Голодные радости…

К осени 1945 мы вернулись в Киев. Хотел написать «из эвакуации»… Фактически: годом прежде мы покинули наш город Кермине, Бухарской области, в Узбекистане. Везла нас теплушка. По дороге – во время короткой остановки в Саратове – нас забрал к себе Хаим (Фима), брат отца.

В Киев мы приехали из Саратова. Заезжали в Харьков, но не смогли добиться возвращения нашей квартиры.

Оказались у родственников. Поселились на ипподроме, по улице Суворова. Долго жили совместно с семьей тети. Но дядя Марк Цейтлин работал на ответственной должности - главным бухгалтером ипподрома. Через какое-то время он добился: нам выделили маленькую комнатку вверху, на втором этаже. Располагался прежде здесь ресторан с боковыми комнатами для клиентов. Высоченные потолки. Холод неимоверный.

Наша школа располагалась за рынком. Рядом проходила собачья тропа – по спуску шла мимо тюрьмы, спускалась она довольно круто вниз и дальше к дворцу, Бессарабскому крытому рынку, крайнему зданию на Крещатике. Учился я тогда в пятом классе. Немного озорничал. Часто после уроков бегал к кино: надеялся пройти незаметно в кинозал. Это удавалось редко. Однажды уборщица пообещала меня впускать в зал, но должен я за это приносить полыневые веники. Это проще простого! На поле за ипподромом росла пышная полынь. Я каждый день приносил ей по одному-два веника и появлялся в зале. Иногда оставался на сеанс следующий. А фильмы тогда показывали чудесные, часто Американские: «Серенада Солнечной долины», «В старом Чикаго», «Сестра его дворецкого»… И Немецкие фильмы демонстрировали… Их взяли в качестве военных трофеев.

На ипподром по утрам приводили Немцев, военных пленных: трудились они – ремонтировали и возводили конюшни, равняли площадку поля, утрамбовывали ручным катком насыпанный гравий… Поделили на полосы, потом размеряли красными линиями и белой краской… В центре поля установили огромную информационную доску. Дико мне повезло: приняли демонстратором – на эту доску. После каждого заезда, из судейской вышки прибегал пацан моего возраста. Указанные в ведомости показатели я выставлял на демонстрационной доске: шустро лазил по боковинным перекладинам с цифрами на дощечках. Простая работа!

В те времена очень модной стала забава – взрывная пукалка. Нужен ключ с отверстием. В него соскребаешь серу с нескольких головок спичек. Вставляешь гвоздь – он прикреплен на веревке. С размаху ударяешь шляпкой гвоздя о стену или любую твердую поверхность – раздается взрывной щелчок. Из ушка чаще вырывается дымок. Даже иногда вырывается язык пламени.

Случался со мной такой случай. Уже не помню - у меня как оказался ключ с широким отверстием. Много уходило спичечных головок, но зато и взрыв оказывался мощным. Получилось так: от удачного взрыва – порвало ушко ключа. Все! Не мог я больше «стрелять»: потерял удовольствие на время.

Возвращаюсь со школы: меня давно ищут! Что такое? Пропал ключ от сейфа, а в нем зарплата сотрудников. На меня почему-то свалилось подозрение. Я молчу: понял уже свою оплошность, но молчу. Дядя начал пересматривать кладовку: действительно, там нашел ключ! Обозленный он в тот раз – схватил мой самокат: просил со всей силы! А тот самокат… Его я сам смастерил… С таким трудом раздобыл два подшипника, ножичком вырезал пазы, укреплял… Мой самокат! Такое сокровище! Разбил!

Весной 1946 проводили выборы в высший орган власти. Наш агитпункт расположен почти напротив нашего дома, в библиотеке. Я в ней записан. Каким-то образом «соорудил справку»: записали! Брал книги. А тут еще выборы! В моей жизни – первые. Не мои – по возрасту еще не доверяли, вот как ребенку… Впервые в жизни угостили такай вкусной сдобной булочкой и стаканом какао! Ничего подобного не ел я никогда! Ни прежде, ни после!

Нет, еще однажды попробовал… Примерно через два года… Жили мы тогда временно на Обсерваторной, в коридоре у дяди. Он трудился бухгалтером в министерстве хозяйства. Устроил его друг с довоенного времени Гурин – они трудились в Проскурове. С переменой места службы – поменял он место жительства.

