Памяти моих родителей – Марии и Бориса Пичуры – посвящается

 

Рутина жизни и отсутствие вдохновения приводят к душевным кризисам не реже, чем крупные неприятности.

 

Однажды, где-то в шестом классе, Соня заявила маме, что в школу ей ходить просто невыносимо. Никому не нужная, никем не замечаемая – в общем, человек-невидимка. Во всех девчонок уже давно кто-то тайно влюблен. Они сами говорили. А в нее – никто! И при таких-то делах нужно ежедневно вставать по будильнику, идти туда, где твое отсутствие никто не заметит (ну, кроме учителя, конечно), отвечать на уроках, готовиться к ним, косы заплетать – в общем, нет стимула продолжать такую жизнь. Ее никто не любит и не полюбит никогда!

 

Другая мама, видимо, просто высмеяла бы дочку или наорала бы на нее. Что за блажь такая! Какие романы в шестом классе? Но Сонина мама, к счастью, была не всякой и не другой, а единственной и лучшей мамой на свете, как Соня всегда считала.

 

Мама всерьез встревожилась, и, как могла, утешила дочь, но успокоить ее было не так уж просто. Соня неделями пребывала в унынии, часто ревела, закрывшись в ванной комнате, и мама поняла, что не стоит легкомысленно относиться к таким детским переживаниям. Дети-то все разные, психика – дело тонкое. Здесь надо не кричать и не наказывать, а думать, да как следует.

К психологу мама решила не ходить: не модно это было в середине семидесятых. Да и где их взять, хороших психологов? К тому же, если кто узнает, еще и сплетни пойдут: тут ведь не сложно и с психиатром перепутать. Мама Сони привыкла решать сложные жизненные проблемы сама. Но тут даже она растерялась: дочка стала нервной и почти неуправляемой. Надо же как-то помочь ребенку! Но как?!

 

Однажды она попыталась осторожно поговорить с Соней. Та отреагировала весьма высокомерно. – Боже мой! Ну, разве вы с папой сможете меня понять! Вот какие у вас проблемы? Что сварить завтра на обед? Великий уровень проблематики!

 

Мама испугалась больше, чем обиделась. Она не была философом, не отличалась особой эрудицией и не обладала великими талантами. Но, как минимум, один ее дар был очень заметен – она умела любить! При этом она была просто умна от природы. А это, как известно, нигде не купишь и не вычитаешь ни в каких книгах. К тому же, мама Сони была изобретательна и энергична. Она быстро принимала решения и тут же их осуществляла. Мама могла организовать практически все.

 

Однажды она даже "уменьшила" площадь их двухкомнатной смежной "хрущевки" на целых два квадратных метра, поскольку из-за этих метров могла "накрыться" перспектива получения кооперативной квартиры. Лишняя площадь! А жили они вчетвером в крошечной смежной "двушке". Когда брат женился, и еще появился на свет его сын, стало совсем "весело".

 

И вдруг на горизонте замаячил этот самый "кооперативный шанс", упустить который было просто невозможно. И тут мягкий и покладистый папа Сони наотрез отказался прописывать невестку. Она категорически не внушала ему доверия.

 

– На старости лет я останусь на улице. Ни за что не пропишу!

 

Мама пыталась настаивать:

 

– Мы же с ума сойдем, если останемся в этой квартире! Другого шанса не будет, пойми! А так у нас уже через год была бы трехкомнатная кооперативная квартира плюс к этой. Еще ведь и Соня когда-нибудь замуж выйдет. Об этом тоже надо подумать!

 

Папа уперся насмерть и невестку прописывать отказался. Это было единственное стойкое папино сопротивление жене за всю его жизнь. Мама поняла, что ее красноречие не поможет. Кооператив уплывал навсегда. Но она нашла выход даже из этой ситуации. Как именно, семья узнала достаточное время спустя, когда возмущаться было уже не актуально. А пока все знали только, что Сонина мама пригласила работницу инвентаризационного бюро и заявила, что квартиру необходимо перемерить, так как она значительно меньше, чем это указано в документах.

 

Работница бюро пришла вовремя. Сонина мама приготовила ей целую сумку с продовольственными подарками: коробка конфет и бутылка коньяка торчали из сумки ровно настолько, чтобы их нельзя было не заметить, но можно было легко затолкать поглубже, чтоб не привлекать нежелательного внимания прохожих. Несколько банок то ли икры, то ли еще каких-то деликатесов создавали изумительный натюрморт внутри сумки, а снаружи были заметны лишь контуры выпирающих жестких упаковок, что должно было вызвать непременное любопытство и острую вспышку аппетита случайно бросившего на сумку взгляд.

 

Мама произнесла нужные слова благодарности, сопровождая их выразительным взглядом в сторону сумки, и предложила начать мероприятие по замеру площади с чаепития. Возражений не последовало. После чаепития, начавшегося с маленькой символической стопочки коньяка за всеобщее здоровье и завершенного полноценным обедом из нескольких вкусных домашних блюд, сотрудница инвертаризационного бюро стала как-то ближе и роднее. Похоже, она еще до замера, после нескольких тостов, стала разделять все мамины переживания, так как не спешила прерывать трапезу. Но в итоге, совершив замер, с удовольствием сообщила, что площадь действительно меньше, чем это указано в документах, на целых два метра!

 

С того момента до получения квартиры мама избегала разговоров о метраже. Когда же кооперативная квартира была получена, папа Сони потребовал объяснений. Как же так получилось, что без прописки невестки и внука семья прошла по нужной норме метража? Жена не торопилась отвечать. Она спросила сама:

 

– Ну, как, нравится новая квартира? Хороша? Так вот, если бы я тогда не подделала твою подпись, дорогой мой, мы бы мучались до конца наших дней в двухкомнатной "хрущовке" огромным семейством!

 

Папе трудно было возмутиться поступком жены постфактум, стоя на пороге своей новой трехкомнатной квартиры, которой в их жизни могло бы никогда не быть. Такая была у Сони мама.

 

– Голубоглазик! – с нежностью говорил папа, глядя на свою милую, женственную, проворную и всепонимающую супругу, которая казалась ему лучшим существом на свете. Соня тоже мысленно благодарила Бога за такой подарок судьбы, как ее мама. Когда они вместе шли по улице, Соня испытывала гордость. Мама была совсем другой масти, чем сама Соня. Смуглая брюнетка, вся в папу, Соня с восторгом и легкой завистью смотрела на светло-каштановые волосы мамы, ее белую кожу, которая не поддавалась никаким загарам... Она восхищалась мамиными серо-голубыми глазами, добрыми, выразительными и до боли родными. А легкую озорную походку своей мамы Соня тайком пыталась копировать, но ничего не получалось. Мама и ходила, и жила, немного подтанцовывая, словно внутри нее звучала музыка очарования жизнью. Она выискивала любой повод радоваться с такой же неутомимой энергией, как другие выискивают причины для обид и разочарований. Но при этом, она умела глубоко переживать, сострадать и понимать!

 

Мужчины часто посматривали на Сонину маму, и это было очень приятно Соне. Но в последнее время ей почему-то хотелось, чтобы внимание прохожих иногда доставалось и ей. Но этого пока не происходило.

 

Шли дни и недели, а Сонино настроение не менялось к лучшему. Мама многократно пыталась поговорить с ней, но разговор не получался. Наконец был найден нужный текст:

 

– Доченька! Я понимаю, что мы с тобой очень разные. Ты – более сложный человек, чем я. Но я очень хочу стать твоей подругой, понять тебя и чему-то у тебя научиться. Помоги мне! Мы же – родные! Давай погуляем с тобой, на улице – такая погода, солнышко... Я обещаю слушать тебя, не перебивая. Расскажи мне, что тебя тревожит?

 

Соня посмотрела на маму с недоверием, как бы оценивая, сможет ли она ее понять, но вдруг согласилась на прогулку: ей не хватало в ту пору такой подруги, которая захотела бы, а главное, сумела бы говорить не только про тряпки и мальчиков, но еще и про душу.

