Женщина у кинотеатра так живо напомнила мне уличную торговку пирожками из моего счастливого детства середины 80-х, что я тут же ощутил на губах вкус кисло-сладкого яблочного повидла, которыми те пирожки были щедро начинены.

Мы звали ее тетей Нюрой. Круглое, добродушное лицо в мелкую оспинку, бородавка на подбородке. Обычно она стояла на углу возле сквера, мимо которого наша дружная компания ходила на занятия в школу и обратно. Нас было человек двенадцать – пацанов и девчонок разных возрастов. Мы жили в соседних домах – двухэтажных «сталинках» с высокими потолками и вечно сырыми подвалами, играли в одни игры, хранили общем секреты.

Никогда позже я не пробовал ничего вкуснее. Я мог бы съесть тех пирожков дюжину или больше. Но сама тетя Нюра запрещала, грозила шутливо пальцем и вручала в одни руки не больше четырех. Времена алчных и равнодушных продавцов еще не наступили.

Мое детство закончилось после восьмого класса, когда родители пропали без вести в горах Алтая. Я так до сих пор и не понял, что привлекательного в том, чтобы с огромными рюкзаками за спиной, без устали бродить по горам и ущельям, сбивать ноги об острые камни, ночевать в палатках, наслаждаясь отсутствием элементарных бытовых удобств.

Они познакомились в Приэльбрусье, в туристическом лагере. Обоим по девятнадцать. Еще можно понять: возраст, когда башку срывает от жажды романтики. Но и много лет спустя, повзрослев и остепенившись, обвешав себя гроздьями взрослых проблем и забот, они, как и прежде, каждый отпуск стремились провести подальше от благ цивилизации и при этом чувствовали себя счастливыми.

Отец несколько раз пытался привить и мне свою веру. Но я откровенно скучал без телевизора и привычной обстановки, быстро уставал, рыдал от жалости к себе, когда начинали болеть натруженные мышцы. В конце концов, они махнули рукой, отдали меня на попечение бабушке, которая потакала всем моим капризам и шалостям.

Позже я решил, что родители назло мне забирались в такую глушь, куда невозможно было ни дозвониться, ни докричаться. А потом и вовсе намеренно отказались от такой обузы, как я. Недели через две после их исчезновения меня покинула и бабушка – не выдержало сердце. Протестуя, я перебил и искромсал в доме все, что смог. Но это не помогло. Родители так и не вернулись. Мне пришлось перебраться жить в дом маминой сестры, Натальи, в небольшой поселок километрах в ста от нашего города, и только тогда я понял, как был счастлив раньше.

Нет, никто меня не обижал, не унижал. Просто в этой семье были приняты совсем другие правила и законы. Родственники держали кур, гусей, поросят, ленивую тупую корову Зорьку. Наравне с другими ( а детей у тети Натальи было трое, не считая годовалого Стасика) мне пришлось закатать рукава и научиться управляться со всем этим вонючим и голосящим хозяйством.

Я возненавидел новый для себя мир до мельчайших деталей. Меня раздражали даже цветы, роскошные клумбы вдоль забора, которыми восхищалась вся округа. Горе выло во мне днем и ночью, клацало зубами, как голодный волк. Если я и повыдергивал те цветы с корнем, то действительно не помнил, как это произошло, но с тех пор на меня стали вешать всех собак.

Спустя два года я на льготных условиях, как круглый сирота, поступил в институт. Это была единственная поблажка со стороны моей мачехи-судьбы. Институт дал возможность вырваться из цепких объятий тетки и вернуться в родной город, где меня поджидала квартира, оставшаяся от родителей. Тогда казалось, что впереди меня ожидает только счастливое и беззаботное будущее.

Женщину у кинотеатра звали Аллой. Она куталась в столетнее зеленое пальто с ободранным воротником. По ее лицу было видно, что она не прочь поболтать ни о чем. Но я отвернулся, давая понять, что глупые разговоры мне неинтересны. Так мы и стояли молча, на небольшом, скудно освещенном фонарем пяточке. Начал накрапывать мелкий дождик. Громадное, темное здание кинотеатра возвышалось над нами, как сказочный исполин.

