Тяжёлые послевоенные годы. Восстановление разрушенного. Перестройка всего хозяйства на выпуск мирной продукции. А в основном – стройки с нуля. Нехватка одежды, хлеба, тетрадей и учебников в школах. Бесплатно выдали по 4 тетради. Бумага белее белого, боязно притронуться. И боязно сделать ошибку, чтобы не осквернить бумагу перечёркиванием и плохой оценкой. Один учебник на несколько учеников. Домашние задания выполняли, бегая между домами. Один решает задачки, другой упражняется в русском языке, потом меняются учебниками. За хлебом очереди. И это в хлебном Казахстане. Белый хлеб впервые вкусил году так в сорок восьмом. Радости было – не меряно. Деликатес!

К нам в гости, в степной Казахстанский полустанок, приехал двоюродный брат Иван Романча. Когда-то, не найдя применения своим золотым рукам, он уехал из деревни в новый уральский шахтёрский город Коспаш. Работал на шахте, добывая ценнейший для мартеновских печей коксующийся уголь. Брат, увидев непосильные потуги моей мамы в содержании и воспитании троих детей мал-мала меньше, предложил забрать меня с собой на Урал. И я уехал из деревни моего детства.

Уезжал с тревогой за оставшихся и за своё туманное будущее. Брат жил со своей матерью и с сыном на «сбойке». Так назывался одинокий домик в тайге, рядом с которым был резервный шахтный ствол. По нему под землю спускали крепёжный лес, который заготавливали тут же, рядом, и всякое вспомогательное оборудование. В магазины, в школу, в кино надо было идти по лесу в город. Здесь я и поселился. По деревянному домику, даже по его чердаку, сновали голодные крысы. Всю ночь они шуршали в ворохе старых тряпок и среди столовой посуды. Рядом с домом круглосуточно гремела лесопилка, вокруг которой лежали горы старых опилок, прибежища этих самых крыс. Брат не советовал уходить далеко от дома, в зарослях можно было угодить в шурфы – глубокие ямы, оставленные геологами и шахтёрами.

Я сразу заскучал по бескрайним казахстанским степям. А может это была тоска по оставшимся там друзьям и родным мне людям. Взгляд упирался в деревья, не стало ощущения простора. Особого облегчения в смысле питания и одежды я не ощутил. Брат соорудил для меня «чуни» - большие галоши, к которым пришивались брезентовые голенища. В них ходили на работу прибывающие на шахты из разорённых деревень люди. Обувь, как и всё, было в дефиците.

В школе в такой обуви меня приняли, как теперь бы приняли бомжа или беспризорного. Я сразу почувствовал отчуждение ребят. Особенно, конечно, стыдился перед девочками. Возник, как теперь говорят, комплекс неполноценности. Всегда бывший во главе ребячьих игрищ, по крайней мере – в гуще их, здесь я замкнулся и потерял интерес к учёбе. Печально, что отчуждение ко мне возникло и со стороны учителей. Особенно старалась «не замечать» меня математичка. Она не говорила мне об ошибках, никак не комментировала мои ответы и работы. Она просто молча ставила мне двойки. Я стал уходить с её уроков. Бродил по этажам большой школы, уходил в город, знакомясь с неведомой мне до этого городской архитектурой.

Тётя послала как-то продать семечки, которые прислали ей родственники из Украины. Прямо отказаться я не смог. Но не смог и стать где-нибудь в людном месте и предлагать: «Семечки, семечки, купите семечки!» Я не мог этого сделать категорически, однозначно и бесповоротно. Боялся унижения: вдруг увидят ребята или учителя. Походив с семечками по городу, нехотя и с опаской вернулся, что-то пробормотав для оправдания. Больше с подобными заданиями меня не посылали.

