Глава 1.

 

Можно ли одновременно любить двоих? Еще недавно я бы ответила на этот вопрос отрицательно. И вот, такое случилось именно со мной.

Это была первая любовь. Но влюбилась я сразу в двух мальчишек, и оба сильных чувства умещались во мне одновременно. Было нелегко! К тому же, свои эмоции приходилось тщательно скрывать от окружающих...

Влюбилась-то я еще в шестом классе. А уже в восьмом происходили все те события, о которых я вам расскажу.

В школе всегда – множество проницательных глаз, а я, чуть что, сразу краснеть начинала, как назло. Так что вычислить меня – раз плюнуть.

На переменке я обычно читала какую-то книжку, чтобы казаться занятой, а не одиноко стоящей у стенки. Я никогда не умела заводить со сверстниками разговоры ни о чем и старалась маскировать свою скованность занятостью: уткнусь в книжку и, вроде бы, все выглядит естественно.

Неожиданно передо мной выросла Маринка. Она кокетливо наклонила голову набок, пытаясь прочитать название книги, но не сумев этого сделать, не стала уточнять, что именно я читаю, а просто заявила:

– А мне вот некогда книжки читать! Да и неохота! Это – для страшненьких, а мы с тобой – симпатичные! Пока люди молоды и красивы, надо жить реальной жизнью, а не книжной. Это потом, когда без палки передвигаться не сможем и ни на что уже глаза загораться не будут: ни на новые тряпки, ни на парней, ни на приключения, – вот тогда, кроме книг и телевизора, для нас лучших радостей и не придумаешь, – заявила круглая отличница и красотка из параллельного восьмого и продолжила, – А пока этого не случилось, нужно жить по-полной. Полный – вперед! – воодушевленно скомандовала она и подмигнула.

Мне стало весело и легко на душе, несмотря на то, что читать я как-раз любила, а Маринкины оправдания собственной лени и бездуховности звучали смешно. Просто забавно она излагала свои взгляды на жизнь, хоть это было чистой демагогией, конечно. И еще, была в Марине какая-то легкость и привлекательность. Есть люди, создающие вречатление, что им ведомы все тайны мироздания. До них хочется дотронуться, чтобы заразиться их энергией и счастьем. Это, как правило, - вовсе не поэты и не философы, а обычные люди, умеющие наслаждаться жизнью, а не описывать ее.

Волна симпатии в адрес собеседницы перекрыла все мои недавные мысли о ее общеизвестном остром язычке, легмыслии и неискренности.

Мы, собственно, случайно разговорились на переменке, от скуки, что ли, а, может, от невольного любопытства, которое возникает друг к другу у двух красивых дам любого возраста из противоположных лагерей.

Я и Марина являли собой два разных мира: мир возвышенных иллюзий и мир практичного цинизма, упакованного в сверкающее обаяние и азарт юности. Но я была благодарна Марине за внимание к моей персоне. Почему-то мне это льстило.

Через минуту из-за угла появился Славик Смирнов, и не торопясь, прошел мимо нас к дверям класса. Я почувствовала, как краска залила мое лицо и пульс учащенно забился.

Марина хитро посмотрела на меня и улыбнулась. В глазах ее мелькнуло удивление, любопытство и надежда на мое откровение. Но я заторопилась на урок, попрощалась и ушла, унеся в душе стыд разоблаченности и злость на себя за неумение управлять процессом смущения: внутренний приказ не краснеть тут же вызывал прилив крови к лицу.

Рассказывать о своей любви самоуверенной собеседнице, которая разболтает все это немедленно? Щас! Я – не сумасшедшая! Девица она - умная и очень обаятельная. Так что, общение с ней доставляет радость. Но это смотря какое общение... Просто поболтать с ней, конечно, приятно. Но не более того. Не дай бог, впустить ее в свою душу! В глазах таких людей всегда сквозит озорная готовность посмеяться над собеседником за его спиной, над всеми его откровениями, над его обликом и чем-то еще, чего человек сам никогда не сможет предвидеть, как бы ни осторожничал. Я таких побаиваюсь и стараюсь к себе не приближать.

Вообще, странно все устроено: вот, чувствуешь, что человек – потенциальная сволочь, а тянет почему-то именно к нему. Может, это – оттого, что сволочи тоже бывают умными и обаятельными? И с ними как-то веселее, что ли, чем с порядочными. Сволочам легче живется, они скользят по волнам удовольствий и интриг и не напрягаются от обязательств. А с напряженными, конечно, скучно общаться, хоть их и уважаешь за глубину и все прочие достоинства.

Но все-таки приходится избегать этих обаятельных сволочей, или брать от них только ту часть общения, которая тебя привлекает, а остальное выплевывать, как шелуху от семячек.

В юности трудно нажимать на тормоза чувств. Опыта не хватает и осторожности. Хочется доверять каждой улыбке, каждому рукопожатию, каждой марине, не ожидая ни от кого подлости. Но, говорят, слишком доверчивых жизнь наказывает. Что же тогда, заранее всех подозревать и никому не верить? Для меня лично, верить было также необходимо, как дышать. И я верила ... родителям и Верке. И ради них я готова была на многое.

 

Глава 2.

Не все пословицы достойны восхищения. Некоторые из них врут.

Вот говорят, «скажи, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты». Это замечание не отражает сути. Может, иногда друзей выбирают не по сходству, а по контрасту?

Чего в себе самом не хватает, то и ищещь в друге. По крайней мере, пословицу я бы переделала. Ну, хотя бы так: «Скажи, кто твои друзья, и я попробую что-то угадать в тебе».

Я и Вера – антиподы и внешне, и внутренне. Никто понять нашей дружбы не мог. Я – зануда и почти отличница (а вы видели когда-нибудь, только честно, не занудливых отличников? Вот именно!) А Верка – хохотушка, с двойки на тройку, от чтения ей спать охота, но, странное дело: с ней мне было гораздо интересней, чем с теми, кто превосходит ее по количеству прочитанных книг и хороших отметок. Верка таила в себе какую-то ненасытность, была жадной до жизни! Ей нужно было все понять для себя на том уровне, который ей казался самым главным. А что главное для девочки в восьмом классе?

Знаю-знаю... Вы скажете, что девочки бывают разными, умными и не очень, а иногда и просто откровенными дурами. И все такое прочее...