Улица Обсерваторная – вблизи от Сенного базара. Уже позже выстроили крытый рынок, а в 1946-47 размещался здесь обычный овощной рынок-базар. Из пригородных колхозов и частники привозили овощи, фрукты, мясо и молочные продукты. Торговцы ношенными вещами тоже нашли притулок - сбоку уместились. Тут недалеко размещен кинотеатр. Угловой дом с Артема… Возможно, ресторан. В подвальном помещении выпекают пирожные, булочки… Тут запахи – обворожительные. Помню раз… Стоял долго: наблюдал за действиями работницы. Заметила она меня – пожалела: передала через форточку пирожное… Прелести такой больше никогда не пробовал!

+

Как происходило везде и всюду я не знаю. В период ВОВ и вскоре после Победы я, школьником, видел часто

военнопленных в двух городах: в Саратове (жили с год, с

осени 1944 – лето 1945) и Киеве (осень 1945 – лето 1946). В лагерях военнопленных я не бывал – только видел их со стороны. В Саратове – при конвоировании групп по улицам, а в Киеве – при конвоировании и на работах на Киевском ипподроме.

Видел жалких людей, в оборванных военных формах. Несомненно, голодных. В Саратове много Мадьяр (Венгров), Румын, Немцев… Они все шли, их вел конвой по проезжей части дороги – у прохожих по тротуару они просили хлеба. Мадьяры более предприимчивые – предлагали в обмен на еду – марки, пуговицы, какие-то ручные поделки…

В Саратове рассказывали: Женщины- вдовы несколько раз пытались устроить самосуды над военнопленными: их конвой усилили.

В Киеве приводили на ипподром жалких людей. Только внешне они казались оборванцами. В их среде находились и военные преступники. Слышал: в Киеве, на Крещатике повесили двух или трех военных преступников. Один или двое из них работали на ипподроме.

На ипподроме военнопленные трудились на возведении и ремонте трибун, конюшен, амбаров… Многие трудились на ремонте беговых дорожек. Трудились упорно. Некоторых погоняли конвойные. Отдельные люди – утомлены работой и жарой – падали на землю. На них кричали конвойные – не могли встать на ноги: должны отлежаться…

Помню, возник скандал позже, уже в 60-тые годы: в Киеве возводили жилье и на месте Немецкого военного кладбища. Тогда к этому не относились серьезно… Что там много говорить: в Русских деревнях, в Украинских селах свободно скот пасся на кладбищах: ведь там буйно растут травы. А в Белоруссии… Нас из военного гарнизона водили на реку. Купались возле старого Еврейского кладбища. Все солдаты бегали оправляться – на.. кладбище!

 

Военные годы оказались страшно голодными. И первые послевоенные… Я точно не помню, но кажется, отпустили пленных ВОВ лет через десять, после окончания. Последних отпустили к тому времени.

В 1946 – оказалась сильная засуха. Сталин в феврале 1946 обещал отмену продуктивных карточек - осуществили примерно через полтора года.

Помню, и нам доставались запахи американской свиной тушенки. Питания народа мало чем отличалось от военного времени. Не было у самих! И что: кормили военнопленных лучше своих?

Верно, нужно идеологически обелять зверства периода – превратить историю в розовую, салатовую или голубую. Нам самим не напускать туман: помнить, сколько жертв отдали, какие несчастья, сколько бед перенесли… Не надо приукрашивать действительность, превращать людей в ангелов. Теплее отношения между людьми существовали. Не такое неравенство. Не разительные несправедливости.

Я считаю: писатель, особенно при написании строчки или произведения о прошлом – ответственность должен нести полную. Нельзя врать самим себе!

При описании того периода – упомяну о важном факте. Несколько последних лет жизни-правления Сталина весной (возможно, в апреле) ежегодно проводили снижение цен на продовольствие и промышленные изделия. Вспоминаю: с какой радостью, высочайшим подъемом, праздничным настроением встречали, проводили действительно приятное мероприятие. Слышал «антисоветские высказывания»: еще между периодами снижения цен случались повышения цен на некоторые изделия. Получалось: фиктивное снижение цен приводило к восстановлению прошлогоднего уровня. Инфляция возникла позже.