 

На улице было действительно по-весеннему здорово, но Соня почти не замечала этого. Она вошла в какой-то азарт, выражая впервые в жизни вслух свои теории, размышления, сомнения и открытия; она говорила, не останавливаясь, пока мама не заметила, что они прошли уже километра два, и неплохо было бы вернуться.

 

Маму пугала степень несхожести родной дочери с ней самой. Соня казалось ей плавающей птицей, а себя она ощущала преданной курицей, бегающей вдоль берега и готовой кричать от ужаса, поскольку ее детеныш пытался уплыть и мог утонуть. Утонуть могла и мама, так как готова была от отчаяния кинуться в воду за своим ребенком. А плавать она не умела.

 

Соня говорила о том, что ей безумно страшно от ответственности. Она чувствует в себе дар сценариста и режиссера своего собственного жизненного образа.

 

Она может воспитать себя сама в стиле Наташи Ростовой или ее противоположности. В любом стиле. Ей нравятся многие героини кино и книг. Как страшно выбрать не ту героиню, стать ею, а потом понять, что ты ошиблась в выборе, ведь обратно будет очень сложно выходить! А может, и вовсе невозможно!

 

Соня не знала, как общаться с людьми, о чем прилично говорить, а о чем нет. Почему нельзя говорить о том, что для тебя самое главное? Почему всем вокруг весело, а ей нет?! Где взять гарантии, что стопроцентно порядочный человек, добрый, искренний, трудолюбивый и целеустремленный, не окажется однажды несчастным и одиноким? А если нет таких гарантий, то почему никто не волнуется об этом заранее, кроме нее, Сони?! Почему никто не боится будущего, и большинство ее одноклассников о нем даже не задумывается, а ей эти мысли почему-то не дают покоя? Она что, хуже других? Слабее?

 

Как страшно жить! Важно же кем-то стать в итоге! И по профессии, и по сути. А не просто ходить в школу, обедать, читать, смотреть ТВ и болтать про тряпки. И нужно же как-то умудриться влюбиться именно в того, кто смог бы тебе ответить взаимностью, иначе – катастрофа! А рожать! А воспитывать! А не постареть! А не утратить любовь любимого!

 

Вот где этому обучают? Домоводству учат, астрономии и физкультуре – тоже. А как любить и быть любимой? Такого предмета нет нигде. А почему, спрашивается? Ведь он, в итоге, самый главный!

 

Вот в школе вовсю целуются старшеклассники, причем, парочки меняются, как в детской игре "ручеек". Сегодня он целуется с ней, а завтра – с ее подружкой. А ей, Соне, такой любви даром не надо! А вдруг настоящей любви просто не бывает в природе? Зачем тогда вообще жить?! Как много опасностей поджидает человека! А вдруг...

 

Количество опасений, начинавшихся со слов "А вдруг...", губили Сонину душу и мешали ей радоваться простым вещам.

 

Мама с ужасом слушала монолог своей дочери, боясь неосторожным словом или жестом перебить ее неожиданно прорвавшуюся наружу горькую исповедь. И, наконец, срывающимся от волнения голосом Соня спросила маму о том, почему ее, Соню, до сих пор не любит ни один мальчик. Это прозвучало, как упрек маме, которая что-то не так воспитала или не то заложила в Соне... Это был и упрек высшим силам. Сонина речь выдавала сильнейшую внутреннюю боль. Маме стало по-настоящему страшно за нее.

 

Но когда Соня изрекла, что предчувствует свое вечное одиночество, а этого она не сможет пережить, мама внезапно ощутила озноб, тошноту и легкое головокружение. Немного помолчав, она обессиленно и слегка заискивающе спросила:

 

– Доченька, а ты не можешь просто жить, как все?

 

– А как это? Как все живут? – в свою очередь растерянно спросила Соня.

 

Мама молчала, не зная, как объяснить жизнь всех людей, не обремененную Сониными странными изысканиями, опасными и даже какими-то нездоровыми, что ли. И вдруг у Сони мелькнуло страшное предположение:

 

– Ты хочешь сказать, что все люди просто едят, ходят на работу или в школу, потом смотрят телевизор, гуляют, и все?!! И никто ни о чем таком, как я, даже не задумывается? Не может быть! – Соня не хотела верить своей страшной догадке, а ее мама, готовая уже утвердительно кивнуть, замолчала, боясь причинить дочери лишнюю боль.

 

Сонина мама не спала всю ночь до утра. Что только не приходило ей в голову! И странное развитие, и чрезмерно тонкая душевная организация, и выкрутасы переходного возраста... А как узнать, что это все-таки на самом деле? А главное, как помочь? Почему ее Соня страдает от ужаса великой ответственности? Как и все амбициозные люди, дочка легко и мгновенно ранится от любого слова и взгляда, но также быстро возносится в небеса от чьей-то искренней похвалы. Сонин маятник самооценки имеет невероятно широкую амплитуду. Тут и психолог растеряется! Но она ведь не психолог, а всего-навсего – мама.

 

С тех пор в беседах с дочкой она выверяла каждое свое слово. Был разработал план переключения внимания с тревожных мыслей о будущем на радостное настоящее: Соне предлагались прогулки, поездки в музеи и театры, ей покупали бесконечные наряды, невзначай подбрасывали книги с беспроигрышным счастливым сюжетным концом, но этого хватало на пару часов. А потом все возвращалось: и тоска, и слезы, и глаза, полные трагизма. В школу Соня ходила, как на каторгу. Почти каждый день она искала повод остаться дома под предлогом плохого самочувствия. Именно в школе она ощущала свое одиночество острее всего. На переменках многие собирались группами и что-то обсуждали. При этом, все беспечно шутили и смеялись. Соню никто не гнал, но она чувствовала себя инородным телом в этих компаниях. Она старалась "вписаться", однажды даже рассказала какой-то анекдот, но почему-то над ним никто не смеялся, а на Соню посмотрели каким-то особым взглядом и вежливо улыбнулись. Дома она давала волю своим переживаниям, и мама никак не могла уговорить ее, что когда-нибудь кто-то влюбится и в нее.

 

– Во мне чего-то не хватает, я это чувствую. Я – какая-то не такая!

 

– Глупости! Все в тебе нормально, более чем! Перестань выдумывать себе проблемы, которых нет. Ты – такая же, как все.

 

Такой текст Соню тоже не устраивал: – Как все? Значит, ты не видишь во мне ничего самобытного? Я – безликая копия всех и каждого? Ну, спасибо!

 

Мама тут же начинала выкручиваться.

 

– Я не это имела в виду. Зачем привязываться к словам? Природа не обделила тебя ничем. Ни внешне, ни внутренне. Так что, и сходство с остальными, и отличия от них в тебе имеются в нужных пропорциях. Не плачь без причины. Все придет в свое время.

 

Но Соня тайком плакала. А разве можно это скрыть от такой мамы!

 

Однажды, где-то через недели две после очередной беседы о вечном одиночестве, грозящем бедной Соне, та увидела в почтовом ящике письмо на свое имя. Торопливо открывая конверт, Соня мысленно попросила Всевышнего о чуде. О каком именно, она и сама не знала. Это было подсознательное волнение подростка от предчувствия возможности взрослого счастья. Соня стала немного заискивать перед ним. Это было помимо ее воли: вдруг замирало сердце, и учащался пульс. В голове стучало: "Пусть что-то чудесное случится в этот миг! Ну, пожалуйста!"

 

Однако счастье было неподкупным и несговорчивым, или же его просто не хватало на всех.

 

Руки не слушались, конверт разорвался почти пополам, пока Соне наконец удалось извлечь письмо, и она взволнованно прочитала: "Соня! Ты мне нравишься! Свое имя я пока не назову, ибо считаю это бесполезным, так как у меня не хватает смелости тебе это прямо сказать.

 

-Трус! – вот что ты сразу подумаешь. Но это совсем не так. Пройдут годы, мы повзрослеем и сможем стать друзьями. Наверное, это будет в восьмом или девятом классе. Только бы ты больше ни в кого не влюбилась. Я тебе понравлюсь, надеюсь. Я так, на вид, симпатичный. До будущей встречи, с искренним приветом. С. Н."