А я вам вот что скажу: есть кое-что на свете, что уравнивает и умных, и дур. Это – не отметки, не выбор профессии, и не способности к танцам, рисованию или спорту. Это – потребность в любви! Одним она - для самоутверждения, другим – для полноты восприятия жизни, так сказать, для яркости красок природы... Но есть и такие, кто без нее не только учиться не может, но и дышать...

Девчонки всей планеты, о чем бы ни мечтали, как бы цинично не говорили о чувствах, всегда в душе мечтают о большой любви. Они готовятся к ней, как к самому важному экзамену в жизни! Многие начинают подготовку прямо с детского сада. Кто-то скрывает это даже от себя. Но в душе все это уже есть.

А еще, очень важно для девчонок - самопостижение на уровне: «Кому я нравлюсь, кто в меня влюбился, а если никто не влюбился, то почему вдруг мне такое невезение? За что? А вдруг я не такая, как все? Или еще хуже: такая же!»

 

Глава 3.

 

До конца учебного года - всего две недели. Потом .... выпускной!

Не все ребята планировали продолжать учебу в школе. Поэтому для остальных это было настоящее прощание со школьной жизнью и с товарищами.

Я, например, знала, что в школу уже не вернусь: после восьмого собралась поступать в музыкальное училище. У меня по игре на ф-но(как говорили в музыкалке, по специальности) пятерка в дипломе, но, правда, по сольфеджио – трояк. Но я надеялась подтянуть сольфеджио, да и родители обещали найти хорошего репетитора.

– Нет ничего лучшего для девочки, чем профессия музыканта! – любил говорить мой папа. – Появится семья, а с ней – заботы, и, ох, как трудно будет по восемь часов вкалывать на производстве или высижывать в НИИ, мучительно изображая ежеминутную занятость наукой. А так, можно деткам поиграть в садике или в школе по несколько часов в день, да и частных учеников найти - не проблема. И дети твои с тобой будут, весь день на глазах. Для будущей матери и жены такая профессия – просто клад. Всегда заработаешь себе кусок хлеба.

"Бедные родители! Как можно так приземленно мыслить? Кусок хлеба..." - вот уж не такие прозаические мечты посещали меня в те годы, когда я готовилась к прекрасному будущему...

Верка, несмотря на юный возраст откуда-то знала, как влюблять в себя мальчишек, как красиво одеваться, как выкроить деньги на то, что необходимо купить, чтобы хорошо выглядеть, как избегать конфликтов с учителями и родителями, но при этом, делать то, что хочется, а не то, что велят. Это и был Веркин уровень проблематики. И мне ее познания казались куда более ценными, чем все мои пятерки, вместе взятые.

Я жила в воображаемом мире, ну, как дети, когда играют во взрослых, а Верка дружила с реальностью. Таинственная молчаливость и легкая ироничность взгляда, равно как и отсутствие угодливости в общении с окружающими, очень украшали мою подружку.

Я же, общаясь с людьми, суетилась, и невольно открывала, как начинающий боксер, самые свои уезвимые для ударов места. Как будто показывала: « Вот здесь больнее всего!» – и это длилось многие годы.

Ростом я намного превосходила Верку, но ничего особенно привлекательного для мальчишек в моей внешности не было, разве что, большие карие глаза и густые волнистые темно-каштановые волосы. Хотя и глаза мои скорее отпугивали от меня людей, чем привлекали, так как в них редко можно было заметить (даже в те годы) беспечное озорство и легкость.

Потом я научилась отыгрывать беспечность, так как обрести ее мне так и не удалось. Но тогда трагическое мироощущение, видимо, уже сидело во мне где-то на генетическом уровне и проявлялось в каждом взгляде и жесте.

Я занималась музыкой, думала о смысле жизни, вместо того, чтобы жить, и являлась явным интровертом, хотя тогда я такого слова не знала.

Однако в отличие от большинства интровертов, мне все-таки удавалось иногда некое выныривание на поверхность из своей глубины. И в такие моменты я могла поболтать "ни о чем" с теми, кто не был мне всерьез дорог и чье мнение обо мне меня мало волновало.

Но играла я в непринужденные беседы внутренне напряженно, заставляя себя овладеть этой техникой, которая большинству давалась природой просто так....

 

Глава 4.

 

Я чувствовала, что Верка, как зверь, понимает меня не умом, а инстинктом, а это было самое точное понимание. Ну, и уж, конечно, я чувствовала, что Верка никому мои секреты не разболтает. А секреты были не шуточные: как я уже сказала, я была влюблена сразу в двух мальчиков: в Пашу и в Славу.

Любовь к Паше была немного материнской: я его жалела. У него рано умерла мама, о чем никто в классе не знал до поры до времени, кроме Пашиного друга. Однажды учительница литературы задала всем сочинение к восьмому марта: «За что я люблю свою маму».

Паша ничего писать не стал: наверное, ему было очень больно касаться этой темы. Учительница громко спросила его при всех:

– А твоя мама не заслужила от тебя добрых слов? Ты почему ничего не написал?

Ответа не последовало. Вопрос прозвучал еще раз, причем, более требовательно по интонации. Тогда Пашин друг громо ответил за него:

– А у него нет мамы! Она умерла в прошлом году!

Учительница на секунду смутилась. Но тут же перевела разговор на другую тему, успев буркнуть:

– Извини, я не знала.

Урок продолжился, как ни в чем не бывало, для всех, кроме меня и Паши. Я видела, как у него горели уши, и нервно двигались скулы. Мне хотелось броситься к нему, обнять, успокоить, предложить свою дружбу. Но я, конечно, не посмела.

Не знаю, как он, но лично я с тех пор учительницу так и не простила. А Пашу взяла под свою защиту. Внутреннюю, правда, так как он и не подозревал о моей опеке: я желала ему добра и просила у высших сил для него хороших отметок и веселого настроения.

Когда он получал пятерки, я радовалась от души, когда двойки – я честно переживала и страдала оттого, что стеснялась выразить ему свою, в сущности, дружескую любовь.

Со Славой было все иначе. Он мне нравился как мальчик. Он казался мне сильным и немного заносчивым. Меня это и раздражало, и разжигало. Его пятерки вызывали во мне желание доказать, что я еще лучше могу ответить или написать. А его двойки меня, как это ни ужасно, радовали: мол, ты - не самый «крутой», так что, не воображай!

С Веркой я делилась своими бурными чувствами:

– Представляешь. Славка сегодня меня спросил: «Который час?»

