По проселочной дороге, поднимая густое, пыльное облако, шло колхозное стадо. Между разношерстными буренками, низко опустив головы, брели овцы, мелькали телята. Животные норовили сойти с разбитой вдрызг дороги на обочину, где призывно зеленела сочная трава. Некоторые останавливались, воровато нагибали голову, чтобы cхватить зелени. Но трое девчат, размахивая прутьями, сразу же пресекали попытки нарушить походный порядок.

– Что стали, а ну пошли! – звонкими голосами кричали они.

Впереди всех шел с кнутом на плече пожилой пастух Ефим, вел под уздцы лошадь, запряженную в телегу. Он временами прикладывал к губам дудку, сделанную из тростинки с ладно прилаженным берестяным раструбом на конце, и виртуозно играл привычную для животных мелодию, прижимая на инструменте небольшие дырочки корявыми и желтыми от самосада пальцами. Звуки дудочки, казалось, успокаивали стадо, которое нервничало, не понимая, куда их гонят без остановки люди.

К ночи остановились на поле между большаком и лесом. По краю луга протекала речушка, каких множество в этих краях. Ручей нес торфяные воды из леса в направление озера Селигер. Девчата поспешно доили коров прямо на землю. В траве пенилось молоко, насыщая дерн необычной влагой. После дойки животные разбрелись по лугу, жадно хватая некошеную траву, спешили до лежки набить брюхо.

Пастух запалил костер, а спутницы, собрав в округе сушняк, уселись возле огня. Утомительный дневной путь, казалось, никак не отразился на девушках, и они, переговариваясь между собой, то и дело «взрывались» хохотом.

– Вертихвостки! Едрыть твою в голенище, – незлобно усмехнулся Ефим. – Ничто их, холер, не берет.

– Девки! Что вы прыщете, как переспелая ягода соком? Не уж-то не умаялись за день? – спросил он, нарезая увесистые краюхи хлеба на ужин.

– Да вроде к вечеру притомилась, а посидела чуток, так усталость, как дорожная пыль, стряхнулась. Могу в ночь идти, – весело ответила синеглазая невысокая Елена.

– А что, дядя Ефим! Я тоже отдохнула, может, правда, дальше пойдем. Чем раньше сдадим коров, тем быстрее вернемся домой! – предложила черноглазая Варя, лукаво поглядывая на подруг.

– И мне нипочем! Хоть сейчас на вечеринку! – вскрикнула Евдокия.

– Тебе, Дуняшка, нипочем, а стаду нужен роздых да кормежка, понимать должна, а то, не дай Бог, падеж начнется. Тогда с кого спросят?

– С кого? – усмехнулись девушки. Они заметили, что неграмотный пастух очень гордился, что его поставили старшим, поэтому слегка подтрунивали над добрым и простоватым Ефимом.

– Вот, то-то и дело, что с меня, потому что мне доверили ответственное задание, доставить стадо, куда предписано большим начальством.

– А мы будем не в ответе? – спросила Лена, наливая по кружкам молоко.

– А что с вас взять, один смех на уме! Ладно, хватит лясы точить, девки, ужин готов?

– Что его готовить, дядя Ефим! Хлеб сам нарезал, молоко налито, картошка запеклась. Налетай да ешь! – высокая и красивая Варя нагнулась и, пошерудив палкой в костре, выкатила из золы почерневший картофель.

– Хлеб, картошка и молоко приелись на каждый раз. Мясца охота, может, забьешь барашка, дядя Ефим? – Евдокия присела у костра и вопросительно посмотрела на пастуха.

– Эдрыть его коромысло, и не просите, девчата. Каждая скотинка под отчет взята. Все для фронта, сказано. Недостача – расстрельная статья.

– Я так сказала, дяденька, не подумав, – Евдокия разломила картофелину, принялась есть, запивая молоком. – Еды хватает, грех жаловаться.

– То-то и оно, не подумала! На хлеб налегайте, девки.

После ужина люди долго сидели у костра, вели разговоры.

– Ефим! Ты так и не сказал нам, куда идем?

– Не велено сообщать, но откроюсь вам. От Холма через Демянск направляемся на Валдай, а там спросим, что делать дальше.

– Ой, мамочка родная! – испугалась Вера. – Я дальше родной деревни не была нигде, это сколько верст будет?

– Много, мыслю, но за неделю должны управиться, и тогда отправимся по домам, родные мои.

– Что так далеко, дяденька? – спросила Дуня.

– Так прет немец, говорят, что скоро будет здесь.

– Я слышала, что война через две, три недели нашей победой закончится, но пошел второй месяц, а фашист все наступает, – высказалась Лена и принялась собирать посуду.

– Не нашего ума дело. Значит, так надо, что далеко запустили врага к себе. Вот мы и отгоняем скот подальше, чтобы германцу не достался, – ответил Ефим, приставив ладонь к уху и прислушиваясь к далекому раскатистому грому.

– Грозу слыхать, как бы ливень сюда не пришел, а мы шалаш не поставили, – Вера посмотрела на пастуха.

– Не гром это, девоньки! Артиллерия бьет где-то. Я наслушался этой канонады досыта в гражданскую войну. Не приведи Господь, угодить под ее ливень. Завтра на час раньше подъем, сейчас ложитесь почивать, кто – на телегу, а кто – под нее, утром разберемся. Коровы не уйдут с луга, не бойтесь, они, как люди, чуют лихую пору, держатся возле человека.

Вскоре молодость и усталость взяли свое, и девчата крепко уснули на телеге. Они мало что видели в жизни, горе еще не коснулось их, поэтому безмятежно спали среди леса и коров, которые насытившись сочной травой, улеглись поодаль, перемалывая зубами-жерновами зеленую отрыжку-жвачку.

И лишь старый Ефим, переживший гражданскую войну, долго ворочался под телегой, тяжко вздыхал, переживая, как все обернется дальше. Когда войска побьют германца, и можно будет снова жить, как прежде? Все ли мужики, забранные на войну, вернутся в деревню? Долго ли ему, Ефиму, плестись с девками за колхозными хвостами, сопровождая животину незнамо куда? Из района слали по телефону председателю колхоза противоречивые приказы. Одни начальники кричали с пеной у рта, пустить стадо под нож и мясо сдать районной заготконторе. Другие, охрипшими голосами требовали поголовье перегнать подальше в тыл, и там сдать стадо в целости и сохранности.

Правление колхоза рассудило, что коров не следует забивать, а отправить в направление Урала. Вот и мыкался Ефим с тремя помощницами с колхозным стадом по новгородской земле вдоль озера Селигер.

Но и пастуха одолела усталость, и он сомкнул веки во сне под стрекотанье цикад в ночи. Казалось, все замерло в покое, и лишь молодой месяц нехотя проливал сумрачный свет, мириады же ярких звезд приветливо мерцали, наблюдая издали глубокий сон мирных людей, над которыми вился легкой и зыбкой дымкой туман родимой земли, ласково отдающей ночи накопленное за день благодатное тепло солнца.

– Девки! Просыпайтесь, немец идет! – под утро услышала Лена тревожный голос Ефима.

