ВАЛЕРИЙ БЕЛОЛИС Место: Украина Дата рождения: ранняя осень, легкий сен-тябрь, 22 число. Дата регистрации в Сети: 1998 год. О себе: Родился, рос и вырос. В периодах между этими вертикальными событиями: - жил в Евпатории, Крымске, Анапе, Ам-дерме, Нарьян-Маре, Франкфурте-на-Одере, Харькове, в г. Мирном Архангельской области, Якутске и т.д. - учился, служил, работал, учился, опять работал; - влюблялся, любил, женился, жил, растил, думал и думаю до сих пор; - искал, "творил", творил, писал, думал, ждал, убегал, терял, находил, берег, писал; - строил, достигал, терял, не то находил, не то берег, был счастлив много раз; - учился чувствовать время… - учился чувствовать… - живу… Пишу книгу. И пока ее не издам, буду писать. О Книге Книга о любви. О любви к жизни, к женщине, к дереву, к морю, к... вкусу росы и к голосу колоколов в предрассветной дымке. Книга о том, как жить любя. Трудно это или легко, нужно это или не нужно. Книга о страсти. О страсти к женщине, к желанию быть сча-стливым, к "не могу" и к "никогда". О страсти к приобретаемому, живя... Книга о мысли, о чувстве и о том, как совместить чувство и разум, как смотреть на жизнь, отстранившись, как не стать холодным, наблюдая... Лучшие отрывки из Книги 1. "- Мне тоже нравится Пастернак, - опере-дила она меня и впервые взглянула без улыбки. Эффект был поразительным. Но меня спас стук в дверь. Заглянула проводница в голубой форме, но не молодая, лет сорок-сорок пять. Сразу растя-нулась в улыбке, назвала нас «голубками», спросила, где соседка-подруга, предложила чайку-кофейку. - Лучше шампанского. Сможете? – спросил я. - Конечно! И шоколадку сообразим, - про-водница была само радушие. Тишина проявилась как-то сразу. Поезд стоял на какой-то станции. - Я переоденусь, - тихо сказала она вставая. - Я выйду сейчас… - Не надо. Зачем? Она уже расстегивала и снимала пиджак, потом блузку. Молния на обтягивающих брю-ках ушла вниз, и красиво обнажились кружев-ные трусики, через которые явно просматрива-лись волосы лобка. Снимая медленно брюки, она посмотрела на меня, чувствуя, что обна-жаемое нравится. На левом бедре, была татуи-ровка - искусно выполненный цветок орхи-деи..." 2. "Я откинулся на странно теплую кожу, почти как Стинг в «Desert Rose», только у лево-го окна и прикрыл глаза. Ритм «алой талой» нарастал вместе со скоростью машины. Было странное состояние: как будто я куда-то лез, карабкался, стремился… а потом что-то про-изошло… последнее движение оказалось не правильным… не выверенным… не тем, кото-рое смогло бы стать завершением пути. Хвати-ло легкого встречного воздействия, чтобы… сидеть сейчас и сквозь прикрытые глаза рас-сматривать несущуюся навстречу нереаль-ность. Да, это было похоже почти на падение… на движение вниз… обратно… без сопротивле-ния, без иллюстраций, без запоминания. Справа от меня сняв обувь и поджав ноги под себя сидела Марина, потягивая из малень-кой бутылочки джин-тоник. Володя что-то буркнул. А потом сказал громче: - Я так усну. Эти индийские напевы… и вы молчите… Говорить не хотелось..." 3. "Он думал о простейшем. Он знал, что его ждет в Москве. Одиночество. Оно могло изменить ему. Он мог встретить человека, спо-собного помочь забыть о спокойном течении времени. Хорошо, если это будет девушка лет двадцати с умными глазами, интересными сло-вами, большим арсеналом задумок и поисков в области открытий новых переживаний и чувств. Не обязательно любовь или влюблен-ность. Не обязательно красиво обставленные взаимоискания в области физиологии. Просто симпатия, просто искренность, просто любо-пытство и жизнь. Очнуться от безликости будней. Забыть ак-терскую борьбу за свое одиночество. Не в жиз-ни. В мыслях. Поговорить о самом. Открыться. И даже адреса не знать, и телефон забыть. Только улица Москвы, только лицо, подсве-ченное витриной, только «до поезда пять ча-сов». И отправление с Курского где-нибудь под утро. И знать, что одиночество остается в Мо-скве. И ощущать этот неподдельный интерес во взгляде и мимолетную печаль в наклоне голо-вы. И видеть цветы, подаренные тобой минуту назад. Поезд трогается… Возникает желание