Верка пожимала плечами, но я не унималась:

– Ты не понимаешь! У него ведь часы есть! И вообще, полно ребят кругом, а он именно у меня спросил. Так, может, я ему нравлюсь? Ты как считаешь?

Верка резонно предполагала, что часы он мог забыть дома, или они могли остановиться, а я просто оказалась поблизости. Но у меня вскоре появлялись новые аргументы, которые ей было все трудней опровергать. На школьных вечерах и "огоньках" Славик иногда приглашал меня танцевать, что уже – далеко не пустяк!

Правда, он как-то странно себя вел: то танцует и беседует со мной, то назавтра в школе вообще на меня не смотрит.

Ну, я - не дурочка: тут же сообразила, что он это нарочно равнодушие чередует с заинтересованностью, чтобы я в него влюбилась. Хотя зачем ему это нужно – так хитроумно вести себя, мне было не совсем понятно. Тогда у меня зарождалось страшное предположение, что он давно понял, что я в него влюблена, и просто насмехается надо мной! Предположение это выводило меня из равновесия, самолюбие мое воспалялось.

Верка всегда умела как-то просто и разумно меня успокоить. Ей в голову не приходили такие чудовищные мысли. Худшее – это его равнодушие, но не издевательство. Мне же равнодушие казалось еще большим издевательством. Я продолжала говорить об этом без перерыва, чем окончательно замучила себя и подругу.

Верке я приносила не только свои печали, но и маленькие радости. Как и все девчонки, мы обе любили тряпки и хвастались ими друг перед другом. Как правило, я горячо хвалила все то, что мне нравилось из обновок моих подруг, и старалась промолчать, если что-то не очень нравилось, ну, конечно, если меня не спрашивали в лоб о моем мнении. Часто бывало обидно, когда после моего бурного и искреннего:

– Ох, какое чудное платьице на тебе! -

в ответ я получала,

– А твое, честно говоря, мне – не очень!

Особенно это было свойственно Верке. Я всегда доверяла ее высказываниям, пока однажды не увидела на ней точно такое же платье, как мое, которое она недавно раскритиковала в пух и прах. Она несколько смутилась, но потом с улыбкой объяснила:

– Понимаешь, мне иногда обидно бывает, что в одних и тех же магазинах ты часто видишь то, на что я просто не обращаю внимания, пока не увижу на тебе. Вот я назло тебе и сказала про это платье.

Что меня потрясло, так это - поверхностность ее смущения. Ей не было стыдно! Но я возмущалась в душе пару дней, а потом нашла своей подруге кучу оправданий. Наверное, от слабости своей: уже не было сил разлюбить Верку.

Когда я хвасталась обновками, то, вместо того, чтобы хвастаться утверждающе:

(«Смотри, какая прелесть!»), я скромно спрашивала подругу:

– Ну, как тебе? Ничего?

В ответ обычно снисходительно звучало:

– Ну, что тебе сказать? Ничего!

Радость, с которой я влетала в дом подруг в новом наряде, тут же исчезала. Я же щедро и искренно рассыпала людям комплименты по самым разным поводам, пока их реакция не заставила меня стать более сдержанной.

Вообще, я стала анализировать людскую породу почти с момента своего рождения. Реакция людей на комплименты пополнила собой коллекцию моих психологических наблюдений.

Через многие годы я прочитала книгу о Фаине Раневской. Там, среди прочего, меня очень заинтересовал диалог о комплиментах:

Раневская сотруднице:

– Как вы сегодня хорошо выглядите, милочка!

В ответ:

– Спасибо, к сожалению, не могу о вас сказать того же.

Раневская:

– А вы соврите! Так же, как я вам!

 

Ловко отдергивать только что подаренные комплименты – это редкий дар. У кого его нет (как у меня, к примеру), должен всегда быть начеку: комплимент – это пьедистал, взобравшись на который, можно с комфортом плевать на стоящего внизу автора комплимента. Не каждый может выдержать комплимент, не хрюкнув. Как жаль, что, пока это поймешь, сотни пьедисталов перетаскаешь!

 

Глава 5.

 

Однажды на каком-то школьном вечере в восьмом классе Славик пригласил меня на танец, а после танца, проводив до стенки, неожиданно сказал:

– Ты – очень хорошая девчонка. Давай с тобой дружить!

Для меня это прозвучало, как долгожданное чудо. Почти, как признание в любви! Не замуж ведь предлагать девочке выходить в восьмом классе! В нашей школе уже образовалось немало пар, в том числе и из нашего класса. Все про всех знали все.

И надо сказать, что знания эти были печальными, так как пары менялись местами: вчерашние возлюбленные через месяц становились возлюбленными кого-то другого, и поцелуи не всегда были высшей формой проявления нежности, так как кое-то кто уже успел сделать аборт, а несостоявшиеся папы уже целовались с другими девочками у всех на виду.

Не знаю, как участники этих сюжетов переживали свои потери и приобретения, но я переживала их очень сильно потому, что каждый разрушенный на моих глазах роман, подтачивал мою веру в само понятие любви и настоящей дружбы. Поцелуйчики на каждом углу, возможно, и нормальное явление, как и обмен парами, особенно в столь юном возрасте. Но не для всех! Мне это было больно! У меня отнимали мою мечту и веру в настоящую любовь – одну на всю жизнь. И поэтому, услышав предложение Славы о дружбе, я сразу впомнила все недавние пошлые школьные романы одноклассников, и произнесла роковые слова жуткой максималистки:

– Я не верю ни в любовь, ни в дружбу.

Я не стала пояснять свою мысль, так как была уверена, что моя фраза имеет только один смысл – романтически максималисткий. Но меня поняли иначе. Слава отошел, и больше ко мне никогда не подходил.

Буквально на следующий день на уроке литературы учительница спросила, что такое пошлость. Вопрос возник в связи с произведениями Чехова. Никто толком не смог объяснить словами это явление. И тогда учительница сказала, что пошлость – это неверие в высокие чувства, в такие, например, как любовь и дружба!

Я увидела, как Слава выразительно на меня посмотрел. Так вот,оказывается, как он понял меня!

Мне хотелось выкрикнуть на весь класс, что пошлость – это еще и выдача своих легкомысленных похотливых желаний за любовь и еженедельная смена возлюбленных, что пошло целоваться на виду у всех, причем, сегодня с одним, а завтра – с другим! Но я, конечно, ничего не выкрикнула.