Земля слегка дрожала, с большака слышался гул моторов и железный лязг.

Елена, Варя и Дуня, тесно прижались друг к другу, испуганно всматривались в сторону дороги.

– Может, наши? – тихо спросила Варя.

– У тебя глазки вострее моих, а не видишь крестов на бортах? Немец пришел, девоньки.

– И, правда! Страшно как, девочки! – всхлипнула Дуня, разглядев в предрассветной мгле белые фашистские знаки.

– Тише, услышат еще! – Варя схватила за руку Евдокию.

– Не бойтесь, не услышат, страшный гул стоит. В нем голоса тонут, словно в черном омуте пропадают. Да и не до нас им сейчас, – Ефим решительно выпрямился и оглядел помощниц. – Что переполошились без времени? Значит, даю такой приказ! Животину загонять в лес. Я делянку приглядел вчера поблизости. Телегу закидать ветками на краю луга, не протащим меж деревьев. Нужно укрыться, чтобы с большака не видели. Там подоим коров и обдумаем, как поступить дальше.

– Кажись, проехали, слава Богу, – сказала Лена, заметив, что большак пуст.

– Первые прошли, другие следом приспеют. Они теперь хозяева здесь, попрут, когда вздумается, а нам попадаться им не след на глаза.

– Ой! Как же теперь мои родные в деревне? – на глазах Дуни снова навернулись слезы.

– Не реви! – одернула подругу Лена. – Не одни они остались там. Мои, Ефима, Верины не ушли тоже. Сообща, поди, не так страшно им.

– Вот, вот, правильно сказала! На миру и смерть красна. Не горюйте, девоньки, лучше поднимайте коровушек, направляйте в лес.

Делянка, куда согнали животных, оказалась большой и круглой, как плешь среди густой шевелюры леса. Деревья вырубили года два назад, поэтому ее не успел заполонить настырный кустарник. Она лишь густо заросла высоченной своенравной травой.

– Сколько нам бытовать теперь здесь, дядя Ефим? – спросила Елена, осматривая густой еловый лес вперемешку с ольховым кустарником, укрывшими собой рукотворную поляну.

Ефим помолчал, прикидывая что-то в уме, и ответил:

До снега продержимся, мыслю, все есть для жизни: вода, кормежка. Только тяжело время проживать, когда бездельничаешь. Нужно узнать в ближайшем селе, что слыхать на свете. Пожалуй, когда совсем развиднеется, сам и отправлюсь. Впереди, кажись, деревня Заря недалече, а речка, что по закраине луга змеится, помнится, Ладомирка называется.

– Ефим! Дай, я сбегаю туда! У меня родной брат живет там. Два года не виделись! – Елена с мольбой смотрела на пастуха.

– Брат, говоришь? Я его последний раз пацаном видел, поди, мужиком стал уже. Только, немец кругом, не забоишься, если, не дай Бог, повстречаешь супостатов?

– Волков бояться – в лес не ходить! Я Дуньку с собой возьму, она наша родственница. Все достовернее будет. Шли брата проведать, а тут чужое войско налетело, вот, мы со страха в лесу переждали и дальше направились.

– Ишь, ты, разведчик, какой выискался! – Ефим колебался: отпускать ли девчонку. – А что скажет Дуняша на это?

– Чем комаров в лесу кормить, я лучше с Леной пойду в деревню. Она у нас боевая, если что, не опешит, придумает что-нибудь.

– Ладно, отправляйтесь. Только, если что, сигайте в лес, он всегда выручит.

Две девушки споро шагали по песчаной дороге и весело переговаривались, предвкушая встречу с людьми. Они не думали о том, что идет война, на их земле хозяйничает враг. Девушки просто шли по своей земле, их молодые ноги не чувствовали усталости и легко отмеряли версты. Елена с Дуняшей так увлеклись разговорами, что не сразу обратили внимание на шум, который слышался позади. Он с каждой минутой нарастал, заставив девушек обернуться.

– Что это? – испуганно вскрикнула Дуня.

Из-за поворота показалась колонна мотоциклов.

– Немцы! Бежим! – приглушенно крикнула Елена, кинувшись к обочине дороги.

– Мама! – завопила Дуняша и припустила вдоль дороги.

– Куда ты!? В лес беги за мной! – Елена почти скатилась с большака под откос и побежала к лесу. Сердце девушки тяжело бухало в груди, от страха она почти ничего не видела, когда ворвалась в чащу и упала в первую подвернувшуюся ямку.

Дуни рядом не было. Сквозь еловые заросли и высокие сосны едва просматривалась проселочная дорога.

– Дуни не видать, рядом спряталась где-нибудь, – подумала девушка. – Молодец, молчит, не зовет. Сейчас немцы проедут, дальше пойдем.

Елена прислушалась, тарахтенье немецких мотоциклов раздавалось уже напротив, и она уткнулась лицом в землю.

– Сверху виднее, не заметили бы, – успела подумать она прежде, чем шум моторов на большаке не стих.

– Неужели увидели? – испугалась девушка, не решаясь поднять голову.

Издали послышался чужой гортанный говор, металлический лязг, затем раздались частые выстрелы. Совсем не страшные щелчки, похожие хлесткие удары кнута Ефима.

Любопытство победило страх и, когда выстрелы стихли, Елена посмотрела на возвышающийся большак. Немцы стояли спинами к ней и что-то рассматривали на противоположенной стороне от дороги. Они оживленно махали руками и громко разговаривали, показывая вдаль.

Затем послышалась команда, взревели моторы и железный строй покатился дальше по дороге.

– Что же они там рассматривали? – подумала Елена, поднимаясь на ноги.

– Это Дуняшку заметили, - вдруг осенило девушку. – Вот, глупая! На ту сторону подалась!

Елена заспешила на дорогу, остановилась и, прижимая руку к груди, лихорадочно глядела на лес. Ничего не увидела и тихонько позвала:

– Дуня! Откликнись! Это – я, Лена!

В ответ лишь шумели вершинами на ветру могучие ели и сосны, разноголосо пели в чащобе невидимые птицы.

– Дуняша! Ответь мне! – отчаянно крикнула Елена и, спустившись по откосу с дороги, пошла к лесу.

Дуня лежала на спине метрах в десяти от кромки леса. Она нелепо подогнула левую ногу и молчала, уставившись серыми глазами в безоблачное небо. На красной безрукавке с трудом угадывалась на груди кровь. Слепая пуля угодила прямо в сердце девушки, которая забежала в лес и обернулась к дороге. Дуняша, не охнув, замертво повалилась на землю.

Ефим долго откашливался, выслушав рассказ Елены, которая закидала подружку еловым лапником и побежала назад, к стойбищу. И было не понять: толи недавно выкуренная самокрутка душила пожилого пастуха, толи мужчина скрывал слезы, жалея Дуняшу, которая погибла так глупо, ни за что.

– Войне плевать, кто стоит перед ней: солдат или женщина, старик аль молодой, всех валит на землю, как коса осоку, – сказал, откашлявшись, Ефим.

