Если бы Федя не прощал своей Клавке ее маленькие недостатки, он не

смог бы так наслаждаться с ней всем остальным. Вот он и прощал ей ее же

недостатки, а остальное, как он считал, дело житейское, – прощай, не

прощай, все едино жить вместе.

- Прощай, - однажды попробовал сказать ей Федя.

- Не прощу, - ответила Клавка, и осталась при нем.

Из этого ничего хорошего не вышло, потому что все хорошее всегда

оставалось при них. И они жили вместе, – он, со своими «скудными

достатками», а она, со своими маленькими недостатками.

Федя иногда сомневался, и считал, что недостатки у Клавки не только

маленькие, а есть и побольше, но он никогда не говорил ей об этом, потому

что знал, что сомневается, что знает.

- Когда я сомневаюсь в чем-то, - говорил Федя, - я знаю, что чего-то

знаю, но сомневаюсь.

Он мог подумать о ней что-нибудь такое, в чем сомневался, но не

думал.

- Ты не думай, - сказала ему Клавка, когда он застал ее на коленях у

турка, - это мои, если хочешь знать, достопримечательности.

- Ты, наверное, хотела сказать достоинства? - сказал он, - а подобные

достопримечательности – это наследие, доставшееся нам из доновоэрных

времен, когда женщины вот так позволяли себе сидеть на коленях у

мужчин.

- Чтоб ты и не сомневался, но ты ошибаешься.

- Может быть, ты думаешь, что я должен сомневаться, и не верить

своим глазам? - спросил Федя.

- Это не то, что ты думаешь, - сказала она.

- А о чем я могу еще думать, если уже и сам не знаю, что думать?

Вот он и сомневался, когда увидел ее на коленях, потому что знал, что

делают на коленях в таких случаях другие, но не Клавка же?

Очевидно, есть, наверняка есть у нее и большие недостатки, - думал

он, - но они, наверное, такие большие, что не умещаются в объеме моего

сознания. Их поэтому и не видно, что они всегда за пределами поля

моего зрения.

Ну, и пусть, - думал он, - стоит ли ломать себе голову над тем, чего не

видно?

В общем, Федя сомневался, потому что знал, что чего-то знает.

- Когда я знаю, - говорил он, - то чего-то сомневаюсь.

Турок, как ни старался разобраться в том, о чем они говорят, так ничего

и не понимал. Клавка чего-то говорила, сидя у него на коленях, а Федя не

понятно чего-то возражал. Турок же, понятное дело, ни чего не понимал, и

сидел молча.

А Федя думал, что он даже возразить толком не может, потому что знал,

что сомневается, и поэтому не может сказать об этом.

Но скорее всего Федя не мог сказать Клавке о том, в чем сомневался

потому, что знал, что любит ее, и не сомневался, что она тоже любит, и

знает это, но сомневается, а может, и нет. - Кто ее знает, я и сам

сомневаюсь, - думал он.

Так всегда думал Федя, когда на коленях у него сидели Клавка номер

два, или Клавка номер три. Он любил их усаживать на колени, но по

очереди, и петь разные песни, но по частям. Потому что всю песню, от

начала до конца, он никогда не помнил.

«Дело житейское, и опять же все путем», - думал он.

 

Эд Гемадзе