Минут через пять подошел еще один товарищ. Назвался Эдом. Выглядел он неважно: обрюзгший, потасканный жизнью, промокшие светлые редкие волосы облепили череп, губы жалко дрожали. Втроем мы представляли неплохую иллюстрацию к любой жалостливой истории о горемыках-неудачниках, которые решили ввязаться в сомнительную авантюру в надежде, что жизнь еще можно изменить к лучшему. У меня противно заныли зубы. Что я делаю в этой компании? Пропил последние мозги? Поверил психиатру- маразматику, свихнувшемуся от постоянного общения с чокнутыми пациентами? Не лучше ли прекратить весь этот цирк, пока не поздно…

Но тут неосвещенное, угрюмое здание кинотеатра за нашими спинами внезапно озарилось огнями, словно чья-то рука повернула рубильник. Тяжелая, двухстворчатая дверь распахнулась, приглашая войти. Я надеялся увидеть человека, который бы встретил нас приветливой улыбкой. Но казалось, что дверь распахнулась сама собой, хотя это было невозможно.

Мы с Эдом мрачно переглянулись. Алла счастливо улыбнулась и без колебаний направилась ко входу. Большинство женщин верит в добрые сказочки, им не дано понять, что за любой подарок судьбы рано или поздно придется расплачиваться. Но и оставаться на улице, раз уж ты все равно откликнулся и пришел, было глупо. В конце концов, всегда есть возможность повернуть обратно, если происходящее начнет напоминать ярморочный балаган.

В американских фильмах часто показывают сцену, когда герой возвращается поздним вечером в пустой дом, заходит в комнату, вспыхивает свет, из укрытий выскакивают знакомые и родственники с радостными воплями: «Сюрпрайз! Хеппи бездей ту ю!». В те минуты мне казалось, что подобное произойдет и со мной. Все это лишь неудачная попытка розыгрыша, глупая шутка.

Но никто так и не выскочил нам на встречу. Никто не вручил заветные билетики на поздний сеанс. Эхо шагов гулко отдавалось в пустом фойе кинотеатра. Окошечки касс были завешаны. Старая афиша на стене сообщала, что последний раз кинотеатр распахивал свои двери перед зрителями почти восемь лет назад. Возле колонны из темно-зеленого мрамора на пыльном полу валялась позабытая красная ленточка. Но где же персонал кинотеатра? Ведь должен же был кто-то включить свет, должен кто-то запустить проектор, когда мы втроем усядемся в зрительном зале.

У меня опять противно заныли зубы. Я вдруг понял, что, если действительно все случится так, как предсказывалось, эти двое будут вынуждены узнать о самых неприятных моментах моей бестолковой жизни. Да, конечно, мне тоже придется просмотреть фильмы с их участием, тут уж ничего не поделаешь, но одно дело – смеяться над чужими ляпами, и совсем другое – позволить капаться в твоем грязном белье посторонним. Пусть я после сеанса никогда больше не увижу ни Эда, ни Аллу, но всегда хочется, чтоб люди думали о тебе лучше, чем ты есть на самом деле, всегда надо держать марку. Если вдуматься, в моей прошлой жизни почти не было моментов, которыми можно было бы гордиться. К чему им узнавать о том, как я стащил в первом классе бутылку содовой в магазине, или о том, как облажался в двадцать лет, когда привел к себе домой первую красавицу института Эльвиру Находку?

