Эта осень выдалась грибной. Что у нас бывает редко. Скорей уж суховеи как зарядят с мая, если не с апреля, да так и гладят землю перегретым утюгом. До самой осени. Порой до ноября. Ну, точно порешили раз и навсегда избавить этот мир от остриц. Какие там грибы!.. Или ещё напасть — прошедшею зимой до февраля держался «плюс». Ну, в смысле, тёплая погода. Да беспрерывные дожди. И вдруг — в два дня! — до минус двадцати! Сады — деревья там, кустарники, несчастная клубника — повымерзли, считай что на два метра вглубь. Хоть загоняй бульдозер да вали всё напрочь. А летом — дивные дожди. Трава росла, как на дрожжах. Но шампиньонов… что там, шампиньонов — простых дождевиков! Ну кот, блин! кот у новых русских нарыдал. В разгаре Масленицы. Где-нибудь в Швейцарии… А в сентябре вдруг прорвало. В полях по позапрошлогодней пашне — сто тысяч Кисей Воробьяниновых да не баранки — магазинные пельмени рассевали. Бело от шампиньонов! Размером, правда, с тот пельмень. И вкусом-запахом… Даже в автобусах одних разговоров: «Грибами огрузились! Всё лето не было нигде, а тут!.. Но не те, не те. Чуть лучше магазинных. В другие-то года — найдёшь пять штук да станешь жарить — соседи с целого квартала глотают слюнки, матерятся… Но всё же лучше магазинных.» А грузди?! Срежешь один — в ведро не лезет, падла! Народ весь очумел. Глазки выпучены, ушки топориком, и беспрерывное «шур-шур, мур-мур, грибы-грибы…» Коты! Коты на валериановом заводе. А я-то по году — собака. Но тоже завёлся. А тут ещё один мужик расхвастался в пивном ларьке: «Я белых надысь накосил!..» Ну и я тут с глузду рухнул — точно с дуба в том моём леску… Лесок один мне ведом. Дубравка. Даже в этом году я там белые вёдрами брал… Но недели две тому назад в последний раз проведал — пусто. Что ж, думаю, пора переключаться на маслята. А тут — это пень корявый: «Я белых надысь накосил!..» Что б к нему тёща приехала! И ещё в трамвае еду и сам себя убеждаю: «Да не прорвусь я там на бедненькой своей «девятке»! Когда?.. В субботу? В субботу сильный дождь прошёл. Да в понедельник-вторник — обложной. Да и вчера же — в среду — тоже крапал… Нет, не проеду — только шрус сорву или чего ещё…» Почти уговорил. А тут мужик заходит. Сволочь! С целым зембелем боровиков. — Где, — спрашиваю, — брал? — В пойме — где ж ещё?!.. Ну тут уж я и окончательно-то с глузду-дубу рухнул. Иль с дуба-глузда... Короче, одичал: глазки выпучены, ушки — к темечку, хвост поджат, а с клыков слюна капает... Бр! Самому противно. С утра примчался на гараж. Шматьё-мотьё, навоз да опавшую листву в мешках, опрыскиватели-удочки из багажника повыкидывал… Мужики смеются надо мной: «Всё своё вожу с собой!» А куда денешься? У меня две дачи. И балочка степная, что в Волгу выходит, рядом с одной. Там «лопушки-сеголетки» в ладошку на тесто в драку клюют. Да Ахтуба в двух шагах от другой. А там во-от такая верхоплавка на слизня влёт цепляет. А тут ещё малину галица заела. А во всех инетах пишут, что лучший способ борьбы с галицей — десятисантиметровый слой навоза. А где ж мне его, навозу, в городе-то столько укупить? Так что я за ментаврами чуть ли не с совочком шнуркую. А тут ещё осень на дворе — не сегодня завтра клубнику нужно будет укрывать… Да и пырей как раз сейчас под снег бы поопрыскать… Короче… Ну… да — всё своё вожу с собой. С утра примчался на гараж. Шматьё-мотьё, из машины повыкидывал, омыватель подстроил, клеммы подчистил, колёса подкачал, да кинул в багажник пару топоров — помельче да поосновательней, — домкрат рычажно-винтовой да ромбический, лопатку