Из-за боли в руке Вера не спала третью ночь.

Легкомысленно расковыряв прыщик, занесла инфекцию. Сначала

распухла кисть, затем отек пошел выше. Вера стала прикладывать к

руке разные снадобья. По совету подруги привязала медовую лепешку,

но лучше не становилось. Пришлось обратиться к хирургу. Он положил

её в больницу, и в тот же день вскрыл абсцесс. Когда отошел наркоз,

боль возобновилась с новой силой. Не помог и обезболивающий укол,

который сделала медсестра вечером. Вера ходила по больничному

коридору, качая ноющую руку, словно ребенка. Слезы, не спрашиваясь,

текли ручьем. Не зная, что делать и куда себя деть от изнуряющей,

дергающей боли, женщина зашла в палату и села на койку, продолжая

баюкать руку, и тихонько толи всхлипывать, толи стонать. Смуглая и

худая марийка, скрипя пружинами, повернулась к страдающей соседке,

посочувствовала:

- Болит?

Вера кивнула.

 

Будучи пьяной, марийка залезла спать на русскую печь и чуть ли

не до самой кости сожгла пятку о горячие кирпичи. Теперь ей нужна

была пластическая операция. Женщину звали Кланя. Было ей лет сорок,

но на вид можно дать все шестьдесят. Чувством юмора бог ее не

обидел, и в палате все покатывались со смеху, слушая её рассказы о

своих злоключениях. Страдания Веры не оставили Кланю безучастной.

Она села, свесив здоровую ногу, и, достав из-под подушки какой-то

сверток, стала в нем копаться.

- Я помогу тебе. Зачем мучиться? - шептала она, продолжая

что-то искать в пожелтевшей от времени тряпке. Наконец, найдя, что

искала, повернулась к страдающей соседке. - Развязывай руку.

- Ты что…, - сквозь слезы дрожащим шепотом запротестовала

Вера. – Разве можно трогать?

- Можно, - заверила марийка. - Не бойся, все будет

хорошо. Боль пройдет, и поспишь.

Вера перестала раскачиваться, но руку, как редкую

драгоценность, бережно прижала к груди.

- Что замерла? Болеть, что ли перестало?

- Нет, - мотнула головой несчастная, - болит. Только я

боюсь…

- Не бойся. Говорю тебе, развязывай.

Вера обреченно смотрела на руку, морщась от боли. При слабом

свете дежурной лампочки Кланя видела бледное лицо, искаженное

страданием. Она слегка прикоснулась к ее здоровой руке.

- Давай помогу. Я умею. И не бойся, хуже не будет….

 

Отстранив ее руку, Вера сама медленно стала разматывать бинт,

боясь причинить дополнительную боль. Марийка тем временем что-то

взяла из свёртка, положила себе в рот и стала жевать, при этом, шепча

непонятные слова. К моменту, когда Вера полностью сняла бинты, Кланя

выплюнула то, что жевала, себе в ладонь и, соорудив, что-то похожее

на тоненькую лепешку, приложила к ране поверх тонкой марлевой

салфетки и вновь аккуратно забинтовала.

- Сейчас болеть перестанет. Ложись и поспи.

 

Марийка удобно устроилась на постели, готовая продолжить

прерванный сон, но прежде чем закрыть глаза, посмотрела на Веру,

которая сидела, не шевелясь, и настороженно к чему-то

прислушивалась.

 

- Что с тобой, девонька? О чем думаешь?

 

Вера, не отнимая руку от груди, одними губами прошептала:

- Почти не болит...

 

- Ну, вот видишь, я же тебе не зря говорила, а ты боялась.

Ложись и спи. Утро вечера мудренее.

 

- Спасибо тебе, спасибо, - шептала Вера, все еще не веря,

что такое возможно.

 

Она осторожно, стараясь не разбередить боль, легла поверх

одеяла и закрыла глаза. Руку дергать перестало, и измученная

женщина провалилась в тревожный, беспокойный сон.

 

Палата проснулась рано. Больные готовились к обходу врача.

Женщины разговаривали тихо, давая возможность Вере поспать.

Пришла палатная медсестра и стала раздавать градусники.