Я решительно повернул назад. С меня хватит! Поиграли в детские игры – и достаточно. Но было поздно. Тяжеленная дубовая дверь, на которой местами облупилась краска, с громким стуком захлопнулась перед моим носом. Порыв воздуха отвесил мне пощечину. Свет предостерегающе мигнул под потолком. Я возмутился и заорал. Но толку-то орать в пустом помещении наедине с самим собой? Никто не бросился мне на помощь. Эд и Алла уже вошли в зрительный зал. Я рванул дверь на себя. Бесполезно. Почему я сразу не заметил, что она похожа на крышку гроба? Кляня себя на чем свет стоит, я почти бегом припустил в обратном направлении.

Не сговариваясь, мы уселись в среднем ряду, поближе друг к другу. Как только моя задница опустилась на сиденье, свет в зале погас, словно ждали именно меня. Из узких бойниц , расположенных почти под потолком, вырвался дымный луч света. Я узнал лица, пейзажи, обстановку. Показ решили начать с моей истории. Черт с вами, переживу как-нибудь и насмешки, и тыканье пальцами. Потом наступит черед моих спутников. Не может быть, чтобы их жизнь была стерильно чистой, как скальпель хирурга, без подлостей, без обмана, без унизительных ситуаций.

На экране быстро, как при ускоренной перемотке, мелькали кадры. Действующие лица почти не разговаривали, лишь в ключевых моментах поворачивались в сторону невидимого оператора и произносили одну-две фразы. Этого было достаточно, чтобы передать эмоции. Тем более что сюжет был знаком до мельчайших подробностей.

Сначала это были эпизоды из глубокого детства: я в пеленках в родильной палате, мамино лицо крупным планом - нежно улыбается, что-то шепчет, отец с огромным букетом гладиолусов - растерянный и смущенный, первое купание, первая прогулка – над коляской покачиваются кроны деревьев на фоне голубого неба, как будто машут приветливо руками. Первые шаги во дворе нашего дома. Несусь вперед , забывая переставлять ноги. Бац! Наверное, громко ору, потому что раскрытый рот заслонил лицо. Или это просто неудачно выбран ракурс съемки.

Я по-прежнему сидел, с напряжением вцепившись в подлокотники кресла, в любую минуту ожидая ехидных комментариев со стороны Эда или Аллы. Повернул голову и неожиданно для себя увидел, что Эд, который сидел ко мне ближе, беззвучно смеется, нет, просто хохочет, хлопая себя руками по ляжкам, но почему-то я не слышу ни звука, как будто нас разделяет толстое стекло. Причем, в этот момент на экране не показывали ничего смешного. Я наклонился ниже, чтобы увидеть Аллу. В зале царил полумрак, но мне удалось рассмотреть, что ее лицо мокрое от слез, губы что-то шепчут.

Как люди могут, глядя на одни и те же кадры, испытывать настолько противоположные эмоции? И тут до меня дошло! Не смотря на то, что мы сидели в одном зрительном зале и смотрели на один и тот же экран, каждому показывали свое кино. Не знаю, как это было возможно технически, но ведь сама идея, которая заставила меня прийти этим вечером в старый, давно не действующий кинотеатр с точки зрения логики и разума тоже казалась абсолютно абсурдной. И я успокоился, расслабился, наблюдая за своей жизнью со стороны. Я один сегодня – и свидетель, и участник, и судья, и адвокат. Никому нет дела до моего жизненного опыта, кроме меня самого.

У каждого из нас есть в прошлом человек, которого ты хотел бы увидеть, чтобы сказать то, что не успел сказать в свое время. Возможно, от этих слов ничего не изменится, возможно, его или твоя судьба сделает существенный крен в лучшую сторону, но невысказанные слова, как забытые в животе тампоны хирурга, в любом случае вызывают нагноение. Гнусное «А если бы…» нет- нет да и напомнит о себе. В некоторых случаях станет навязчивой идеей, способной доконать тебя не хуже опасного вируса. Счастливчики те, кто не умеют оглядываться назад. Но я точно знаю, что причиненные ими душевные раны, даже если они давно забыли о тех ситуациях, обязательно аукнутся в самое неподходящее время.