Дуню похоронили на светлой лесной полянке недалеко от большака. Рядом росла кудрявая береза, которая прикрыла, как шатром, свежий земляной холмик. Ефим вырубил крест и воткнул в землю со словами:

– Спи спокойно, Дуняшка. Извиняй, что не уберег тебя. После войны соорудим памятник, а пока полежи так.

Елена с Варей нарвали полевых цветов и уложили на могилу, тихо плакали. Для них кончилось безмятежная юность. Война ее укоротила, заставив разом повзрослеть девчат.

– Последний раз спою, подружка моя, частушки. Не сочинять нам их теперь с тобой, – сказала, прощаясь.

– Соловейко за рекою

Громко песни распевал.

Как пришел фашист поганый,

Соловейко замолчал.

 

Распроклятая Германия,

Сгорела бы в огне!

Принесла одни страдания

Не забудем и во сне.

Большими мастерицами были Елена и Дуня, на лету придумывали задорные частушки, распевали их на вечеринках. Но столько горя и отчаяния звучало в этот раз в голосе Елены, что Ефим вздрогнул и положил руку на плечо девушки:

– Не рви душу, придет время, погоним немца, отомстим за Дуню.

Прошло два дня. Хлеба почти не было, картошки оставалось на пару дней. Правда, молока было в избытке, да и мяса, если забивать овечек, хватало бы надолго, но об этом Ефим упорно молчал. Он упрямо надеялся на чудо, что им удастся вывести стадо в тыл и без потерь сдать его. Девчата были подавлены смертью подруги, больше молчали, не смеялись, как прежде.

– Как ни крути, а нужно выбираться к людям, – сказал Ефим и поспешно добавил, поглаживая давно не бритый подбородок. – В этот раз сам пойду, останетесь здесь. Елена – старшая, а ты, Варвара, делай, что она скажет.

Пастух попрощался с девчатами, закинул за плечи котомку из мешковины, надвинул на глаза видавшую виды кепку неопределенного цвета и исчез в лесу.

Но далеко не ушел.

– Стой! Кто – такой? – услышал он за спиной и обернулся. Возле огромной сосны стоял молодой мужчина. Он внимательно смотрел на Ефима, держа наизготовку снайперскую винтовку. Поодаль за кустарником с карабином стоял другой. Оба одеты в штатское, на головах – кепки. Ни дать, ни взять – колхозники.

– Не видишь, человек! – не заробел пастух.

– Вижу, что не леший! – усмехнулся рыжеволосый мужчина с винтовкой. – Грибы в сидор собираешь или лесным духом дышишь?

– Это – мое дело, а ты сам? Что бегаешь с винтарем по чащобам? – Ефим старался понять, что за вооруженные люди перед ним.

– Ты отвечай, а не задавай вопросов. Что делаешь в лесу в военное время?

– Ладно, мне скрывать нечего. Пастух – я, у родственников гостил, теперь бреду, вот, домой, зашел по нужде в лес. Житейское дело, что такого? А вы, что за люди?

– Что так глубоко забежал в лес по нужде? Ноги не сбил, прячась? – засмеялся рыжий мужчина. – А там, на делянке, пасется не твое стадо? А девчонки? Не твои ли подпаски?

– Знать ничего не знаю, не могу в толк взять, о чем говоришь, – решил не открываться перед незнакомцами пастух.

– Тогда идем, познакомим с ними тебя, – строго сказал мужчина с винтовкой. – Не вздумай бежать. Застрелим!

– Николай! – кинулась к одному мужчине Елена, едва они вышли на делянку. – Ты?

– Я, вот, Ефима привел к вам.

– А я ломал голову: где же видел парня. А это, Николай, твой брат, значит, – обрадовался пастух.

– Я тебя, дядя, сразу признал, только вида не подавал. Мы больше часа наблюдали за делянкой. Хотели уже выйти, да ты сам в наши руки направился.

– Что голову мне морочили, не признавались?

– Хотели узнать, куда шел, не к немцам ли, – вмешался в разговор мужчина с винтовкой. – Давайте знакомиться. Я – Михаил, а это – Николай, его знаете.

Молодые мужчины были рады встрече с людьми в лесу не меньше, чем Ефим с помощницами. Николай с Михаилом скитались по лесам неделю. Они записались в партизанский отряд месяц назад. Партизанскую базу заложили под Холмом, когда немцев еще не было на этих землях.

Отряд из двадцати новгородских комсомольцев ушел в лес и обосновался на базе одновременно с приходом фашистов.

Командиру отряда не понравилось место расположения. Он, как чувствовал, что нужно увести людей на другое место, поэтому отправил двух бойцов на поиски новой базы.

Михаил с Николаем направились в разведку. Они нашли подходящее место для отряда между поселком Охват и городом Андреаполь, недалеко от озера Охват. Места глухие, куда редко добирался человек. Рядом железная дорога и большак, по которым перебрасывалось врагу подкрепление. Здесь было, где развернуться партизанам.

Но вернулись бойцы на пепелище. Отряд исчез, а базу разорил неприятель. Опыта ведения партизанской борьбы еще не было, поэтому командир не предусмотрел места контрольных встреч, в случае, если враг принудит отряд покинуть обжитые места. Они не предполагали об изменниках, которые выдавали врагам расположения партизан.

Это мужчины узнают позже, когда встретятся с Андреапольским формированием, в котором окажутся несколько уцелевших бойцов их прежнего отряда.

В августе 1941 года далеко от районного центра Андреаполь собрались в глухом лесу люди, около ста человек. Те, кто без колебаний заявили о своем желании быть партизанами и сражаться с фашистскими захватчиками.

В настороженной тишине строго звучали слова партизанской присяги:

– Клянусь за сожженные города и села, за кровь и смерть наших жен и детей, отцов и матерей, за насилие и издевательства над моим народом жестоко мстить врагу и неустанно, не останавливаясь ни перед чем, всегда и везде, смело и решительно уничтожать немецко-фашистских оккупантов.

Слова моей священной клятвы перед товарищами-партизанами закрепляю своей собственноручной подписью и от этой клятвы не отступлю никогда.

Один за другим бойцы подходили и расписывались под текстом партизанской клятвы.

Так появился отряд «Бей врага».

Михаил и Николай наткнулись на основную базу отряда, рассказали о людях со стадом. Командир партизан, действующих на границе Новгородской и Калининской областей, не обрадовался необычному подарку в сопровождение «сопливых» девчонок и старого пастуха.

– Что делать со скотом? – спросил он совета у своих заместителей. – Фашистам отдавать нельзя, бросить в лесу – жалко, а самим не справиться с такой обузой. Даже, если животину пустить под нож на провиант, не осилить столько мяса. Соли не достаточно, нет бочек, чтобы заготовить солонину.

После бурных дебатов решили часть скота зарезать на мясо, а остальных раздать жителям сел, в которых не стояли вражеские гарнизоны. Пастуха с помощницами отпустить по домам.

– Мудро решили, нас не спросив! – ехидно запротестовала Елена, когда пятеро бойцов отряда прибыли на делянку. – Меня с Варей прямой дорогой в неметчину, а сами останетесь в лесу прятаться. Николай рассказал, как молодежь забирали немцы в Германию.