 

- Больная, просыпайся, больная, - твердила она, стоя у койки

Веры, демонстрируя градусник.

 

- Пусть поспит, - вмешалась Кланя. - Она уснула на рассвете.

 

Медсестра положила градусник на прикроватную тумбочку.

 

- Ну, хорошо. Когда проснется, пусть температуру измерит.

 

С утра пораньше навестить Кланю зашел Петро, лечившийся в

соседней палате. Сколько ему лет, по виду определить было трудно, но

с уверенностью можно сказать, что мужик еще не старый. Усевшись на

койку в ногах у Клани, стал выспрашивать, как получилось, что она

сожгла пятку. Узнав подробности, с сожалением произнес:

 

- Зачем, Кланька, ты так напиваешься? Живешь одна, догляду

за тобой нет, долго ли до беды. Стариков своих сожжешь и сама

сгоришь.

Кланя сощурила чёрные глаза.

- Ты что, Петро, нотации пришел читать? Можно подумать, что

сам трезвенник.

 

- Я то что, я мужик. За мной жена присматривает, а ты все-таки

женщина. - Он оглядел, сидящую на постели Кланю, и осуждающе

покачал головой. - На кого ты, Кланька, стала похожа. Худая,

черная, лохматая. Обижаешься, что мужик тебя бросил, а как с тобой

вот такой жить? На тебя смотреть тошно. Я бы вот …

 

Договорить ему Кланя не дала. Она словно, страшная фурия, с

торчащими дыбом непослушными волосами, искрившими черными

глазами, взвилась над подушками и зашипела, брызгая слюной:

 

- Ах ты, мухомор ядовитый! Уму разуму пришел учить. Забыл,

как я тебя от смерти спасала? Забыл к кому опохмеливаться бегал? А

теперь Кланька плохая стала, неподходящая даже для тебя. А ну,

пошел отсюда, опенок червивый…

 

Она со злостью пнула Петруху здоровой ногой. Глубоко

посаженные черные глаза, словно два раскалённых уголька, жгли, не

предвещая ничего хорошего. Петро знал её характер и уже сожалел о

сказанном. Эта женщина могла быть очень опасной. В деревне о ней

ходили разные слухи. Говорили, что она колдунья, что кого-то от смерти

спасла, а кого-то, наоборот, в могилу вогнала и врага в ее лице лучше

не заводить.

 

- Да я что, я ничего. Хотел только тебя предостеречь. Мало ли

что может получиться…. - Он, тихонько пятясь, отходил к двери. -

Не сердись, Кланя, приду в другой раз, если ты не против. Извини коли,

что не так сказал.

 

- Иди, иди, не так сказал он. Думать надо, что говоришь.

 

Их перебранка разбудила Веру. Она пошевелила рукой, которая,

казалось, была налита свинцом, но не болела. Температура оказалась

повышенной.

 

- Как дела? - поинтересовалась Кланя, - не болит?

 

- Голова кружится и немного тошнит…

 

Верино лицо было бледным, вокруг глаз просматривалась синева.

 

- Рука болит?

 

- Нет. Скоро на перевязку позовут. Может убрать с раны твое

лекарство?

 

Марийка усмехнулась.

- Ну, что же, давай уберем.

 

Они сообща разбинтовали руку, и Кланя вместе с верхней

салфеткой сняла присохшее к ней коричневое вещество. Не успела

Вера кое- как закрепить бинт, как сестра пригласила ее на перевязку.

Перед дверями перевязочного кабинета сидели три человека, и Вера

стала ждать своей очереди. Вскоре боль возобновилась. Когда подошел

ее черед, руку дергало так, что слезы, не спрашиваясь, лились из глаз.

Да что же это за наваждение, думала страдающая Вера, заходя в

перевязочную. Увидев состояние пациентки, хирург, не дожидаясь

медсестры, сам стал снимать бинт. Вера почувствовала, что вот-вот

потеряет сознание, и прислонилась к стоящему посреди кабинета

перевязочному столу. Ей поднесли к носу ватку с нашатырем и потерли

виски, но лучше не становилось. Голова кружилась, перед глазами все

плыло. Пришлось положить ее на перевязочный стол и последнее, что

женщина услышала, это слова хирурга:

- Придётся снова резать.