плюнуть на все, вы-прыгнуть из вагона, подбежать к той, значение взгляда которой так за ночь и не раскрыл, и… ждать, смотря в эти влажные серые глаза… ждать того мига, когда через глаза начнут раз-говаривать мечущиеся души, как птицы в тес-ной комнате, бьющиеся о стекло огромного окна, ищущие приоткрытую форточку взгля-да..." 4. "И утром, хоть была еще та же самая ночь, но уже в Москве, продолжение того же броска к цели. - Вам понравилось? - и глаза в приятную усмешку. - Как всегда, Марина. Домодедово. Утренняя свежесть, ласковое солнце, немного опоздавшее за нашим самоле-том. Заспанный таксист с нежеланием торговать-ся. Монотонность гонки и почти что из сна - Беговая. На десятый этаж без лифта... Теплая. Тонкий халатик. Тянущаяся истома и нежность в руках, об-вивших шею. Запах, легкий запах, колдующий и завора-живающий. Кожа, истончающаяся под пальцами.... Губы, застывшие где-то там возле уха. Не двигаться. Не дышать. Замереть" 5. "Из глубин неизученной памяти само всплыло прошлое восьмичасовой давности. Почти проснувшись, я смотрел. Она не за-мечала моего взгляда. Стояла у окна… голень-кая, окруженная матово блестящей солнечной оболочкой на фоне неописуемо лазурной без-облачной выси, может быть улыбающаяся… Блаженно потягивающаяся, медленно подни-мающая руки к волосам и… медленно разбра-сывающая их вокруг… изгибающаяся… соз-дающая радугу… и открывающая, наконец-то, окно. Ветер, ворвавшийся в комнату, подчерк-нул неудержимость ее движения вперед, на-встречу утру, чистоте, солнцу, будущему" 6. "Сколько я книг «у майора» перечитал! Я и слов таких раньше не знал: назойливость, бесцеремонность, тактичность. Обходился сло-варем общепринятым и общедоступным, не знающим границ в самовыражении, и постоян-но страдающим одним из самых отвратитель-ных пороков человечества – бедностью. Я уз-нал там Чехова, Паустовского, Бунина, Катае-ва, всего Есенина, понял Маяковского, заболел Булгаковым. Узнал, что Твардовский – это не только «Василий Теркин». А странные эротич-ные немцы? А яростные любвеобильные фран-цузы? А чопорные и одновременно легкие анг-личане? Я плакал по ночам от той бездны, ко-торая только приоткрылась мне, но уже влекла. Я задыхался, бился головой о стенку… в прямом смысле, вспоминая ту девочку в саду… её парня с переломанной рукой и голову его, всю в крови, в портвейне и осколках стекла… её крик с моим именем и ощущением ужаса. И, потом противные звуки взвизгов, плача… сто-нов… мата и истеричного смеха. Смотреть туда я уже не мог. В мои четырнадцать во мне еще оставался стыд, а может… вина мало выпил. Я смотрел на парня, он еще шевелился, по его переносице медленно текла струйка крови… У меня тряслись колени, немели руки, по-том тошнило. В глаза ударил прожектор… «У майора» тоже был прожектор. Лучи их пересе-кались, дробились, слепили, вымарывали мыс-ли, дубили, как кожу при выделке, рыскали по темным уголкам с плесенью..." 7. " Иногда я приближался к пониманию… …И меня бросало в водоворот событий и теней, исторгавшихся моим ужаленным взбе-сившимся мозгом, пущенным в разнос. Его деятельность поражала меня: голова разбухала до размеров комнаты и дальше, вбирала в себя все существующее в округе, скрупулезно изу-чала каждый предмет или существо, подчиняла своему влиянию и росла дальше. Внутри нее существовал я, маленький я, тоже изучаемый, тоже поглощаемый и беспомощный перед про-исходящим. Жуткое жило во мне, вживлялось и росло. Алые пятна крови на потолке, желтые лица нечеловеческих масок, перекошенных ужасом, горящие глаза потустороннего суще-ства в ночном окне, шевелящиеся в углах чер-но-бурые вздыхающие клубки…" 8. " …Я чистил апельсин… Она поворачивает ко мне свою прекрасную головку и, не встречаясь взглядом, но рядом с моим, долго, секунд тридцать, смотрит на меня. Я заворожен и смотрю… смотрю… прямо ей в глаза, а они убегают, утекают, исчезают, не ловятся. - Так хочется апельсинчика, - уже смотрит на свою подружку. – Может купить? - Давай купим, - соглашается та. Я встаю и подхожу к их столику, развора-чиваю, очищая оставшуюся половину апельси-на, и предлагаю на ладони эту