с длинной ручкой (с корой-то — в салон), да лебёдку, да бруски деревянные, что б под домкрат подкладывать, да швеллер алюминиевый полутораметровый, да… Короче, за полдень вылетел из гаража, что пуля из ружья. И вот подъезжаю уже к Красному — лишь сбочь поля по грунтовке, что по дамбе идёт, к нему доскочить… Вывёртываю. Дорога свободна. Если это можно обозначить славным термином «дорога». По центру — колея, что «Кировец» увязнет. Слева-справа — песочку, твёрдого песочку, но лишь на одно колесо. Зато кюветы — мама не горюй! И ещё… При выверте на эту, с благословения чёртовой бабушки сказать, дорогу останавливаться нельзя. Никак нельзя. Иначе с момента увязнешь по самые ступицы. Шементом, с лёту, ещё до того решаю, что левая часть направления пошире да и посуше, и выезжаю на встречку. Царапаюсь. Тяну себя с машиной вместе зубами за мечту. За мечту — дурацкую идею увидеть, что там в моём лесике творится. А вдруг там, да нет, не «вдруг», а непременно! там грибы — что твои баобабы!.. С того конца 3-d max колеи выныривает ещё два шедевра отечественного автопрома: «копейка» и «шестёрка». И с налета, с поворота занимают ту, правую от меня полосу земли, где предположительно действуют правила дорожного движения… Гы! Нынче модно размещать на заднем стекле легковушек наклейку «Yahoo!ею с этих дорог». Я ж решил быть не таким, как все. И примастрячил себе «…и ГИБДД с тобой!» Но это — так, чисто к слову. Вернёмся к нам, к баранам — а кто ж ещё на этих худых вёдрах запчастей попрётся по такой распутице? Скребёмся. Молим дорожного Бога друг другу навстречу. И вот когда я уже почти совсем поравнялся с первой «сестрёнкой», меня по правой стороне — лоб в лоб «копейке» — догоняет какой-то то ли «раптор», то ли «туарег», то ли «тундра» сланная какая… Короче. Я только и успел краем глаза заметить, что за рулём у той баржи — баба. И она ещё так головой укоризненно-недоуменно повела. Ну, дают, мол, старые калоши. Да краем уха услыхать, как она передачу переключила… И со всего маху рюхается между нами, мужиками в колею грузовиков. А там воды-то — не балуй! Мне так всю «лобовуху» грязюкою и обдало. Пока я включил «дворники», пока те справились… меня вправо и снесло. Я просто физически, всем нутром ощутил, как моя «девяточка» плюхнулась на брюхо и колёсами побочь песчаного бугра и заюзжала. И меня малая саперная лопатка под рукой лежала. Хватаю, выскакиваю поскорее отгрести-подкидать землицу под колесами, пока совсем не увяз… Куда там! Одного взгляда хватило понять — ушлёпнулся, что твой беременный таракан на струну, где подгузники сушат. Оборачиваюсь к двум другим — у них дела и того хуже. И главное, тоже оба с лопатами наперевес. Я аж расхохотался: — Ну что? Погнали догонять? Мужики не поняли. Я лопатой, что мечём, потряс на уровне плеча: — Ну, не держаком вдоль по хребту — хоть плоскостью штыка по опаньке уважим! М? Дедок, что на «копейке», барахтался в грязи да спасал сапоги. Второй мужик, что совсем уж в кювет ушёл, повёл головой, покривился: — Хлопотно это: выдал как волну гонит? Два часа мы то одну машину пытались вытащить, то другую, то к третьей подступали… Когда я потом на гаражах историю эту соседям рассказывал, они удивлялись: — И — что?! Она даже и не оглянулась хотя бы? А я им отвечал: — Помните, как тот Петрович с «шестёрки» сказал? «Хлопотно это: выдал как волну гонит?» Два часа мы то одну машину пытались вытащить, то другую, то к третьей подступали… Пока не подошли к нам два узбека или таджика… гастарбайтера, короче. Совсем не специально — чисто мимо