 

Соня почувствовала прилив крови к лицу и мгновенно ощутила интерес к жизни. "Наконец-то! Кто-то в меня влюбился! Боже мой! Кто бы это мог быть? С.Н. Странно... С такими инициалами вроде бы никого нет, ну, разве что, Сережа Николаев, который мне совсем не интересен. Да и он никогда на меня не смотрел. Так кто же это тогда? Наверное, это не инициалы, а что-то другое. Тайный код? Потрясающе!"

 

На следующий день, тщательно причесавшись и обдумав все детали поведения, Соня, как ей казалось, незаметно присматривалась ко всем мальчикам класса. Никто себя не выдавал. Тем не менее, в школу ходить стало не просто интересно, но и необходимо: Соня с трудом пережидала, пока пройдут выходные.

 

С мамой она поделилась радостным письмом в первый же день его получения, и та отгадывала вместе с ней, кто бы мог такое написать, посещала магазины и покупала Соне самые лучшие бантики и воротнички для школьного платья, новые передники, туфли, сумочки – то есть, баловала дочку с чувством блаженства от этого приятного процесса. Благо Соня прекратила реветь и стала обнаруживать настоящий интерес к жизни.

 

Терапевтическое действие этого письма было поразительно долгим и эффективным: два года от Сони не было жалоб на ненужность и бессмысленность существования. Она с удовольствием ходила в школу. А к концу 8-ого класса объявился Он. Был ли он автором того письма, Соня не знала, инициалы не подходили, а спрашивать его об авторстве было стыдно. Но сам факт, что Соне откровенно выражал свои чувства не самый последний мальчик из параллельного класса – Леня Аронович, стал для нее ярким событием жизни. Мысль о том, что Леня и есть автор того письма, периодически всплывала в Сониной голове, и от этого становилось жарко. Она не находила в своей душе сильной влюбленности в Леню, по крайней мере, пока ее не было. Но чувства уже успели зародиться и просто ждали своего часа. Леня вызывал безграничное уважение и интерес многих девочек. Он отлично учился, много читал, держался с достоинством, обладал симпатичной внешностью, а главное, он был значительно старше Сони внутренне, хотя обычно бывает все наоборот: девочки куда взрослее своих мальчишек-одноклассников!

 

Соня не знала, как вести себя с Леней, она страшно смущалась в его присутствии, особенно, когда стала замечать, что все чаще думает о нем. Конечно, со временем Соня влюбилась бы в него со всей пылкостью своей натуры, так как она была из тех, кого разжигают чувства, направленные на нее, а не охлаждают, как это нередко бывает со многими.

 

Но тут произошло нечто, перевернувшее столь многообещающий сюжет вверх ногами, направив его затем в копилку банальных жизненных историй, кои никого уже давно не удивляют и не задевают, если они, конечно, происходят не с тобой лично.

 

У Сони в классе была подружка – Инка. Эта Инка была двоюродной сестрой Лени. И насколько Ленька был симпатичный, настолько Инка – нет. Бывают девочки и вовсе некрасивые, но с внутренней изюминкой, которая, как известно, важней любой красоты. Инка же была умна и не безобразна. Но ее поведение проявляло серьезные претензии к жизни и недовольство ею, а также зависть и подозрительность к собеседнику, что придавало ее лицу неприятное выражение и даже некоторую ядовитость. Она тоже была склонна к самоанализу, но с парнями вела себя куда игривее Сони.

 

Странно, почему Инка, такая кокетливая, всегда выражавшая готовность в флирту, все-равно не нравилась парням. Правда, сама Соня, строгая и неприступная, тоже не вызывала всеобщего мужского восторга.

 

Обе они были интровертами, и обеим уже хотелось "выдти из своей скорлупы", хотя бы наполовину, но это было очень страшно... Они были нужны друг другу, чтобы "при выходе из своих скорлупок", иметь опору при возможном падении. Хотя вряд ли они это сознавали. Их дружба помогала им избавиться от внутреннего одиночества и страха постижения приближающейся взрослости, а найти подругу, понимающую тебя не на формальном уровне, – дело очень не простое во все времена.

 

Соня умела дружить, как никто другой. Ее невиданный максимализм, не получивший пока применения в любви, проявлялся в дружбе ежедневными подвигами и уникальной преданностью. Она не подозревала, что у других это может быть иначе, и была абсолютно уверена, что все так дружат. Ведь подруга – это святое, и скрывать от нее, ну, например, такие события, как роман или дружбу с мальчиком – это просто подло.

 

В общем, Инка узнала от смущающейся Сони про ее отношения со своим братом. Она была потрясена, особенно услышав о реальных доказательствах Лениной заинтересованности: он приглашает Соню в театр на оперу в ближайшие выходные!

 

Большие карие глаза Инки потемнели, а губы язвительно искривились. Она нервно поправила прическу, но резинка, державшая темно-коричневые волосы, стянутые на затылке в хвост, лопнула, и волосы разлетелись по ее плечам, как сбежавшие защитники крепости. Инка стряхнула перхоть с платья, смерила Соню оценивающим взглядом и, не находя слов, надолго замолчала. Она одергивала края передника, облизывала пересохшие от волнения губы, поправляла отложной воротничок платья, словно собиралась в бой и проверяла оружие.

 

Наконец волна первого потрясения спала, и Инка попыталась взять себя в руки. Ее приземистая фигура невольно ссутулилась от внутреннего напряжения, хотя она и пыталась улыбаться. Улыбка не давалась. Инка засунула руки в карманы передника и спросила:

 

– А тебе-то он нравится?

 

– Нравится, – смущенно ответила Соня под насмешливо-завистливым взглядом подруги. Тут краска залила Сонины щеки, и она зачем-то добавила:

 

– Ну, я не влюбилась пока, но он мне нравится, и я его уважаю.

 

Больше вопросов не было. Однако трудно было не понять, что Инка чувствует себя убитой этой новостью. Наверное, ей тоже хотелось быть объектом чьей-то любви, но в нее пока никто не влюбился. Соня сразу простила Инне и зависть, и насмешливость, потому что она сочувствовала ей. Еще недавно она сама была в такой же печальной роли никому не нужной. Может, не стоило откровенничать? Но скрывать от подруги такие великие события было бы немыслимо!

 

Соня жутко стеснялась идти в театр наедине с мальчиком. К тому же, было жаль одинокую Инку. И Соня придумала потрясающий, с ее точки зрения, выход: они пойдут в театр втроем, просто по-дружески. Тогда скованность исчезнет или, по крайней мере, уменьшится. И Инке будет в компании весело. Может, ей не так трудно будет пережить свое одиночество, видя, что ее общество по-прежнему важно для Сони и брата...

 

А Ленька? Он воспримет нормально, ведь он умный и понимающий.

 

Инка приняла приглашение Сони без колебаний. Когда Соня попросила Леню достать билет для его сестры, тот внимательно посмотрел на нее, помолчал и пообещал попробовать. Билет он достал. Что он подумал и как в душе отнесся к Сониной выходке, никто не знал, но, как умный человек, он, видимо, решил сделать так, как попросила девочка, которая ему нравится.

 

Ехать до театра надо было сначала на электричке до Финляндского вокзала. А это – минут 50. Потом – на метро. Все это время нужно же о чем-то говорить! А вдруг возникнет пауза на полчаса?! Соня готовила возможные темы бесед на случай долгих пауз. Ей хотелось свести к минимуму все возможные причины провала столь ответственного мероприятия.

 

Наконец наступил день спектакля. Неизвестно, спали ли актеры главных ролей в ту ночь, но Соня не спала. Не смогла заснуть, хотя утром надо было хорошо выглядеть. Она считала себя обязанной всех развлекать. Мысль о том, что она может разонравиться Лене, приводила ее в ужас, и она старалась предусмотреть все, чтобы этого не произошло. Посреди ночи она вскочила с постели, вспомнив, что не умеет ходить на каблуках, и, тут же найдя новые туфли, прорепетировала свою походку прямо в ночной рубашке. Тот факт, что она купила туфли специально для него, необходимо было скрыть. Немного успокоившись, она включила свет и стала рассматривать себя в зеркале.