На этом невероятном вечернем сеансе, за который я заплатил целое состояние, предварительно взяв кредит в банке при помощи тетки Наташи, у каждого из нас троих была уникальная возможность внести небольшую поправку в старый сценарий. Просматривая ленту собственной жизни, всего один-единственный раз ты мог сказать «Стоп!» в том месте, где в свое время так и не прозвучали нужные слова. Всего один – единственный шанс, чтобы избавиться от сожалений или горестных воспоминаний, очистить совесть, а быть может, изменить свою жизнь, выбрать иную, более удачную тропинку.

Два месяца назад мне об этом рассказал чудоковатый профессор из частной психиатрической клиники, куда заботливые родственники определили меня после повторной попытки самоубийства. Поначалу я отнесся к его словам, как к изощренному издевательству над глубоко несчастным человеком. Кажется, я пытался наброситься на него, чтобы отомстить. Но тот, кто хоть раз подолгу и безрезультатно барахтался в липкой паутине неудач, знает, в такой ситуации ты готов ухватиться за соломинку, лишь бы выбраться, вновь ощутить под ногами твердую почву, а в сердце уверенность в завтрашнем дне.

Вся моя жизнь к тому времени казалась мне сплошной черной полосой с непродолжительными пробелами из света и тепла, за которые чуть позже приходилось расплачиваться вдвойне. Фильм, который мне могли показать в этом кинотеатре, однозначно был бы трагедией, мрачной историей в стиле нуар с элементами мистики и черного юмора.

Как знать, быть может поэтому меня и бросили в юном возрасте родители, предпочли исчезнуть, раствориться в зыбком мареве прошлого, лишь бы не видеть, как их единственный ребенок рыдает от бессилия после очередной оплеухи судьбы.

В конце четвертого курса института меня с треском выгнали, обвинив в краже вещей из комнат общежития. Доказательств не было, сплошные слухи да наветы завистников, но слушать мои возражения никто не стал. Я устроился стажером в юридическую контору и два года выслуживался и лицемерил, чтобы проявить себя, надеялся чуть позже восстановиться в институте, вернуть утраченное уважение, меня поперли и оттуда, обвинив в махинациях. Старики-пенсионеры, которые проживали надо мной, как-то под Новый год устроили в своей квартире пожар, заодно изувечив и мое добро. Дважды я попадал в автомобильную аварию. Сто раз – в глупые истории. Женщины уходили, хлопая дверью. Друзья предавали.

Множество раз я прокручивал в голове свою неудачную жизнь, пытаясь понять, с какого именно момента все пошло наперекосяк. И однажды в полутемном , заплеванном и загаженном баре, куда заскочил перехватить пару рюмочек коньяка, нашел ответ на этот вопрос. Когда-то давно мне был послан персональный ангел-хранитель, но я не сумел оценить этот дар Богов.

Ее звали Кристиной. Смешливое, непоседливое создание, с копной волос коньячного цвета, белой кожей и множеством веснушек. Совсем не такой я представлял себе свою избранницу, достойную делить со мной беды и радости в течение долгих лет, но надо признать, что Кристина мне нравилась. А она была влюблена по уши: об этом кричал взгляд доверчивых, зеленых глазищ, сообщала робкая улыбка. Это замечали все вокруг, и нередко подтрунивали над нами двоими. Слава богу, что мы редко сталкивались в институтских коридорах или попадали в одни компании - она училась на факультете менеджмента, курсом младше, я занимался спортом, она посещала театральную студию.

Обстоятельства свели нас ближе на репетициях студенческой команды КВН. Как я там оказался, если честно, не помню. Мне редко удавалось рассмешить окружающих. Зато Кристина в команде была тем гвоздиком, на котором и держалось все выступление. Она умело пародировала, комично таращила глаза, без устали и метко шутила, пела. Я был очарован. Мне нравилось провожать ее домой. Почти месяц между нами висел, как созревший плод, поцелуй, однажды после дружеских посиделок с вином и танцами, я сорвал его, но тут же приказал себе остановиться.