 

***

 

Очнулась Вера на койке, в палате. Забинтованная рука

покоилась в гипсовом лангете. Боль присутствовала, но несравнимо

тише. Она пошевелила пальцами. При помощи здоровой руки подняла

больную и снова опустила. Марийка сидела на койке и внимательно

наблюдала за движениями соседки.

 

- Тебе ее второй раз резали, - со знанием дела сообщила она

и заверила: - Теперь заживет.

 

Вера погладила лангет и в знак благодарности за участие

улыбнулась марийке и кивнула головой. Та, устроившись на постели

удобнее, продолжала рассуждать:

 

- Первый раз тебе нарыв рано вскрыли. Он еще не созревший

был. Я бы тебе руку без резанья вылечила.

 

- Ты себе пятку вылечи, - не утерпела Нинка, которую

положили с подозрением на аппендицит.

 

- Пятку не могу, - серьезно ответила марийка. - Ожог

глубокий, пересадку кожи надо делать. Я многим людям помогла

здоровье поправить, а себе вот не могу.

 

Не обращая внимания на переговаривающихся женщин, она

повернулась к Вере.

- Муж, дети есть?

 

- Нет. Никого у меня нет.

 

- А у меня родители живы. Живем в одном доме только в разных

половинах. Они еще крепкие старики.

 

Ей вдруг нестерпимо захотелось поделиться с Верой наболевшим,

тайным и сокровенным. Сама не зная почему, к соседке по койке

марийка прониклась доверием. Почувствовала симпатию к достойно

терпящей боль женщине, не жалующейся, не докучающей своим

недугом. Захотелось ее развеселить или хотя бы позабавить, и она

сказала:

 

- Глядя на меня, наверное, не поверишь, что я была замужем за

лучшим парнем в деревне. Да вон хоть Петруху спроси, он подтвердит.

Муж у меня был красавец, высокий, сильный, чернокудрый и на

гармошке хорошо играл.

 

- А почему был? Где он теперь? – больше из вежливости

поддержала разговор Вера.

 

- Где, где, а нигде! Все там же! – Кланя вдруг занервничала.

Вера, почувствовав перемену в настроении женщины, спрашивать

больше ничего, не стала, а та, сама заговорила:

 

- Влюбилась я в него без памяти, а он меня не замечал. Гулял

тогда с одной, жениться на ней хотел, а я с тоски пропадала.

Красавицей – то я не была, даже хорошенькой назвать было трудно, но

сердцу, ведь, не прикажешь. О моей беде прознала мать. А она у меня

не простая женщина. Таких в деревне колдуньями называют. Может

приворожить и, наоборот, сделать отворот. Она многое чего умеет.

Теперь старая стала, но сила колдовская в ней ещё есть. Так вот,

смотрела она на меня, смотрела да и говорит: «Ты, Кланька, зря по

этому парню сохнешь. Не о тебе он думает, другая девушка заняла его

сердце. Забудь его». А я ни в какую. Не могу, говорю, жить без него.

Помру с тоски. Сделай что-нибудь.

 

Вера слушала, затаив дыхание. Остальные женщины тоже сидели

тихо. Необычная исповедь заинтересовала всех. А марийка ушла в

прошлое.

 

- Молодая была, глупая. Думала, что в жизни все запросто

можно получить. Только ошибалась я. За все платить приходится и

часто дорого.

Мать моя конечно сделала все, чтобы Никола мне достался.

Бросил он ту девчонку, и мы с ним вскорости поженились. Он работал в

колхозе трактористом, а я к тому времени сельскохозяйственный

техникум закончила и начала работать ветеринаром. После свадьбы

колхоз выделил нам квартиру. Заработки в то время были приличные, и

мы ни в чем не нуждались. Можно бы жить поживать да добра

наживать. Но не тут-то было. Жизни нормальной у нас не получалось. Я

говорю о любви. Мы же были молодые, в самом расцвете любовных

страстей, а их то и не было. Я к нему всей душой, а он от меня…, я его

обнимаю, льну к нему, а он, как чурбан, чужой и холодный. Ночью

отвернется и спит, как бесчувственное бревно. Но я духом не падала.

