БАШНЯ Суровость грубосложенной стены из охристого камня Инкермана на фоне гор… Старуха-несмеяна явилась, долгожданная, как манна, и показала башню. Суждены нам были две неполные луны цыганского лихого забытья от дел и треволнений бытия в обители ветров и тишины, сдаваемой в сезон за треть цены. Под сводом полыхающих небес стояла недостроенная башня. В проёмы тёмных окон бесшабашно сквозняк входил на ярусы, где шашни коты вершили, старенький отвес свисал с каркаса струганных древес разъятой кровли. Шаткие мостки вели с соседней крыши воровски под этот фантастический навес… Но я молчал, улыбчивый, как Крез, подаренный немыслимой казной, и понимал, что нищая свобода и царственность сквозного обихода – родня нам, что с заката до восхода они нас принимают на постой… И вот в ночи небесною ладьёй в созвездьях, словно в лилиях речных, плывёт ковчег. Двух чудиков босых, мерцающих молочной наготой, качает в колыбели расписной. Ручей студёный в зарослях звенит осоки сонной, спящей ежевики, листвы склонённой зябнущие лики кропит водою. Плющ приемлет блики луны и львиной гривой шелестит под хор цикад… Но утренний москит из Марса цедит кровь – и тот поблёк. Кассиопея, Рыбы, Козерог – погасли на кругах своих орбит в спиралях галактических улит. И мимо окон в предрассветной мгле по направленью к утреннему морю скользнула чайка, жалуясь и вторя своим подругам, в сумрачном просторе печаль неся на выгнутом крыле туда, где полог тёмный просветлел, но ни воды, ни неба – лишь туман, дремотно дышит хмурый океан Соляриса в клубящемся стекле, в серебряно-воздушном киселе… Мы растворялись в море, где прибой по гальке шаркал, словно перестарок, и волны с грациозностью кухарок скоблили смоляные днища барок, и свет сходил на плечи, боже мой, ликующие в бездне голубой… А к вечеру, как добрая монашка, ждала нас привязавшаяся башня домой. Лаванда, мята, зверобой - шуршали под стропилиной сухой, шаманил шмель – шелковицы алкал, листы стихов, рисунки шелестели, качалась в придыханиях свирельных тарань на тонких вязочках кудели, закат гляделся в стёклышки зеркал… Когда глаза закроет пелена, мне эту башню крымскую яви, прибежище свободы и любви, где ветер пел, и август прорицал, сквозь кровлю звёзды белые ронял. СТУДЕНЕЦКИЕ ПРУДЫ Скажи, звёздный странник, Итакой рождённый Улисс, что гонит потомков твоих в каждодневный круиз по миру, по свету, по гатям родимой земли?... В тенистых аллеях, в бездонные дни благоденствий с мадонной моею, чреватой прелестным младенцем, одежды овеем, сандалий тесьму припылим… Слиянье голландских традиций и русских трудов – окружья мостов над каналами старых прудов, где пресненский парк, амальгамой седой полонён, дрожит миражом в отраженьях фарфорово-хрупких, и светятся скупо его озарённые купы… А с тихого ль неба, с вечерних ли меркнущих крон ссыпается варварский грай молодых воронят, на врановом вече вещающих скорый закат. Но солнце ещё не погасло в осоках полян, и, пуха пухлей, золотистые лохмы соломы мерцают сквозь травы в волокнах прохладной истомы, и флоксовы шапки сочат сладко-сонный дурман. Там, в звонах и гудах, в печали – о чём ли? о ком? – прощальная ходка шмеля над дремотным вьюном. Летун басовитый ажурные петли плетёт, льёт сумерек росы в развёрстые зевы сосудов – нефритово-розовых, палевых, трепетно-грудых, прилежен и важен в плену неотложных забот. Окликнешь ли Время – покатится медленный зов по глади, по грусти, по неге старинных прудов, и взгляд твой отметит проплешину мёртвых ветвей, устало плывущие капли листов пожелтелых, зацветшие воды, щербатых мостов обомшелость, извивы расщелин и ржавую оспу камней. Поведай, Улисс, отчего неизбывна тоска, и льдисты свирели великой Косой? Но пока… пушинка, малёк, водомерка, стрекозье крыло, лампада кувшинки, крушины шумок наговорный – неяркого летнего дня драгоценные зёрна, и время неспешно, и вязы вздыхают светло. И время не властно над алым скользящим лучом и локоном светлым, и худеньким нежным плечом... Ковчежец небесный в зерцале каналов плывёт – в зелёном и розовом золоте ряски вечерней, И, словно над влагой багряною грек-виночерпий, cклоняются ветви над флегмою гаснущих вод. ВХОДИ, ДИТЯ Июль, узорны золотые полотенца в лиловой стыни липовой аллеи, где влажно дышит скошенное сенце, и нежный лик сквозь листья розовеет в библейском ожидании младенца. Свободные одежды легковесны и ветрены, как сон полынно-крылый, качается на волнах летних лестниц кораблик мой с Божественной посылкой, плывущий по бульварам старой Пресни. Крутых бортов обвод виолончельный скрывает лик небесного посланца, столь зыбок в животворной колыбели, в скорлупках тонких, цвета померанца, его сердечка лепет акварельный. Дитя, дитя! В пелёнах кайнозоя, во снах янтарных спишь в дремотных водах: сквозишь в межтравье древней стрекозою, шуршишь змеиной шкуркой слюдяною, зрачок багришь румянцами восходов. Где за волной волна легко качает кайму материков новорождённых - в предчувствии любови ли, печалей – о, кроха, ангел, нежно сотворённый прохладными осенними ночами, к вершине Homo путь свой направляешь, спешишь, тревожа девственные кущи и долы ископаемого рая... Из минувших времён ко дням грядущим улыбчивая весточка живая… Готово всё: огонь, вода и трубы, - он ждёт тебя, наш век несовершенный - то нежно-горлый, то кроваво-грубый… Но птаха-жизнь? О, ты её возлюбишь - шутя ль, скорбя… Любимицей вселенской под звёздные стропила Ойкумены войди дитя! ЗАКОН СИЯЮЩЕГО МИРА Мне снился сон… Вечерний луч по сумеркам времён проводит косяки пурпурных кобылиц. И в зеркалах озёрных вод плывут они, как розовые льдины, и в воздухе густеющем сквозит печальный зрак багрового светила. Мне снилась незнакомая земля: ни шелеста, ни свиста, ни ответа. Глухие, опустевшие поля столпами рдяными стихающего света иссечены. В наволгшей тишине по пустырям, по сизым пепелищам мать птицею кричит, и след мой ищет, и, горькая, стенает обо мне, и крылья простирает надо мной… Я смерчем дымным, ржавою золой, палящей мглой иду по руслам рек, мету долины. Долгий этот бег по гребням изувеченных камней над стылым прахом родины моей ничто не в силах прекратить вовек! Пыль, ветер, гарь – пустынная свирель… Я разомкнул глаза. Холодный хмель ночных растений лился через дверь к созвездиям плывущего балкона. Вздыхала роща гулко и бессонно. Трещали влажно сочные листы, в сплетеньях трав косматые кусты макали гривы в молоко газонов, цикады сумасшедшие кричали, позванивали мощные спирали галактик. Мириады звёзд, перед молчанием которых нем и бос стоял, в округлые орбиты замыкали пространств кривых немыслимые дали, и был закон сияющего мира так прост… От ливнями умытого порога я шёл с мольбой. Туманилась дорога к далёкому полуночному богу. Стихала ночь. И в колыбели малой дитя моё, как облако, дышало. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
