Огород у бабы у Мани небольшой, соток пять. Кроме плантации

малины, нескольких слив, жавшихся к забору, трех старых, как сама

хозяйка яблоней да нескольких тоже давнишних кустов смородины, из

садовых насаждений больше ничего не было. Рядом с двором был

вскопан под лопату небольшой участок земли, на котором красовались

штук семь помидорных растений, столько же капусты, небольшая грядка

лука и высажены ведра два картошки, гребни которой с увядшей

ботвой ровными рядами простирались вдоль забора. Все было

прополото, что нужно подвязано и окучено.

- Вот и занимаюсь потихоньку, - показала баба Маня рукой на

свои грядки. - Без дела нельзя. Надо двигаться, трудиться.

 

- Кто вскопал? - кивнула я на овощной огородик.

 

Баба Маня искренне удивилась.

 

- Ты что, Лапушка, разве не знаешь?

 

- Нет, - покачала я головой. – Откуда…?

 

- По весне ко мне твой Юрий приезжал. Забор подправил и

землю под грядки вскопал. Ты была в отъезде.

 

- Так он, значит, иногда тебя навещает, - сказала я, и сердце

кольнуло. Мается мужик один, а я все мотаюсь...

 

- Малина уже закончилась, много ее в этом году было, -

продолжала свой экскурс старушка. - Целую котомку насушила. Сливы

тоже есть, а вот яблоков нынче нет. Ну, да ладно, что господь уродил,

то и хорошо.

 

Она присела на скамейку возле стены, и я устроилась рядом, всей

грудью вдыхая чудодейственный воздух.

 

- Сейчас хорошо. Комаров мало, слепни тоже не особо

донимают, а что в июне и июле творилось…

 

Я обратила внимание на тишину, которая прерывалась разве что

одиноким комариным писком. Незнакомая нега охватила все мое

существо. Не хотелось говорить, шевелиться и даже думать. Было

хорошо и покойно на душе. Сидеть бы вот так и сидеть. Баба Маня,

отдохнув немного, вспомнила про кур, но тут же махнула рукой и

осталась на месте.

 

- Люда тебя часто навещает? - тихо спросила я, стараясь не

разрушить возникшую гармонию между мной и природой.

 

- Какое там часто. Редко. Работа, семья, хозяйство, все требует

ее внимания. Уж, если только приспичит, как в прошлый раз, тогда и

прибежит вся в слезах.

 

- Что случилось? - лениво поинтересовалась я.

 

- Да уж случилось, так случилось, - вздохнула баба Маня и

сразу стала рассказывать. – Умерла у них корова, ни с того, ни с сего.

Теперь коров мало кто держит. Неохота напрягаться со скотиной,

проще молока в магазине купить, хоть, и порошкового. Но Людмилка со

своей коровкой расставаться не хотела, уж больно молочная была, и

молоко жирное, сладкое. Красивая была корова, видная, крупная, масть

красная и по всей большие белые лепешины. А какие у нее были рога!

Просто устрашающие были рожищи! Королева, а не корова! Никто в

стаде не смел, даже приблизиться к ней, не только что обидеть. Чуть

поведет своей рогатиной, все от неё в рассыпную.

- Бодалась что ли? - уточнила я.

- Какое бодалась, смирнее животного не было. Людмилка ее

Красулей звала, а она и на самом деле была красотуля и умница.

Вышагивает в центре стада с гордо поднятой головой, как королева, и

рога плавно в такт покачиваются чисто венец. Вымя, я тебе скажу, было

не меньше большого ведра. Вот такая была корова! Очень ее жаль.

Прибегает как-то вечером племянница в слезах, аж, трясет всю.

Плачет и рассказывает, плачет и причитает. Поначалу, я ничего от неё

не поняла.

Старушка удобнее устроилась на скамейке и посетовала:

- Беда, Лапушка, с этой скотиной. По огородам шастает, как в

своем дворе. Изгороди старые, некоторые вообще упали, а городить

новые заборы у многих ни средств, ни сил нет. Последние два года

пасти скотину пастуха не нанимают. Некого, да и коров мало. В общем,

коровы, козы и овцы гуляют сами по себе. Куда захотят, туда и идут.

 

Я об этом знала из жалоб сельчан в газету. Неконтролируемые

коровы и козы свободно проникают сквозь ветхие заборы и наносят

немалый урон в садах и огородах, поэтому назидательно произнесла:

- Вообще-то, владельцы животных должны за ними следить. Они

несут полную ответственность за свою скотину и за результаты ее

набегов. Тут не слезы лить надо, а за Красулей смотреть лучше.

Баба Маня, негодуя, всплеснула руками.

- Я разве об этом рассказываю? Дело-то в другом. Корова эта

в одночасье померла. Простонала дня три и все. Из сбивчивого

Людмилкиного рассказа поняла, что корова сильно маялась. Все три дня

стояла, упершись рогами в ворота, и стонала да мычала, а еще

копытами землю рыла. Приходил ветеринар, сделал укол, велел выпоить

порошок и все. Он сам не определил, что с Красулей случилось. Поперву

решили, что корова заглотила что-то, но, при вскрытии, в желудке

ничего не обнаружили.