Опять к матери бежала, чтобы та подновила ворожбу. Ну, та сделает

все, что надо, между нами опять теплота появляется. Я и этому была

рада несказанно. Все время надеялась, что у нас с Николой жизнь

наладится. Так мы с ним прожили пять лет. Мне бы ребенка родить,

закрепить наш союз, а никак не получалось. Не беременела я и все тут.

К врачам ходила, проверялась, думала, может что- нибудь у меня не

так. Но оказалось все в норме, болезни нет никакой.

 

Кланя замолчала, переживая заново прошлую жизнь. Ее не

торопили. У каждой из слушательниц наверняка была своя жизненная

драма. Только не каждая вот так запросто могла рассказать, поэтому

они Кланю понимали и сочувствовали.

 

- Да что тут долго говорить. Ушел он от меня.

 

- Надо же! – Вздохнула одна из женщин. – Ушел все-таки.

 

- Да. Однажды не пришел домой с работы и все.

 

- А ты? Ты-то как?

 

- Что я, кинулась в розыски. Утром прибежала на тракторный

стан, где проходила планерка. Бросилась к нему, а он отвел меня в

сторону и сообщил, что уходит, что жить больше так не может, что

такая жизнь ему хуже смерти. Попросил, чтобы я не ходила за ним,

встреч не искала. Словом, оставила бы его в покое и отпустила бы…

 

- Насильно мил не будешь, - заключила женщина.

 

- Что скрывать, с самого начала я боялась этого. Ждала и

боялась. Не было мне покоя, не было уверенности в нашем с ним

будущем. Я жила лишь надеждой.

 

Кланя повернулась к Вере и то ли больше себе, то ли ей твердо

проговорила:

 

- Принцип - хоть час да мой, - плохой принцип, жестокий.

Ох, девонька, если бы ты только представить могла, как я страдала.

Жить не хотелось. Руки на себя пыталась наложить, но мать

помешала. Я не представляла своей жизни без него. Квартиру сдала в

колхоз, не могла в ней находиться. Ушла обратно к родителям. И вот

целый месяц, каждый день за пять километров бегала в деревню, где

Никола жил с другой женщиной, чтобы хоть издали, из-за дерева или

из-за угла на него посмотреть. Ходила только, чтобы увидеть его. Потом

шла обратно. Может, вы мне не поверите, но после того как увижу,

становилось легче. Женщина, с которой он жил, была приезжая,

работала на медпункте, и было у нее аж четверо детишек.

 

Нинка не выдержала.

- А её-то мужик где? Сбежал что ли?

 

- Точно никто не знает, с её слов – вроде бы погиб.

 

- И все равно, нет! Вот так запросто отдать своего мужа? Ни

за что! Не в моем характере. Прикрутила бы посильнее. Таких-то

залетных дамочек дополна, особенно теперь. Развесь уши, и сожрут,

даже не заметишь, как.

 

Кланя покачала головой.

- Я любила его. Если бы стала дальше удерживать, то погубила

бы. Не любил он меня. Вот, как я его сильно любила, так он меня не

любил.

 

- Кошмар! Какой кошмар! - воскликнула Нинка. - Что он

тебя-то не любил? Чего ему не хватало? Ну не красавица, а эта

фельдшерица, с четвернёй, красавица что ли?

 

Кланя усмехнулась и пожала плечами.

- На мой вкус, так нет, а ему, видно, понравилась.

 

- Чума, этот твой Никола, вот и все. Сам не знал, чего хотел и

тебя мучил, - продолжала возмущаться Нинка. - А дальше-то что

было, где он теперь?

 

Кланя вздохнула.

- Потерпи, узнаешь. Расскажу все по порядку.

 

***

 

Повозившись на койке, удобнее устраиваясь, она продолжила

свой безрадостный рассказ.

 

- Вот так ходила я на это своеобразное свидание первое время

каждый день. Если его не было дома, то шла туда, где он работал.

