(памяти моего отца)

 

1. Тридцать первое декабря

 

Блуждающие лица фонарей,

особенно, когда под вечер, споря,

снежинок пачки миллионом фей

их погружают в трепетное море;

 

оливьеОловое близится застолье

и хвойно-мандариновый орфей;

входные вожделеют: буря вскоре --

бенгальских и шампанских новостей!

 

Но лоб портретный память снова сморщит,

и вспомнит, как застыло время «икс»:

утробы часовой споткнулась лошадь...

 

Машину развернуло крышей вниз, --

авария!.. И там, где собрались, --

раскосая, невымытая площадь...

 

2. Жив

 

Раскосая, невымытая площадь,

воронье предвкушенье близкой тризны;

изгололЕжены дороги мощи --

беда вторая на лице Отчизны!

 

Краснеет пункт переливанья жизни:

еще вполне пульсирует на ощупь;

в палаточной пробирке, через призму,

водилу возвращают к свету, в общем...

 

Стреноженность. На ритмах трудодней

бинтами округА забот очертит

беспомощность. Ну что ее больней?!.

 

И понесли же в путь нелегкий черти!

Не верим в то, что все подвластно смерти,

и на бурханах* – тысячи огней...

 

3. Девять лет спустя...

 

И на бурханах – тысячи огней:

желаний, просьб, вопросов без ответов,

исходит пряный дух из-под корней, --

льют «горькую» -- достигла б только Леты,

 

иль царствия, передала б приветы

и весть, что любят сильного сильней!..

И шепотом невыспанного ветра

ответят листья: «Здесь не больно мне...»

 

И вспомнится, как там, в весенней роще,

переминая девять страшных лет, --

качели рушниковые полотнищ...

 

Все -- в черном, в ноги -- пачка сигарет...

И вот, Бурхану принесли обет:

тряпицами желания полощут.

 

4. Дети

 

ТряпИцами желания полощут;

налево – жизнь, направо тоже – жизнь,

но только, говорят, налево -- проще,

да и быстрее, потому что – вниз

 

кайфовые ступеньки, там – карниз,

и день, глядишь, уже не века дольше...

А справа – хоть и вовсе замолись,

сотри колени, а проблем – все больше!

 

Иглостоянье левых много жестче

удела провинившихся, но правых, --

знать, соловей в зачатьи тем пел громче...

 

Да, трубадурил несравненно брАвей!

Мерещится молоденькой дубраве:

там кто-то черный корневища топчет.

 

5. Одна из трех

 

Там кто-то черный корневища топчет,

поливом слез не вырастут сильней,

подрублены и высыхают молча

ошкуренные пасынки корней.

 

Ну вот: одной не стала из теней,

теперь перекроЯт и перетОлчат!

Но караван – в пути по нити дней,

не глядя на собак и стаи волчьи.

 

Да, эта жизнь, бежавши от страстей

к суровости сибирского тепла,

спокойную любовь звала в постель...

 

Вот так и продолженье родила!

Но черный кто-то все творил дела:

и с топором прошелся вдоль ветвей.

 

6. С бедой

 

И с топором прошелся вдоль ветвей,

и, саваном небрежно сбросив тогу,

послал вдогонку бурям суховей,

чтоб бедам мрачно подвести итоги.

 

Несбывшейся мечты горели стОги,

хлестали будни сытости серей

и очередность соблюдали строго

несчастья отрывных календарей.

 

Неприхотливость тополиных почек

сменял колючим цветом иней синий

разнеженных таежных многоточий...

 

Душа тепла, конечно же, просила,

и в яблоневый цвет толкала сила,

и вот: Борей** резвится, что есть мочи!

 

7. Судьба

 

И вот: Борей резвится, что есть мочи!

Ах, если б вовремя, – то не было б вопросов:

за северною силой непорочной

была бы как за каменным утесом!

 

И зависть не смотрела бы так косо,

укоротив язык толпе сорочьей,

а что -- метель и вьюга, и заносы,

так ведь -- любовь! Она – прочнее прочих!

 

Узды правленья взять бы поскорей:

афинская история жива!

Но здесь долги -- оплаты поважней.

 

И там, где все зависит от «орла»,

у «решки» -- только кругом голова...

Разлуки. Что бывает их страшней?

 

8. В молитве

 

Разлуки. Что бывает их страшней?

Разбрасывая камни не напрасно,

ты собираешь урожаи дней

к плодам не оставаясь безучастным.

 

Ни времени, ни бОгам не подвластный,

плодит июль не выпитый морфей

и льет в колосья мирровое масло,

чтоб только подсказать тебе: «Успей!»

