Мой дух пребывает в томлении - нет вестей ни из Ленинграда, ни из Москвы. Генетики, видно, не хотят принимать меня в своё сообщество, ну а Нина, как всегда, молчит и не знает, что отвечать ей на мои просьбы, которые выходят за рамки её привычного мирка. Чёрт, каждый день два раза захожу в лабораторию, а стол мой всё пустует - почтальон и утром, и после четырех ничего на нём не забывает…

Да, я точно прожектёр - о какой там встрече с Брежневым могла идти речь?!

- Да ну что Вы! - Константин Васильевич, директор нашего НИИСХ, чуть не поперхнулся от моего вопроса. - Кто же меня до него допустит? У него всё расписано по минутам.

- Неужели сельскохозяйственная наука в Восточной Сибири, тем более при таких трудностях, не стоит того, чтобы ей уделить несколько минут?

Мы стояли между делянок гибридных популяций пшеницы, в которых делали отборы. Холодный ветер с остервенением трепал тугие налитые колосья. Середина сентября, а лесополосы по краям наших селекционных полей уже красно-жёлтые стоят. И руки мёрзнут.

- Был бы это Секретарь ЦК или министр, так это запросто. А то ведь там целый ритуал, и у Генерального Секретаря нет времени. Сделал он нам доклад…

А я поскучнел - так почему-то надеялся на их встречу; и я уж ждал всяких разных перемен к лучшему. Но увы, они умеют только «докладывать». А мы со своими неурядицами так и остались ни с чем. И долго ещё, ох долго! будет тянуться эта сопля с решением наших жизненно - важных вопросов: организация селекцентра, специализация института, место базирования, материальная база. Вспомнилось, как по весне в посевную сеял селекционные питомники пшеницы старинной германской сеялкой Saksonia на конной тяге, ведя под узцы старого слепого на один глаз мерина по промаркированным линиям. А он, зараза, коняга этот, тянет в сторону здорового глаза так, что к вечеру рука отваливалась. В Немчиновке была сказка! импортная селекционная техника, а аналитические лаборатории какие!..

- … Вот если бы он к нам приехал, как в Алтайский НИИСХ, тогда другое дело - продолжал директор.

- А он бы и приехал, если бы мы не были так далеко от Красноярска.

- Да, это непременно, - усмехнулся Дергачёв, прищурив, как обычно, левый глаз и устремив на своего мэнээса, вчерашнего выпускника Воронежского сельхозинститута, пронзительный ироничный взгляд цыганских глаз. Он, конечно, понимал подспудный смысл упоминания мною Красноярска. От которого наша Солянка с её научно-исследовательским институтом отстояла аж на 200 км к востоку.

А на следующий день мне уже самому показалась дикой мысль о том, чтобы Брежнев вот так просто взял да и поговорил с Дергачёвым. Ведь столько сейчас проблем…

И всё-таки «в каком-то высшем смысле» стоило бы ему хоть как-то позаботиться об информации о нас, пользуясь своей оказией. Тем более неурожайный 72-й год, тем более сейчас выросло значение Сибири как поставщика хлеба (недаром ведь он прикатил), тем более что нет, как он сам отметил в своём «докладе», у нас устойчивых к внешним условиям и болезням сортов, тем более, что мы эти сорта должны давать, а нас душит нищета и неразбериха. Жаль.

Уже много делянок убрали в конкурсном сортоиспытании комбайном Sampo - в этом году это впервые у пшеничников такое новшество, финский селекционный комбайн. Убрали короткостебельные сорта, кроме Сиете Церрос (слишком поздний) в конкурсном по зяби, кое-что в конкурсном и предварительном сортоиспытании, посеянных по пару. Много сжали серпами в контрольном питомнике. Какая чехарда - идёт уборка, а ни хрена не готово: ни подрабатывающие зерно колонки, которые вышли из строя, и не на чем очищать урожай, ни подъездные к опытным полям дороги. Сушилки для зерна - полуразбитое старьё. В общем, всё делается задним числом...

