Писатель, самоотверженно и мужественно копаясь в незаживающей душевной ране, болевшей эмоциями и чувствами, писал Книгу о любви.

Ему хотелось написать «Любви» - с большой (прописной) буквы, но мешала врожденная скромность: ни Петраркой, ни Пушкиным, ни даже Асадовым он себя пока не считал - пережитое было отзвуками только его разума и сердца (Писатель атеистически не любил слово "душа").

«А вдруг никому не будет интересна моя исповедь?» - иногда думал он, но внутренний голос перебивал сомнения: «Так думали и твои предшественники, но просыпались знаменитыми, а предметы их любовей, опомнясь, кляли свою слепоту, плакали и заламывали руки, ожидая от бывшего поклонника пусть хотя бы снисходительных стихов в альбом!» И хотя Писатель знал, что не всегда даже у великих было так, как говорил внутренний голос, надежда быть услышанным и оцененным по достоинству питала его вдохновение (слово «Поэт» он также не любил)...

«Да, в этой книге я выразил всего себя, накал таких переживаний не может не затронуть созвучную родственную (э-э, как же тут сказать-то?), всё-таки - душу. Моя Книга должна иметь успех!»

Писатель положил рукопись в папку и пошёл в Издательство.

Отсидев в огромной очереди в приемной редактора, на двери которой крупными буквами было написано: «НЕТ – ГРАФОМАНАМ!!!» (все люди, стоявшие в очереди, всячески делала вид, что этот лозунг к ним не относится, и высоким штилем вели разговоры о литературе и своем месте в ней), он наконец попал в нужный кабинет.

- Что? - спросил маленький лысый человек за столом.

- Стихи, - краснея, как школьник, ответил Писатель.

- О чем?

- О любви.

- В чем интрига?

- В любви… - неуверенно произнес смущенный напором редактора автор.

- Любовный треугольник? Убийство из ревности? Один из партнеров – киллер? – быстро спрашивал тот, читая что-то в компьютере.

- Да нет, это большая человеческая любовь… в рукописи на 200 листов,- сказал Писатель, кстати вспомнив по случаю кого-то из великих, как бы невзначай уверявших всех остальных, что "скромность - это путь к забвению"...

- Двести листов? Рукописи? Кто будет это читать? Вы видели очередь? Для издания принимаем только тексты, напечатанные на компьютере через полтора интервала. До свидания!

Несолоно хлебавши, с ощущением грязного плевка в ...(ах, как жаль, что снова в неё!), беспардонно вонючими брызгами задевшим и его несомненно интеллигентное лицо, пришел Писатель в свою каморку и с тоской оглядел строй пустых бутылок - друзей и соратников бессонных ночей: руководствуясь блоковским «истина в вине», там он её и искал...

Ночью долго не спал, а утром, собрав «друзей» в большой пакет, отнес их в ларек приема стеклотары. Пока шел, привязались две непрошенные, а потому всего лишь созвучные рифмы, слепившиеся в стишок:

Я иду продавать оболочки друзей

И соратников в творческих муках -

Было время: из них выпил целый бассейн!

Очень грустно нести почему-то...

Писатель, конечно, понимал, что ему вполне по силам не пить, но он был патриотом и не мог пренебречь традициями народа, для которого писал.

Не смотря на многочисленность стеклянных "соратников», вырученных денег не хватило даже на клавиатуру к компьютеру, как выяснилось в магазине оргтехники...

В расстроенных чувствах он пришел в ближайшее отделение известного банка (других банков он принципиально не признавал, но они об этом не знали и на каждой большой улице звали, сулили, обещали...) и обратился к миловидной девушке, скучавшей в своем «теремке», не смотря на очереди в других окнах:

- У вас в информации на стене написано, что ваш банк предоставляет кредиты на потребительские нужды. Мне нужны деньги на компьютер…

- Наш банк выдает кредит на 3 года при наличии паспорта и его копии, справки о вашей зарплате, выписки из домовой книги о составе семьи и внесении первоначального взноса в оплату кредита для работающих – 5 тысяч, для неработающих - 10 тысяч рублей. – «обнадежила» девушка.

Писатель собрал всё, что требовалось, и внес в банк 10 тысяч рублей, снова заняв их у друга – неписателя под гонорар за будущую книгу.