Наверное, я испугался. За веселым нравом и напускной бравадой в Кристине прятался человек, не терпящий случайных отношений. Она была принципиально до крайностей. Стоило мне сделать один шаг, и она обязательно вынудила бы сделать все последующие. Кому это надо в 19 лет? Вокруг полно цыпочек, готовых прыгнуть к тебе в постель без всяких обязательств. Тем более что на дворе расцветали угарные, смелые 90-е, шальные и нищие одновременно, привлекательные и пугающие. Я не стал создавать себе лишних проблем. Я просто отошел в сторону. А она была потрясена. Она уже вообразила себе, что заарканила меня на веки вечные. Несколько раз она пыталась поговорить. Но я избегал любых встреч и разговоров.

Спустя пару месяцев Кристина бросила институт и подалась в столицу. Она всегда мечтала поступить в театральный, но поддалась на уговоры родителей. Ее решение меня порадовало и освободило от дальнейших неудобств. На какое-то время я совершенно забыл об этой девочке.

Тем вечером в баре, после второй рюмки коньяка, спустя десять с лишним лет, Кристи внезапно напомнила о себе. Я заметил знакомое лицо на экране телевизора над барной стойкой, который работал в беззвучном режиме. Ощущение было, словно мне всадили штык по самую рукоятку в глотку. Это была она и не она одновременно. Идеальное лицо, идеальные волосы, идеальная фигура. Дорогая одежда, дорогие украшения, умелый макияж, вызывающий взгляд. Я попросил бармена сделать звук громче, и мне показалось, что все в баре, услышав ее голос, мгновенно забыли о своих разговорах. Мужики сделали стойку, девки завистливо передернули плечиками. Но тут короткий новостной репортаж закончился, на экране возникла рекламная заставка, и мне вдруг стало ужасно одиноко и противно. Коньяк превратился в дешевое, разбавленное пойло, которое только и пьют неудачники вроде меня.

Я постарался выяснить о ней все, что смог. Пока я футболился по жизни из стороны в сторону, Кристи уверенно, быстро поднималась по ступенькам вверх. Закончила институт Поплавского, занимала солидную должность в дирекции развлекательных программ на одном из центральных телеканалов, купила машину, отдыхала за границей, стремилась к большему. Правда, замуж так и не вышла. И мне хотелось верить, что я знаю, почему.

Правдами и неправдами я раздобыл ее номер телефона. Никогда в жизни ничего я не добивался с такой же отчаянной решимостью. Однажды вечером я набрал заветные цифры. Услышал ее неприветливое «Алло?» - и положил телефонную трубку.

Что я мог ей предложить и о чем рассказать? Какими косметическими средствами смог бы вывести с лица и тела свидетельства своей беспутной жизни – мешки под глазами, нездоровый цвет лица, сутулые плечи, животик над брючным ремнем? Такими трофеями обычно не хвастаются, их прячут подальше от людских глаз. Вряд ли она обрадуется, увидев меня таким.

А еще я подумал о том, что мои отношения с женщинами, возможно, не складывались именно потому, что я всегда искал такую, как моя Кристи, а попадались одни безмозглые идиотки в красивых упаковках. Как сложилась бы наша жизнь, решись я тогда сделать шаг ей навстречу? Не знаю, как ее, а моя точно не была бы такой бесцветной и унылой.

Так и случилось, что соглашаясь на эту странную и невероятную авантюру с кинотеатром, я точно знал, кому хотел бы сказать те слова, которые не сказал в свое время. Будь у меня много шансов, я подарил бы пару теплых признаний и матери, и отцу, и бабушке, и тетке Наталье, которая всю взрослую жизнь помогала мне выпутываться из различных передряг, но шанс мне давался только один, и я намеревался использовать его правильно.

