовала, какими чужими они стали друг другу. После

небольшой паузы Вахид сказал, что у него растёт сын, но разводиться с

Умай он не будет.

— Дочерей надо вырастить и пристроить, — сказал он, не сомневаясь в

своей мудрости.

Умай больше не вышивала бисером, не примеряла ни цветастых платков,

ни бус, ни браслетов, как когда-то в юности. На свадебной фотографии она

и Вахид выглядели очень счастливыми. На её белом шифоновом платье

была пунцовая ленточка, повязанная вокруг талии — символ её

неразрывной связи с мужем.

— Как это было давно, да и было ли? — думала она, глядя на снимок, не

потерявший блеска и сочности красок, но вызывающий нестерпимую горечь

воспоминаний.