Вскоре новенький компьютер украшал его квартиру, голубым монитором приглашая желающих поработать на нем. Но печатать Писатель не умел. Старенький Ундервуд, доставшийся в наследство от бабушки вместе с данной жилплощадью и швейной машинкой Зингер (остальное пришлось выбросить), давно пылился в углу, ржавея в запустении и невнимании среди валявшихся тут же старых ручек, сломанных карандашей и скомканных листов бумаги…

В рубрике «Услуги» какой-то рекламной газетёнки, которую ему еженедельно назойливо бросали в почтовый ящик, он нашел объявление «Печатаю и редактирую тексты» с телефоном и ремаркой «Спросить Клавиэтту». Позвонил, и приятный женский голос ответил: «100 рублей за страницу текста». Учитывая, что печататься текст будет на компьютере автора, сговорились на 50-ти, половину – авансом. Ещё 5 тысяч рублей пришлось занять у друга-неписателя…

Впервые Писатель осознал, что жизнь трудно и неохотно начала поворачиваться к нему передом, т.е., к лучшему.

Клавиэтта оказалась приятной женщиной почти бальзаковского возраста - не только обладательницей приятного голоса, но и веселой, оптимистичной особой, что подкупало и обнадеживало.

Через месяц «копьютеропись» была готова, и Писатель, с ужасом вспоминая и боясь маленького, но такого лысого редактора, решил отправить её в Издательство бандеролью. Клавиэтта согласилась подождать окончательного расчета. За это время она настолько освоилась в квартирке Писателя, что уже считала её своим «гнёздышком» - бытовая неприспособленность «гения», умеющего только писать и иногда пить "для вдохновения», к этому располагала и даже некоторым образом способствовала. Под предлогом ускорения совместной работы (любой!) Клавиэтта перебралась жить к Писателю, но спали они в разных комнатах.

...Стрелки часов ножницами отрезали большие куски времени...

Через несколько месяцев из Издательства пришел ответ: «Ваша рукопись книги "Книга о любви" трудночитаема. Необходимо сокращение объема» до 150 страниц."

Да, началось самое трудное – нужно было безжалостно резать выстраданные бессонными ночами, ставшие почти генетически частью его внутреннего мира, такие родные, прекрасные стихи... В преодолении этой жуткой процедуры, когда наворачивались слёзы от жалости к своим несчастным детищам, иногда даже «друзья» не помогали, как бы говоря, что в плохом деле они могут ещё больше усугубить ситуацию...

«Рукопись» была сокращена до 150 страниц и снова отправлена в Издательство.

Через три месяца пришел ответ: «Господин N! По поручению редактора Издательства мною проведен критический анализ Вашей рукописи. В результате анализа выяснилось следующее:

Дуплексный режим рифм в ваших стихотворениях характеризуется схожестью (подобием = конгруэнтностью) ударения (силлаботоники) и даже построением слов-рифм с использованием одного и того же набора букв, особенно в ударных слогах, или некоторой их перестановкой для соответствия первоначально заданному слову рифмы. Одинаковость букв и ударности несет некоторую похожесть (подобие) лингвистического воздействия на читателя - в данном случае, двойного внушения, что может быть крайне опасным и привести к штампам в понимании чувства любви.

Теория хаоса (случайных процессов, "черный ящик") ваших рифм измеряется теорией вероятности с возможностью выпадения положительных событий при определенном количестве степеней свободы наступления этих событий. При этом, вероятно, количество необходимых решений приближается к количеству степеней свободы. Но вами не решен вопрос свободы любви, характеризующий качества поэта, как личности, позволяющий улавливать поэтические флуктуации и реализовывать их в материальном стихотворении с помощью рифм. При репрезентативном массовом исследовании вашей индивидуальности как человека, генерирующего рифмы, в произведении трудно прослеживается коррелированность, например, интеллекта и оригинальности (нештамповости, неизбитости) рифм и связного (желательно - глубоко связанного!) смысла рифмованных мыслей, что является базисным вектором в этом симплекс-хаосе ваших произведений.

Вам необходимо доработать текст с учетом указанных замечаний.

Дежурный редактор издательства Б.С.Фихтенгольц».

- Клава, ты что-нибудь поняла? – спросил Писатель бывшую Клавиэтту.

- Н-н-нет… Это не Издательство, а просто издевательство какое-то! Наверное, у них все клиенты и редакторы - математики. - неосторожно предположила Клава.

- Да, вот даже математики нашли своё место в литературе...- горько резюмировал Писатель.