На следующий день я наткнулась на Славика в школьном гардеробе. Он поздоровался и улыбнулся. Его улыбка почему-то показалась мне ироничной. Конечно! Он смеялся надо мной! Как же можно не смеяться над такой циничной, не верящей в светлые чувства девочкой!

Я не выдержала и спросила его как-то нервно:

– Чего улыбаешься?

В ответ я услышала:

– А что мне, плакать, что ли!

Сомнения рассеялись: Слава меня презирал. Жизнь мгновенна утратила всякую привлекательность. Я чувствовала себя опозоренной. Как всегда, в моменты сильного волнения, у меня началось бешеное сердцебиение и к горлу подступила тошнота. Голова кружилась.

Нужно было срочно увидеть маму или Верку. Моя исповедь в трудные моменты жизни обычно приносила мне некоторое облегчение.

Боже мой, какие мы все разные! Одни не чувствуют ни позора, ни отчаяния оттого, что их вчерашний возлюбленный, от которого они сегодня сделали аборт в восьмом классе, целуется у всех на глазах c другой девчонкой;

другие, как Ирка Семенова, всерьез ожидают девять месяцев ребенка от своего парня, с которым один раз поцеловалась, и, на этом основании, считала себя беременной! И это – в восьмом-то классе;

и вот наконец, такие, как я, – с бешеным самолюбием и непомерной фантазией, которая почему-то всегда рисовала все трагическими красками.

Дети не знают, что все их переживания – детские! И даже если им это сказать, они не поверят. Потому что именно в детстве все по-настояшему, а не во взрослости. Потому что взрослость – это всегда компромисс.

Около школы я наткнулась на свою будущую подругу - Людку, с которой в тот момент только начинали завязываться отношения. Увидев мои заплаканные глаза, она пристала с расспросами. Пришлось все рассказать ей.

– Твои мысли и переживания, твоя душа и все твои жизненные теории так же далеки от понимания твоего Славы, как стихи футуристов от ... коровы! – выдала моя новая подружка.

– Твой Слава мне совсем не интересен, и тебя он не стоит! – категорически заявила она, – но если тебе больно, говори о нем сколько хочешь! Я буду терпеть. Я понимаю, что со словами уходит боль... Говори!!! – почти скомандвала она.

Я говорила, и мне, действительно, становилось легче. Если бы еще Людка не смотрела на меня, при этом, как на больную!

 

Глава 6.

 

Я мечтала стать кем-то, кто всерьез поможет человечеству избавиться от важных проблем. Как именно и от каких проблем, я еще не знала. Но чувство собственной потенциальной значимости для общества не просто сидело во мне, а давило и требовало конкретного воплощения. Все это было на подсознательном уровне, но жутко мешало беспечному смеху и умению радоваться простым вещам. В моей душе поселилась тревога. Кем стать? Какой стать? Как полностью реализовать себя в профессии, которую пока не выбрала окончательно?

Во мне вспыхивали самонадеянные искорки режиссера, способного поставить свой характер и судьбу, как спектакль, сначала внешне, а потом и изнутри, ну, как костюм помогает актерам вжиться в образ.

Как вести себя с мальчиками, чтобы не краснеть? Как найти эту грань – друга и «своего парня », но одновременно не утратить таинственность недоступной принцессы? Как не ошибиться в выборе профессии? Как полюбить взаимно?

 

Я позировала перед кем-то воображаемым, кто жил внутри меня, был мне требовательным судьей, иногда собеседником, порой покровителем, но всегда следил за моими мыслями, поступками и даже мечтами.... Я перед ним оправдывалась, обещала суметь, попробовать, достичь... И боялась, что не смогу сдержать своих слов перед этим очень важным существом внутри себя.

Хорошие отметки, игра на рояле, умные книги, самоограничения, – все это было моим приданным будущему жениху. Как стыдно, если тебя кто-то полюбит, а ты ничего не умеешь ни в музыке, ни в учебе, ни в кулинарии, – ни в чем! А вот что делать тому, кто просто - откровенный двоечник, как жить такому? Что у него за приданое будущему другу или возлюбленному? Двойки? Проблемы?

А ведь и таких кто-то любит!

«Нет, у меня все должно было быть на высоком уровне. Мне не нужна любовь «несмотря на». Я встречу такую любовь, в которой будет не прощение мне, а гордость за меня и мои успехи».

 

Глава 7.

 

Верка тосковала по парню из соседней школы. Она его, в сущности, не знала. Но успела придумать. И вот этот придуманный парень вызывал в ней сильные чувства. Он тоже вел себя неоднозначно: то проявлял к ней интерес при случайных встречах на улицах нашего небольшого городка (или это ей так казалось, как и мне в отношениях со Славой), то был к ней совсем равнодушен. Верка, похоже, сильно переживала. Она тоже надеялась, что предстоящий вечер окажется для нее счастливым, что она, наконец, познакомится с объектом своих переживаний и подружится с ним по-настоящему!

Боже мой! Как мы готовилсь к этому вечеру! Мамы наши, столь непохожие друг на друга, как и мы сами, дружно баловали нас, как по команде.

Обе они согласилась в честь такого события, как выпускной вечер, заказать нам наряды в ателье. Я выбрала себе ткань под название «Раечка». Это была бирюзовая шелковая сказка! Ткань – однотонная, но с внутренним жатым рисунком... Матовый блеск бирюзы... Портниха сшила простое элегантное платьице с коротким рукавом до локтя, без воротника и без излишних украшений. Но это платье запомнилось мне на всю жизнь: с ним было связано так много надежд и волнений!

Разве можно будет не заметить меня в таком платье! Конечно, на этом вечере мне обязательно откроются самые главные тайны... Слава (ну, конечно!) опять подойдет ко мне, и у меня будет возможность объяснить ему, что я – не циник и не пошляк, а максималист и романтик.

Это ведь – выпускной вечер! Так что, все, кому я важна (почему-то я в душе все-таки была уверена в наличии таковых), должны будут со мной объясниться.

Верка тоже зря времени не теряла и заказала себе у портнихи модную безрукавку-пиджак из темно-коричневой в клетку тонкой шерсти, приталенный, длиной до колен, на пуговицах, с разрезом сзади от самой талии. Он носился с брюками и белым облегающим тонким свитером. Глаз не оторвать! Верке это очень шло. Высокий каблук, озорной взгляд, белые кудри до плеч...