Между тем на большом экране уже мелькали кадры последнего прощания с родителями на перроне железнодорожного вокзала. Никто не подозревал, что мы больше не увидимся. Мое лицо, которое показали мельком, не выражало ни грусти, не сожаления. С бабушкой, которая любила меня больше жизни, я чувствовал себя куда как вольготнее, чем под родительским присмотром.

Однако мама вела себя беспокойно. Только теперь я смог это заметить. Она постоянно дергалась, оглядывалась, теребила волосы, что всегда было у нее признаком крайнего волнения, наклонялась, заглядывая мне в лицо. Невидимый оператор явно затягивал сцену прощания, и так и этак, отслеживал камерой каждый взгляд, каждое движение. Люди на перроне пришли в движение, разом засуетились, заспешили. Видимо, прибыл поезд, которого я не мог видеть, потому что камера по-прежнему была полностью сосредоточена на матери. Отец подхватил два больших рюкзака и сумку, сделал шаг в сторону, оглянулся, подзывая ее, а она словно ожидала чего-то, прижимала меня к груди, всматривалась в лицо и не спешила уходить. Потом все-таки пошла. Ракурс изменился. Я увидел блестящие, синие бока новых вагонов, возле которых толпились пассажиры. Мама все оглядывалась, слабо взмахивала рукой, и я не мог дождаться, когда же эта изнурительная сцена закончится, чтобы перейти к новому витку моей биографии.

Последующие несколько лет уложились в пять минут. Предельно кратко, четко, без лишних подробностей и сантиментов. Я даже не покраснел, когда увидел себя в постели с Эльвирой, буквально за пару секунд до того, как со мной случился конфуз. Неприятно, конечно, тогда-то я был уверен, что никогда не переживу этого позора, и все будут показывать на меня пальцем, но с кем не бывает, все забылось со временем, поросло лебедой.

Но вот и актовый зал. Кристи в голубых джинсах и скромном черном свитере сидит на краю сцены, болтая ногами. Рядом Михась, ее сокурсник, симпатичный неглупый парень, но я не помнил, чтобы он также участвовал в наших репетициях. Зачем приперся-то? И тут же стало ясно. Достаточно было понаблюдать за взглядом, которым Михась провожал Кристину. Как странно, что тогда я этого не замечал. Я многого не замечал раньше, судя по всему.

Какая же все-таки она была смешная и игривая, как яркое рыжее солнышко, от одного присутствия которого на душе становится тепло и хорошо. Мысленно я прокрутил в уме две фразы, которые должен был успеть произнести. Одна – признание, классические три слова. Другая – предложение. Больше девушкам в возрасте Кристины можно ничего не говорить. В этих фразах для них заключена вся жизнь.

Я точно знал, когда именно хочу остановить пленку. После одной из долгих репетиций я пойду провожать Кристину. В тот день выпадет первый, чистый снег. Мы будем идти по улицам, а припорошенный город будет казаться нереально сказочным, волшебным. Именно такие декорации, как нельзя лучше, подходили к моему признанию.

Сейчас я ни капли не сомневался, что у меня все получится. Во мне поселилась глубокая уверенность в правильности принятого решения. Кристина наверняка ошалеет от радости, я смогу подхватить ее на руки и закружить, не словами, так действиями подтверждая искренность своих намерений.

Я весь подобрался, как перед прыжком. Вот закончилась репетиция. Народ начал медленно собирать вещи и тянуться к выходу. Кристина задержалась, беседуя о чем-то с девчатами. Я терпеливо дожидался ее. Наконец, она оглянулась, увидела меня, мило улыбнулась, взяла свою курточку, вязаную шапочку, стала на ходу одеваться. Мы вышли на улицу. Снег еще падал, легко кружился, вальсировал в свете фонарей.

- Как здорово, правда?! – сказала она и рассмеялась.

Крупная снежинка опустилась на ее ресницы. Она моргнула…

На следующем кадре мы с приятелем, рыжим Володькой Трофимовым носились по торговому центру, скупая все, что попадалось под руку, в подарок девчатам к 8 марта.