апельсиновую раскрытую розу. Дольки, отделившись одна от другой, и держались только у основания, были близки к падению. Здесь она посмотрела первый раз мне в гла-за… взяла дольку, медленно поднесла к губам, прикоснулась, наслаждаясь запахом, и, при-крыв глаза, откусила чуть. На нижней губе ос-талась капля, и она ее слизнула языком. Вторая половинка дольки была съедена по-другому - быстро, наращивая вкусовые ощущения. - Еще одну дольку… можно? Как же вкус-но! Я сел на стул рядом, не спрашивая. Они ели мой апельсин, а я ощущал его вкус…" 10. "Ночь. Озеро. Плеск дождя. Охота за тоской. Я тихо шел по берегу озера. Как про-жектором, по глазам бьет на фоне черного кус-та белизна девичьего тела. Высвечиваются желтая юбка и белая блузка на песке. Очень долго я не мог пошевелить даже пальцем. Кра-сота всего того, что я видел, совершенствуя, переделывала, кромсала, создавала меня, рож-дала что-то новое, несуществующее в природе. Когда она оделась, я пошевелился, но дождь заглушил мой шорох. Еще через минуту все пропало, почернело, слилось с небом, с озером, со мной. Я закрыл глаза… Сел на песок. Бал-ласт прекрасного давил, требовал выхода, не пускал на поверхность, не давал жить. Я заболел гриппом. Два дня лежал в бреду, искал сравнений, сопоставлений и не нахо-дил..." 11. "- Я был в предгорьях Ай-Петри... Она молчит. - Засыпать под шум прибоя и вдыхать уди-вительный крымский воздух - это царское на-слаждение. А в пять часов выйти на балкон: горы вокруг, море... солнце целует пробуж-дающийся мир... Она молчит. - И ты почти летишь от... Она молчит… почему? Я касаюсь губами ее уха. - Я слушаю... - И ты почти летишь от нереальности... поч-ти нереальности окружающего... Она улыбалась. Она улыбалась с закрытыми глазами. Я не видел, но чувствовал это. И я говорил, говорил… шепотом, цепляясь за ус-кользающую спасительную интонацию круже-ния над… а не в… - И ты почти полностью обнаженный, еще не до конца проснувшийся, почти блаженный, подставляешься под всю эту красоту... и жму-ришься, улыбаясь... испытывая почти сексу-альное наслаждение от прикосновения ветерка и запаха... Стало тихо. Даже ветер затих. Шевелиться не хотелось. - Валер… - Что? - Просто. Знаешь, мне хочется сказать тебе спасибо. За слова... эти слова. Слова. Вокруг нас крутились только сло-ва… и капли, грустные холодные капли от щедрых клокастых облаков, проносящихся над нами, а может уже и в нас…" 12. "... Потом мы сидели, не отпуская рук. Говорили о каких-то пустяках, молчали о них же. Время прекратило свой отсчет и останови-лось. А солнце снова выглянуло, и словно омыло все вокруг, обрызгивая светом и теплом вдруг прозревшие, очнувшиеся от дремоты, деревья, парковые скамейки, фонари, опавшие листья, ставшие вдруг сразу цветным ковром, а не унылым мокрым безформленным дном пар-ка. Оно грело, пригревало, дарило себя нам, словно переживая вместе с нами последние часы осени, освещало самые дальние уголки наши и парка, совсем еще недавно затянутые клоками низкого белесого тумана..." 14. "Она свободна до одури. Ее губы сами находят мои… нежность струится между паль-цев… одно движение рождает другое, еще бо-лее откровенное. Только тогда, когда она ока-залась подо мной, она впервые напряглась, изо-гнулась… в свете ночника я увидел отражен-ную в большом зеркале картину… маленькой истины. Тогда я впервые понял значение слова «страсть». Я впился в ее губы, ловя ее только что родившийся стон, лаская ее грудь, живот, бедра. Сейчас, сейчас… еще чуть-чуть и… Не-сколько раз она отталкивала меня, но потом прижималась снова, что-то шепча неразборчи-во. Очнулся. - Маша… Она лежала на моем плече. Крепко обнима-ла, словно ее наслаждение длилось и длилось. Дышала мне в шею, целовала… - А, Маш? Она пошевелилась, ткнувшись мне губами в плечо. Замерла. - Тихо… как все хорошо… не торопи… - Что не торопить? - Слова не торопи…" 15. "Они идут к этой беседке, садятся, на-пряженно садятся, неловко, коснувшись друг друга одеждой… и соприкоснулись захоло-нувшими сердцами. Почему они все время молчали? Ходили молча, сидели молча, люби-ли молча. Значит, хватало общения