– Что – верно, то – верно! Кто из парней и девчонок не успел спрятаться, тех гансы посадили на машины и увезли на станцию. Там погрузили в вагоны и отправили к себе на работы, – поддержал ее один из бойцов.

– Вот, сами же знаете! А нас гоните! – возмутилась и Варя.

– Тогда, куда велите вас определить! – усмехнулся старший отряда.

– Мы не приказываем, а просим зачислить нас в партизаны, – сказала Елена.

– И выдать винтовки! – добавил кто-то насмешливо.

– Можно без оружия, стрелять, думаю, хватает мужчин, но раны перевязать или на кухне помочь, здесь от нас больше пользы, чем работать на чужбине.

Елена Ершова и Варя Вихрова стали санитарами в отряд «Бей врага». Ефима определили к лошадям, он тоже не захотел возвращаться в деревню, занятую немцами.

– Тогда не жалуйся на трудности, – предупредил его командир. – Лес – не сахар, шел бы домой, коров пас летом, зимой сидел бы на печи, грел кости.

– Старость объявляется, когда приходит страх. Я не праздновал труса, чтобы стращать меня лихом!

Запах хвои и свежесрубленного дерева перемешивался с едким дымом костра, от которого тянуло вкусной кашей.

Елена и Варя сразу же кинулись помогать кашевару Илье, мужчине средних лет, который помешивал деревянной палкой варево и, немилосердно ворча, обращался к девчатам:

– Где это видано, чтобы на войну брали одних командиров?

– Мы не знаем, дяденька, – пожимали плечами они.

– Вот и вы не знаете. А кто тогда скажет мне? Кто должен за конями смотреть, картошку чистить, кормить бойцов, воду носить, баню топить? Один Илья? К кому не обращусь: то помощник командира, то писарь, то пекарь, то интендант, то взводный или еще кто его знает. Все – белая кость: инструкторы горкома, работники исполкома, милиции, почты, избы-читальни. Работяг-то – кот наплакал.

Что – верно, то – верно, в первую очередь в партизаны записались коммунисты и комсомольцы, занимающие различные посты в советских аппаратах власти. Никто в партизанском отряде не хотел подчиняться, все желали командовать, как в мирной жизни. Даже охранять штаб ставить некого.

Командир отряда не хотел обижать начальников, поэтому черную работу взваливал на немногочисленную часть простого народа.

– Вот, скажи мне, – обратился к Елене кашевар, заметив, что ее слушается Варя, – почему командир угождает всем, как вашим, так и нашим? На войне не годиться так. Слово командира – закон, сказано – сделано, нет – трибунал. Тогда будет порядок.

– Мы недавно здесь, дяденька, не знаем.

– Вот заладили дяденька и дяденька. Какой я вам дядя, мне сорок лет стукнуло, рано в старики записывать, зовите меня Илья. А вас, как прикажите величать?

– Лена.

– Варя, дяденька!

– Тьфу, ты! Ей говоришь стрижено, а она – брито! Бери ведро, за водой беги с глаз долой!

– Я моментом, дяденька!

Землянок в лесу вырыли достаточно еще до войны. Елена с Варей получили отдельную земляную хатку, были счастливы, что определились на место, даже поставили в консервную банку поздние лесные цветы на сколоченный из нетесаных досок стол. Командир приказал им выдать военную мужскую одежду без знаков различия и санитарные сумки с красными крестами.

– Что бы удобнее было зайками по лесу бегать, а бинтами перевязывать раны русакам, если кто из лесных зайцев на сучок наколется, – весело сообщил он девчатам. Он любил балагурить с девушками, устраивал вечеринки, и особенно не рвался в бой, предпочитая отсидеться в лесу.

Нерешительный и безвольный командир вызывал раздражение людей, а праздность разъедала дисциплину. Когда из отряда дезертировали три районных милиционера, комиссар И.С. Борисов созвал совещание. После долгих споров назначили нового командира. Круглов И.М. воевал в финскую войну, проявил геройство при штурме линии Маннергейма.

Он оценил обстановку, приказал арестовать дезертиров и доставить их в отряд. По законам военного времени их расстреляли перед строем. Бойцы почувствовали властную руку командира, бесприкосновно выполняли приказы, безропотно несли службу. Анархия закончилась, но лагерь атаковали немцы. Нашелся предатель, который привел их на партизанскую базу.

Оставив заслон, партизаны под минометным огнем спешно уходили лесными тропами. Елена с Варей покидали кухонную утварь на телегу, держались рядом с телегой, запряженной лошадью, которую вел за уздцы Илья. Впереди маячила знакомая фигура Ефима, которой управлял упряжкой с провиантом.

Девушки вздрагивали от страшного грохота, когда рядом земля вздымалась от взрыва мины. Сосны валились на землю, выворачивая корнями землю и приминая вершинами кустарник. Осколки, как ножом, пересекали толстенные с руку сучья, которые устилали собой и без того ухабистые тропы.

Вдруг Илья охнул и повалился на землю, лошадь, испуганно поводя ушами, остановилась.

– Илья! – закричала Лена и кинулась к мужчине. Плечо Ильи заливала кровь. Подбежавшая Вера не своим голосом запричитала:

– Что с тобой, дяденька! Кровь, тебя убило? Ой, мамочка!

Побледневший повар, морщась от боли, усмехнулся:

– Горбатого могила исправит. Да не верещи, как резанная, помоги ей затащить меня на телегу.

Мужчина кивнул на Елену, и попытался встать на ноги. Девушки подхватили его и подвели к повозке, уложили.

– Теперь перевяжи и гони дальше, – Илья взглянул на Лену. – Молодец! Хорошо держишься.

Елена с помощью Вари наложила тугую повязку, как учили еще до войны на курсах медсестер.

– Теперь дай попить, – попросил раненый боец Елену. Она взяла алюминиевую фляжку и открутила крышечку, которая выпала из рук в траву. Девушка, чертыхаясь, нагнулась и стала искать ее. Недалеко раздался очередной взрыв, над ее головой, обдав горячим воздухом, пролетел осколок и влепился в ствол небольшой сосенки, которая вздрогнув вершиной, перегнулась к земле. Если бы не пробка, то лежала бы сейчас Елена без головы вместо дерева.

– Оставь, гони! – девушка услышала в шуме стрельбы голос мужчины. Они бросились догонять отряд. Позади заслон уже отбивался от егерей: часто строчил пулемет, винтовочные выстрелы, как могли, поддерживали его. Минометный налет прекратился, стало тихо в лесу.

Партизанам удалось уйти от карателей. Новая база в урочище Прудины в тридцати километрах от города Андреаполь была подготовлена в августе военными строителями. Никто о ней не знал, кроме комиссара отряда.

Здесь, в глухом лесу, в окружение непроходимых болот, протекала Черная речка. На ее берегу были вырыты землянки. В отряде насчитали семьдесят человек. Несколько дней ушло на обустройство лагеря, а затем командир разбил отряд на четыре боевые группы. Когда отряды уходили на задание, часто на базе оставалось десять человек. Седьмого октября 1941 года группы ушли на первое задание. Одну из них возглавил командир, другую – комиссар, еще две – лейтенанты Красной армии, присланные в лес для усиления боеспособности партизан.