- Не расстраивайся, милый, мы не сдадимся! - уверила Клава.

Они засели за учебники высшей математики (где авторами были, видимо, родственники дежурного редактора или он сам), теории вероятностей, числовых рядов и лингвистики и через некоторое время кое-что поняли. Например, что такое конгруэнтность, коррелированность и репрезентативность в симплекс-хаосе… Это о них: они подобны, взаимосвязаны, совместимы и вполне самодостаточны в этом безумном, безумном, безумном мире. Правда, Писатель немного сомневался, насчет самодостаточности, но Клава его почти убедила...

Исходя из новых знаний, а точнее, приблизительного перевода с математического на русский язык, они за 2 месяца переработали бывшую рукопись и снова послали в Издательство.

Через 4 месяца пришел ответ: «По мнению редактора Издательства Б.С.Фихтенгольца, Ваша рукопись не может быть включена в План издательства. Вы можете издать книгу на коммерческой основе. Стоимость издания 100 экз. вашей Книги в формате 1/2 А4 будет составлять 50 тысяч рублей. Главный бухгалтер С.Б. Демидович».

Клава ахнула, а Писатель задумался. «Чем больше я пишу, тем больше должен»… Что должен и кому, уточнять не хотелось…

И тут, словно опомнившись от долгого сна, Клава изрекла:

- Дорогой, ты не должен так волноваться! Даже я знаю, что «Литература — это исповедь...», а за исповедь денег не берут...

- И не дают, - грустно добавил Писатель.

- И не давай! Да, ты пропустил свою любовь как кровь через сердце, мозг, тело, душу, наконец! Ты думаешь, что стал ею, но ведь она уже ушла (надеюсь?), а будет ли так интересна другим, если даже для тебя сейчас то чувство - пройденный этап? Когда-то твоя любовь казалась тебе средоточием всего, и ты думал, что это интересно другим, потому что она была твоей нелегкой жизнью, но сейчас, признайся: тебе уже так не кажется, ты понял, что многое в себе и в ней ты просто придумал?! И вообще любовь —это Бог...

- Ты не понимаешь: я всего себя излил в эту Книгу, она — моя жизнь, долгожданный ребенок, продолжающий меня, а они... они... всё растоптали и опошлили!

- Нет, милый, ты — это гораздо больше, чем та любовь даже с "ребёнком"! Просто, ой, совсем не просто! - поправилась она, - ты такой ранимый, у тебя такое богатое воображение - вот ты и вообразил, что та любовь, переполнившая тебя, всем интересна, потому, что эта любовь — ТВОЯ, а ты не можешь быть неинтересным, да?! Ну а теперь ты нянчишь свою обиду, опять же раздувая её внутри до размеров всего мира и жалеешь, жалеешь себя... А ты теперь придумай счастье внутри, убеди себя, что оно — и есть твоя жизнь, и станешь счастлив: ведь, что у нас внутри, то и видишь в реальном мире! Срочно встряхнись и придумай счастье!

Писатель задумался и понял, что женщина права: он излил свою любовь в стихах и почти успокоился: судьба его мифической книги, никак не вырастающей из штанишек рукописи, волновала его всё меньше, но стыдно было перед собой и Клавой не довести дело до конца. Однако он вдруг понял, что теперь, кроме Клавочки, у него нет других великих тем для жизни, которые трогали бы его сейчас и заставляли думать над событиями, происходящими с ним во внешнем и внутреннем мире, искать и находить в себе отклик на эти волнующие колебания, на её слова, заботу, любовь...любовью? «Стоп! Любовь? А как же та — старая — любовь, куда она делась во мне? Неужели тот самый «клин клином...»? И теперь я — предмет (о, я не предмет!) Клавиной любви, а есть ли во мне самом это новое-старое чувство? И что я могу дать ей, как отразить (и стоит ли?), её сердечный привет? Ну, прямо «Тварь ли я дрожащая или право имею?» - усмехнулся про себя Писатель... А на Книгу тоже право имел?..» Это внезапное вторжение в сознание непростых сумбурных мыслей, требующих ответа, ещё более усугубило очередную бессонную ночь: столько было передумано - вся писательская жизнь пронеслась, как перед смертью... Уже в полусне он хотел шагнуть вперед (или назад?), но Клава удержала, уговорила, успокоила, укачала...