 

Ну, с прической нужно будет утром повозиться. Волос, конечно, слишком много, и они – чересчур пышные. Но она их накрутит на крупные бигуди, чтобы так сильно не вились: Соня научилась быстро распрямлять и дисциплинировать свои волосы. Она кипятила воду в широкой кастрюле под крышкой. Затем выключала газ, покрывала свою голову большим банным полотенцем и держала ее над кастрюлей несколько минут. Волосы, накрученные на крупные бигуди, увлажнялись от пара. А потом, минут через двадцать после процедуры, они высыхали. Укладка была готова. Соне оставалось лишь расчесать свои волнистые коричневые волосы, и голова – в порядке. При хорошей стрижке ничего больше выдумывать не нужно. Вот брови были несколько широковаты. Но мама категорически запретила их выщипывать. Можно занести инфекцию, и потом, на мамин взгляд, брови выщипывают лишь женщины легкого поведения. Зачем дразнить маму? Да еще не известно, как бы Леня на это посмотрел. Понравилась же она ему с широкими бровями!

 

С глазами все нормально: большие и серьезные глаза. Жаль, что карие, а не голубые, но тут уж ничего не сделаешь. Еще хорошо, что она не толстая, и с ногами все в порядке. А у некоторых девочек проблем на эту тему не перечесть.

 

Соня попробовала улыбнуться, так как ей говорили, что улыбка ее особенно красит: появляются ямочки на щеках и огоньки в глазах. Но не станет же она улыбаться без причины! А вдруг завтра не будет повода для улыбок?

 

Но главное, как быть с деньгами за билеты? Леня ведь – такой же школьник, как и Соня с Инной. Три билета – это круто! Никто из них не работал, так что было неловко принимать такие подарки. А она еще навязала ему покупку третьего билета!

 

Она решила отдать деньги хотя бы за свой билет, а Инка пусть, как хочет, поступает. Смущать Леню не хотелось, и Соня попросила подругу отдать ему деньги за свой билет на следующий день (уже без нее, без Сони) с соответствующим комментарием о том, что пока они не работают... Ну, и прочее неслыханное занудство. Инка все отлично поняла и пообещала исполнить поручение точно так, как ее просили.

 

Увы, Соня еще не знала, что и юному мужчине важно почувствовать себя рыцарем, а возвращенные за билет деньги убивали в нем всякое самоуважение.

 

Стрелка часов приближалась в цифре три, а Соня все еще не спала. Это было мучительно. Мысли бесцеремонно копошились в голове, и, хотя все было уже тщательно продумано, Соня чего-то боялась. Под утро она уснула.

 

В электричке ребята старались вести себя естественно и беззаботно, касаться только нейтральных тем про учебу и грядущие каникулы. Но все трое были взволнованы до предела. Попробуй поиграй в непринужденность, когда душа замирает от счастья у одних и от зависти у других.

 

Дело было весной. За окнами электрички мелькала, дразня и строя смешные рожицы, освободившаяся от зимней неволи жизнь, и абсолютно все располагало к любви. На перронах стояли в обнимку парочки. Весной они намного заметнее: уже нет сил сдерживать потребность в ласке и нежности, хочется наконец проявить себя и свои чувства. Люди невольно ослабляют тормоза эмоций и мчатся навстречу отношениям. Весна, как священник, отпускает грехи и благославляет на счастье. И горе тем, кто вынужден все это гасить в себе от невостребованности.

 

Ленька с трудом отрывал от Сони свои большие восторженные глаза, сидя напротив нее в электричке. А она ликовала в душе, хотя ей очень мешало нервное напряжение подруги: та опять поджала свои тонкие, обиженные на все человечество губы, и Соня почувствовала, что в Инкиной душе все кипит.

 

В театре подружка не отходила от них ни на шаг, даже в антракте, а бедный Леня не смог скрыть раздражения и стал молчалив. Соня судорожно пыталась спасти непринужденную атмосферу. Но Инка, как верный телохранитель, боявшийся пропустить неминуемое нападение врага, следила за каждым жестом обоих, вслушивалась в содержание их реплик и ничуть не смущалась своего явно тягостного для всех присутствия.

 

И все-таки Ленька изловчился и шепнул Соне, что имеет билеты на еще один интересный спектакль. – Пойдешь со мной вдвоем на этот раз? Или опять Инку пригласишь?

 

– Пойду! – уверенно пообещала Соня, вдруг перестав так судорожно смущаться. Леня начинал все больше нравиться ей, она чувствовала его готовность одобрить любое ее проявление самой себя. И ей вдруг впервые в жизни остро захотелось перестать контролировать каждое собственное слово и попробовать стать собой. Но она не знала, какая она – без режиссуры. Лучше или хуже отрепетированной Сони?

 

"А вдруг Ленька сможет открыть меня? А, может, он уже это сделал? А что, если он понимает и знает меня лучше, чем я сама? И его это знание, похоже, не разочаровало!"

 

– Тогда я завтра принесу тебе билеты домой, и мы договоримся о поездке! – сказал он.

 

– А адрес?

 

Леня улыбнулся:

 

– Я знаю твой адрес, Сонечка.

 

Соня была счастлива. Как нежно он произнес ее имя! Никто и никогда так откровенно не показывал ей свою симпатию. У нее есть парень. Она нравится! А может, даже больше, чем просто нравится... Она – одна единственная из многих. В их классе и вообще в школе было множество красоток. Одна Ленка чего стоит! А ему понравилась именно она, Соня.

 

Подняли занавес. "Травиата" прибавила к Сониному, и без того взволнованному состоянию, особый оттенок торжественности.

 

В электричке Соня горячо пожалела о том, что пригласила в театр Инну. Вопреки всем предостережениям, подружка стала демонстративно совать Леньке деньги за Сонин билет со словами: – Вот, Соня просила тебе передать!

 

Леня пытался отказываться, смутился, но Инка продолжала напирать, как танк. Эта сцена стала приобретать совершенно безобразный характер. И Леня понял, что у него нет другого способа прервать ее, кроме как быстро взять эти несчастные деньги. Он был раздражен. Все трое молчали, а Сонины домашние заготовки бесед куда-то исчезли.

 

Наконец поезд прибыл на нужную остановку. Ленька явно мечтал проводить Соню до дома и остаться с ней вдвоем на пару минут, да и ей этого хотелось. Инкин дом был первым по ходу движения, а до Сониного надо было еще идти. Хотелось поверить в Инкино чувство такта. Сейчас она попрощается и уйдет. В конце концов, тупой она никогда не была. Но Инка громко и весело предложила брату вместе с ней проводить Соню. Так и произошло.

 

Соню проводили до дверей парадного. Она поблагодарила всех за компанию и отправилась домой в океане противоречивых чувств и впечатлений.

 

Несмотря на Инку и все ее происки, настроение было праздничным. "Ну, подумаешь, Инка! Ну, сказала не так и не тогда, когда надо... Сволочь, конечно, или все-таки – дура. Но какое это может иметь значение на фоне отношений с Леней?! Никакого!"

 

Дома ждала мама. Несмотря на поздний час, она, конечно, не спала. Они пили чай на кухне и разговаривали. Мама жадно впитывала все Сонины новости, укоряла дочь за чрезмерную откровенность с подругами, и уж, конечно, Сонина мама с самого начала была против идеи приглашать Инку в театр. Но кто слушает своих мам, да еще в таком возрасте!

 

– Мама! Завтра, то есть, уже сегодня, к нам придет Леня и принесет билеты на следующий спектакль. Ты поможешь мне что-то приготовить, а, может, нужно спечь пирог?

 

– Не волнуйся, все помогу тебе сделать.

 

Днем в квартире у Сони впервые в ее жизни должен был появиться кавалер. Квартира блестела стерильной чистотой и свежевымытыми полами, мебель была протерта полиролью, в кухне "подходили" пироги. Аромат пирогов с маком распространился на весь дом.