Получила Людмила страховку и по объявлению купила другую

корову. Эта коровка по стати и благородству, конечно, уступала

Красуле, но уж тут ничего не поделаешь. Мирило с утратой то, что была

молодая, всего вторым теленком. На другой день и с ней стало

твориться неладное. От корма отказывалась, вопила так, что было

слышно на другом конце деревни. Ее доить надо, а она к себе не

подпускает. Рога выставит, а сама копытом землю бьет. Представляешь,

Лапушка, через неделю сдохла. Люда ко мне прибежала, а я, чем могла

помочь? Ничего не знаю и ничего не умею. Вот тогда мы и пошли с ней

к Анне – колдунье местной. Та внимательно выслушала да и говорит:

- Попала ты, Людмила, на крепкий крючок. Придется

повозиться, чтобы его отцепить.

Нас оставила, а сама куда-то ушла. Не было ее долгонько. Мы

уж сидели, сидели, да оглядываться начали. Людмилка мне говорит, что

странная, мол, она какая-то. Ничего не сказала, взяла да ушла, а нам,

что делать? Может, тоже уходить.

Я ее успокаиваю. Сиди, мол, и жди. Беда стряслась у тебя, а не

у нее. Когда надо будет, тогда она и придет. Так и вышло. Не успела я

договорить, как Анна появилась.

- Вот что, - тихо сказала она, усаживаясь напротив нас.

Я глядела на неё и не узнавала. Вместо недавних серых глаз

с прищуром на нас завораживающе смотрели темные глаза-омуты,

обведенные синевой, брови, сдвинутые к переносице, образовали

продольную глубокую складку - морщину, а бледные губы представляли

собой тонкую линию. Темный платок полностью закрывал лоб и

подбородок. Мне даже жутко стало. Я никогда не видела Анну такой. В

руках она держала двухлитровую пластмассовую бутылку с жидкостью.

- Сделай все так, как я скажу. - Она смотрела в упор на

племянницу, которая не в силах была глаз отвести от Анны. А та

говорила с такой внутренней силой, что даже я сидела, не

шелохнувшись, впившись глазами в ее полузакрытую платком щеку. –

Прежде, чем купишь новую корову, вылечи свой двор. Найди во дворе

вкопанные три осиновых кола и сожги их. Затем с молитвой, которую я

тебе скажу, обрызгай весь двор из этой бутылки. Облей не только пол,

но и стены, а так же вокруг двора. А, вот, из этой бутылки, - она, как

фокусник, достала вторую пластмассовую емкость, поменьше, -

половину выльешь в колодец, из которого берешь воду, а вторую

половину с молитвой выпоишь своей новой корове. И запомни надо все

делать с молитвой и верой. Когда все, что я сказала, сделаешь, придешь

ко мне.

- Спасибо, - пролепетала Людмила и, заикаясь, почти

шепотом спросила: - сколько за услуги?

- Заплатишь, когда вылечишь, - отрезала Анна и вышла.

Мы подождали еще немного и, молча, пошли на улицу.

Разговаривать не хотелось. Дошли до моего палисадника и, кивнув друг

другу, Людмилка с бутылками в сумке продолжала путь к своему дому.

 

Баба Маня поежилась то ли от вечерней прохлады, то ли от

воспоминаний. На улице темнело, но глаза, постепенно свыкнувшиеся с

темнотой, хорошо различали не только очертания, но и сами предметы.

Уходить с улицы не хотелось. Вечером и ночью особенно остро

чувствовались запахи цветов и других растений, которые,

перемешавшись, представляли умопомрачительный коктейль.

- Посидим ещё немножко? - попросила я старушку, которой и

самой нравилось вечерять на скамеечке возле дома, вдыхая воздух,

напоенный ароматами уходящего лета.

- Ладно, давай еще посидим, только принеси мне кофту. Тебе

от молодости жарко, а меня кровь уже плохо греет.

Я принесла теплую вязаную кофту, которую помнила с тех пор,

как узнала ее хозяйку, и попросила:

- Расскажи, чем дело кончилось.

Баба Маня вздохнула и покачала головой.

- Когда с коровами стали происходить несчастья, Людмилкин

муж, Федор, ночами спать перестал. Выйдет на улицу, сядет где-нибудь

и всю ночь смолит папиросы одну за другой. Пол во дворе был земляной,

так он лопатой весь его вскопал, как грядку. Каково же было удивление,

когда в разных углах двора, он выкопал три новеньких, беленьких

осиновых кола.

Людмила сделала всё, как велела Анна, и они пошли покупать

третью корову. Ведут ее домой, а сами бояться. Привели они обнову,

напоили водой из бутылки, а вторую половину тайком, чтобы никто не

видел, в колодец вылили. Скважину около своего дома они недавно

пробурили, а тогда воду брали из общего колодца. Корову Малинкой

назвали, поставили в стойло и стали ждать, что будет. Раньше двор не

только на день, но и на ночь не запирали, а после тех событий стали

запирать на замок. День, другой проходит, вроде ничего... Корова

чувствует себя нормально, ест, пьет, исправно двор удобряет.