Через неделю партизаны вернулись на базу. За рейд уничтожили пять автомашин, в двух местах взорвали железнодорожное полотно. В результате ушел под откос вражеский эшелон, погибли десять немцев. Ни один мост уничтожить не удалось. Подходы к ним усиленно охранялись врагом, требовалась тщательная подготовка, чтобы осуществить диверсию.

Но и этого было достаточно, чтобы бойцы поверили в свои силы, а в округе заговорили о партизанах, которые били фашистов.

22 октября отряду сообщили, что в деревне Козлово немцы расстреляли красноармейцев, выбиравшихся из окружения. Командир Круглов со своей группой сразу ушел на задание.

Между деревнями Теренино и Васильево они залегли у большака.

Больше двух часов прошло, когда послышался шум автомобильного мотора. Штабная легковая машина на скорости пыталась быстрее преодолеть опасный участок дороги.

– Огонь! – скомандовал командир. В лесу раздались винтовочные и пулеметный выстрелы. Машина свернула с дороги и уткнулась носом в сосну. Два офицера, шофер и солдат были убиты. Партизанам достались важные документы.

Елена и Варя несколько раз бегали к комиссару отряда, просили записать их в боевую группу.

– Забота о раненых, вовремя приготовленный обед, стирка – не менее важная работа для партизанского отряда.

– Так, кроме Ильи, раненных и нет, а кашу Ефим сготовит. Мы согласны санитарами пойти в рейд, только скажите командиру, чтобы взял.

– Ладно, поговорю, может, найдет вам задание по силам.

– Вот, обещаете все, а сами не берут нас, – уходя, буркнула Лена.

Но через день девушек вызвал в штабную землянку командир.

– Кто из вас бывал в Охвате? – спросил Круглов, когда партизанки вошли и остановились напротив стола, за которым он сидел.

– Я, – подала голос Варя, застенчиво посматривая на сильного мужчину. – У меня дядька Арсений живет возле водокачки.

– Да садитесь к столу, поговорим о деле. В ногах правды нет!

Холодным декабрьским вечером 1941 года Елена и Варя возвращались из разведки. Они были довольны, что удалось собрать ценные сведения о размещение воинских частей и техники противника на станции Охват. Они прошагали за день больше пятидесяти километров. Им осталось пересечь железную дорогу и уйти в лесной массив.

Страшный взрыв оглушил девушек уже возле самого леса и взрывной волной отбросил в сторону. Разведчиц засекли немцы и стали бить по ним из минометов.

Елена Ершова не помнила, сколько времени она пролежала без памяти. Когда очнулась, услышала стон. Лена подползла к подруге.

– Ты как? – спросила Варя. – Я, похоже, ранена.

Осколком Варе Вихровой разворотило ногу. Елена приподнялась, чтобы перевязать подругу. Немцы заметили и снова открыли огонь. Лежа, не поднимая голову, Лена перебинтовала Варю. Потом из платья и ремня соорудила волокушу. Она несколько километров ползла с тяжелой ношей по лесу, пока не наткнулась на партизанский дозор. Варя была спасена.

Декабрь сорок первого года оказался вообще неудачным для партизан.

Когда территорию Ленинского района (ныне Андреапольский) захватили фашисты, Лида Сидоренко из Андреаполя стала разведчицей партизанского отряда.

Все задания она выполняла с юношеским задором, гордясь тем, что именно ей доверяют самые опасные поручения.

В декабре один из предателей выдал Л. Сидоренко. Вместе с нею были арестованы младшая сестра Вера и их мать Анна Тимофеевна. Начались жестокие пытки и издевательства.

– Расскажи, где партизаны, и ты останешься жива! – требовал на ломаном русском языке немецкий офицер.

Лида молчала. Фашистские палачи избили ее до полусмерти. В ответ – ни слова. Едва Лида пришла в сознание, палачи вновь подвергали ее пыткам.

– Ты комсомолка? – продолжая допрос, неистовствовал офицер.

– Да, я комсомолка и горжусь этим! – гордо подняв голову, ответила Лида. – Можете убить меня, но ничего не узнаете!

Выбивая признания, фашисты на глазах Лиды начали пытать сестру Веру. Но ничего не добившись, они выстрелом в голову убили Веронику.

– Мы убьем и мать, если ты будешь молчать! – выходя из себя, кричал офицер.

Ввели Анну Тимофеевну. Мать увидела мертвую Веру, измученную, едва живую Лиду и, собравшись с силой, глядя в последний раз на дочь, сказала:

– Держись, доченька.

Лида, ее младшая сестра Вера и их мать погибли в фашистском застенке. Славные патриотки проявили высокое благородство души, безграничную преданность Родине, ненависть и презрение к врагу.

Стойкость славной разведчицы Лиды Сидоренко произвела огромное впечатление на всех партизан.

Андреапольская комсомолка Люда Морозова со своими помощницами бесстрашно расклеивала в населенных пунктах, захваченных врагом, партизанские листовки. Впервые жители на местах немецких приказов, заканчивающихся обычно словами «За невыполнение – расстрел на месте!», видели призывы «Бей фашистских оккупантов!»

Вскоре Лена сопровождала Варю на партизанский аэродром возле деревни Луги. Командованием была разработана целая операция по эвакуации раненых Вари и Ильи. Их сколько могли, везли на повозке по проселочным дорогам. Затем переложили раненную партизанку на носилки и четверо бойцов, сменяя друг друга, понесли ее дальше по лесным тропинкам. Илья, который согласился отправиться «на большую землю», шагал сам впереди Николая, который прикрывал тыл группы.

К месту партизанского аэродрома вышли вовремя, оставалось несколько часов до прилета самолета. Поздним вечером запалили костры. Яркие языки пламени отвоевали у темени лесную поляну, причудливо играли всполохами по деревьям и кустарникам.

Лена не отходила от Вари. Девушки предчувствовала долгую разлуку.

– Ничего, война кончится, увидимся в родной деревне, – сказала Лена.

– А, если немцы сожгут наши дома? – голос Вари задрожал от страха.

– Не горюй, подружка, спалят, новые построим, еще лучше прежних. Лишь бы войне пришел конец.

– И живыми остаться, – добавила Варя.

В полночь прилетел самолет. Он низко прошелся над кострами, взмыл в воздух и исчез в темноте. Затем неожиданно бесшумно вынырнул из-за леса и пошел на посадку.

Летчик явно нервничал и поторапливал партизан:

– Быстрее, товарищи, выгружайте груз и заводите раненых в салон.

Партизаны поспешно выбросили увесистые тюки из машины и помогли подняться раненным товарищам. Летчик, махнув на прощание рукой, убрал лестницу и закрыл дверь. Самолет взревел рассерженным зверем, легко разбежался и, оторвавшись от земли, пропал в темноте. Костры прогорели и вернули поляну ночи. Партизаны зажгли фонарь «Летучая мышь», чтобы ориентироваться в дороге. Карманные фонари берегли, батареек в лесу не сыщешь, поэтому пользовались ими в исключительных случаях.