Курортный городок Сестрорецк(пригород Ленинграда) однообразными хрущевками соединил казалось бы несовместимые судьбы, и этот город был для нас лучшим городом планеты. Все рядом, нет таких целей, куда нельзя было бы дойти пешком, и все прохожие тебя знают, как в деревне, хотя до Невского проспекта на электричке – минут 40-50. Да, еще Финский Залив и огромное озеро. Сказка, а не городок. Правда, в те годы нас раздражал тот факт, что негде спрятаться от знакомых.

Теперь же, в безликой толпе шумных далеких городов, куда разбросала нас жизнь, мы, бывшие одноклассники, усталой душой и походкой немолодых людей постигаем с тоской свою незамеченность никем, к которой когда-то так стремились. Как бы хотелось нам сегодня услышать чей-то заинтересованный, идущий от души, вопрос о нашей судьбе, о том, почему не замужем или не женат до сих пор, почему спина болит и давление прыгает, почему уставший вид и нет радости в глазах, не надо ли помочь, и живы ли родители, которых они все еще помнят! Но никому нет до нас дела. Хотя кто-то до сих пор живет, к своему счастью, в этом волшебном городе детства, где каждое дерево и каждая аллея помнит нас и нынче, во что очень хочется верить...

Я жила в соседнем от Верки дворе. Мы часто бегали в гости к друг другу. Мамы наши, в своем старании сделать наш предстоящий праздник полным, даже заслужили упреки более грамотных (с педагогической точки зрения) родителей: таким малолеткам в ателье шить наряды! Безобразие!

И вот за пару дней до выпускного Верка неожиданно узнала, что на вечер будут пускать только «своих» – ребят из нашей школы. Значит, ее парня там не будет. Она сильно расстроилась и решила остаться дома.

– Там же будут все наши! Неужели тебе не хочется попрощаться с одноклассниками? – пыталась уговорить ее я, но все мои попытки оказались напрасными. Верка не смогла перестроиться: она слишком долго мечтала о своем принце и о встрече с ним на балу.

 

Глава 8.

В день вечера обещали жуткий дождь. Идти в туфлях было невозможно. Многие в такую погоду надевали весенне-осенние ботиночки или сапожки, несмотря на лето, чтобы не забрызгать слякотью колготки и платья.

Я была готова к балу еще со вчерашнего дня. Все было тщательно продумано и приготовлено.

Разумеется, я не могла забыть о прическе. Перед школьным вечером следовало подстричься: длинные волосы были не для меня из-за их чрезмерной пышности. А со стрижечкой и укладкой голова моя выглядела очень даже аккуратненько.

Ожидая своей очереди к парикмахеру, я незаметно наблюдала за клиенткой, которая сидя в кресле, непринужденно болтала с мастером, пока та накручивала ее волосы на бигуди. Я прислушалась и поняла, что ничего умного или полезного она не привнесла в жизнь парикмахера своим рассказом о том, что в универмаге на прошлой неделе «выкинули» зимние сапоги, и она смогла кому-то заплатить, чтобы ее вставили в очередь. В итоге, она сапоги купила, но дома разочаровалась в них, и вот теперь она их готова продать по той же самой цене, что купила, но, конечно, плюс то, что пришлось заплатить за попадание в очередь. Дальше она стала шептать что-то на ухо работнику парикмахерской, и мне уже ничего не было слышно.

Я же думала, что со мной, видимо, все парикмахеры жутко мучаются, так как им проиходится меня стричь молча. У меня нет таланта их развлекать. Я вдруг разозлилась на себя и решила попробовать стать, как все, и непринужденно поболтать о пустяках с той самой «несчастной», в кресло которой я попаду.

«Всю жизнь стричь чужие волосы... Неужели это интересно?» – с недоумением думала я. Открыть новое лекарство, которое спасет мир от страшной болезни, написать сценарий кинофильма, который перевернет души миллионов зрителей, ну, на худой конец, преподавать в школе! Но не копаться же в чужих волосах! Да, но кто-то должен и это делать, и вообще, все работы почетны, все это понятно.

Но надо ведь стремиться использовать себя по максимуму. Если можешь стать балериной, то стань балериной, а не парикмахером. Если можешь стать пианистом, стань пианистом, а не таксистом. Но вокруг становилось все больше таксистов, продавцов и официантов, и все меньшее количество людей стремилось приобрести интеллектуальные профессии. Появилось даже проклятие: «Дай Бог тебе зятя – инженера!»

Шел 1968 год. Таксисты и продавцы все чаще попадались с высшим образованием, а то и с ученой степенью! Высшее образование было обесценено. Но тем не менее мне хотелось его получить, пусть даже и после окончания музыкального училища. Зачем? Наверное, это – просто больное самолюбие. И еще, мне хотелось сделать что-то полезное для людей, что-то очень значительное, хотя я еще не знала даже примерно, что именно. Зато, я знала, что должна обязательно хорошо зарабатывать, чтобы у моих родителей не было проблем с деньгами. А жили они небогато.

Помню, как еще в дошкольном возрасте я поклялась себе, что когда вырасту, куплю маме все лучшие платья на свете: я стала свидетелем, как мама мучительно изобретала, в чем ей пойти на праздничный новогодний вечер на работе. Все ее сотрудники наряжались вовсю, а мама ходила чуть ли ни в одном и том же платье. Она всю ночь что-то подшивала-перешивала. А я тихо плакала из-за того, что не могу нарядить мою красивую мамочку так, как она того заслуживает.

Папа после окончания школы отслужил службу в армии, и только пришел домой, как началась война. Он жил в Москве и попал в первые военные дни на передовую, где шансов выжить почти не было. Папе повезло: его не убило, а тяжело ранило. Он полз с перебитым плечом, контуженный, не зная, куда приползет, к своим или к немцам. Полз наугад! Какой ужас должен был он испытывать! Но ему повезло: приполз к своим. Лежал в госпитале, потом послали на курсы связистов. После окончания курсов – опять фронт. И вот, всю войну до конца он прошел в качестве связиста. После войны он встретил маму, женился, появились дети, брат и я, тут уж - не до учебы: семью кормить нужно было.

А мама выросла в Белоруссии, в Гомеле, и как-раз школу закончила, а тут – война. Тем не менее, она отучилась целых три года в текстильном институте, который был эвакуирован в Ташкент, как и семья моей мамы. Мама могла бы стать хоть академиком: голова у нее, будь здоров! Но в семье было еще двое младших сестер, а бабушка все-время болела. И пришлось маме бросить ВУЗ и пойти работать.