Ежегодно торжественно проводили, с вымогательством

наглым выпуск государственного займа, выкуп облигаций. На большие суммы. Часть купленных облигаций попадали в розыгрыш. Случались счастливцы. В теории, все облигации погасят на протяжении примерно 20 лет. По-сталински быстро, под административным и моральным давлением

проводили приобретение облигаций. Розыгрыши тиражей приносили повышенный ажиотаж, всенародную радость.

В 1947 отменили карточки: только по ним прежде – всю ВОВ, позже, до этого времени: распределяли равно, только по карточкам продовольствие и товары. Существовали еще

рынки мелкой торговли. Помню: люди ходили по улицам с предложениями: «Казбек», «Катюша», спички, «Беломор» - это название популярных в те времена папирос. Продавали пачками, поштучно. Табак покупали стаканами. Из бумаги газетной сворачивали самокрутки, козьи ножки: чадили, впитывали ароматы, запахи вместе с никотином. Продажа буханок хлеба, картофельных очисток – корм для свиней. Мы жили на Подоле, в больнице по Фрунзе и возле Сенного рынка – я несколько раз выносил очистки на продажу. Уже не помню: деньги возвращал матери или тратил на покупку билета в кино. Существовали товарные рынки. В Саратове такой рынок называли «вшивым»: сказать нельзя точнее о носильных товарах. Продавали и новые изделия. Продажу такую относили к уголовно наказуемой спекуляции.

Наряду с отменой карточек – одновременно провели денежную реформу: в масштабе 1 к 10, только некую сумму позволили обменять – назначили «потолок». Говорили: этот обмен вызван наличием больших сумм фальшивых денег. Нацисты в период ВОВ провели экономическую диверсию – выбросили огромные суммы фальшивых денег.

Весной 1946 проходили выборы в Верховный Совет СССР. Мы жили на ипподроме. На агитпункте каждому ребенку выдавали по сдобной теплой булочке и чашке какао. Ничего в жизни более вкусного не ел! Пропустить нельзя такой важный момент периода. Вскоре после окончания ВОВ, ввели в действие закон примерно 1932 г.: наказание за мелкие хищения. В народе назвали законом о трех колосках. В то страшное время хватали, наказывали воров и истощенных от голода людей. ГУЛАГу нужны многие сотни тысяч, миллионы бесплатных рабочих рук. Особенно страшной оказалась судьба многих молодых Женщин с малолетними детьми: для прокорма совершали «правонарушения». Те жестокие меры не искоренили на Руси традиционное воровство. Сохранилось и по сей день…

+

Эта событийная истории произошла в период маминого девичества. Не помню деталей или не знал причину: мама моя, еще до замужества, девушкой, в начальном 1930 году оказалась в Виннице. Три неразлучных друга надеялись на ее благосклонность. Знаю только фамилии двоих: Барон, Медведь и… Мама отказала в замужестве всем троим. Она вернулась домой. Отец, мой дед Сани Шехтман, резник.

«Слышал, - он ей сказал: - в Виннице имела прекрасных ухажеров - сразу трех! Почему ты не согласилась выйти замуж?»

- Как я могла согласиться? Ведь Фира еще не замужем…

- Могла согласиться: дело сделано! – Ответил умный дед.

Фира (Эстер) ее старшая сестра. По Еврейской традиции – старшие в семье должны раньше других создавать семьи. В те годы – мама в возрасте 20-22 лет оставалась наивной. Ничего в том нет удивительного. В семье получила строгое Еврейское воспитание. Еще в их семье проявлялась своя важная особенность. В 1918-19 шествовал по Украине свирепый тиф. И это в дополнение к гражданской войне. В дом тиф внесла чрезмерно общительная Фира. Заболели все – умерли от эпидемической болезни уже взрослые старшие дети: Аврум и Малка. Аврум – самоучка, народный учитель, поэт на древне-Еврейском языке (несколько реформирован язык, назвали Ивритом). Мама рассказывала: смерть брата вызвала в Миньковцах потрясение. Его торжественно похоронили. Один из друзей нарисовал посмертно картину, изображение его в полный рост. Картину эту, стихи его все – вывезли друзья в США. Думаю: издали. И мама моя очень творческая личность – позаимствовал наследственность от них. Малка была очень красивая – унесла в могилу красоту.