 

Соня смотрела на свои часы и сверяла их с папиными, которые славились точностью. В назначенное время Лени не было. Соня нервно ходила по квартире, осторожно поглядывая в окно из-за шторы. Когда и через час после назначенного времени Леня не появился, Соня поняла, что он уже не придет. Что-то случилось. Но что?

 

Какое-то непонятное чувство заставило Соню набросить плащ и выйти на лестницу. Она спустилась на пролет ниже и увидела ... Леню, шедшего по ступенькам вниз. Он уходил. Соня удивленно окликнула его. Он обернулся и пошел навстречу ей. Оба растерянно молчали. Наконец Соня сообразила предложить ему войти в квартиру, она пыталась улыбаться, но его напряженность передалась и ей. Он отказался от приглашения и очень грустно произнес:

 

– Я был у Инны. Я с ней поругался. И тебя хочу ругать.

 

– За что? – с улыбкой, как можно мягче, спросила Соня. Она была уверена, что не сделала ничего плохого.

 

Леня растерянно поморгал густыми ресницами, но объяснять ничего не стал.

 

– Да, кстати, – сказал он, сильно смущаясь. – Родители мои не знали, что я претендую на эти билеты в театр, и кому-то их подарили.

 

Соня попробовала уговорить Леню не расстраиваться, но она уже понимала, что билеты, подаренные кому-то, – это наспех придуманная ложь, чтобы скрыть какую-то жуткую правду. Но какую?

 

Утром в школе Соня мечтала встретить Леню, чтобы что-то прояснить, но он не попадался на глаза, словно исчез. Назавтра – то же самое. Иногда Соня видела его и была уверена, что он ее тоже прекрасно видит, но он всегда делал вид, будто спешит и не замечает ее. Это было не просто неприятно. Это было обидно и больно! Только что зародившееся чувство теплоты и нежности, заполнившее впервые в жизни Сонину душу, было некуда деть. Оно оказалось никому не нужным. Хотя еще совсем недавно на нее смотрели восхищенные Ленькины глаза. А ведь она – все та же Соня! Она ни в чем не провинилась!

 

Навязать ему разговор, специально его разыскивать – это было совсем не в ее характере. Но она была бы так рада, если бы он все-таки проявил мужскую инициативу и поговорил бы с ней! Но он этого не сделал.

 

Через неделю мучительных и бесполезных ожиданий решения проблемы Соня спросила Инку: – Ты Леньке ничего плохого не сказала обо мне?

 

В ответ раздался возмущенный Инкин голос: – Как ты смеешь?

 

Пришлось приносить извинения. На вопрос о том, почему Инка стала предлагать брату деньги за билет прямо при Соне, та ответила, что это – от ее чрезмерной ответственности: очень боялась потом забыть о Сонином поручении.

 

Соня чувствовала, что Инка как-то замешана здесь, но доказать ничего не могла. Ей казалось, что вот-вот ситуация как-то прояснится сама по себе, и они с Леней опять будут смотреть друг на друга с нежностью и интересом. Но проходил день за днем, неделя за неделей, и ничего не менялось. Соня ждала чуда или высшей справедливости. Но ожидания не оправдались.

 

Инка никогда не заводила разговор на эту тему сама, а Соня из гордости не открывала ей больше своих переживаний, боясь, что все это будет передано Лене.

 

Самое страшное, что этот случай зародил в Соне жуткие комплексы на долгие годы ее взрослой жизни: "Значит, что-то во мне все-таки не так, раз он разочаровался во мне так резко и категорично. А вдруг и все остальные будут меня бросать?"

 

Так и не состоялся этот детский роман, неожиданно зародившийся и мгновенно разрушенный без видимых причин.

 

После школы Ленька вскоре женился, и у него родился сын. Соня выскочила замуж в 21 год, а через несколько лет у нее родилась дочка.

 

Однажды, когда Сониной дочери исполнилось полгода, в квартире у нее раздался телефонный звонок. Звонил Леня. Впервые за многие годы. – Мы тут с ребятами встречу выпускников класса затеваем. Это будет в ресторане, в репинской гостинице. Ты придешь? Соня пообещала придти, если будет с кем оставить ребенка в тот день. Зачем она так сказала? Она ведь знала, что мама всегда ее выручит.

 

Утром, в день сбора одноклассников, позвонил Леня и спросил, есть ли с кем оставить дочь, и, если нет, то его мама приедет и посидит. Соня опешила. – Да, нет же, спасибо! Есть, кому посидеть.

 

В гостинице Соня увидела своих. Все они были немного новыми, но еще вполне узнаваемыми, всего семь лет прошло. Шел 1978 год. Выпили, пошутили, потанцевали. Кто-то пытался похвастаться успехами, кто-то скрыть неудачи, но каждый был по-прежнему до боли своим. Одноклассники!

 

Никуда не деваются те минуты напряженного молчания, когда класс дружно перестает дышать, пока учитель водит пальцем по журналу в поисках жертвы – кого вызвать к доске. Эти минуты за 10 лет вырастают в такой капитал родства, который остается на всю жизнь. Свидетели детства, разбитых коленок, глупых ответов, шпаргалок, школьных романов, угловатых плеч и первых кокетливых глаз...

 

Вечер уже шел на спад, когда к Соне подошел Леня и отвел ее в сторонку.

 

– Вот, уезжаю в Америку! – его голос звучал торжественно и немного грустно.

 

– А ты, то есть, вы с мужем ... не собираетесь? – спросил он.

 

– Да нет вроде!

 

– Что так? Мы ведь – евреи! Все уезжают...

 

– Мне трудно было бы жить там без своих здешних друзей, таких по новой не заведешь. Даже вот этот вечер встречи одноклассников, – у Сони почему-то пересохло в горле, и она почувствовала, что голос ее срывается. – Этот вечер... Эти ребята родные... ну, в общем, для меня это имеет смысл.

 

– Для меня – тоже. Процентов так на 40-50. Но есть и другие проценты, и другая математика. Трудно еврею жить в России и унизительно! Да, честно говоря, и просто пожить по-человечески хочется. Кстати, это именно я организовал этот вечер, чтобы попрощаться с тобой. Никому не говори пока, что я уезжаю, пусть узнают потом.

 

Соня не могла говорить: нестерпимо хотелось пить. Когда же она подошла к Лене продолжить разговор, буквально через пару минут, он стал прощаться, сказал, что торопится домой, и Соня почувствовала острую обиду. Он неожиданно потерял к ней интерес. Сказал, что уезжает, и все?! Что она сделала не так? В чем опять ее вина? И что все-таки случилось тогда, в школе? Пусть это и не актуально сегодня, но почему-то Соне хотелось спросить Леню о таинственном исчезновении его влюбленности в нее. Слишком сильно тогда она переживала из-за этого! Но повода спросить не было. Нелепо как-то... А вдруг он подумает, что она до сих пор страдает по утраченным детским отношениям?

 

И все-таки он почему-то захотел попрощаться с ней перед отъездом в США... Неужели она до сих пор что-то для него значит? Но тогда почему он не может говорить с ней нормально, тепло, без дурацкой иронии? А адрес? Он не попросил ее новый домашний адрес и не оставил своего. Они могли бы переписываться... Ведь они, скорее всего, никогда больше не увидят друг друга. Как все-таки это страшно – прощаться навсегда!

 

Леня помахал всем рукой, улыбнулся и умчался в свою жизнь. Через полчаса Соня тоже стала собираться. Она призналась себе, что пришла на этот вечер, прежде всего, ради Леньки. По дороге домой она почему-то разревелась.