Так и не получили мои родители приличного образования. Мама устроилась в санэпидстанцию секретарем-машиниствой, и уже потом, с двумя детьми на руках, закончила курсы медсестер, получив после этого должность «помощник эпидемиолога». А ведь она могла бы стать врачом, и ей хватило бы таланта и упорства. Но, увы...кто-то должен был приносит домой деньги.

Папа долгие годы после войны работал фоторетушером. Сначала это была очень востребованная специальностью, но с годами потребность в таких специалистах значительно уменьшилась, и папа остался не у дел. Он менял работы, мучался, пока мамины знакомые не устроили его в торговлю, где мучаться стал уже папа, так как был для торговли самым неподходящим человеком. Но семья понемногу выбралась из нищенства, и даже появилась возможность баловать детей заказами платьев в ателье и прочими шалостями... А до этого мама и папа, вдвоем работая, с большим трудом сводили концы с концами...

Мечта подарить родителям все самое лучшее прочно поселилась в моей душе...Для этого я должна много зарабатывать. А как это совместить с творческой работой? Стать выдающейся? А вдруг не получится?

Все эти мысли проносились в моей голове, пока я наблюдала за парикмахерами и ждала своей очереди.

«Может, меня не любят парикмахеры, так как они читают мои мысли о прозаичности их профессии? А, может, я – сноб? Да нет, вроде! Я всех уважаю, но так хочется стать в жизни не уборщицей и не парикмахером! Разве это – снобизм?»

Наконец подошла моя очередь. Рыжая симпатичная девушка выкрикнула:

– Следующий!

Я вошла в зал, поздоровалась и с непринужденной (как мне показалось) улыбкой, села в кресло.

– Что будем делать? Стричься? Как именно?

Я не имела понятия, как именно, но точно знала, что хочу выглядеть красиво.

– На ваш вкус! – сказала я игриво, но тут же под строгим взглядом рыжей королевы потупилась и замолчала.

– Ну, все понятно! – задумчиво протянула она и начала меня стричь.

Я жутко расстроилась, пытаясь сообразить, что же ей стало понятным. Неужели так заметно, что я – «не своя»? А я ведь – не своя! – отчетливо поняла я вдруг.

Я еще попыталась пару раз задать непринужденным тоном веселые вопросики ни о чем, мне вежливо ответили, но было видно, что рыжей со мной не интересно.

Почему же так происходит? Дело ведь не в парикамахерше вовсе, а в том, что она олицетворяла собой всех тех, кому я казалась не своей!

«А я ведь явно не глупей ее! » – мне почему-то очень хотелось научиться разговаривать с людьми, как это делали все: непринужденно. Я еще не осознавала, что это интроверт во мне просится наружу и просто не находит дверей. И я решила еще раз попробовать.

Подняв глаза на парикмахера, я уважительно и серьезно спросила ее:

– Скажите, а вам нравится ваша профессия?

Рыжая испытующе посмотрела на меня, но, не обнаружив подвоха, охотно ответила:

– Ты знаешь, нравится! Людей красивыми делаю! Только хотелось бы поменьше

работать: устаю я очень. Ну, и побольше зарабатывать! – она по-дружески хихикнула, и на душе у меня стало легче.

– А ты чего интересуешься? В парикмахеры хочешь пойти, что ли? Не получится у тебя! – заключила почему-то она.

– Почему не получился? – обиженно спросила я и услышала:

– Не знаю, почему! Просто чувствую. Ты на училку похожа или на библиотекаря. Небось академиком мечтаешь стать, а? – рыжая почему-то развеселилась и стала откровенно меня разглядывать. Мне это не было неприятным. Я просто следила, как она ловко работает ножницами.

И вдруг она прыснула в ответ своим мыслям и, прервав стрижку, шепнула мне на ухо:

– Я и сама, может, скоро академиком стану!

Видя, что произвела на меня впечатление, рыжая продолжила, еще больше понизив голос:

– Хахаль тут обнаружился один солидный. Докторскую пишет по физике. Я вот как буду называться, если он академиком станет и женится на мне? Академкой? Или академихой? – она весело засмеялась, и добавила:

– Тогда получится, что я раньше тебя академиком буду! Позавидуешь?

– Ну, что вы! Порадуюсь за вас! Вы тогда уйдете с работы? – спросила я, боясь спугнуть неожиданно возникший контакт между нами.

Рыжая задумалась и ответила серьезно:

– Не-а! С работы не уйду! Реже буду приходить сюда, но дома сидеть не смогу.

Стрижка закончилась и общение, соотвественно, тоже. Выглядела я очень симпатично. Оставалась только одна, но очень серьезная, проблема. Чаевые... Не дать – стыдно! А дать – тоже стыдно. Как? Сколько? А вдруг она обидется?

В кресле рыжей уже появился следующий клиент, пока я расплачивалась в кассе. Я сжала рубль в кулаке и мысленно прорепетировала прыжок в сторону кармана рыженькой.

«Всуну в карман и убегу, будь что будет».

Руки дрожали, как будто я находилась на пороге великого преступления. Но в следующую минуту я подошла и сказала:

– Спасибо большое! Мне нравится стрижка! – и добавила, – Вот! – я покраснела и вытянула сжатый кулак в направлении ее кармана. Рыженькая весело и непринужденно оттопырила для меня карман и со словами:

– Спасибо! Приходи еще! – в последний раз улыбнулась мне, занявшись новой клиенткой.

 

Я шла по улице, довольная собой. Я предвкушала приятные сюрпризы завтрашнего выпускного вечера и заодно пыталась подытожить, что же нужно для универсального общения с малознакомыми людьми. Мысли расплывались от солнца и взглядов прохожих: видимо, меня здорово подстригли! А ведь и правда, парикмахер – творческая профессия – делать людей красивыми!

 

Глава 9.

 

Всю ночь я неважно спала из-за платка, который надела на голову, чтобы сохранить красоту укладки профессионального парикмахера.

А утром я с ужасом обнаружила на лбу прыщ! Горю моему не было конца. Мама прижгла мне этот прыщ спиртом, и велела прекратить истерику, так как человека никто не станет разглядывать под микроскопом. Человека воспринимают по общему впечатлению, и, если я сама не стану всем указывать на свой прыщ, то его вряд ли кто-то заметит.

«Самое главное – это уверенность в себе и хорошее настроение», – уговарила меня мама. Мне же как раз уверенности в себе катастрофически не хватало. Я даже здоровалась с людьми с вопросительной интонацией:

– Здравствуйте?