шли, в свой гастарбайджатник местный. — Бог в помощь! — говорит один из них совсем без акцента. А я в запыхе да с дурна ума и отвечаю: — Бог-то — Бог… Да и ты б помог — всё б поладнее было… — Ну. Если не побрезгаешь… Вот эта его фраза… Когда мы потом вместе скопом упирались в задний бампер одной из машин, и после утирали грязь с лица, и выливали грязь из ботинок… стыдно мне было сказать ему, что я не брезгаю. И даже тогда, когда мы вытащили все машины, и мы, русские, подошли пожать им руки в благодарность, я так и не нашёл ничего лучшего, как сказать ему: «Спасибо, брат!» А он мне ответил: — Нас чурками зовут. — Гы! — ответил я. — А нас, таких, как эти трое, — чудаками. Но, правда, на московскую букву, на «м». Это ты у нас первую букву украл? Всю субботу я выставлял свой пузырёк на середину. Смотрел по ящику тупое «Плюс ещё». И уговаривал себя пойти помыть машину. Ну… или хотя бы поремонтировать. Победил пузырёк. В воскресенье — затемно ещё — мне друг позвонил по трындилле: — Выходи во двор! — Ты совсем офигел? — сказал я ему, пожимая руку. — Я ж рассказывал тебе, как в пятницу в лечебной грязи — осенью вся грязь лечебная — в лечебной грязи кувыркался? У меня ж до сих пор ещё всё болит… И сопли вон — длиннее чем шнурки… — Смотри, что нашёл! — и протягивает мне ножку от белого гриба. Я подавился. Попросил закурить. Потом хрипло спросил: — Где? — В пойме… — он явно изгилялся. Ножка была явно от боровика. Но какая! Толще чем моё бедро. — Пойма большая… — промолвил я с интонацией «та брешешь». — Короче… — он явно изгилялся. — Едем это мы сегодня с дежурства. Останавливаемся на пятиминутный симпозиум кустовых писателей… — Короче! А то убью… — У поворота в твой лес. — Гад! Дай закурить! Гад. Гад! Гад!!! У меня же всё болит, машина не мытая, заправляться нужно, да и вообще она неисправна! Ты слышал, как троит? — Но нас же будет двое! Если что — я подтолкну. А там ты меня на нашем плёсе выкинешь и — пять минут пешком до леса. — А ты ещё здесь?! Не видишь — светает!.. Машка заводиться не желала. Видать, ей тоже достался передоз лечебных грязей. Я крутился вокруг неё и уговаривал: — Масюнечка, девочка моя, да ты уж потерпи! Да ты ещё разок мне съезди… Вот только сегодня!! Новое масло даю!.. И фильтр не забуду сменить… Санта Машонка! Машкой я зову свою «девятку». Когда я первый раз завёл её в наш двор — прям к среднему подъезду — и поставил между маздами и ситроенами, и гордо вылез из-за руля, и стряхнул пылинки с капота, так и не решив ещё, как её назвать — мою вишнёвую «девяточку»… Известно же: — Всё имеет суть и вес — Кораблю, как человеку, Имя нужно позарез. Имя вы не зря даёте, Я скажут вам наперёд: Как вы яхту назовёте, Так она и поплывёт! Отец мой свой «Запорожец» именовал «Фердинандом» — как немецкую самоходку, истребителя танков. Я ещё его предупреждал: «Смотри, бать! Получим на твоём Фердинанде свою Курскую битву…» — Не дрейфь, пацан! Дальше наших степей уже не сошлют. Зато… послушай как работает: фырды, фырды, фырды — ну, точно Фердинант! А танки грязи не боятся… Четверть века Фердинанд нам честно отслужил. И вот теперь уже я искал имя для своей машины. Долго искал — намного заранее, нежели купил. Вот я первый раз завёл её в наш двор — прям к среднему подъезду — и поставил между маздами и ситроенами, и гордо вылез из-за руля, и стряхнул пылинки с капота, так и не решив ещё, как её назвать — мою вишнёвую «девяточку»… А тут мимо проходила молодая мамочка с мальчонкой несмышлёнышем… так вот он, увидев мою милую, бросился к ней мимо всех