 

Зря Соня рвалась в режиссеры своей жизни! То ли режиссер из нее получился слабый, то ли жизнь далеко не всех принимает в соавторы, но судьба ее сложилась совсем не по тому сценарию, который она хранила в душе своей. Личная жизнь не удалась, и Соня развелась, когда ее дочери было полтора года. Работа не приносила никакой радости, а поменять ее было практически невозможно из-за национальности. Нет, понятно, если бы Соня обладала уникальной специальностью или талантом на уровне Майи Плисецкой в балете или Фаины Раневской в кино, то ее национальность могли бы ей простить. Но Сонин талант быть просто преданным другом, женой, дочерью и мамой – уникальным не считался, а ее диплом библиографа – тем более!

 

После развода с мужем, в минуты острого одиночества, когда Соня в очередной раз пыталась построить отношения с выдуманным ею мужчиной, реальный образ которого был до смешного не похож на Сонины фантазии, мама всегда находила нужные слова утешения, которые не давали дойти до полного отчаяния. И вообще, если бы не мама, в Сониной жизни не было бы самого главного – любви и надежды.

 

Жила в Сониной маме какая-то великая тайна... Она всегда умела, словно занозу, вытащить боль из любой страдающей души.

 

Сонины подруги делились своими секретами с Соней и ее мамой, а не со своими мамами. Соне завидовали, считали баловнем судьбы, и она сама испытывала ужас от мысли, что она могла бы родиться у кого-то другого, если бы судьба была бы не в настроении в тот самый миг, когда это решалось.

 

Ее мама никогда не осуждала людей, а стремилась понять их и, если возможно, чем-то помочь. Она не умела и не хотела быть прокурором. И эта ее потенциальная готовность оправдать и приласкать того, кто ослаб духом, притягивала к ней людей невероятным образом. Она не имела возраста, так как всегда была так же молода, как и ее собеседники: микроб взрослого высокомерия и значительности ни разу в жизни не попадал в нее, поэтому она и не старела. Она дурачилась, не боясь выглядеть нелепо; советовала, не назидая; мечтала и рисковала, не боясь провалов... С ней было сложно поссориться, поскольку она была великим дипломатом, никогда не теряя искренности.

 

В жизни каждой одинокой женщины иногда бывают минуты, когда самым главным на свете становится... телефонный звонок. Этот звонок может спасти накалившееся докрасна самолюбие, родить надежду, веру в себя, а его отсутствие способно вызвать катастрофу непредсказуемого масштаба. Такие моменты случались и у Сони.

 

Когда она кругами ходила по комнате, с истерической надеждой посматривая на молчавший телефон в разгар очередного провального романа, задевшего душу и самолюбие, мама всегда находила повод отправить Соню в магазин или еще куда-нибудь на полчаса. Когда та возвращалась, ничего не спрашивая (из гордости) о телефоне, но внутренне затаив дыхание от ужаса, что в ее отсутствие никто так и не позвонил, мама всегда говорила примерно следующее:

 

– Звонил твой! Я сказала, что тебя дома нет. Так что, он, видимо, завтра перезвонит.

 

Сонино сердце начинало бешено колотиться от волнения, и она забрасывала маму вопросами:

 

– А откуда ты знаешь, что звонил именно он?

 

Мама тут же парировала: – А что, у тебя их много нынче?

 

– Да, нет же! Но все-таки, почему ты думаешь, что это – он? Он что, представился?

 

– Никто не представлялся. Он просто попросил тебя к телефону, удивился, что тебя нет дома, и, по-моему, огорчился. Спросил, когда ты вернешься, но я сказала, что не знаю, где ты и когда будешь дома. Я все правильно сказала?

 

Соня благодарно обнимала маму. Она понимала, что звонить ей никто другой, кроме НЕГО, не мог. Самолюбие сразу же успокаивалось, а все остальные чувства становились покорными, и Соня садилась к телевизору, предварительно вспомнив, что ничего не ела целый день. Она выражала желание одновременно поужинать и посмотреть интересный фильм, она улыбалась, к великой радости мамы.

 

А через день или два он действительно звонил. Выяснялось, что того "судьбоносного" звонка вовсе не было. Мама пыталась выкручиваться. Но Соня заставляла ее сказать правду, уличала, и та, наконец, сдавалась.

 

– Да, я тебя обманула! И я этого не стыжусь. Я знала, что этот очередной нервотрепатель рано или поздно позвонит тебе. Так что же плохого я сделала? Ты целых два дня улыбалась, смотрела фильмы, читала и радовалась жизни. А так бы ты рыдала! Я сэкономила тебе два дня психоза, вот что я сделала! А мужики эти, которые звонят, когда им хочется, когда им приспичит – они не стоят того, чтобы мой ребенок страдал, а моя родная кровь, которая в тебе течет, кипела!

 

Самое смешное и невероятное – это то, что маме удавалась эта же самая комбинация множество раз, причем, как с Соней, там потом, в будущем, и с повзрослевшей внучкой. Зная бабушкины проказы, внучка требовала: – Бабушка, поклянись, что он звонил! И бабушка клялась. Когда же ложь разоблачалась, бабушка при домашнем допросе заявляла, что держала фигу в кармане, а фига, как знают все цивилизованные люди, отменяет любую клятву.

 

На самом деле, Сониной маме не так уж трудно было обманывать своих девочек: они ощущали острую потребность либо в реальном звонке, либо подсознательно жаждали спасительной лжи, в полном соответствии с пушкинским: "Ах, обмануть меня не сложно, я сам обманываться рад". А мама Сони была абсолютно уверена в том, что настоящая мать имеет право на любую аферу, если это спасает души родных людей.

 

Жизнь часто обижала и разочаровывала Соню. Однако мама всегда оказывалась готовой к отражению любых нападок жизненной агрессии. В тех редких случаях, когда их силы были неравны, и злу все-таки удавалось безнаказанно прорваться, мама создавала Соне мощные стимулы к ожиданию светлых дней. Она умела убедить, что необходимо выждать, потерпеть, поверить в близкую удачу. Из недр маминой души, словно из неиссякаемого источника, бил мощный ключ любви, изобретательности и неистощимой энергии. Она рождала стимулы на завтра, на ближайшую неделю, месяц и год. Это были надежды и предчувствия, гадания и даже откровенные обманы... Это были отчаянные попытки познакомить Соню с достойным мужчиной, устроить ее на интересную работу, избавить от унизительного нищенского существования от зарплаты до зарплаты, зародить надежду на перемены... Проходили годы, но ничего не складывалось. И мама стала всерьез нервничать.

 

"Может, что-то хорошее случится в скором будущем, в Америке?" – надеялась она в душе. Там уже два года жил ее сын, Сонин родной брат, а Соня с дочкой и она "сидели на чемоданах"...

 

Мама пережила войну, эвакуацию, послевоенную разруху и все остальные, выпавшие на ее долю, времена стремительного советского движения к светлому будущему. Она многое помнила, но главное, многое понимала.

 

Когда она была девчонкой, ее семья в панике убегала от немцев, покидая Гомель... А кое-кто из ее родных и друзей остался, поверив, что немцы никого не тронут, даже если войдут в город. – Немцы – интеллигентный европейский народ, – говорили они, – зачем срываться с насиженных мест и ехать на чужбину?

 

Они готовы были обмануть себя сказкой о добрых оккупантах. Уж очень непросто было все бросить и рвануть в неизвестность. Евреи в оккупированном фашистами Гомеле... Даже страшно представить себе! Семья Сониной мамы покинула родной дом. И это решение спасло ее, хоть и пришлось натерпеться. А их родственники остались. После войны их пытались разыскать, но, увы... В живых не осталось никого.

 

Мама Сони знала: плохое не имеет пределов, в нем нельзя находиться долго, нужно пересесть в другой поезд судьбы, а лучше, – в ее самолет. Если очень плохо и это – хронически, если запас доверия кому-то или чему-то исчерпан, нужно срочно что-то менять, а не ждать чудес. Пора уходить, а лучше убегать. Пусть даже для этого нужно, зажмурившись от страха, прыгнуть в опасность. Неизвестное будущее – это все-таки неплохой шанс на фоне хорошо известного кошмара настоящего.