Трактор его увижу, и то на сердце отрада. Похудела и пострашнела,

чуть ноги таскала. Аппетита совсем лишилась. На работу ходить

перестала. Вызвал меня однажды председатель и дал хороший, как бы

это помягче сказать, нагоняй. Пропесочил тогда здорово. После этого

стала заливать горе водочкой. Куплю бутылку и, втихаря, морщусь, а

пью. Потом уже с удовольствием стала потреблять.

Дом у родителей пятистенный, вот я и ушла от них в другую

половину, чтобы не мешали мне жить. Бывало, сижу за столом, бутылка

с водкой стоит да закуска в виде огурца или куска хлеба, и обязательно

две рюмки. Разговариваю с ним вслух. Это я представляла Николу, будто

он тут, со мной сидит. И допредставлялась - стал мне мерещиться. Как-

то вечером ужинаю, с чекушку уже выпила, послышался шум в кути.

Словно кошка скребется, хотя никакой живности у меня не было.

Смотрю в сторону двери и вижу, мой Никола из-за печки выглядывает.

Смотрит и улыбается. Хоть и пьяненькая была, а мурашки по спине

побежали, подумалось – откуда тут ему взяться. Двери заперты на

засов, окна закрыты. Тряхнула головой, наваждение пропало. Страшно

мне стало. О боге вспомнила, перекрестилась, молитвы стала

вспоминать, какие от матери слышала.

 

Нинка опять не утерпела.

- А родители, не видели что ли, что с тобой творится?

 

Кланя вздохнула.

- Видели, только в меня словно бес вселился. Матери запретила

вмешиваться. Припугнула, что если будет лезть в мою жизнь, себя

нарушу. Много я тогда им крови попортила. Николу любила больше

всего на свете. Из-за этой любви свою жизнь потеряла. Можно сказать,

что тогда я не жила, а существовала. Хотела, чтобы наступила вечная

ночь, чтобы я была лишь наедине с собой, со своими мыслями и тоской.

 

- И на самом деле, что ты к нему привязалась? Мужиков что ли

больше не было в вашей деревне? – не унималась Нинка.

 

- Были. Мужики были всегда и даже сватались ко мне, но я

слышать, ни о ком не хотела. Кроме Николы мне никто не был нужен. Я

говорю наваждение какое-то. Меня словно чем опоили. Не хотела

никого видеть. Со знакомыми общаться перестала. Какие подруги

были, и те от меня отступились, решив, что я спятила.

Дотосковалась до того, что стала ждать, не покажется ли он

снова в каком-нибудь углу. И дождалась. Сижу, как всегда, в

одиночестве за столом, водочку попиваю и мечтаю о Николе, а он тут

как тут. У меня свеча на столе горит, электричество я не включала,

считала, что так интимнее. Выходит он из застенки, по-теперешнему

кухни. Как сейчас вижу, отодвинул рукой занавеску, которая висела

вместо двери, вышел и остановился. Смотрит на меня, улыбается. Я к

нему.… Тогда я не задумывалась, кто передо мной, а обрадовалась

потому, что истосковалась. Не помню, что он говорил, да и говорил ли,

главное обнимал меня и целовал.

 

Женщины в палате были шокированы. Рассказы о колдовстве и

нечистой силе слышали все, причисляя их к сказкам или преданиям

старины глубокой. Совсем другое дело увидеть и слушать женщину,

которая напрямую общалась с этой силой.

 

- Кланя, что дальше-то было? - вернула ее к действительности

Вера.

 

- Что было, говоришь? А все было. Любовь была да такая, какой

ни до, ни после не было. Такого блаженства я не испытывала никогда. Я

перестала выходить из дома вообще. Жила от ночи до ночи. День для

меня не существовал. На работу, конечно же, не ходила. Да я вообще

никуда не ходила. Забыла, когда в магазине что-нибудь покупала.

Ела только то, что приносил мне мой возлюбленный. А приносил он мне

пряники да конфеты слаще, которых я ничего не пробовала. Все ночи

напролет мы с ним миловались. Чем бы все это закончилось можно

только догадываться.