Они не ожидали, что груз будет тяжелым. Командир говорил о почте и небольшой посылке для отряда.

– Подводу нужно просить в ближайшей деревне, – сказал Николай. – Без лошади не допрем груз до базы.

– В Луги заходить нельзя. Там останавливаются часто немцы, не напороться бы на них, – предупредил молодой партизан Федор, который часто ходил в разведку в эти края.

– Нам ни к чему сейчас ввязываться в бой с фашистами, – сказал командир группы Михаил Пугач. – Груз доставить сейчас важнее, чем шлепнуть пару, другую фашистов. Какая деревня ближе?

– Величково, но туда тоже соваться опасно без разведки. Лучше в Анихоново, километра два, три до деревни.

Командир достал карту, определил направление, затем сказал:

– Николай и двое бойцов остаются с грузом, остальные за мной!

Михаил, Федор и Елена ушли в деревню Анихоново.

На окраине села прислушались: никого, даже псы молчали, не гавкали на чужаков. Партизаны погасили фонари, прошли по улице до середины деревни и остановились у колодца с высоким журавлем.

– Похоже, немцев нет, – вполголоса сказал командир. – Ладно, стучимся в этот дом.

Михаил указал рукой на один из домов и направился к нему.

Тихонько постучали в окошко и прижались к стене. Тишина и темень, хоть в глаз коли. Месяц на небе спрятался за тяжелое облако и не хотел выходить из укрытия. Пугач снова постучал в окно, но уже настойчивее.

Только на третий раз партизаны услышали тяжелые шаги и увидели, как загорелась керосиновая лампа. Кто-то подошел к окну и громко спросил:

– Кто тут?

– Люди! – ответил Федор. – Открой дверь, поговорить надо!

– Что за люди ходят по ночам? Утром приходи разговаривать, спим мы! – голос пожилого мужчины слегка дрожал от волнения.

– Отец! Ты не бойся нас! Мы – партизаны, нам нужна помощь, – Михаил Пугач шагнул к окну и стал напротив, чтобы попасть в полосу света керосинки, которую человек в доме поднес к стеклу, чтобы разглядеть путников.

После минутного молчания из дома послышался голос:

– Сейчас открою, в избе поговорим.

В доме уже суетилась хозяйка, которая гостеприимно указала партизанам на лавку у стола:

– Садитесь за стол, сейчас что-нибудь поесть сварганю.

– Спасибо, хозяюшка, только нет времени нам рассиживать за столом, спешим мы очень! – весело поблагодарил Федор, усаживаясь за стол. Елена примостилась рядом, поглядывая на занавеску, которая подрагивала, будто кто за ней подглядывал, что творится в горнице.

– Доченька! Раз не спишь, лети в подпол за соленой капустой, огурцами, – не обращая внимание на слова Федора, приказала хозяйка. – Картошка вареная осталась с ужина, ржаной хлеб. Хоть и холодное все, а перекусите на дорожку малость.

Из-за занавески вылетела стройная девушку в домотканом платьице и, чиркнув мельком живыми взглядом по гостям, внимательно осмотрела с ног до головы Елену и побежала в чулан.

Вскоре она вернулась, поставила на стол деревянные миски с капустой и ядреными огурцами и села рядом с партизанкой, исподтишка рассматривая ровесницу.

– Тебя как звать? – спросила Елена.

– Нюра.

– Анна, значит, а меня – Лена, будем знакомы.

– Ты – партизанка?

– Не видно?

– Что за одежда на тебе? – не отвечая на вопрос, спросила Нюра.

– Да, обыкновенная, солдатская форма, командир выдал для удобства. Что, к нам хочешь?

– Не, я боюсь. У тебя и ружье есть? – глаза девушку светились неподдельным и живым любопытством, и Елена рассмеялась:

– Раз – партизан, то непременно должен с ружьем бегать по лесу. Нет, мне хватает без этого работы в отряде: картошку чистить, стирать, одежду латать.

На лице Нюры отразилось явное разочарование, и Лена поспешно добавила:

– Раненных перевязывать приходилось, а, если стрелять придется, то не промахнусь тоже, не сомневайся!

– Ишь, какая!

– Какая?

– Боевая! Не то, что я. А, где находитесь вы?

– Военная тайна, не спрашивай!

– Ишь, ты!

Николай Парамонов, хозяин гостеприимного дома, не только накормил партизан, но и собственноручно вывел из хлева жеребца и запряг его в телегу:

– Вот, берите повозку, раз надо для военного дела.

– Ну, бывай, подружка! Бог даст, еще свидимся! – попрощалась с Анной Елена.

– После войны встретимся! – крикнула уверенно девушка вслед.

Командир отряда поблагодарил вернувшихся партизан за выполнение задания и обещал наградить медалями.

Больше Елена Ершова не просилась в походы. В лагере хватало работы, и она целый день крутилась в заботах, не замечая бежавшего времени. Но, когда она услышала от брата, что небольшая группа отправляется к городу Холм, чтобы встретиться с новгородским отрядом и обсудить совместные действия, разволновалась так, что у нее все валилось из рук. На пути маленького отряда будет родная деревня Ивановщина.

– Как там мои родные: папа, мама, сестры? – переживала она. Девушка побежала к командиру:

– Меня возьмите с собой. Я только на минутку забегу к своим, ведь мимо пойдете. Мои-то ничего не знают обо мне, наверное, думают, что пропала дочь где-то. Я дороги хорошо знаю там, пригожусь.

– Да, как я тебе возьму-то, если здесь нужна? И сто верст по лесам пробираться на лыжах непросто, группа пойдет форсированным маршем. Скидки, что женщина, не будет.

– Товарищ командир, миленький, разреши ты мне с ними, выдюжу все, лишь бы одним глазком посмотреть, одним словечком обмолвиться. Я век буду благодарить тебя.

Синие глаза девушки потемнели от навернувшихся слез, и столько надежды читалось в них, столько мольбы, что командир сдался:

– Ладно, иди, скажи командиру группы, что я разрешил. И, вот еще, сходи к завхозу, пусть провиант выделит тебе для гостинца родным, поди, голодают при немцах.

Счастливая девушка унеслась от него, как на крыльях.

В начале января 1941 года морозы несколько ослабели и не снижались больше пятнадцати градусов. Но снега было достаточно. Впереди пробивали лыжню мужчины, и за ними идти Елене было легче.

На вторые сутки вышли к деревне Ивановщина Новгородской области, и группа залегла на краю леса.

– Вроде, немцев нет там, как стемнеет, войдем. Где твой дом? – спросил командир группы.

– Вон, на горе стоит с тесовой крышей.

Еленино сердце радостно колотилось при виде родной усадьбы, она была готова тотчас рвануться к нему, но командир придавил рукой ее плечо и сказал:

– Успеешь, скоро уже.

Уже в сумерках прошли по улице, держа лыжи на плече, и остановились напротив широких высоких ворот большого пятистенного дома.

Командир постучал и присвистнул:

– Хороший домина, часом не куркуль твой тятя?