Свои опыты почти все уже убрал, вернее, Зиночка, моя лаборантка, так как я занят другим - организацией лабораторного анализа. Через месяц можно будет садиться за его проведение. Осталось утрясти мелочи, но, к сожалению, в этом распроклятом КНИИСХ мелочи вырастают в «Мелочи». Что-то сегодня с вечера у меня система неуравновешенная - устал и физически, и морально. Эти ожидания писем меня доконают. После работы прямо -таки свалился и заснул. Потом пришли ребята – девчата и не дали доспать. Не пошел даже на «Калинку» - приехала Тувинская филармония. Мать опять! прислала шмоток и, как всегда, не то.

Когда же обо мне вспомнят в Ленинграде? в Москве? Что-то уж больно хочется вырваться в Европу, хоть на немного, хоть просто так. А то сия деревня угнетающе действует иногда, особенно когда у меня неполадки по работе и при непогоде. Последние дни стоят без дождей, солнечно – пасмурные и холодные. Но спасибо и на этом - могло быть и хуже. Питаюсь сейчас в элитновской столовке - там и вкусней и дешевле, и людей меньше, и интересней: со студентами да работягами приятней, чем со всяким народом в центральной совхозной столовой, где толкаются монтажники, нефтяники, строители, интеллигенты и полу-интеллигенты. К нам нагнали много всякого народу - молодого и всякого, - на уборку, и с востока (Канск), и с запада (Заозёрный, Красноярск). Никак не доберусь написать девчатам письма.

Что-то уж долго от Колюнчика ничего нет, с его Мяунджы магаданской. Я здесь вот осел после института. А этот хохол вон аж куда упорол за Любой своей.

В душе звучит вторая часть второго концерта Рахманинова. Кажется, это единственное, за что можно спрятать свои нервы.

Теперь каждую ночь морозец и иней. Вот и сейчас за окном белое на жёлтом. А утром солнце, всё вокруг белое, красное, жёлтое в тумане. И хорошо дышится морозным вкусным воздухом!..

Да, прочитал «Аэропорт» А. Хейли. Хорошо! просто хорошо. И мерзостное послесловие Васильева!.. как всё-таки умеют некоторые пороть чушь; хотя бы взять эти «ворованные стюардессами бутылочки» спиртного - ах какие подлецы! эти капиталистки. Вообще в это лето удалось кое-что почитать - Ирвина Шоу «Солнечные берега реки Леты», «Буллет-парк» Чиверса и другое.

Хочется влюбиться, хочется таких «паутинок», которые мне подарила моя незабвенная Люда Колпакова в ту предразводную осень, в ту осень, когда я часами шлялся по осеннему лесу, сидел у холодной реки, сходил с ума от жёлтых листьев клёна, от летящих паутинок и от её взгляда. Недавно я поднял с дороги веточку тополя с желтыми листьями - и пахнула та воронежская осень… Почему-то осенью мне всегда больше хочется любви в желтковской интерпретации. Чтобы всё было незаметно, на полутонах, чисто и подспудно, как медленное течение тяжёлых замерзающих вод ; в них нет весеннего порыва и веселья, но в них чувствуется внутренняя, глубинная сила засыпающей природы…

Кто сказал, что чувственная телесная любовь выше любви платонической, неосязаемой, которая похожа на падающие искринки инея на зимнем солнце - подставишь ладонь, а их нету?.. Может быть это любовь – дружба, а может - дружба – любовь, что-то среднее между любовью и дружбой. И это чувство, которому нет названия и его грубо обозвали «платоническим», перетекает всякий раз от дружбы к любви и наоборот в зависимости от настроения партнёров. Наверное, это «предлюбовь», то, что больше дружбы, но меньше любви, это её предчувствие, которое может и не иметь своего завершения в любви. Так было у нас с Колпаковой. Она и дала мне второе дыхание после того, как я «проснулся». Проснулся от никчемной семейной жизни с женщиной, которую давно разлюбил…

Пора спать, и хочется слушать Рахманинова. Ах, какая прелесть - «Страхование жизни» Р. Рождественского в «Известиях»! Я было выбросил эту газету, не прочитав этот стих. А вот сейчас спас его от небытия, для себя.

А за чёрным окном начал шлёпать по листве неизвестно откуда набежавший очередной осенний дождь…