 

Отвоевав простор за пядью пядь,

полынь чернил прогнать известняковым,

переделив на пАдубы и падь...

 

И, крылья нарастив, подбить подковы,

чтоб бедам не предвиделось другого:

их пережить, как в перемол отдать!

 

9. Освобождение

 

Их пережить, как в перемол отдать,

и силу мертвых на живых направить

истерзанная болью просит мать

и об отце-самоубийце память!

 

Вот: карму предстоит теперь исправить

и право у судьбы отвоевать --

не отвечать за прегрешенья стаи,

пусть даже белой в этой стае стать!

 

Самоубить – суметь направить руку,

самоспастись – бороться, что есть силы:

такой наказ -- и правнукам, и внукам!

 

Все здесь: над нестареющей могилой,

где мать себя живой захоронила,

квадратом окрестя печаль и муку...

 

10. В пучине

 

Квадратом окрестя печаль и муку,

ищу домашних окон свет порою:

подсвечником – душа, туда без стука

друзья приходят, и враги – толпою,

 

как на маяк, когда в открытом море

белье меняют в тонущей скорлУпе...

Вот только маяки в минуты горя

«sos” не пошлют ни другу, ни подруге!

 

А башням на утесах трудно спать:

просоленные содержанки-волны

фундамента подтачивают стать.

 

И стены, в унисон с прибоем, стоном

гиганту дань несут своим поклоном

взамен на неземную благодать.

 

11. Вокруг

 

Взамен на неземную благодать

небесная, увы, не подоспеет:

меж небом и землею обитать

пока придется пленнице Борея!

 

А ястребы пассатов тоже реют:

воздушных замков крУжева сплетать –

не привыкать им... Только вот мудрее

и красота с годами может стать!

 

Эфиры, может быть, разгонят скуку,

но вот водовороты не страшны,

когда в надежные попала руки...

 

Теперь и смеха -- больше тишины:

мосты печалей также сожжены, --

пусть беспризорной мечется разлука!

 

12. Выбор

 

Пусть беспризорной мечется разлука:

на переправе -- перепись коней,

и улетают на призывы c юга

печали -- вороного вороней!

 

Перекрещенье судеб, как ножей,

рассудит сталь – холодная подруга,

не будет больше счета этажей

до первого попавшегося звука...

 

Я больше не спрошу – со слухом туго,

пусть даже и доходят голоса...

Моей любимой песней стала “Вьюга”!

 

А взлетная уносит полоса

и память о паденьи в небеса,

и горечь не натянутого лука.

 

13. Рядом...

 

И горечь не натянутого лука

пронзит ущербность фазовой луны,

решение – уже почти поступок,

хотя в нем нет еще прямой вины.

 

Я не боюсь, что броды не видны,

ведь серость столько доставляет муки,

что лучше уж лишиться головы,

взлетев, чем не пристроить к делу руки!

 

Привязанность не запретит летать,

горчичностью протравливая сны:

я лучше вовсе перестану спать.

 

Тонометры мне больше не нужны,

и стрелочное время тишины

уйдет в песок. Достаточно страдать!

 

14. Мы

 

Уйдет в песок, достаточно страдать

невысказанностью слогов неизбитых,

мы разделили душу – не кровать:

построчно пропустили через сито;

 

побуквенно, предложенно, открыто

финалу предлагалось черным стать!

Но даже черный кто-то нынче -- сытый,

устал! А письма пролагают гать...

 

Через барханы зыбей и морей,

сердечные сигналы на Востоке

с затактами становятся светлей!

 

И тают с сединою дней жестоких

воспоминанья о шагах из окон,

блуждающие лица фонарей...

 

15. Перекрещенье

 

Блуждающие лица фонарей,

раскосая, невымытая площадь,

и на бурханах – тысячи огней

тряпицами желания полощут.

 

Там кто-то черный корневища топчет,

и с топором прошелся вдоль ветвей,

и вот: Борей резвится, что есть мочи!

Разлуки. Что бывает их страшней?

 

Их пережить, как в перемол отдать,

квадратом окрестя печаль и муку,

взамен на неземную благодать.

 

Пусть беспризорной мечется разлука,

и горечь не натянутого лука

уйдет в песок. Достаточно страдать!

 

 

*Бурхан – бурятский Бог, в честь поклонения которому буряты избирают дерево, украшаемое полосками разноцветных тканей с загадыванием желаний и поминанием умерших. Здесь же оставляют деньги, нехитрые подношения и проливают под корни спиртные напитки.

 

** Борей – греческий бог северного ветра, унесший дочь афинского царя Орейтию и сделавший ее своей женой.