Людмилка стала советоваться с мужем. Мол, все нормально, может не

стоит снова идти к тетке Анне?

- Не знаю, - ответил Федор. – Может, все-таки, надо сходить,

мало ли что.… Да и заплатить бы ей...

- Заплатить? А за что платить? Знаешь, сколько я страху

натерпелась, пока у этой колдуньи сидела? В доме у нее как-то

неуютно, темно, да и сама она странная и непонятная. - Придвинувшись

к мужу ближе, зашептала: - Может, то, что все восстановилось, и не она

помогла, а само прошло. Неизвестно, что за воду она дала. Может,

простая вода из колодца…

- Я не знаю, - повторил Федор, - сама решай, стоит платить

или нет. Только я бы сходил еще раз, как она велела, и заплатил. Мало

ли что…

- Вот ты всегда так, - возмутилась Людмила. - Всего боишься.

Мало ли что, мало ли что, а ничего. Вот не пойду и все. Что она мне

сделает?

- Успокойся ты, - недовольно пробурчал Федор. - Не хочешь, не

ходи, я тебя не заставляю.

 

После их разговора прошло с неделю. Внешне все было хорошо.

Корову стали выпускать на улицу, и двор перестали на день запирать,

как и прежде. Коровка была небольшая, рожки калачиком, красной

масти, только все четыре ноги от колена белые и создавалось

впечатление, что животное в белых гольфах.

Федор работает на турбазе шофером и у него бывает

свободное время. Вот и решил в обед съездить домой. Подъезжает к

дому и видит, ворота во двор приоткрыты. Пуганая ворона куста боится,

так и он. Сразу мысли нехорошие в голову полезли. Выскочил из кабины

и во двор. Только распахнул ворота, тут и получил удар по голове, от

которого рухнул без памяти. В чувство привела его я. Подхожу к их

дому, а из-под ворот ноги торчат. Смотрю, Федор валяется. Давай его

водой из бочки брызгать да трясти. Очухался мужик и вспомнил всё. Я

дождалась Людмилу, да так ее пропесочила, что та тут же к Анне

побежала. Говорю ей, что за самодеятельность неблагодарную

устраиваешь? Ты что о себе думаешь? Хочешь и эту корову загубить?

Раз сказала Анна, что надо прийти, значит, надо. Еще неизвестно, кто

на дворе был. Может, вор, а может, кто и похуже.

Баба Маня замолчала и уставилась на появившийся, в небе

желтый серп.

- Вон, луна показалась. Не пора ли нам, Лапушка, домой?

Мне не хотелось уходить, уж очень легко дышалось, да и вечер

был тихий и таинственный. Где-то за забором слышался стрекот

кузнечиков.

- На улице уж очень хорошо, уходить не хочется. Давай,

посидим ещё немного, уйти всегда успеем. Ты лучше мне дорасскажи,

чем дело кончилось.

- Все когда-то кончается, ничего вечного нет. Очухался Федор,

схватил ружье да к Маньке Пастуховой, к той зловредной старухе,

которая Евдоху погубила. Прибежал, а у нее Кирька за столом сидит.

Этот Кирька то ли в обучении у Маньки состоял, то ли просто сожитель.

Про него все знали, только не понимали, в каком качестве он при ней…

Федор вбежал к ним в дом, а они с Манькой сидят, чай пьют. Он

наставил на нее ружье и говорит:

- Застрелю сейчас тебя, ведьма, чтобы ты гадости людям не

делала, да и ученика твоего заодно. Отсижу в тюрьме, сколько дадут,

зато людям спокойно будет.

И застрелил бы, не случись участковый. Он как раз к Маньке по

какому-то делу шел. По-хорошему уговорил Федьку отдать ружье и не

делать глупости, а Кирьку, который изрядно струхнул и добровольно

поведал, что это он ударил палкой Федора по голове и порчу по указу

Маньки наводил, арестовал и увез на своем мотоцикле в милицию.

Правда, в тот же день его до суда отпустили, но впоследствии, дали

год условно да потерпевшему Федору сколько-то денег заплатить.

- А за применение ружья ему ничего не было? - не удержалась я.

- Какое применение? - удивилась всезнающая старушка. – Он

его не применял, а только попугал, хотя надо было применить. Ты,

помнишь, говорила, что убить таких гадов мало? - Подумав немного,

баба Маня доверительно сказала: - Участковый замял, будто никакого

ружья не было, Кирюха же, добровольно признался в злодеянии и

покаялся.

- А, корова у Людмилы жива? Все нормально с тех пор? - не

вытерпела я.

- Нормально. Все у них ладно. После кончины Маньки - злыдни и

вовсе хорошо. Пошли-ка, Лапушка, спать. Утро вечера мудренее.

Завтра нас ждет новый день, а значит и новые события, возможно, не

менее интересные.