 

Они уезжали от тотальной неустроенности во всех смыслах этого слова. Спасались бегством от многого... От никомуненужности. От невозможности найти нормальную работу для еврея, не имеющего связей. От глобального государственного и общенародного антисемитизма. От повального хамства везде и всюду. От лжи, лицемерия и цинизма правительства. От нищенства, которое стало наступать на пятки после смерти Сониного папы и выхода мамы на пенсию. От горбачевских кооперативных шансов на счастье, вызывавших невольные воспоминания о временах НЭПа. От пустых полок магазинов. От уровня потенциально возможных женихов для Сони и ее подрастающей дочки, среди которых трудно было найти даже просто нормального непьющего человека, чудом уцелевшего от бациллы национализма. А евреев в стране оставалось все меньше: люди уезжали!

 

Сонина мама была глубоко оскорблена слишком явной и циничной предсказуемостью судьбы, уготованной властями для нее и ее семьи. Нищенская унизительная старость вызывала смирение у миллионов в стране. Но Сонина мама была не из числа покорных рабов. Она уже хорошо разглядела трафаретную выкройку выделенного ей убогого бытия.

 

Но она не привыкла ни жить, ни шить по стандартным выкройкам. Она всегда проявляла фантазию, и многие ее идеи и поступки поражали смелостью и своеобразием, как и сшитые ею блузки и юбочки, что смотрелись на дочке и внучке, да и на ней самой, как дефицитный импорт. Вот и остаток жизни решила она скроить тоже на свой вкус, страх и риск. Но главное, ей было ради кого стараться: она обязана была спасать дочь и внучку, ее родных девочек, от серого, унизительного и бесперспективного существования.

 

Прошло 13 лет с тех пор, как на вечере встречи выпускников класса Леня попрощался с Соней. Ни о какой Америке она тогда даже не задумывалась. Да о чем она вообще задумывалась в то время... Но вот наступил и ее час: Соня уезжала в США! С мужем она развелась. Отец давно умер. Родной брат уже был почти американцем. А мама вдруг страстно захотела приехать к сыну, вопреки всем его рассказам о том, что идеального общества нет нигде.

 

Ей хотелось верить, что именно в Америке Сонечка встретит свое личное счастье и, главное, никогда больше не услышит ответ кадровика, что на эту должность евреев не берут; что внучка ее обретет настоящую свободу выбора своего будущего, а сама она – достойную старость.

 

Там, в США, нашлись общие знакомые, которые знали Леню и Соню. У Сони появился Ленин номер телефона, и она точно знала, что у него есть ее телефон. Соня ждала от него звонка, у нее не было в этой стране друзей. Имелись родственники, но они, как известно, далеко не всегда заменяют друзей. Было очень одиноко и страшно. Хотелось встретиться с Ленькой, так как он символизировал юность. Хотелось услышать что-то такое про Америку, чтобы она перестала казаться чужой. Леня когда-то тоже был "новеньким" в этой стране. Неужели забыл, каково это?

 

Но дни проходили, а Леня почему-то не звонил. Соня решила не мелочиться и позвонила ему сама. Все равно они уже взрослые немолодые люди, романы крутить не станут, судьбы их не связаны друг с другом, так почему бы не встретиться по-дружески! Наверное, Соне это было более необходимо, так как Леня был в США уже свой, а она – испуганная, вновь прибывшая неустроенная дамочка, которая, хоть и приехала на ПМЖ, но психологически была одновременно и там, и здесь, а в сущности, – нигде.

 

Он снял трубку и спокойно отреагировал на Сонино приветствие. Ее это неприятно удивило, но она не показала вида, что разочарована. – А я привезла пленку с записью моей отвальной, где есть почти все самые популярные личности нашего класса!

 

Тут он несколько оживился. – Я хочу увидеть эту пленку. Слушай, ты – в Нью-Йорке, я – в Нью-Джерси. Позвони мне тогда, когда ты будешь в нашем штате в гостях у своих родственников, а я тебя там встречу, и мы поедем куда-нибудь, перекусим и пообщаемся.

 

Он не спросил, как долго ждать этого события. Он не захотел приехать к ней в гости или заехать за ней сам, вне связи с ее визитом к родне. Наверное, влюбленность юности давным-давно прошла, а практичность, не исключено, всегда была чертой его характера.

 

– Хорошо, – пообещала Соня. – Я позвоню, когда буду в Нью-Джерси.

 

И тут же добавила, не сдержавшись:

 

– А ты знал, что я уже полтора месяца в США?

 

Он ответил утвердительно.

 

– Почему же ты мне сам не позвонил?

 

– Вот такой я нехороший человек! – он полушутил-полумстил за что-то. По крайней мере, голос его именно так и прозвучал, как веселенькая запоздалая месть. Он быстро попрощался. Ждал ли он ее звонка?

 

Соня знала, что в Америке многие боятся просьб от недавно приехавших беспомощных новичков. Был ли Ленька охвачен этим страхом или просто не простил Соне чего-то давнего, она не знала, но звонить ему не стала. Из гордости. "Если боится, что я его о чем-то попрошу, пусть успокоится: не попрошу!" – говорила она себе.

 

Он тоже ей не позвонил. Соне казалось невероятным нежелание встретиться со своей юностью и детской любовью. Да и помочь советом Соне, как вести себя в новой стране – святое дело! А вдруг ей очень плохо? А ей и было очень плохо в тот момент, и друг в этой новой и пугающей ее стране был ей просто необходим. Но он не позвонил! И теперь уже Соня затаила на Леню свою настоящую взрослую обиду. А Сонины обиды, как и ее привязанности, – очень прочны и долговечны.

 

Они больше не пересекались. Никогда. Хотя многие годы живут рядом и отовариваются в одних и тех же магазинах в небольшом городишке, в Файерлоне, где невероятно сложно не встретиться, так же, как когда-то в их родном Сестрорецке – пригороде Питера.

 

Может, они даже стоят в одних очередях и просто не узнают друг друга, прошло-то ведь... почти вся жизнь прошла.

 

"А крепко был влюблен в меня когда-то этот парень, иначе вряд ли помнил бы свою обиду так долго!" – иногда думала Соня.

 

Первые годы в США были трудными. Катастрофически не хватало знания языка, друзей, поддержки, было трудно материально. Брат был занят своими делами. Дочка трудно вписывалась в атмосферу государственной школы, где никто, кроме нее, не говорил по-русски. Она ревела после школы под магнитофонные записи сентиментальных советских песен. Три поколения женщин в чужой стране!

 

Но через несколько лет трудности стали понемногу отступать. Соня закончила колледж и нашла хорошую работу. Появились знакомые и подруги. Случались и романы. Шансы стать счастливой мелькали перед глазами и завораживали... Жить почему-то стало интересно! Все кипело и бурлило: возможности, знакомства, бизнес-предложения, экскурсии, музеи, путешествия, которые уже можно было себе позволить... Одолевал страх что-то пропустить...

 

Мама полюбила Америку всей душой. Ей нравилось здесь абсолютно все: улыбки прохожих, гигантские небоскребы, изобилие товаров, перспективы предпринимательства, доступного каждому, но главное – ощущение свободы и защищенности. – У меня никогда не было такой уверенной походки! – удивленно замечала она.

 

– Знаешь, Соня, я наконец-то чувствую себя человеком и даже привлекательной дамой, а не униженной старухой, как в России. Это складывается из, казалось бы, неуловимых мелочей, словно что-то витает в воздухе, но во мне возродилось чувство, которое даже трудно определить словами. Это, видимо, заложенное природой, но давно забитое жизнью чувство собственного достоинства. Нет, оно, конечно, никогда не умирало до конца, но было раненым и долгие годы жило в подполье моей души. А теперь оно перешло на легальное положение, понимаешь? Я привыкла жить, будто в чем-то провинилась перед обществом, причем, со дня рождения. Я жила с ощущением, что в любой миг меня могут отовсюду выгнать, оскорбить, бросить телефонную трубку, не выслушав, закрыть дверь перед самым носом... А сейчас этого нет. Чувство вины куда-то испарилось. Это – такая радостная потеря!