Из моих писем домой мама, видимо, почувствовала, что мне плохо. Я стал звать её приехать в Коспаш. Через несколько месяцев мама, распродав пожитки, приехала вместе с девятилетней сестрой и восемнадцатилетним братом. Мама рассказывала, что особенно жалко ей было расставаться с коровой Жданкой, которая была основной нашей кормилицей все военные годы. Нам выделили комнату в помещении школы фабрично-заводского обучения (ФЗО). В этой школе работал замполитом другой мой двоюродный брат Володя Мыцкин. Братья соорудили в нашей комнате печку, сварив для неё из обрезков железнодорожных рельсов плиту. Мебель была казённая. Так мы зажили в Коспаше уже всей семьёй. Мама работала здесь же, в школе, уборщицей. Брат пошёл работать в шахту. Он вскоре стал на учёт в военкомате и был в готовности к призыву а Армию.

Маме жизнь в таёжном городе тоже не понравилось. Город был новый. Для улиц в лесу рубили просеки. Лес увозили, а пни корчевали и свозили в центр просеки. На освободившемся месте строили деревянные бараки, вдоль них – деревянные тротуары. А в центе улицы, вместо проезжей части, гора пней. В летнее время среди этих пней кишели крысиные стаи, наводя ужас на всё живое.

В Коспаше удалось понаблюдать жизнь страны в период её послевоенного восстановления. Нехватка продовольствия и одежды, квалифицированных рабочих мужских рук, нужда во всём не убавили в людях оптимизма и радости жизни. Овсянка была основной крупой того времени, не протёртая в крупу, а цельная, разве что без шелухи. Вблизи рабочих столовок густо пахнет подсолнечным маслом и квашеной капустой. На стройках работают пленные немцы и японцы почти без охраны, без понукания, размеренно, кропотливо. В кинотеатрах идут фильмы «Джордж из Дзинки-джаза», «Маугли», «Фантомас», «Железная маска». На шахтах работает в основном молодёжь из деревень. Юноши охотно шли на шахты, получив паспорта, получая зарплату деньгами, которые в деревне не выдавали. После работы, имея хорошие деньги (шахтёры были в то время самыми высоко оплачиваемыми рабочими), ребята надевали шикарные бостоновые костюмы, хромовые блестящие сапоги с галошами и голенищами в гармошку, из-под кепки шикарный чуб, и дефилировали по улицам, демонстрируя зажиточность и превосходство.

Зимы суровые и многоснежные. Печку топили круглосуточно, раскаляя докрасна её плиту. В киосках вдоль улиц продают горячее пиво.

Мама решила вернуться в Казахстан. Сделать это было не просто. Деньги за проданный скарб быстро кончились. Но к этому времени к нашему счастью закончилась волокита с пособием, которое мама получала за пропавшего без вести в войну отца. Пособие было не ахти какое большое. Но и его уже несколько лет не выдавали. А тут пришло извещение, что все деньги за прошедшие годы возвращают. Вот на эти деньги мама и решила вернуть семью в Казахстан.

В школе у меня образовалась переэкзаменовка на осень по математике. К экзамену по математике меня не допустили. Я нахально пришёл на экзамен, решил все задачки, получил четвёрку. Но это, мне сказали, не считается, на осень, значит на осень.

В общем, год спустя мы вернулись на родину. Поселились в посёлке Комсомолец, где жила в собственной землянке сестра мамы. У неё мы прожили около года. Вскоре мама на оставшиеся деньги купила собственную землянку. И мы зажили самостоятельно.

 

Осенью я успешно сдал переэкзаменовку по математике. Во время экзамена в школу заглянула моя учительница из предыдущей моей сельской школы Полина Яковлевна Андрусяк. Она очень удивилась моему «пассажу» с её предметом. Всегда весёлая, жизнерадостная и неудержимая оптимистка, она «зарядила» меня на успех, и этой энергией я пользовался в учёбе до самого выпуска. С любовью и благоговением вспоминаю именно этих жизнелюбивых и неравнодушных учителей Станционной семилетней школы – Зою Георгиевну Меженину, Анну Степановну Чепигу, Полину Яковлевну Андрусяк.