– Как все живем, отец вступил в колхоз перед войной, и он излишки сразу сдал в колхоз, – Елена умолчала, что семью дважды раскулачивали. Отец Трифон и его брат выделывали шкуры и шили полушубки, шапки, тулупы, а Матрена, мать девушки, шила на машинке тужурки, платья и приучила к швейному ремеслу дочек. Единственный сын, Николай, пока не покинул родительский дом, скорняжничал.

Семья Ершовых трудом добилась благополучия, имела пару коров, лошадей, десяток овец и пчелиную пасеку.

В первый раз комитет бедноты в 1920 году вынес решение, забрать у крепкой семьи лошадку, корову, всех овец и половину ржаных семян. Пасеку не тронули. Куда с ней? Тут требовался уход за пчелами, а кому хочется ходить покусанным от злых насекомых?

Но постепенно семья пережила утрату и вновь зажила неплохо. Да в 1937 году вновь пристала власть, как репей к конскому хвосту:

– Для общего благосостояния советского народа вступай Трифон в колхоз.

– Какой такой колхоз, неграмотные мы, не понимаем ничего в этом!

– Да, чего тебе понимать здесь? Сообща трудиться будем, навалимся гуртом, спорее дело пойдет. Ты тащи инвентарь в колхозный амбар, не задавай лишних вопросов, а то в кулаки запишем.

Трифон, чтобы не сжили с земли, махнул рукой и сдал в колхоз плуг, сенокосилку, борону и пару мешков с рожью. И на этот раз пасека осталась в семье. Сколько себя помнила Лена, всегда на столе мед и соты были, страсть до чего сладкие, так бы и ела, не переставая.

– Как теперь будет, коль война приспела? – подумала она, прислушиваясь. – Что-то не идет никто открывать, все ли в порядке дома?

– Кто – там? – услышала девушка тревожный голос Трифона и радостно закричала вполголоса. – Я – это, папа, открывай дверь, я ненадолго зашла, только проведать вас.

– Ленушка! – ахнул пожилой мужчина. – Я сейчас открою, обожди.

Радости было старикам, не обобрать. Трифон суетился в погребе, доставая припасы на ужин, Матрена бестолково бегала по горнице, причитая заполошным голосом, что уже не чаяла увидеть кровинушку. А белобрысая Валя, тринадцатилетняя дочь сестры Мани, во все глаза смотрела на тетушку в красноармейской форме.

– Ну, как вы тут? – когда все успокоились и сели за стол. – Немцы были в деревне?

– А как же, – Трифон погладил окладистую бороду и посмотрел на партизан. – Как наши войска ушли. Они и приспели тотчас, набились гуртом в избу, стоят, греются возле печки и гомонят что-то на своем языке. Мы думали, что застрелят нас, но ничего, обошлось. Одни отогрелись и дальше пошли, другие остались здесь, неделю жили в Маниной половине.

– А, сама она куда подевалась? – Лена вопросительно посмотрела на мать с отцом.

– Как это называется слово, забыл совсем? – Трифон наморщил лоб, вспоминая слово.

– Евакуция, – подсказала Матрена мужу.

– Эвакуация, наверное.

– Верно, Ленушка! Она, окаянная. Солдаты уходили, и население за собой уводили в тыл, вот наши и ушли: Маня с детьми, Ольга, соседи. А мы с Матреной остались. Старые уже стали, бегать по свету, да и последнее унесут из дома. Потом о тебя ни весточки не получили, думали, вот, придет домой, а тут никого. Пасеку было тоже жалко, за ней присмотр нужен.

– А Валя почему тогда не убежала с мамкой?

– Она в няньках жила в Мурзино в одной семье, когда немец пришел туда, – Матрена посмотрела на девочку, которая смущенно улыбнулась. – В лес убежала, когда стали по домам ходить наши солдаты, людей собирать. Потом сюда добралась к ночи, спряталась в амбаре сначала, боялась, что немцы в доме. Утром уже ее мы нашли. Так и живем втроем. Немцы припасы наши подъели и ушли, с тех пор не видно, не слышно их.

– Они, нянька, сказали, что их коровы в Германии живут лучше, чем мы в доме, – Валя возмущенно закатила глаза. Она звала родную тетю всегда нянькой – Елена всегда с ней возилась. Валя была первым ребенком у старшей сестры Мани.

– Зачем же приперлись тогда к нам, если там лучше им? – возмутилась партизанка.

Елена Ершова, побывав дома, все же решила вернуться с отрядом снова на партизанскую базу, хотя командир говорил:

– Если надумаешь остаться дома, то никто не упрекнет тебя. Добровольно пришла, добровольно ушла, никто не обязывал.

– Мне назад дороги теперь нет, пока немцев не прогоним с нашей земли. Я обещала отомстить за Дуню, вот, чем смогу, а помогу громить врага.

Отряду было не суждено вернуться с задания. Их накрыла волна наступающих советских войск в районе города Холм. Как прошлом году, когда немцы обогнали стадо колхозных коров, которое перегоняла на восток Елена Ершова, в январе этого года маленький партизанский отряд, в который входила Елена, оказался на передовой.

Выстроенные в три эшелона войска 3-ей ударной армии наносили удар врагу в направлении города Великие Луки. Полки 4-ой ударной армии наступали на Пено, Охват, Андреаполь. Сосед 3-ей, 34 армия, которая находилась справа, левым флангом наносила удар на Ватолино, обеспечивая наступление правого крыла своей же армии.

Севернее Осташкова в районе станции Охват наступающие войска А.И.Еременко встретили боевую группу 81-й пехотной дивизии в составе 189-го пехотного полка, усиленного дивизионом 181-го артиллерийского полка дивизии. Боевая группа дивизии попала в классический «мотти», горькие уроки которых Красная Армия извлекла из финской кампании. По опыту финской войны в СССР были сформированы отдельные лыжные батальоны, которые придавались дивизиям и армиям для обходов и охватов по глубокому снегу. Применение лыжных батальонов в насыщенной населенными пунктами местности на западном направлении встречало определенные трудности. В наступлении на Холм и Торопец лыжники были применены по прямому назначению. Два лыжных батальона обошли оборонявшуюся боевую группу по льду озера с тыла и перехватили ее пути отхода.

Их разведчики засекли четырех партизан на лыжах в лесу и доставили в батальон. После проверки мужчин отправили в стрелковую роту – каждый солдат был на вес золота, а Елена Ершова стала санитаркой медицинского отделения боевой группы из пятисот бойцов – все, что осталось от двух батальонов.

Бои с окруженными немцами шли несколько дней, с 13 по 15 января 1942 года. Боевая группа была практически полностью уничтожена врагом, к Торопцу вышли всего 40 человек, в том числе и красноармеец Елена Трифоновна Ершова.

Задорная и беспечная до войны девушка повзрослела на крови, страданиях и лишениях. Она не вздрагивала от минных разрывов, не пригибалась от каждого свиста пуль, привыкла к стонам раненых бойцов. Девушка перевязывала покалеченных мужчин, поила водой и оттаскивала с поля боя.

Растянувшийся на 500 км при наступлении Северо-Западный фронт остановил войска и с февраля перешел к обороне уже переименованный в Калининский фронт. Полки зарывались в землю, и, пользуясь временной передышкой, получали пополнения в живой силе, технике и снабжении.