фордов, попелей, народных вагонеток и залопотал: — Маша! Маша! Машана… Я ему руку пожал: — Спасибо, мужик! Быть ей Машкой. Как козе или корове: хоть и неказиста, зато молока много даёт. И целую кучу навоза. А навоз нам пригодится: у меня ж две дачи… А потом пришли друзья обмывать… — Да ну… Какая Мария?! Ты посмотри ей на решётку радиатора! Махрютка! — Слушай, слушай, а где вторая половина ведра? — Какая половина?! — Как — какая?! Жигули — это ж ведро с запчастями. А у тебя — смотри, смотри! — уже половина по дороге просыпалась: вон какие дыры!.. — Если у вас редкие волосы, страшное личико, кривые ножки и гаденький голос, гордитесь: Вы — Масяня! — Масяня Полведерская!!! Вот так и повелось, что имён у моей «девяточки» больше, чем ям на её дороге… Машка заводиться не желала. А пока я крутился вокруг неё да уговаривал, подлетела ласточка. Попыталась сесть на открытую переднюю дверку пассажира, но не получилось. Ни на окно открытое же не получилось, ни на верхнюю кромку. Я выскочил со своего водительского сидения, подбежал к правому борту: — Дурочка! Дурочка, да что с тобой такое?! Ты только не волнуйся!.. Ну нашла, куда усесться — прям под колесо!.. Накрыл птицу фуражкой, подсунул руку, подставил палец — бедняжка уцепилась за него и взобралась, как на насест. Я осмотрел. Осторожно ощупал несчастную: крылышки прираспущены, клювик прираскрыт, но очевидных повреждений нет. Осторожно пересадил летунью на ручку калитки соседского гаража: — Посиди пока тут, отдышись… Вернулся к Масяне… Но напрочь забыл, что собирался с нею делать. Одно лишь помнил — заводить. Сел за руль. Включил стартёр… — Ну? Ну что ты, дурочка моя? Хочешь, что б я тебя ласточкой назвал? Как туалетную бумагу? Назову! Поехали, поехали, а? Очень нужно. Мария вновь не завелась. Или не повелась? Позвонил мой друг: — Ты где? Едрить твою в пень! Я рассказал ему про ласточку. — Голодно сейчас им, — изрёк «великий орнитолог». Тот самый, что заслышав воробья спрашивает меня: «Это кто поёт?» — Да. Голодно сейчас, — повторил наш доморощенный Дроздов. — Совсем ослабели… — А чего ж не улетают? — буркнул я. — Эт ты её спроси. Может, ещё бабье лето будет? — Дай Бог, дай Бог!.. — Так мы едем или как? — Да не заводится никак! — Ну, дай я с ней поговорю! — С кем?! — я чуть мобилу не сглотнул. — С Машкой. — Совсем офигел?! — А тебе — в падлу? — Ну на, поговори… — я поднёс трындофон к «торпеде». — Марусь, Марусь, ты знаешь, я редко о чём-нибудь прошу… Маня, Манечка, Манюта, заведись!.. — шептал мой друг. Потом уверенно и очень громко вопросил:— Слышь, ты там ещё? — Да здесь я, здесь… — Заводи! — Дурак! — С кем поведёшься… — Вдвойне дурак!! — Ты заводи, заводи… Завелась? Завелась. — А вот не подходи больше никогда к моей Масяне! — заорал я на радостях в трубку. — Ревнуешь? — А то! Я вокруг неё — и так и эдак… А этот ей только пару слов сказал… Жди, сейчас подъеду… — А ласточка, ласточка — как? — успел спросить вдогонку Сержель. — Улетела? — Не знаю… Сейчас посмотрю… Да, улетела… — Да пойми ты, — говорил мне Сергей, когда мы ехали уже по пойме. — Загонял ты её. Она ж тебя боится. — Скажешь тоже!.. — А разве ты один её из грязи в пятницу вытащил? А вспомни, сколько раз мы её вместе ремонтировали? Вот когда она услышала, что ты не один — вздохнула, поверила и… завелась. — К-хе! Я-то думал, я один из ума уже выжил… — А ласточка?! Ты вспомни! Это ж душа её к тебе являлась!.. — Кхм! Тебе на РЕН ТВ надо или на ТВ 3… — Эх! — покачал головой Сергей. — Хороший ты мужик, но не орёл, нет, не орёл… — Слышь, Масяня? — я