Я постоянно нуждалась во всеобщем одобрении. С этим надо было что-то делать.

Всеобщего одобрения ожидать было сложно, значит, нужно было менять себя.

Мама принесла пудру и замазала мой прыщ. Тепер он был почти невидим. Но я продолжала волноваться: я хотела выглядеть потрясающе. А с прыщем какое уж потрясение!

Мой брат старше меня на 6 лет, но ему всегда доставляло радость меня подкалывать по разным поводам.

– Слушай! Неужели в вашей школе таких страхолюдин еще и на вечера пускают?!

Мама хотела дать ему оплеуху, но не попала, он успел отскочить, после чего громко засмеялся. Я расстроилась, мама погрозила брату кулаком, хотя это было смешно: его никогда никто не бил.

До вечера было полно времени, и мама посоветовала мне подышать воздухом вместо того, чтобы целый день трагически вопрошать зеркало о том, хороша ли я.

– Сходи погуляй! Щеки будут румяные, настроение исправится. Нечего целый день готовиться к празднику, будто к экзамену. Все-равно популярность и успех у людей зависят от того, как человек умеет держать себя, а не оттого, как он выглядит!

Слова запали мне в душу. Я тут же решила их проверить. Прогулявшись до железнодорожной станции, я поднялась на перрон, и, как будто жду электричку, стала медленно гулять по перрону, искоса незаметно наблюдая за реакцией людей, действительно ожидавших электричку.

Наблюдать, честно говоря, было не за чем: никто на меня просто не обращал никакого внимания.

Тогда я повторила прогулку, предварительно внушив себе, что я – самая неотразимая на свете девушка. Я не просто шла бесцельной походкой, как в первый раз! Я придумала себе псевдо-цель – будто-бы я принята в театральный институт! И сейчас я туда еду на вручение какой-то важной награды! У меня моментально поднялось настроение. Я была горда своей значимостью и перспективами стать знаменитой артисткой! Я вошла в образ, и вот в этом самом образе будущей звезды экрана прошла по той же самой платформе, по которой только что прошагала, никем не замеченной.

Боковым зрением я наблюдала за народом.

Чудо произошло! На меня смотрели все, кто был на платформе! Мне не могло это померещиться. Я явно видела заинтересованные мужские взгляды, равно как и ревностные женские. Нет, я не виляла бедрами и не делала ничего такого, что могло бы легко объяснить резкую перемену отношения ко мне. Просто людям хочется быть рядом с теми, у кого есть энергия и цель, направление и внутренняя тайна.

Значит, если всего этого временно нет по какой-то причине, если мы устаем или изнемогаем от опустошения, нужно отыгрывать наличие этого арсенала искусственно. Или не быть на людях. Иначе нельзя претендовать ни на что, кроме жалости! Этот эксперимент на платформе запомнился мне надолго.

Я вообще была склонна к психологическим опытам, как и подружка Людка. Та однажды на школьном вечере вдруг заявила мне:

– Ты – из тех людей, кто будет выбирать мужчин из числа выбравших тебя. Ну, наименьшее зло из имеющегося. А я сама выбираю. Смотри вот! Я сейчас любого приглашу на белый танец, выражу ему свою, так сказать, заинтересованность. Он потом меня начнет приглашать, ну, потому что ему польстит, что его такая симптичная девочка выбрала! Надеюсь, я могу с тобой не кривляться и говорить то, что думаю?

Так вот, потом, когда он уже решит, что очаровал меня, я на следующий танец другого приглашу. Первый будет уязвлен. Как так? Почему не он? А там, где самолюбие задето, можно сказать, уже наполовину дело сделано, – бери голыми руками! Поняла?

Я поняла, но все равно чужие рецепты к себе не приклеить. Людка же мне все тут же продемонстрировала на практике, и ей все удалось. Странно, но ее жертвы вызвали жалость у меня, а не у нее.

Но я копила результаты Людкиных и своих психологических опытов в надежде их когда-нибудь применить, если приспичит! Хотя предстоящий выпускной вечер, конечно, не годился для эскпериментов. Он ведь мог стать и последним шансом увидеть дорогих мне людей. Какие-уж тут опыты!

Я вернулась домой действительно с румянцем на щеках, как обещала мама.

Вскоре я была готова: волосы уложены так, что на месте и без того невидимого прыща, была челка. Глаза чуть заметно подрашены (мама не возражала против легкой косметики, в качестве исключения). Бесцветная помада с легким перламутром освежала полудетские губы. Ноги неуверенно себя чувствовали на каблуках, но туфли были мягкими и очень удобными. Их, правда, пришлось взять с собой и нести в мешочке, так как лужи и ветер заставили надеть весенние сапожки и вооружиться зонтом и плащом. Однако я представила себя танцующей в своем новеньком бирюзовом платьице, в туфлях, как у взрослых, и возможно, со Славой, да и с Пашей тоже, и сердце мое замирало от счастья и ответственности перед предстоящим событием.

 

Глава 10.

 

До школы было недалеко. Хотелось бежать бегом, но я шла намеренно неторопливо, с достоинством. У входа собралась большая толпа молодежи. Всем хотелось потанцевать и повеселиться. Но дружинники в повязками на руках были призваны вышвырнуть тех, кто учился в соседних школах и пытался урвать себе кусок счастья не по месту «прописки».

Дружинники были учениками старших классов нашей же школы. Предполагалось, что они знают «своих» в лицо. Хотя вряд ли они знали в лицо всех и каждого, особенно тех, кто учился на других этажах и был младше их. Однако устроители вечера доверили им наши судьбы. Чужаков беспощадно отталкивали, кто-то даже упал и больно ударился.

Я была допущена вовнутрь дружинниками: меня признали. Отряхнувшись от капель воды, текущих с зонта, я переобулась, сдала плащ и мешок с сапогами в гардероб, причесалась и уже хотела пройти в зал, как вдруг заметила того парня, который так нравился моей Верке, и который, по логике вещей, не должен был бы попасть на этот вечер. Но он попал каким-то образом, он как-то проник сюда!

