«Мороз и солнце, день чудесный…» - это не про нас. Это на Материке можно балдеть зимой. А тут не разгуляешься. Неделю сижу дома, пурга. И сижу не потому, что пуржит - испугали бабу …, - а просто уже набегался по друзьям и родственникам, всё уже узнал, и всех уже увидел. Говорили, в тундре уже появлялось солнце, а в городе ещё ни зги не видно, как на дне колодца, днём сереет только. Да вот снегом засыпает в очередной раз, светлее стало. Читаю, сплю, ем, опять читаю, опять сплю, опять ем… Последние мои блатные и бездельные денёчки…

Это было в первые студенческие зимние каникулы. Мы поехали с отцом на Талнах, за Талнах, к чёрту на кулички, т.е. в тундру добывать олешков. Была ещё темень вокруг. В вездеходе нас пятеро: водитель Иван, огромный украинец с толстенными пальцами на широченных ладонях и большим мясистым носом, балагур и весельчак, мы с отцом и ещё двое буровиков, Василий и Борис, заядлые охотники и знатоки тундры. У нас два карабина, а у меня, кроме мелкокалиберной винтовки, ещё и кинокамера, которую я поминутно, снимая на ходу, грею за пазухой. За бортом минус 30 и серый февральский морозный туман. Впереди, по ходу наматывающего с рычанием на гусеницы тундру вездехода в этом тумане маячит над горизонтом солнце, такое же холодное и неприветливое, как всё вокруг. Чахлые, прибитые к снегу ветрами кустарники по балкам, искореженные ветром же редкие деревца, серый, шестиметровый, говорит Василий, отутюженный ветром наст снега. Внутри тепло, и только пар у всех изо рта.

Мы уже три часа в дороге от Талнаха, уже заезжали на буровую, где с интересом смотрел на весь процесс подъёма - опускания буровых штанг с кернами Юрского, как выяснилось, периода:

- Вот, до динозавров докопались уже, молодой человек, - говорил мне пожилой небритый геолог, иронично переглядываясь с отцом. - Тимофей Федорович, выручите, забросьте, пожалуйста, на базу пару ящичков с кернами, а то затарились уже.

- Непременно, Павел Арсентьевич.

Отец пожал ему руку, ребята забрали ящики и мы поехали дальше. Я пытался представить, как здесь когда-то всё благоухало вокруг и бродили стада динозавров. И как-то плохо вязались эти стада с суровой заснеженной и забытой богом пустыней за окном… Ну да, говорил я себе, а как же нефть, газ, каменный уголь, в конце концов, здесь, на северах? Если руды - чистая физика, то это всё ведь биологического происхождения! Значит, здесь жарило, были тропики…

- Ты как, Тимофеич, за студентками ухаживаешь? - вывел меня из задумчивости Иван,

повернувшись ко мне и озорно сверкая своими золотыми зубами.

Я сидел рядом с ним, на козырном месте, и что-то невразумительное промычал в ответ, в смысле вроде некогда, всё время на учёбе… Все дружно заржали. А Иван, поминутно поддёргивая рычаги вездехода и глядя вперёд, стал рассказывать, как они, молоденькие солдатики, возвращались с войны, из-под Берлина. В Польше подсадили в вагон молодую польку и, сговорившись с ней, отводили душу в тамбуре по очереди. Она только охала и, в очередной раз вытершись подолом, стонала: - «Пся крэв, ещё!..»

- А ты говоришь «на учёбе», - подытожил, передразнивая, водитель. Все опять заржали.

Отец рассказывал о новом месторождении полиметаллических руд на Сапоге, об открытии Месояхского месторождения газа, о безграничных геологических перспективах гор Путорана. Ему ещё сорок семь, а голова уже почти вся седая. Невысокий, плотный, большелобый, с профилем благородного римского патриция, до войны был он агрономом на Херсонщине, воевал за Днипро, который отдавали немцу, потом забирали, опять потеряли, контуженный попал в плен, бежал, у своих рассказал всё, как на духу, за что в 43-м и дали 58-ю с путёвкой в норильские лагеря, после 56-го получил реабилитацию. Теперь вот в геологической партии по тундре мотается который год… Буровые мастера, в свою очередь, раскрывали нам тайны зимней маскировки леммингов, полярных волков и зайцев, белого медведя, лапой закрывающего свой чёрный нос. Вдруг один из буровиков хватает водителя за плечо:

- Стой, Ваня, смотри!

Вездеход резко остановился, качнувшись всей тушей вперёд - назад. Солнце уже закатилось. Далеко, в сероватой дымке стояли олени, штук десять, и поводили рогатыми головами из стороны в сторону. Иван до минимума приглушил двигатель. Я завёл камеру и вместе с Борисом и Василием, на которых поверх тулупов и валенок была накинута белая маскировочная одежда из простыней, осторожно вылез наружу. Охотники сторожко пошли вперёд, а я снимал, отогревал, снимал… Дух захватывало - тундра, олени, вездеход, зима, и я во всём этом с кинокамерой, и всё это наяву!.. Раздались выстрелы, один, второй… Потом ещё «Бабах! бабах!» Олени стремглав убежали за туманный горизонт. Мужики возвращались к вездеходу.

- Ну как, попали?.. - отец и водитель с надеждой смотрели на подошедших.

- Да, есть парочка, - Борис весело тёр замёрзшую щёку пуховой рукавицей.