похлопал ладошкой по торпеде «девятки». — Хорошая ты машина… но не ласточка, нет не ласточка… И мы не с Сергеев не сговариваясь захлопали ладонями по «торпеде»: — Масяня!.. Когда я вернулся из леса, Сергей всё ещё удил. А повыше него — над самым обрывом — сидел гастарбайтер и пел свою песню. Странная это была песня. Совсем, совсем нездешняя. Но стлалась над водой точно туман. Добрый туман. У Тарковского почти всегда был такой. И ещё — чтоб молоко по воде… Помните это: «Ветер ли старое имя развеял, Нет мне дороги в мой брошенный край». Я со своей возлюбленной прощался под «Последнюю поэму». Ещё на Новый год я сделал ей предложение в присутствии моих родителей. Она согласилась. Мать моя испекла пирог, отец принёс коньяк… Оставалось дело за малым. И в августе я полетел в её город. На целый месяц. Но как-то не глянулся. В день отлёта я затемно сорвался из дома её родителей — она меня догнала. Целый день мы молча бродили по городу. В конце концов устали. Зашли в кинотеатр. Оказалось, угодили на премьеру «Вам и не снилось». Она проплакала весь фильм. По выходу из кинозала я взял её лицо в ладони: — Поехали со мной! — Куда? — Какая разница — со мной! — Я не могу… Было лето. Окна в кинозале были завешаны плотными шторами, но раскрыты. «Ветер ли старое имя развеял» зазвучало вновь. — Пойдём, под окна — послушаем ещё разок! — потребовал я. Она безмолвно подчинилась. И снова плакала в беззвучный взрыд. И я опять обнял ладонями её лицо: — Поехали со мной! — Нет. Не могу!.. Но провожу… — Мазохистка! — Скорее уж садистка… — При чём тут возраст!!! — ответил я давно избитой шуткой… Нездешняя мелодия стлалась над водой точно туман. Плавный, тягучий, добрый туман. И ещё — чтоб молоко по воде… Гастарбайтер допел. Мы что-то ещё говорили. Сержель собрал удочки, я погрузил манатки в Масяню… — Спой что-нибудь ещё! — Нет, спасибо, не могу… — ТЕБЕ спасибо! Подвезти? — Спасибо, нет. Я тут ещё немного посижу. — Ну… Бог с тобой! Спасибо, спасибо, брат! И мы обоими руками жали его руку, и он не вспоминал, что зовут его «чурка»… или это был другой гастарбайтер… По дороге спросил друга: — Как твоя рыбалка? — Бывало и хуже. — Ну, и у меня примерно также… В гараже выпили водки, поделили добычу и разбежались. Дома я включил компьютер и полез в инет послушать ещё раз «Последнюю поэму». Оказалось, мой счёт на нуле. Врубил ящик и попал на Тарковского. На «Страсти по Андрею». Как раз на ту сцену, где ключнику уже залили свинец в глотку и отпустили лошадь. А после были глаза, если не ошибаюсь, Юрия Звенигородского — того самого, что по фильму навёл татар на город. Глаза человека, у которого сердце вынимают, и он понимает, что сам тому причина… А потом ещё гуси. Где-то читал или слышал, что Тарковский вдруг принёс гусей на съёмочную площадку — как раз снимали эпизод «Набег», сцену разграбления… — Андрей Арсентьевич, а гуси-то — зачем? — Мотор! И он пускает этих гусей. И они летят… не летят, а падают… И тот, кто это вспоминал, пишет, что это была чуть ли не самая пронзительная сцена. А мне вспомнилась моя утренняя ласточка. А потом ещё был диалог Рублёва с Феофаном в сожженной церкви. Я аж не выдержал, и послал Серёге эсемеску: «Вот и пойдём мы с тобой вместе по Руси. Ты — рыбалить, я — грибы собирать…» И сразу вслед за «Рублёвым» без всякой перебивки на рекламу пошло «Волшебное таинственное путешествие»... Ну люблю, люблю я Битлов, я вырос на них, но нельзя же так! А Тарковский — велИк, велИк!.. Особенно с этими его гусями… «Ветер ли старое имя развеял…» 7-8 октября 2013. |