Рядом в этим парнем я вдруг заметила ту самую Марину из параллельного класса. Она явно старалась привлечь к себе его внимание, и я очень испугалась, что у нее это получится. Ведь объективно говоря, Марина была умней и красивее моей Верки, а дефицит порядочности этой девицы открылся бы не сразу. Марина заметила мой взгляд, и, как мне показалось, почувствовала мое напряжение. Она насмешливо и высокомерно смерила меня взглядом, и у меня захватило дух от ее власти надо мной: ей было все-равно, что я подумаю и почувствую, она могла позволить себе вот так взять и посмотреть на меня, свою знакомую, с которой еще на днях доброжелательно болтала на переменке. Странно, но, зная цену Марине и ей подобным, я все-равно завидовала внутренней независимости таких людей.

Нужно было срочно сообщить Верке, что ее парень здесь. Пусть сама очаровывает его, отбивается от конкуренток и решает свои проблемы.

Позвонить ей было неоткуда: кабинет директора школы и все прочие кабинеты были закрыты. Мобильных телефонов тогда еще в помине не было. Телефона-автомата в школе поставить не додумались, а может, это было не положено.

Не сообщить Верке ничего и веселиться - было бы предательством. Мысль пойти в гардероб и надеть снова сапоги и плащ показалось мне опасной: гардеробщица могла бы разозлиться.

Верка жила недалеко, и я решила пробежаться в туфлях и без плаща, а дождик, вроде бы, немного успокоился.

Я рванула за Веркой. Ох, как она обрадуется! Я представляла себе ее реакцию... Кроме того, мне было приятно чувствовать себя полезной и важной в таком серьезном деле.

Наконец я добралась до цели. Верка долго не отзывалась, но, в итоге, открыла мне дверь. Она посмотрела на меня сначала с изумлением, а потом ... с плохо скрываемой презрительной насмешкой: колготки мои перекрутились и забрызгались мокрой уличной грязью, сама я от бега вспотела и тяжело дышала. Я размахивала руками и рассказывала ей, почему я пришла.

Она выслушала меня молча, спокойно, и затем с какой-то непонятной мне иронией посмотрела на меня «сверху вниз», несмотря на то, что я была намного длиннее ее. После небольшой паузы Верка с достоинством неторопливо произнесла:

– Я никуда не пойду. Не хочется что-то!

Она даже не поблагодарила меня, и довольно быстро закрыла дверь у меня перед носом. Я обалдела. Потом немного пришла в себя и попыталась спуститься на первый этаж.

Пульс мой опять застучал, как всегда в состояниях стресса. Что это было? Почему вместо радости и благодарности моя подруга выразила мне насмешливое презрение? Может, она была чем-то расстроена? У нее могло что-то произойти, о чем я не знала. Однако я вспомнила, что и раньше Верка как-то странно реагировала на лавину добра и внимания, направленные на нее.

Нужно было успокоиться. Недалеко от Веркиного дома стоял телефон- автомат. Я зашла, чтобы позвонить своей главной подруге – маме.

«Деньги остались в плаще» – вдруг вспомнила я с грустью, уже войдя в телефонную будку.

Но мне повезло: кто-то оставил «двушку», не дозвонившись.

– Але! Мама, ничего не случилось, не волнуйся. Просто, понимаешь, – и я рассказала маме о причинах своего испорченного настроения.

– Слушай! Подробно мы поговорим об этом завтра. А сейчас, пожалуйста, не переживай, иди в школу и наслаждайся вечером. Ты так готовилась к нему! Подруги не всегда бывают настоящими друзьями. Это страшно принять, но нужно. И запомни, помогать следует тем, кто этого стоит, кто способен выдержать испытание добром и любовью.

– А как узнать, кто этого стоит и кто способен выдержать? – растерянно

спросила я.

– Это – сложный вопрос. Опыт постижения людей приходит медленно, иногда не хватает жизни.... Но тебе повезет: к тебе придет на помощь интуиция!

И хоть Верка подкосила мое настроение, но после разговора с мамой на душе, как всегда, стало легче...

 

Глава 11.

 

« В школе я приведу себя в порядок как внешне, так и внутренне» – пообещала я себе. Не терпелось вернуться в праздничную волшебную атмосферу. К тому же, я замерзла, и жутко хотелось попасть в тепло.

Но дружинники уже разошлись, а дверь школы закрыли изнутри. На мой отчаянный стук вышла гардеробщица. Она преградила мне путь своим огромным телом и стала отпихивать меня от дверей с криками:

– Шастают тут по сто раз туды-сюды, туды-сюды, а я вам польта да плащи подавать нанялась?! А ну, вали отсюдова! Щас я тебе твои вещицы верну назад, а то ты еще опять куда-нибудь рванешь!

Я задохнулась от хамства и наглости это женщины, которая могла так просто искалечить мою судьбу своей безграничной властью гардеробщицы!

– Я учусь в этой школе, вы же знаете меня! Мои вещи внутри, и я могу простудиться. Впустите меня, пожалуйста!

Слезы катились по моему лицу. Я чувствовала, что гардеробщица выбрала меня мишенью для своего садизма не случайно, а потому, что на мне было написано, что вот именно надо мной можно безнаказанно издеваться. А с другим она бы так не посмела поступить. Много раз я замечала потом во взрослой жизни, что жлобы и хамы безошибочно определяют свою лучшую жерству в любой толпе.

Я всецело зависела от этой мерзкой тетки. Начальство, если и было в школе, сидело в далеком теплом кабинете, и до него мне было бы не докричаться.

 

Гардеробщица потребовала мой номерок, затем закрыла дверь, через минуту вернулась с моим мешком и плащем в руках. Она грубо сунула мне все мои вещи и посмотрела на меня каким-то особым взглядом, который я запомнила на всю жизнь: взгляд вдохновенного палача, наверное, именно таков!

В эту минуту она могла наконец отыграться на ком-то за все свои проблемы и претензии к жизни! Наверное, она ощущала себя значительной и всесильной в этот самый миг своего торжества.

За ее спиной, в дверном проеме, мелькнули нарядные фигурки подростков, была слышна музыка. Но вскоре дверь перед моим носом закрылась уже окончательно, и гардеробщица больше не выходила.

В этот день я перестала быть ребенком: ужас жестокости взрослого мира впервые проник в мою душу, и я ощутила на себе лютую власть взрослых над детьми и подростками.

 

------------------------------------------- ------------------- Эпилог

 

Прошла почти вся жизнь... В ней было много проблем и настоящего горя....

Но почему-то тот школьный вечер, на который я так и не попала, не стерся из памяти и навсегда остался в моей душе.

Случившееся до сих пор олицетворяет для меня неистребимое российское хамство и власть "гардиробщиков" над судьбами людей.