Медсанбат спешно отправлял в тыл раненых солдат. Елена таскала носилки, меняла повязки, не замечая времени. Без сил падала на топчан в построенном для лазарета бараке на ночь. На фронте было затишье, и только тревожили налеты фашистской авиации. Елена Трифоновна привыкла ко всему, кроме натужного воя пикирующих самолетов, поливающих свинцом землю и разбрасывающих позади себя бомбы. Елена забивалась в щель и закрывала голову руками, дожидаясь, когда прекратиться бомбежка. Затем бежала на помощь раненным во время налета солдатам.

Без малого десять месяцев Калининский фронт стоял на месте, не наступал, но и не давал немцам прорвать оборону. 24 ноября 1943 года началось наступление в направлении Великих Лук. Советские войска, преодолевая свирепое сопротивления врага, километр за километром продвигались вперед, освобождая деревни и села.

2 декабря, встретив хорошо организованное сопротивление немцев в районе Новосокольников, соединения ударной армии вынуждены перейти к обороне. Вплоть до 25 декабря советские войска отражали атаки немецких войск. Каждый день немыслимое число раненых солдат поступало в армейский лазарет, медицинский персонал сбивался с ног, разгружая санитарные машины. Елена держалась, работала сутками, стараясь не уснуть на ходу, а раненых все везли и везли и, казалось, конца не будет вереницы машин.

Немцы выдохлись, остановились и приступили к перегруппировке своих сил. Используя затишье, медсанбат отправил тяжелораненых солдат в тыл, передохнул.

4 января немцы вновь приступили к атакам, но советские войска, подтянув резервы, прорвали немецкие ряды и пошли в наступление. 16 января 1943 года у противника остался единственный очаг сопротивления – штаб обороны во главе подполковника фон Зассом. Но майор Э. Лемминг с тридцатью красноармейцами ворвался в подвал и захватил в плен пятьдесят два немецкого солдата и подполковника.

Великие Луки были освобождены.

Битва на великолукском направление ознаменовалась исторической победой советских войск на курской дуге.

В тяжелых оборонительных боях армия участвовала западнее города Великие Луки до октября 1943 года. Девять месяцев напряженного труда воинов советской армии не позволили врагу ни на шаг продвинуться вперед. И уже в составе Прибалтийского, а затем 2-го Прибалтийского фронтов 16 октября пошла в атаку и освободила старинный русский город Невель.

Елена Ершова с группой санитаров возвращалась 27 июля 1944 года с передовой на грузовых машинах в лазарет, когда колонну остановил лейтенант. Третья ударная армия атаковала город Резеке, открывая начало боевых действий на территории Литвы.

– Приказываю всем, кто может, помочь подносить боеприпасы минометным установкам, которые понесли большие потери, – крикнул офицер и тихо добавил. – Пожалуйста, добровольно, у нас снайперы выбили людей. Мы поменяли позиции, а бойцов почти не осталось.

Елена вместе с другими санитарами побежала за лейтенантом. Реактивные минометные установки БМ-13, легендарные «Катюши», уже установили в боевые позиции, и немногочисленные расчеты спешно заряжали их для залпа. Явно было видно, что бойцов не хватало, оставшиеся в живых солдаты метались между складом боеприпасов и боевыми машинами, подтаскивая мины.

Лейтенант распределил подкрепление по расчетам, и Елена в паре с другим санитаром принялась подносить мины к своей установке. Минометчики подхватывали снаряд, вставляли его в направляющую и задвигали до хвостового оперения.

– Как на рельсы кладут, – подумала девушка, рассмотрев «Катюшу».

– Расчет в укрытие! – услышала она команду и забежала со всеми в траншею.

– Пли! – крикнул командир. Машины слегка вздрогнули, и с рельсовых салазок один за другим сорвались мины и улетели вдаль. Шестнадцать реактивных снарядов, постанывая в воздухе, унеслись светлячками за горизонт, разбивая в шести километрах в пух и прах монастырь, в котором укрепились фашисты.

Как только последний снаряд уходил в небо, расчет выбегал из укрытия и вновь заряжал установки смертоносными минами.

Завершив огонь по врагу, установки привели в походное положение и увезли на другие позиции. Враг мог засечь батарею и уничтожить ответным артиллерийским огнем. Санитаров отпустили, и они отправились догонять своих.

Армия, в которой служила красноармеец Ершова, освободила города Резекне, Двинск и двинулась к Рижскому заливу.

Но в конце 1944 года армию погрузили в железнодорожные вагоны и перебросили в Польшу, в район Минск-Мозовецки, Калушин, Лив, Добре (25 км восточнее Варшавы), в составе 1-го Белорусского фронта.

По мере прибытия на место, армии маскировались в лесах. Враг располагался недалеко, Варшава еще находилась в руках фашистов.

Войска пополнялись бойцами, техникой, готовилось большое наступление на запад.

Боевые действия первого Белорусского фронта вновь начались 14 января 1945 года. За четыре дня продвинулись на сотню километров. В лазарете снова закипела напряженная работа. Елена закрутилась в привычном ритме: погрузка, разгрузка раненных солдат, перевязки ран и уход за тяжелоранеными бойцами.

День освобождения Варшавы медсанбат встретил на марше, армия получила приказ двигаться вторым эшелоном вслед за наступающими войсками и быть готовой поддержать их.

Елену Ершову с утра знобило, она чувствовала себя так отвратительно, что не могла стоять на ногах. Врач, осмотревший ее, установил воспаления легких. Елену уложили на носилки и отправили в лазарет.

Она несколько дней лежала в забытье. Когда пришла в себя поразилась солнечному дню. Дневной свет пробивался сквозь окна и непривычно резал глаза больной. Очень хотелось пить, и Елена потянулась рукой к кружке, стоящей на тумбочке.

– В себя пришла? – услышала она удивленный голос. К ней подошла женщина в белом халате и таком же платочке. – Уже думали, ты не встанешь, умрешь, не дождавшись победы.

Она напоила Елену и сказала:

– Теперь лежи, сил набирайся, сейчас поесть принесу.

– А, мои, где теперь? – спросила Елена Ершова.

– Твои-то топают по Германии уже. А ты отправишься домой, когда поднимешься на ноги. Войне – конец скоро, так что приказано всех, кто болен, ранен, по выздоровлению демобилизовать, и женщин в первую очередь.

Елена разволновалась от такой новости. Очень хотелось домой, но и жаль расставаться с боевыми товарищами, не попрощавшись.

– Бог даст, увидимся, – утешила себя девушка.

В начале апреля врач после осмотра сказал:

– Все, Елена, выписываю тебя и комиссую из армии по болезни. Ты побереги себя первое время, больше пей молоко, может, через пару месяцев окончательно оправишься от хвори.

Пригожим днем Елена Трифоновна закинула за плечи вещевой мешок с сухим пайком и подарками для мамы, отца и сестер – пару цветастых платочков на голову, два отреза на платье и кирзовые сапоги, и отправилась первым эшелоном из Польши в Советский Союз.