С этой съёмкой я совсем промёрз, пальцы закоченели, камера вконец отказала, и я с удовольствием залез в тепло. Мы ещё три раза набредали на оленей, и ребята завалили ещё троих. Стрелял и я, а попал ли, и не задавался таким вопросом. Разделав топорами последнюю тушу, загрузили её к остальным. Керны и мешки с оленятиной значительно потеснили нас. Весело и споро перекусив в кабине с чаркой спирта - «Водиле не наливать!» - поехали назад. К тому времени стало смеркаться, мороз ослаб, потянула позёмка. Как-то незаметно и быстро нас накрыла ночь. В свете фар перед лобовым стеклом закружились снежинки. Двигатель мощно и размеренно гудел в темноте. И снаружи темно, и внутри хоть глаз коли. Светятся только приборы да густая масса беснующегося снега за стеклом - начиналась метель. Общее оживление после удачной охоты, анекдоты и смех стали затихать, уступая место усталости, настороженному ожиданию возвращения и дрёме…

Мне припомнилось, как в восьмом классе школы N 6, где учился после Волчанска, мы собрались с одноклассниками у нас дома на моём пятнадцатилетии. Было это четыре года назад. Были Саша Рак, Пашка Левкович, Лёшка Поляков и Мишка Корнев, Славка Мацилецкий, Чупров Володя, все закадычные друганы, чернявая и кудрявая, смешливая и заводная Чураева Надюша, Зенина, конечно, Наташа, порывистая и диковатая Пушкарь Женечка и ещё кто-то, Ольга Баженова. Веселились, пели «Надежду», «Главное, ребята…», «Бригантину» любимую, романсы, плясали твист и чарльстон, я много играл на пианино, Танюша с удовольствием принимала с нами во всём участие. Было и шампанское, бутылка - другая. А под занавес родители, раскладывая всем из бидона мороженое, за которым я только что сбегал через дорогу в еле светящееся в морозном тумане кафе «Лама», рассказывали уйму интересного о комбинате. Потом мать с Надеждой что-то там шушукались на кухне по своим делам девичьим… А через неделю нас с матерью пригласили на педсовет с повесткой «О недостойном поведении в быту…» и т. д., и т. п. И по всему выходило, что в семье Тихомировых спаивают молодёжь. И хотя классная наша, Полина Николаевна, пыталась доказывать, что «В этой семье ничего подобного быть не может…», большинство под водительством имевшей на меня зуб литераторши, «Тип величавой славянки», как мы её звали, и подкаблучной ей завучихи «поставили на вид». Отец, через неделю приехавший с Талнаха на выходной, коротко бросил мне: - «Уходи.» Я и сам уже так решил от обиды и несправедливости, хотя друзья и подруги, для которых эта история тоже стала шоком, уговаривали плюнуть на всё и забыть. На семейном совете решили всё же закончить восьмой класс в этой школе. А новый учебный год начал уже в школе N 22. Тоже пятиэтажной, с похожим высоким крыльцом, но более новой и из красного кирпича. Но и до сих пор я не знаю, кто и зачем мог наплести столько напраслины на нашу вечеринку… Чьей-то мамаше, видать, не понравилось наше дружеское веселье… Грешили мы, конечно, на тётку Пашкину, уж дюже язва была…

Вдруг что-то бабахнуло. Сквозь полудрёму я мгновенно с ужасом понял, что это моя мелкашка, на которую опирался, держа её между колен, стрельнула - забыл разрядить. «Вот почему тебе не дали карабин, дурак, - в сердцах подумал я, ругая себя на чём свет стоит. - Перестрелял бы тут всех на хрен, идиот.» Пассажиры оживились, но особо не возмущались или ввиду незначительности ущерба, или же из - за того, что эту глупость сотворил сынок их начальника. «Положи ты её, ради бога, назад» - строго сказал отец. На том всё и закончилось.

Впереди за стеклом только бушующая ревущая пелена снега, вырванная из темноты фарами. Не видно ни дороги, ни каких - либо ориентиров, только темень, пурга и рокот вездехода. Сердце сжимается тоской…

- Как Вы находите дорогу, Иван Васильевич? - спрашиваю у водителя.

- А по вешкам, - смеётся тот, но в свете приборов лицо его сосредоточено и напряжено.

«Какие вешки, - думаю я. - Восьмиметровые, что ли? Ведь снегу - то метров шесть под нами. Может быть, проезжают тут зимой время от времени, да ставят их? Тогда где ж они? Почему я их не вижу?» Но мешать водителю расспросами не решаюсь, не до того. Все напряжённо молчат. Я вспомнил рассказы бывалых норильчан, да тех же моих родителей, как люди погибали в пургу буквально на пороге своего дома, заблудившись в этой чёртовой круговерти. «А если вездеход заглохнет, или соляра закончится, тогда что?» - пытаюсь я представить, как мы будем бороться за жизнь. А как тут бороться, если мороз такой и все мы в этой железной коробке. Это не с Зиганшиным на плоту плыть, тут враз задубеешь и снегом занесёт так, что только в мае и откопают. И жратва наша, которой аж пять мешков, не поможет. Да и спирт недолго будет греть… По шевелению в кабине я чувствую, что никто не спит, и усталость у всех враз как рукой сняло. Видать, и спутников моих одолевают те же думы. Значит всё, что я тут надумал себе, не так уж и далеко от истины?!.. До боли захотелось вдруг проснуться у бабуни в Волчанске…