Осталась Фира. Очень красивая девушка. По причине ее красоты, а более, в связи с чудом выздоровления, родители баловали, выделяли. И по причине предрасположенности к высокомерному зазнайству: росла она, выросла непомерной эгоисткой. Считала: все хорошее в семье – ей принадлежит! Ни с чем, ни с кем не считалась. Внешняя красота красило ее – непомерно испортила.

Ее дядя, брат отца Алтер проживал в Могилев-Подольске – являлся непманом, промышлял валютными операциями. Потом нэп прекратили – ограбили богатых. Нечто осталось у него. Прослышал об этом один корыстный жених. Ухажер держался, пока надеялся получить большое приданное. А Фира думала: дядя Алтер поможет. Но тот не спешил или не мог уже: жених ее бросил. Вышла она замуж за прыщатого, хромого Марка. Еще у него: мочился в постель… Отличный бухгалтер, умел крутить людей: прикидывался искренним другом – за это «доил», как только мог.

+

Моя способная, трудолюбивая, моральная, честная мама привыкла к скромности, неукоснительно выполняли наши все требования Еврейской традиции.

+

И вот – через многие годы, в Киеве появился отец мой, после освобождения из нацистского плена и заключения в Сталиногорске. По документам его ограничили в правах. Он жить, трудиться в Киеве не мог. Тогда вспомнила моя мама о знакомом со времен молодости – о Бароне. Он тоже из Миньковец: родители держали нечто подобное корчме. Получил медицинское образование. Прошел врачом через ВОВ – спасал раненных в госпиталях. Еще с молодости его друга Медведя – назначили министром здравоохранения Украины. Посодействовал друг: опытного врача назначили директором инфекционной больницы на Подоле. Самая эта больница – бывшая Зайцева, связана с делом Бейлиса: его в 1911-13 годах обвиняли в убийстве мальчика Ющинского Андрея. Того отрока убили: Евреи вроде «источали кровь». По понятиям суеверным используют Христианскую кровь в целях ритуальных: для приготовления опресноков на Песах.

Отца приняли на не престижную работу дезинфектора. Потом перевели истопщиком. Ездил экспедитором. Выделил директор для жилья нам подвальную комнату. Хотела мама видеть меня врачом, но повидал раз или больше, как труп препарируют студенты в соседнем с нашим жильем морге – зарекся я на всю жизнь: врачом не стал.

Перед первомайскими праздниками у нас в школе юных пионеров готовили к выходу на Крещатик в первой колонне демонстрантов. Загорелся я этой идеей! Надо рано попасть в Дворец пионеров на Печерске. Почему-то не пускает меня мама. Я перелез через металлическую калитку – в проем, во время успел в Дворец пионеров. Но тут… Меня не ставят в ряд, по «причине»: нет нашивки на рукаве, не звеньевой я даже! Так обидно стало! Но вскоре обнаружилось: в одном ряду не хватает пионера, меня поставили. В тот день, 1 мая 1946 прошел в колонне пионеров: демонстрацию открыли -сразу после военного парада. Из всех горл орали здравицы. урачили! Видел на трибуне вождя и учителя советского и Украинского народа, дорогого нашего Никиту Сергеевича.

В больнице случилось ЧП. Мой отец экспедитором ездил, а новый истопник запил – не топил, ночью спал. Заледенела вода в батареях: разорвало отопительную систему. Больные перемерзли в палатах. Да, еще после операций. Директор больницы перенервничал – с ним случился инсульт: отняло часть тела с правыми конечностями. Пока лечение: месяцы ушли, заступивший на должность главный врач, под видом срочной потребности комнаты под лабораторию, изгнал нас и отца уволил с работы.

Так мы оказались на Обсерваторной. Середина учебного года. Пришлось мне по спускам тяпать на Подол. К учебе я относился холодно. Иногда шел в школу по Крутому спуску. В другие раз заворачивал во всей Артема, потом вкруговую по Кловскому спуску. Часто прогуливал. Стоял часами возле кинотеатра: редко везло…

Летом, на каникулах - оказался в больнице с травмами и сотрясением мозга…