Снова наступила зима и весьма не дружная: то мороз, то оттепель...

Клава печатала на компьютере труды других писателей, привыкших работать ручкой и карандашом, подрабатывала копирайтером в Интернете. Её интеллектуальный багаж рос на глазах и не по дням, а по страницам, заполняя весь Космос Писателя. Последний представлял себя рельсами, по которым катилась жизнь этой женщины, а иногда даже локомотивом, особенно, когда она, отвлекшись от печатания очередной статьи, ласково говорила: «Ло, нам нужно покушать!» (Писателя звали Володя). В этом новом образе бытия, Писатель много и не всегда безуспешно думал, помогал со статьями Клаве, искал работу и отбивался, как мог, от банка и друга-неписателя, требовавших скорейшего возврата медленно тающих долгов.

Однажды он решил съездить к однокашнику по институту на другой конец города, посмотреть, как тот живет, в чем преуспел. Созвонились и договорились о встрече.

Писатель уже проходил последнюю перед остановкой аллею в парке, когда увидел, что подошел автобус. Чтобы успеть на него, он побежал, но неожиданно поскользнулся и упал... Сразу встать не смог, лежал на дорожке, припорошенной снегом, смотрел в небо... А оно было такое разное — происходившее в нем движение завораживало своей изменчивостью, словно подтверждая рязановское "у природы нет плохой погоды"... Когда Писателю внезапно пришло на ум: «Зима — это белый стих...или … снег?», он понял, что вернулся в себя...

Люди на остановке вызвали скорую помощь. Машина подъехала, когда упавший уже начал медленно подниматься. Врач громко спросил: «Слышите меня? Говорить можете? Всё понимаете?» Писатель тихо ответил: «Доктор, не волнуйтесь так! Это у меня второе сотрясение - теперь мозги, надеюсь, встали на место. Оказывается, иногда полезно бежать к общественному транспорту», - попробовал он пошутить...

Потом, поддерживаемый врачом, сел на скамейку и позвонил Клаве.

Испуганная Клава прилетела с минеральной водой Боржом (благо, она снова появилась в магазинах) и стала успокаивать Володю, как могла.

Они сидели на скамейке и говорили, говорили...Уже прошло много автобусов, но двум, словно внезапно и впервые встретившимся людям, было не до них...

Он спрашивал себя и по ответам-толчкам сердца понимал, что Клава — главный и лучший его друг, любимая, а она понимала, что он - это её долгожданная судьба. И её «Я» так хотело поделиться с его «Я» радостью этого со-знания, что она смутилась, а чтобы он не заметил, сказала:

- Я недавно читала «АиФ», и там писатель Александр Кабаков (псевдоним, конечно: наверное, в отместку Солженицыну за «200 лет вместе»!) заявил, что писателей не может быть много: каждый должен заниматься своим делом, иначе, если все вокруг начнут писать, то, как говорил профессор Преображенский у Михаила Афанасьевича, «в стране наступит разруха». Хотя он сам-то — Кабаков - раньше физиком был... Как ты считаешь, милый, разруха в стране ещё не наступила?»

Писатель засмеялся.

 

«А поутру они проснулись» обычными людьми, особенно, Володя - в силу всегдашней необычности для окружающих (кроме Клавы) его писательского занятия. Он уже понял, что эти люди, для которых он и писал свои стихи, выворачивая себя наизнанку, по-своему (по-теперешней идеологии прагматизма и стяжательства капиталистического времени) правы: кто же будет писать, печатать и издавать себе в убыток «шедевры», если даже редакторы, облеченные издательской властью и высшим пониманием смысла нужных для страны в её хаосе жизни произведений, мыслей писателей не понимают и лирику препарируют математически? «А за исповедь требуют деньги...» - не мог не подумать про себя...

А главное, он понял, что и не Писатель вовсе, а просто человек, пытающийся найти и выразить себя в этом сложном меняющемся мире... И его «Я», даже живущее в ладу с совестью, всё равно будет сомневаться в правильности поступков, но всячески оправдывать их негатив (если он есть!), любя и сочувствуя себе, ему, ей... он поймал себя на том, что почти запутался - кому. Но прежде, чем найти стратегию жизни в ладу с этим беспокойным «Я», нужно попытаться разобраться тактически в своих новых чувствах, эмоциях, мыслях, и без Клавы тут не обойтись.

Следующий Новый год они счастливо встречали уже втроем.