и без слов. Зачем слова, если и без слов понимаешь друго-го, если они не нужны. Может, слова заменяло что-то другое? Какое-нибудь поле, которое излучали больные их головы. Никто не знает природу чувства! А ощущение, что они нахо-дятся в облаке или в чем-то таком дымчато-светящемся у них не проходило. По крайней мере, у нее. И тогда, в беседке, ей было не тем-но. Что-то подсвечивало их, какая-то мерцаю-щая белесая тьма. Она до сих пор помнила этот свет изнутри. Ей так и виделось со стороны: они сидят в кромешной тьме, только вокруг них светящееся облако и они в нем. Блестят Пашкины глаза. Ярко светится циферблат его часов – десять минут третьего – на руке, кото-рая лежит на оголенном ее плече, а вторая ру-ка… Эта вторая рука, очень ласковая рука, как тот легкий ветерок, движется от коленки вверх по ноге, поднимая нижнюю кромку легкого платья и вызывая эту странную спазматиче-скую волновую дрожь. Глаза горят. Тихо. Очень тихо. Его ищущие губы… Потом не-ожиданная яркая вспышка света! Вздрогнув-шие дома и деревья. Вздрогнувшие они. Вздрогнувшие сердца. Мертвая актерская пауза природы и только потом: - Бах-баа-бах! Их оглушил гром! Но и заставил рассмеять-ся..." 16. "Дольский - это наше братство восьми. Это белые бессонные ночи, ветвистые ели, су-хое вино, споры до хрипоты, футбол до паде-ния навзничь, до взгляда в черное звездное не-бо и до нежелания подниматься, бильярд с вби-ванием "чужого" в лузу с особым металличе-ским звуком эхообразного щелчка, это влюб-ленность четверых в особенную Катеньку, хотя звали ее Наташкой... Казалось, Дольский слушал нас, а не мы его..." 17. " В голове начинает ощущаться пульса-ция ласки. Море шумит... или листва шуршит. На гу-бах вкус клубники со сливками. И чего-то морского, непонятого, незабытого и влекущего. Постоянно... Запах соленого ветра, мидий и креветок... йодистый. От водорослей? Или от возбуждения? Волосы... легкий шелест доверия и немого крика. От прикосновения. И ответа на него... Нежного, легкого, и одновременно порыви-стого, тесного. Горы. Нежаркая жара. Пепельная страсть. Пеленающее море. И опять запах... Кипарисы. Сосны. Можжевельник. И небо... Дыхание перехватывается, склеивается, сливается. Губы движутся медленно, насыщая движе-ние недосказанностью и болью недостижимого наслаждения. Медленно. Еще медленнее... тише. Когда уже близко. Когда все меняется местами, начинает дви-гаться, содрогаясь. - Хочешь клубники? - Очень..." 19. " Ты уже почти открыла дверь, уже поч-ти взялась за ручку, уже... Но потом повернулась. Глаза не поднима-лись. Смотреть прямо не хватало сил. Казалось, что трещина по земле осязаемо крушит срос-шееся пространство. Грохот сзади накатывает, толкает, тянет за руки в стороны. Кривляется, стонет пустота, собравшаяся вокруг, готовая накинуться, наброситься, сразу же, как только прозрачное нечто, связывающее нас в единое целое падет перед расходящейся трещиной внизу. Ноги не двигаются, руки не слушаются, глаза не смотрят... только губы помнят, только губы знают... вкус. И не забудут, даже если трещина, пустота, память разума и рук забудут все. Ты улыбнулась. Открыла и закрыла дверь. За собой. И даже не сказала: «Прощай...» Только сразу стала другой. Смогла стать. Я взял бокал и допил твой глоток. Глоток красного вина. У него был странный вкус. Вкус познания остановки времени. Время застыло. Я поднес руку к глазам. Близко. Было 19.47. Вторник..." *** Печатался в областных газетах г. Архан-гельска и г. Якутска, а также в сборнике «Венок Есенину» (г. Рязань, изд. «Поверен-ный»). Надеюсь, что выйдут в свет еще два-три планируемых тематических сборника. Участвовал в конкурсах сетевой литера-туры, несколько раз был Лауреатом. Меня можно найти на литературных порталах litkonkurs.ru, proza.ru, litsovet.ru, Иванов и сотоварищи и других. Можно ука-зать в поисковике - «Валерий Белолис» - и походить по извилистым тропинкам Сети, находя и теряя, читая и думая, задумываясь и чувствуя. Всегда помогу обратившимся. Всегда отвечу интересующимся. Пишите! Искренне Ваш, Валерий Белолис |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