 

И еще, Соня, вдумайся: мне, никогда не работавшей в Америке, предоставили такую пенсию и такие условия жизни, о которых я и мечтать не могла в России! Иногда мне кажется, что все это – сон, и я боюсь проснуться. И ведь это – не пенсия, которую люди зарабатывают многими годами труда в США, а пособие по старости. Но его тут называют пособием по возрасту, чтобы словом "старость", не дай бог, никого не ранить.

 

Внучка радовала успехами в школе, погружением в атмосферу новой культуры, свободным владением английского языка и даже успешным участием в городском конкурсе "русская красавица". Она открывала свою, подростковую Америку, с новой музыкой, манерой общаться, с уважением границ другой личности, с компьютерами, которых не знала в России, но без которых уже не представляла себе ни единого дня своего существования. Но, пожалуй, главное – в том, что она впитывала в себя повсеместное уважение к человеку, независимо от его возраста, внешности и других факторов.

 

Жизнь понемногу налаживалась и дарила намеки на большее...

 

Через несколько лет американской жизни, когда Соня отправилась в отпуск в родной город, где прошло ее детство, она попала на день рождения своей бывшей одноклассницы. И вдруг, среди многих знакомых, она увидела за столом ту самую Инку, с которой сто лет как не общалась. После нескольких рюмок спиртного, когда весь этот детский сюжет под воздействием жизни и градусов был так невероятно далек от взрослых событий настоящего, подвыпившая Инка призналась Соне, что это именно она когда-то разрушила их зарождавшийся роман из простой зависти, сказав своему брату:

 

– А Соня тебя вовсе не любит, дурачок, ей всего лишь льстит, что ты за ней ухлестываешь. Это тешит ее самолюбие! Она над тобой посмеивается. Соня мне это сама сказала, правда!

 

– Я и не думала, что он так расстроится, – добавила Инка, потянувшись за бутербродом с икрой. – Понимаешь, мне очень обидно было, что у меня нет никого, а ты отхватила такого парня!

 

Тут она понизила голос, и, явно претендуя на достойную оценку своего сегодняшнего мужественного признания, продолжила: – Меня мучило, что вы из-за меня разошлись. Но знаешь, ведь и мне хотелось тогда тепла и чьей-то влюбленности. В детстве все так остро воспринимается! А ты так демонстрировала свое счастье! Тебе стоило, пожалуй, быть немного поделикатней. Но я рада, что, наконец, рассказала тебе всю правду. А о Леньке я, между прочим, всегда была очень высокого мнения, – произнесла она таким тоном, словно хотела сказать, что Соня его не стоит.

 

Уже пять лет, как мамы нет на свете. С ее уходом Соня разучилась радоваться даже хорошим событиям. В душе что-то выключилось. Да и сами обстоятельства, поняв, что Сонина мама, ее ангел-хранитель, уже далека от нее, так обнаглели, что обуздать их не удается.

 

После смерти мамы Соня не находила в себе сил прикасаться к ее вещам. Было нестерпимо больно. Но однажды пришлось искать какой-то важный документ, который запропастился. Соня предположила, что он мог попасть в мамин архив бумаг. Так и оказалось.

 

До боли знакомый почерк... Дневник! Соня не знала, что мама вела дневник. Устоять было сложно, и Соня с жадностью стала читать мамины записи. Она проревела всю ночь. В одной из старых тетрадей она нашла строчки, написанные родной маминой рукой: " Придумать Соне стимул ходить в школу – письмо от влюбленного мальчика".

 

Соня прижала тетрадку к груди и безутешно заплакала. "Милая мамочка, родная, единственная! Так вот, кто был автором того незабываемого письма! Как она всю жизнь скрывала свою святую ложь! Как неизменно стремилась придумывать мне стимулы пережить тот или иной трудный период жизни! Господи, как невероятно потускнела жизнь без мамы, словно на планете выключили свет!"

 

Соня пыталась несколько раз придумывать себе стимулы сама. Но, оказывается, важно, чтобы рядом был тот, кому необходимо увидеть в твоих глазах особый огонек. Эмоциональное самопитание иссякает: человек – не вечный двигатель.

 

Сбросив нарядные туфли деланной беспечности и переобувшись в привычные тапочки своей души, Соня проваливается в острое пронзительное одиночество и укоряет себя за неумение радоваться жизни. Она честно пробует не ставить жизни никаких условий, а просто, как умеют одни только дети, прыгать от радости бытия. Но вот именно радоваться мелочам оказалось вдруг самым трудным.

 

Эту ночь она запомнит на всю жизнь. Она обнимала мамин дневник, словно это была сама мама, вспоминала каждый ее жест, интонацию, слово... Ей даже показалось, что мама где-то здесь, в соседней комнате, и вот-вот позовет ее, Соню. Ей померещился за стеной мамин голос.

 

А утром они, как обычно, будут пить кофе на кухне и строить планы, как разбогатеть, как встретить любовь, как устроиться на хорошую работу, как не остыть к жизни, даже тогда, когда та обижает. Мама прощала жизнь, что бы та ни выкидывала. Но мамы нет и никогда не будет! Как это постичь?! Как можно радоваться жизни, в которой больше нет самого близкого человека?

 

Дочь Сони, Анечка, выскочила замуж и жила своими проблемами. Она выросла совсем другой по характеру, чем Соня, и, хоть отношения между ними были нормальными, но той всепоглощающей близости и обжигающего родства, которые связывали Соню и маму, повторить не удалось. Аня не чувствовала Сонину боль, как свою собственную. Она умела соблюдать нужную психологическую дистанцию с людьми, и ее здоровое эго надежно охраняло ее внутренний покой. Соня, увы, такой гармонией с собой и миром похвастаться не могла. А с тех пор, как не стало мамы, она вообще смотрела на жизнь, как зритель. Ей очень хотелось вновь войти в актерский состав жизни, но она не могла найти приветливую дверь с надписью: "С возвращением!" И обидно было понимать, что ее отсутствия никто не заметил.

 

Так и стоит она у окна жизни, наблюдая за ней... Она ходит на работу, потом возвращается домой, как миллионы людей, у которых тоже когда-то умирали близкие... Но им удалось, пережив утрату, вернуться в жизнь, потому что они приняли "правила игры". Соня все надеялась, что и ей это со временем станет по силам. Но проходили годы, а боль оставалась. Она просто уходила вглубь.

 

Соня прилично одета, приветлива с сотрудниками, материально обеспечена и все еще нравится мужчинам. Она все делает добросовестно, но ни от чего не получает удовольствия. Она обманывает себя и всех, притворяясь живой. Неужели это навсегда?

 

А этой ночью ей приснился удивительный сон, в котором она получает от мамы письмо. Мама сообщает ей, что там, где она сейчас находится, все известно о землянах. Мама видит Соню и знает о ней абсолютно все. "Доченька, родная моя, вернись в жизнь! Отодвинься от меня на время. Нельзя так сильно любить ушедших! Я думаю о тебе каждый день и очень за тебя переживаю. Пытаюсь найти тебе стимул жить. Как только придумаю что-нибудь, я сообщу тебе. А я обязательно придумаю, ты же знаешь! Ты меня огорчаешь своим отречением от жизни. Ищи счастье в простых вещах. А мы с тобой... Мы встретимся с тобой когда-нибудь потом, не скоро... Там, у нас, тоже есть жизнь... Я потом расскажу тебе о ней. А пока живи и обязательно научись радоваться чему-то, иначе мне там плохо! Мне хочется плакать, так сильно я люблю тебя!

 

А Анечке скажи, что я на нее обижена за ее невнимание к тебе. Прости ей это, и станет легче. Она не умеет так глубоко любить, как ты. Ну, что же делать! Редкие взрослые дети возвращают матерям их любовь, но они, возможно, передадут ее своим детям. Зато я люблю тебя за всех!"

 

Во сне Соня плакала, а утром она проснулась с улыбкой на лице, словно и правда получила письмо от мамы. Она заварила крепкий кофе, достала мамины любимые фарфоровые чашечки, налила кофе себе и маме и включила веселую музыку. Впервые за долгие годы ей не было одиноко.