У матери лопнуло терпение, дожидаясь, когда я образумлюсь. По

ночам они с отцом через стенку слышали любовные стенания и решили

узнать, кто мой ночной посетитель. Однажды утром, когда дверь

почему-то оказалась открытой, они вошли…. Нашли меня лежащей на

полу без сознания. Позднее мать рассказала, что выглядела я ужасно,

что в гроб краше кладут. Валялась я на полу голая, а вокруг были

раскиданы лошадиные шишки да козьи орешки. Это то, что я ела,

принимая за конфетки и пряники.

Кроме сильного отравления, у меня в голове было помутнение….

Мать меня сама лечила. В больницу не отдала. Отпаивала травяными

отварами да настоями, отчитывала молитвами. В очередной раз спасла

от смерти и предупредила, что это наваждение просто так от меня не

отстанет и, что я сама должна от него избавиться, если хочу жить.

Научила меня, что нужно делать. Я и сама начала понимать, что хожу

по краю пропасти, и надо что-то делать пока не свалилась в бездну. Я

исполнила все в точности, как велела мать.

Оказывается, нечистая сила не любит крепких слов. На себе

испытала. Наверное, не зря русские люди так любят не нормативную

лексику. Должно быть, наши предки при помощи мата отпугивали

всякую нечисть. Если бы вы слышали, как я материлась, откуда, только

что бралось. Мать меня учила молитвам, а у меня получалось

вперемежку. Не буду я вас посвящать в тонкости этого дела, только

скажу, что он меня едва не убил. Было такое впечатление, что

сковороды, ухваты и кастрюли летали по избе сами, а он свистел при

этом, как соловей разбойник. Мать мне рассказала потом, что вылетел

он в трубу в виде светящегося шара, и над домом искры рассыпал, при

этом толи свист, толи визг от него исходил жуткий.

 

Марийка замолчала и закрыла глаза. Видимо, нелегко

доставались ей эти откровения, но поведать о тех событиях из своей

жизни она считала необходимым. Женщины уже ничему не удивлялись

в ее рассказе и слушали молча. Они и верили и не верили

одновременно. Только неугомонная Нинка не унималась.

 

- Чудеса, да и только! Я от старых людей слышала, что

покойники иногда являются в человеческом облике, но, чтобы живые.

… А он, Никола – то твой, жив? И как ты жила после всех этих событий?

 

- Жив Никола, что ему сделается. Женился он на фельдшерице,

детей ее усыновил. Живут в мире и согласии. Иногда где-нибудь

случайно встретимся с ним, поздороваемся и все. Он и сейчас меня

избегает. А я до сего времени его люблю.

 

- А живешь на что? Работаешь?

 

- Колхоз развалился, а больше у нас работать негде. Мать

приобщила меня к своим делам, лечу людей и скотину. Помогаю

решать некоторые человеческие проблемы, не бесплатно конечно.

Обращаются многие, платят, кто сколько может. Сама же нахожу

утешение в вине. Привыкла и не хочу отвыкать. Хоть осуждайте меня,

хоть нет, но это пристрастие – отрада моей жизни. Выпью, становится

легче и веселее. Я, конечно, понимаю, что это не выход, но видно

судьба у меня такая, и менять ее не хочу, да и поздно…

 

Вера лежала и думала о жизненных перипетиях, о том, как легко

и безвозвратно можно испортить себе жизнь. Бывает же такое, думала

она. Любовь-то, оказывается, какая коварная. Она взглянула на Кланю,

безучастно лежащую с закрытыми глазами. Было жаль эту женщину.

Вера ни минуты не сомневалась, что все услышанное, правда. Марийка

уже не казалась старой и безобразной, а скорее несчастной жертвой

своей страсти. Кланя, чувствуя взгляд молодой женщины, тихо, чтобы

слышала только она, прошептала:

 

- Не бери в голову мой рассказ. Влюбляйся и живи, как

полноценный человек. Только гордость имей и силу воли. Человек, если

ослабнет, может сделаться жиже воды, а если окрепнет, то может быть

тверже камня. Помни это! – И добавила, улыбнувшись, - голову не

теряй, ни при каких обстоятельствах.